Камера Абсурда

                ПРОЛОГ.
                В страданье — наслажденье.

— Маэстро!
Человек в белоснежном сюртуке драматично всплеснул руками и зал наполнился исполненной величественностью и трагизмом музыкой. Устрашающий бой литавр неистовым вихрем устремился за яростью медных духовых праведников и струнных птиц и благоговейным трепетом объял своего главного слушателя. Громогласные звуки слаженных нот, словно бесконечно вальсирующие пары, кружились в возбужденном воображении человека в белоснежном сюртуке и уводили все дальше — за пределы понимания и здравости. Когда же вслед за праведниками и птицами устремились переливчатые голоса мужчин и женщин, слитые в единый хор, он ощутил, как блаженный свет наполняет его сердце. В этот раз все должно получиться! Закрыв глаза и вознеся руки над головой, он с надеждой слушал звуки собственного творения. Они были полны волнения и страсти, сравнимой с человеческой любовью; пассажи бурным потоком неслись к водопаду бескрайнего отчаяния и драматизма — кульминация, словно острое копье, пронзила грудь художника. В музыке не оказалось разрешения. Она оборвалась с таким же внезапным трагизмом, с каким началась.
Открыв глаза, человек в белоснежном сюртуке изящным движением руки очертил воздух и из темноты закулисья медленно вышел чернокудрый юноша. Совершенно нагой, он продефилировал мимо длинного накрытого белой скатертью стола и, подойдя к каменной винтовой лестнице, поднялся на трибуну.
На несколько секунд воцарилась звенящая тишина. Чернокудрый юноша, которому на вид не было и двадцати, полным бессилия взглядом смотрел куда-то сквозь давящие на него стены, словно представлял свободные благоухающие степи. По крепкому обнаженному телу скатывались бисеринки соленого пота, поблескивающие в свете сотен свечей, расставленных по залу. Юноша тяжело дышал, но все еще молчал. На его счастье, он не видел, как стремительно менялось выражение лица человека в белоснежном сюртуке. Как медленно терпение утекало из его груди, обращаясь в черную слизь раздражения.
Наконец, Мастер не выдержал и, стукнув железным наконечником трости об пол, яростно воскликнул:
— Слишком долгая пауза, мистер Котильон! Читайте же!
Содрогнувшись, чернокудрый юноша поднял руки и заблеял:
— О, если б я стремился к добродетели, то стал бы праведнее Бога… но увы…
— Громче, мистер Котильон!
— О, если б я стремился к добродетели, то стал бы праведнее Бога! Но, увы, не суждено мне, ибо никогда я не стремился к небу! Мне страсть земная ближе, как близки шмелям цветы на том лугу, усеянном цветами!
— Хорошо… — человек в белом сюртуке подошел ближе.
— Стихи о неге томной и любви мне ближе… мне ближе поцелуи алых губ. И вздохи нежные, и трепет девственной груди под ласками моих влюбленных рук. Ах! Агнец грешный! — драматично воскликнул юноша и, едва справляясь с дрожью, взобрался на мраморную балюстраду. Тело зашаталось, стоило только влажным от пота ступням коснуться гладкого камня, и юноша с трудом смог удержать равновесие.  Однако же, кое-как распрямившись, он продолжил. — Сады Эдема для меня закрыты, но все же уповаю на блаженство Рая. Сильно ли так оно, как моя страсть к тебе, о милая Фиалка?!
Из-за кулис за разворачивающимся на сцене действием наблюдали трое: два мальчика лет девяти и девочка помладше — облаченные в белоснежные костюмы, полностью покрывающее голову и тело, они держались за руки и, очевидно, ждали своего выхода. Шесть уