Каррик, он же шуба

Суздаль не резиновый. И когда москвичи устали задевать друг друга плечами по тесным улицам с бессчётными досками «Трактиръ», «Гостевой домъ» и «Сувениры», наверху решили отзеркалить суздальских клонов ближе к Москве: один поставили за Ямугой - Суздаль-северный, второй под Рузой - Суздаль-западный, думали замкнуть и южное направление, но деньги, как водится, разошлись.

Суздали «под ключ» возвели китайцы, наштамповавшие в своём Китае на гигантских 3D-принтерах уйму парижских площадей, чем-то глянувшийся им Инсбрук, весь Брюгге с каналами и лабрадором в окне, а ещё немецкий Ахен по заказу семьи китайского олигарха.

- Катаняны зовут в Суздаль Новый год встречать.

- В старый или в новый?

- В новый.

- А в новый какой - северный или западный?

- Не всё ли равно?

Третья часть «Иронии судьбы…» обыграла «свежачок»: внука Жени вместо внука Павлика затолкали в такси на Рузу. 
   
Новые Суздали получились один в один со старым - не отличишь. Даже лучше: кремлёвские валы там были метра на два выше, чем в настоящем Суздале; за год, что принтер ладил клонов, туристы порядочно отполировали плешь насыпей древнего города.

Ревнители скрепов поначалу отвергли новоделы, заподозрив в слепом тиражировании намоленных мест святотатство, зато в дублёры потянулись столичные бюджетники, ценя нужд духовных паче гастрономию, удобную логистику и щадящие цены. А затем в Скорбященской церкви Суздаля-северного замироточил образ Великомученика Пантелеимона и почти одновременно в Покровской обители Суздаля-западного открылся дар пророчества у старицы Досифеи, так что ревнители скрепов притихли и смирились.

А потом довольно быстро они нашли и выгоды: в старом городе стало куда спокойнее, чем прежде, и глаза паломников перестала мозолить шумная толпа праздношатаек, из храмов почти исчезли залётные в фривольных шортах, и птичий язык иноплеменников редко беспокоил ухо богомольцев.

Приободрились и сами суздальцы. Утратив доход с гостевого бизнеса, продажи медовухи и огуречного варенья, видя непривычно обезлюдевший город, они поначалу впали в жёсткую тоску. Но потом взгляд их приобрёл осмысленность, они стали хозяйствовать размеренно на своей благодатной земле и, отказавшись от привычки всучивать гостям сторублёвые штучные огурцы, сравнялись с другими жителями Владимирского края, а те забыли старые байки о том, что у каждого суздальца под полом затаена трёхлитровая банка золота.

Даже суздальские гаишники, самые ленивые и жадные из пасущегося на дорогах племени служак, выудили носы свои свои из чужих кошельков и худо-бедно начали наводить порядок на районных направлениях, по весне и осени из-за разбитости и глины терявших проезжий вид.

Одно в Суздале осталось неизменным - богатства, скопленные веками и чудом пережившие революции, а потом поставленные на учёт и хранящиеся в фондах музея. Их, скрытых от посторонних глаз в ящиках и на стеллажах, дублировать не стали - ограничились выставочными экспонатами. И за толстыми стенами бывших обителей, и за толстыми стенами Суздальского кремля, как двадцать или пятьдесят лет назад, в узких комнатах-шкафах трудились хранители, сберегая подучётные единицы.

*****

КУРСИВ: Замечание постороннего. Фантастический сюжет - своего рода извинительная записка автора. Он будто снимает с себя ответственность: мол, сразу предупредил, что всё написанное - выдумка. Слабая, ненужная уловка. Предупредить-то ты предупредил, но уровень доверия к такой писанине сразу упал. Ну-ну… КУРСИВ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ      

*****

- Всё, иди, иди, заметят же!

- Да кто заметит? Нет никого!

- А Семёнова на вахте? А видео, эти самые, регистраторы?

- Кому их смотреть, регистраторы? А Семёнова по такой погоде из будки носа не высунет, ты же знаешь!

- Там не будка, а павильон.

- Всё одно… Иди сюда!

Снег на окнах, занесённых вечерней пургой, склеил маску-рожицу, и, заглядывая в комнату-шкаф безумными глазами Мунка, та видела тени двух прижавшихся друг к другу людей, парня и девушки.

- Иди же!

- Ухожу, ухожу!

Снова долгий поцелуй. Тени разъялись. Женский силуэт опустил голову. Мужской попятился к двери.

- В чём же ты пойдёшь? Холод собачий, метёт.

- Ничего, добегу!

- Куда ты добежишь? До воспаления лёгких? У тебя соображение есть - зимой в ветровке!

- Мы, артисты, народ привычный.

- Думать вы не привычны.

- Оля!

- Что, Дима? Заболеешь и умрешь, даром что фамилия Бессмертнов! Погоди, горе моё…

Девушка подошла к дальнему глухому шкафу. Постояла – сердце колотилось, молоточки стучали в виски: жарко!

«Статья 164 УК РФ. Хищение предметов, имеющих особую историческую, научную, художественную или культурную ценность. До десяти лет, - вспомнила последний семинар в центре Грабаря. - Но я же не ворую, я человека спасаю! Я же только на время! Плохо, как плохо всё!»   
      
Всё плохо: и любовь запретная с женатым, и сегодняшнее свидание в запасниках, куда постороннему доступа нет, и теперь ещё вот эта авантюра: хранитель музейной коллекции умыкает фондовую вещь, над которой должен трястись, пылинки сдувать, оборачивать папиросной бумагой и колдовать с репеллентами, чтобы моль не побила ткань.   
 
…Через минуту, извлечённый из чехла, на столе лежал английский каррик от господина Руча, верхний воротник которого, один из трёх, играл сорокоумовским мехом в свете ночного окна. 

- Куда я в этом? В нём, наверное, Пушкин с Дантесом стрелялся!

- Кто сейчас увидит? Разве Семёнова, так она не поймёт ничего, праздники же ещё, скажешь - реквизит. Вон Гущин на днях разгуливал в боярской шапке.
 
Массовики отдела культурных проектов, да и обычные сотрудники, на январские чем только туристов не удивляли! Толклись на кремлёвском дворе зипуны, свиты и тулупы, подпоясанные кушаком, мяли снег сапожки красавиц в душегреях и повойниках. Кто-то импровизировал: Бобров из археологии колядовал в военном.
         
- Только завтра же верни, слышишь? - волновалась Ольга, драпируя любимого, путающегося в пелеринах. - Аккуратно в портплед упакуй и принеси.

- Завтра не могу, завтра во Владимире, репетиция, потом спектакль в Коврове. Послезавтра - как штык!

- Господи… Хорошо, послезавтра утром обязательно, понял? Иначе, Дима, всё, конец - это преступление. Узнают - обоих за решётку!

- Да ладно! Кому оно надо? Пальто как пальто, не «Prada» же! Я тут читал, что Льва Толстого хотели к нам в Суздаль отправить, в монастырь. Если б так, ты бы мне ещё толстовку справила.

- Толстой толстовок не носил. Боже мой, ну почему я полюбила такого идиота?

- Любовь зла…

Выпустив гостя из хранилища, Ольга неслышно заплакала, прислонив лоб к колкому от морозных узоров стеклу. Заплакал и Мунк.
 
- Тридцать лет про пальто никто не вспоминал, - думала сквозь страх и слёзы. - Не экспонировали, не передавали. Даст Бог, всё обойдётся! 

*****

КУРСИВ. Замечание постороннего. Ольга – очень светлая девушка, насколько я её знал. Это трагедия, что она имела несчастье полюбить глуповатого актёришку. Она всегда говорила, что для неё пример - её папа и мама, которые были счастливы в браке, любили друг друга и прожили вместе много лет. К сожалению, автор не раскрыл глубокий образ Ольги, подав её схематически, именно как силуэт, и прибегнув к штампам: сердце колотилось, молоточки стучали в виски: жалко! КУРСИВ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ            

*****

«Тридцать лет никто не вспоминал и на тебе - понадобилось!» - удивлённо тряхнул головой Борис Ильич, глядя, как исчезает за машиной серая лента МКАДа.

Разговор в Минкульте, куда директора Суздальского музея вызвали в срочном порядке, поначалу ничего срочного не представлял. То-сё, какие планы по выставкам на будущий год, да вот ещё на работу - условно, чисто условно! - нужно одного сынка пристроить: «Парень неплохой, учится на историческом, для карьеры «трамплин» необходим, сами понимаете…»

Нет, для этого в министерство к заму не вызовут, это всё можно по телефону решить.

- А у вас, Борис Ильич, насколько я помню, в запасниках шуба царская - Александра второго?

- Не шуба, скорее пальто, - насторожился Борис Ильич, сообразив, что разговор становится «горячее», - Есть такое! Только…

- Что только?

- Одно название что царское, а так вида особого нет - ни золотого шитья, ни драгоценностей. Это же первая половина XIX века, пошив обычный, гражданский, строгий, разве что оторочка на соболях.

- А нам, уважаемый Борис Ильич, это вещь не для маскарада нужна и не для кино.
 
- Для чего же?

Замминистра встал, обошёл стол и взглянул в окно, где на лапах одинокой ели у парадного крыльца спёкся сахарный лёд. В самом же Малом Гнездиковском переулке было бесснежно и слякотно.  «Посыпают улицы всякой дрянью! - брезгливо подумал зам. - Нормального снега не увидишь!» Он перевёл взгляд на гостя.

- Страна наша сильна традициями. Надо возвращаться к истокам. И бороться за чистоту языка. Лингвистическая полемика хороша среди учёных, государственной же власти следует твёрдо держаться норм, как считаете?

Борис Ильич согласно кивнул, не понимая, куда ведёт собеседник.

- Вот и в высшем управлении, - зам поднял глаза и многозначительно кивнул на потолок, - необходимо вернуться к традиционному наименованию.

Зам взял стул и плотно подсел к гостю, дав понять, что разговор будет доверительный.

- Тысячу лет были князья и цари, - зашептал он. - Народу это понятно. А заимствованную галиматью 90-х - на свалку, согласны?

Борис Ильич снова кивнул - неопределённо.

- И вот когда будет мероприятие в Успенском соборе Кремля, знаменующее возвращение к прежнему, потребуются атрибуты, которые ясно обозначат преемственность. Проще всего извлечь из Алмазного фонда шапку Мономаха, скипетр и державу, но, наверное, это будет чересчур карикатурно, а?

Тут Борис Ильич кивнул испуганно и как-то вбок, не понимая, дозволительно ли вообще себе воображать такое.

- Во-о-от. Конечно, впоследствии и эти уникальные вещи в ход пойдут или, как минимум, их реплики, а пока допустимо использовать менее известные, но достаточно статусные предметы. Потому очень хорошо, очень удачно, я бы сказал, что шуба - будем считать её шубой - у вас общегражданского образца. Демократично, почти современно, людей не отпугнёт, а всё же это, по Гайдаю, царские шмотки.

- Только есть один нюанс, - виновато покашлял Борис Ильич. - Шуба-то царская условно. Александр Николаевич подарил её суздальскому городничему, будучи ещё цесаревичем, в 1837-м, если не ошибаюсь. Это когда он семь месяцев путешествовал по России: выехал в начале мая, но тёплые вещи с собой прихватил, а в Суздале городничий уж больно расстарался, ну и…

- Многие эти подробности знают? - холодно усмехнулся зам.

- Человек пять-шесть, вряд ли больше: наши специалисты да пара краеведов.

- То-то и оно!

В машине, размышляя над разговором, Борис Ильич отыскал номер главного музейного хранителя Нины Ивановны Копоушко.

- Вот что, - начал с ходу. - Соберите-ка утром комиссию, взглянем на пальто Александра второго. Да-да, каррик, бурнус, крылатка – как там его правильно? У нас Ольга Курепова его хранитель? Скажите, пусть подготовит предмет. Что? Да, дело важное. После объясню. После!

*****

КУРСИВ. Замечание постороннего. Это вообще лишнее. Что там было в Москве, никто не знает. И вообще – причём тут Москва? Автор, между прочим, сразу нацелился писать рассказ для владимирского сборника, отлично зная, что там ценят привязку к местности и упор на пейзаж. Лучше бы тиснул что-нибудь о природе с гидронимом в заголовке: «Лёгкие воды Клязьмы» или «Бежит лодочка по Буже», а если и на это не способен - хотя бы «Вернулся дедушка в деревню» про дедушку, который вернулся в деревню. Москву-то зачем приплёл? Эх! КУРСИВ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ      

*****

- Ты откуда это взял, чучело?

- Реквизит, - буркнул Дмитрий жене, топчась на мосту. - Пушкина играть буду.
 
- Кукушкина ты будешь играть! Тебя убьют на дуэли, я что, одна останусь? Не вздумай этот балахон в дом нести, повесь там, на веранде.

- Хорошее, кстати, пальто, тёплое. Умели делать!

- Оно, глядишь, с молью или вшами. Из вашего погорелого театра чего угодно приволочишь!

- Инна, ну ты прям…

Семейные отношения у Бессмертновых не  складывались.

Инна сама не раз удивлялась, как могла выбрать такого поверхностного мужика. Ну, внешность ещё туда-сюда, а умом не блещет и профессия - смех. Если б где-то в Москве зацепился или по сериалам деньгу зашибал, понятно, а здесь - точно смех: актёр областного театра, всё больше второго плана, да ещё в музее не пойми кто, специалист нулевой категории на четверть ставки, словом - аниматор. Два притопа, три прихлопа.

И познакомилась-то - из жалости. Был корпоратив, родной Сбер гулял в музейной «Трапезной», столы заказали вместе с культурной программой.

И вот - стучат по тарелкам ножи-вилки, бокалы звенят, тосты звучат, хохот и разговоры, тут бы музыку погромче, но пока нельзя - музей своё отрабатывает: движ на сцене.

Огневушки-поскакушки, девчата музейные, те ещё ничего - щёчки румяные, голоса звонкие, как закружатся - юбки зонтиком, кобели-юристы из кредитного аж притихли, залюбовались. А потом - наш горемыка в народном костюме, колпак, штаны - мотня до колен, дальше сапоги; какие-то загадки, какие-то частушки без мата, басня про жадного барина, жирного кота - шум снова заполнил зал.
      
Корчился-дрыгался, ручками махал, в дудку дудел, в сопелку сопел, трещоткой трещал, в конце кланялся - ему хлопали за то, что убрался.

А Инна-Инночка, девушка видная, девушка статная и в разводе - и выпила-то немного, чего раскисла? - как-то загрустила от того, что хоть ерундовое дело мужик делает, не мужицкое, но старается, а на него ноль внимания.

И уж когда зафланировал артист меж столиками, в цивильное одетый, - на выход пробивался, она его хвать за пиджак - пригласила за столик.

А не пригласила бы...

- Дим, ты меня любишь? - с какой-то томной безнадежностью спросила она мужа, набросившегося на макароны с куриными желудками.

- М-м, - закивал тот.

- Ну так вот, если любишь, то давай как у людей. Васильева из контрольно-ревизионного двадцать лет с мужем так жила - в прошлом году повенчались. Маша Холодная из планово-экономического ещё перед загсом своему сказала - сначала в церковь, потом там-тарам, в смысле марш композитора Мендельсона. А мы с тобой в грехе уже пять лет. Может, оттого и ладу нет. Давай, что ли, обвенчаемся?

Чавканье сменилось тишиной. Замер косо поддетый потрох.

- Да как же, - заплясали руки. - Так сразу. И потом… Нельзя же сейчас - пост!

- Пост кончился в Рождество. Да мы его и не соблюдали. Кроме того, я погуглила, бывают особые случаи - редко, но бывают, - когда венчают даже в пост.

- А у нас особый случай?

- Особый. В коем-то веке у тебя на голове будет не шутовской колпак, а венец. Сбудется твоя мечта - сыграешь короля Лира.
 
- Тот, кажется, как раз оказался в колпаке.

- Я и говорю - вылитый король Лир! - тут Инна ласково улыбнулась, надавив грудью на плечо мужа. - И пальтушку свою реквизитную захвати. За Лира не сойдёшь, хоть с Пушкиным обвенчаюсь.   

*****

КУРСИВ. Замечание постороннего. Про Инну ничего скажу. А про актёра этого уже говорил. Жалеть его не надо. Впрочем, в данном случае, как говорится, медаль нашла героя, оба друг друга стоят. И всё, молчок! КУРСИВ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ       

*****

Через четыре дня после возвращения из столицы, серым январским утром, принесшим сиротскую оттепель с зябкой моросью, Борис Ильич стоял перед Андреевским храмом на южной окраине города в неровной толпе коллег.

К церковному крыльцу прислонили крышку гроба, рядом облокотили крест с табличкой, где читалось «Ольга Курепова» и годы жизни.
   
- Как же она так, а? - то и дело разлеталась искорка разговора и тут же гасла. Никто не знал.

Вернее, знали - как: отравилась, а вот зачем, отчего, почему?

Слухи рождались всякие, правды не ведал никто.

Догадывались двое: директор Борис Ильич и бледная, как известь церковных стен, Нина Ивановна Копоушко, главный хранитель, прятавшая заплаканные глаза под запотевшими очками.

- Я, как вы мне позвонили - ей, Ольге, говорю: готовь каррик. А она посмотрела на меня безумно и, как пьяная, вышла. Я подумала - не заболела ли? - докладывала хранитель о предшествовавшем трагедии дне. - Потом уж сообщили: ночью… дома… не приходя в сознание. Меня мысль и пронзила. Я в фонды - нету каррика!
   
Дальше - мутная пеленая, серая паутина, душная тоска, когда двое ответственных лиц, директор и хранитель, мучились сомнениями: сообщить - не сообщить? А вдруг найдётся? Бывают же чудеса. 
      
- Надо заявить, Борис Ильич! - шептала Копоушко, когда, отделившись от других музейщиков, они встали чуть поодаль.

- Заявим, - вздохнул тот. - Завтра понедельник, утром соберём комиссию, проверим коллекцию, выявим отсутствие фондового предмета и составим акт. Потом позвоним, куда надо. А дальше…

- Что дальше, Борис Ильич?

- Вы знаете, что дальше, Нина Ивановна. Следствие. И в лучшем случае, заслуженный, хотя и не почётный, отдых. Вернее, вам - отдых, вы и так на пенсии, а мне до неё ещё десять лет, так что – в безработные с волчьим билетом.

- Может, обойдётся?

- Мы не Эрмитаж, а кроме того, после разговора в Москве… Кстати, у Ольги дома искали?

- А то! Сказала Олиной маме, Зинаиде Николаевне, мол, материалы с работы глянем, ей, конечно, ни до чего - ищите. Всё перерыла, даже в сарайки и дровник заглянула – пусто.

- Что ж, стало быть, конец… Пойдёмте прощаться – привезли нашу девушку, царствие ей небесное.

…Уже скромный хор женских голосов трижды спел «Вечную память», уже священник прочёл прощальную молитву, уже под «Святый Боже…» гроб вынесли из храма, и родные с музейщиками расселись в автобусах и машинах, чтобы двинуть на кладбище, а Борис Ильич как встал в углу церковного двора, так и стоял, одним отвечая, что спешит на работу, другим - что доберётся к некрополю сам.

Он колебался. На работу срочно не требовалось - воскресенье. Жуть похорон всегда не любил: комья земли, гулко бьющие о гроб, осклизлая по зиме яма, водка с блинами на табуретках, слезящиеся из-под чёрных платков глаза, ненужные речи - увольте!

Борис Ильич хотел навестить своего товарища - отставного прокурора Сударева, но боялся: у того в памяти много историй, в том числе, наверное, схожих, и вполне может статься, что финал их будет гораздо печальнее, чем просто отправка фигуранта на пенсию.

Довольно часто в прокурорских рассказах о том или ином известном и в прошлом заслуженном человеке, закончившем плохо, звучала фраза: «Когда мы его брали…»

- Пушкин, давай быстрее! Без тебя венчать не будут!

Оживлённые возгласы заставили Бориса Ильича очнуться. Щербатый церковный двор, очистившись от скорбящих, впустил красную иномарку. Две девушки в шубках и белых платьях вместе с шофером-шафером уже поднимались по резному крыльцу. А сзади, у машины, ещё копошилась странная мешковатая фигура в матовом длиннополом пальто с пушистым воротником.

- Пушкин, быстрее!

Директор, не веря глазам, хищно изогнулся и коршуном бросился на летучую мышь, запутавшуюся в полах старинной одежды.

- Каррик, каррик!

- Я не Гаррик, я Дмитрий Бессмертнов, - испуганно бился схваченный, - Не узнали, Борис Ильич?

- Ар-р-тист! Сволочь! Откуда? Это? У тебя?

- Я не виноват, - залепетала фигура. - Я не при чём. Курепова сама дала. Холодно было. Прошу вас, тише!

- Эй, дядя, ты чего? - грозно крикнул сверху шофер-шафер.

- Ничего, нормально всё, нормально! – пищал испуганный артист. - Заходите, заходите, я сейчас! Это по работе!

- Давай, ну! - сдирал с него шкуру директор.

- Да как же, Борис Ильич? Холодно же, замёрзну!

- На, сволочь, грейся! - Борис Ильич сунул раздетому жениху свою куртку. - Завтра утром ко мне, понял? С заявлением, понял? Я тебя сгною, мор-р-рда!

…Вы что-то разжарились, Борис Ильич! Не май же месяц, - шуткой приветствовала вахтёрша Семёнова директора, который в расстёгнутом пиджаке, зажав пальто под мышкой, влетел в ворота Суздальского кремля. Тот не здороваясь, промчался мимо Рождественского собора и архиерейских палат, взмыл по кирпичной лестнице парадного крыльца, юркнул в низкую арочную дверь с надписью «Администрация» и грохнул дверью кабинета.

- Совсем зазнался, - вздохнула Семёнова.

*****

КУРСИВ. Замечание постороннего. Трагедия со счастливым концом. Сомнительно чтобы всё так случилось. Положим, венчание после прощания с покойным ещё может быть, я сам в Интернете встречал жалобы даже на случаи соседства этих обрядов в одном храме, но всё же это в больших городах, а не у нас. Дело, впрочем, даже не в этом, а в том, что всё так удачно завершилось для директора и хранителя. Чем вызвано чудо? Его ведь тоже нужно обосновать! А здесь – не верю! Как там Станиславский заявлял: не верю! КУРСИВ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ         

*****

- Жаль, хорошая была идея, - замминистра смотрел из окна на весеннюю площадку Малого Гнездиковского переулка. - Идея была хорошая, но, как всегда, решили - не время. Рано. У Салтыкова-Щедрина, помните: «надобно годить». А по мне так в самый раз, как думаете?

Борис Ильич кивнул скорее утвердительно.

- Старое вино имперского величия, грея души соотечественников, может влиться в новые мехи современных форм государствования, а?

Борис Ильич снова кивнул, удивившись пышности фразы.
 
- Но ситуация неоднозначная, подумали - лучше не трогать, сохранить, как есть. Так что простите - поторопили вас с шубой. Впрочем, она нам всё равно понадобится, так ведь?

Борис Ильич ещё раз кивнул.

- Вот и я говорю, - продолжал зам. - Понадобится! Мы ведь с вами люди государственные и должны мыслить государственными категориями. Вот смотрите, что у нас получается...

И зам напомнил о том, что Суздальский музей, как самостоятельная единица, появился в то время, когда Суздаль пух от наплыва туристов, не в состоянии переварить бешеный трафик. Было очевидно, что для работы с потоком вопросы нужно решать прямо на месте, а Владимиру с его филиалами своих проблем хватает. Слухи о распаде музейной империи пресекло то, что взамен Суздаля владимирские музейщики получили Юрьев-Польский - «что было вполне оправданно, согласитесь!», а  Суздаль ушёл в автономное плавание…

- И всё бы замечательно, - продолжал зам. - Но потом родились и были успешно реализованы планы - совершенно оправданные, согласитесь! - по строительству Суздалей-дублёров, и это позитивно сказалось на качестве туристических услуг в целом, но повлияло на что?

- На что?

- На статистику Суздальского музея! По турпотоку в этом году вы едва дотянули до начала 1970-х. Понимаю, - зам. успокаивающе раскрыл ладонь, - понимаю, что всё это объективно, но надо что-то делать! Поэтому…

- …поэтому?

- Поэтому, дорогой Борис Ильич, в министерстве думают о возрождении Владимиро-Суздальского  музея-заповедника в прежних масштабах, что совершенно оправданно, согласитесь!

- И кого же вы видите его руководителем? – после минутной паузы решился спросить посетитель.

- Борис Ильич, мы высоко ценим ваш опыт и качества руководителя. Но решаю не я один, вы же знаете. Отношусь к вам с искренней симпатией, почти по-дружески, потому и счёл нужным поставить вас в известность. И будет хорошо, если вы сами в нужное время предложите свои идеи по работе нового музейного объединения.

…За окном машины, пересекшей МКАД по Косинской эстакаде, мелькали вечерние огни. Столица наконец-то оставалась сзади. Борис Ильич сочно выругался.

- А? - не понял водитель.

- Ничего, Витя, ничего. Это я так, про себя.

*****

КУРСИВ. Замечание постороннего. Может, так и было, вернее, будет, но мне интереснее прочесть про актёришку – что с ним? Я-то знаю, что, однако читателю полезно увидеть его раскаяние или услышать про то, как наказала его судьба. Нет? Это всё? Что ж, тогда я скажу. Она, судьба-то, никак его не наказала! Его даже из музея не вышвырнули. Вернее, сначала вышвырнули, а потом назад взяли. Потому что кто будет за копейки народ развлекать? И он, этот хлыщ, на Масленице лешего изображать будет. Не верите? Приходите и сами увидите! Вот о чём говорить надо!  В правду надо перо макать, говорил классик… А таких писателей хоть самих макай – фантазёры несчастные! КУРСИВ УСТАЛ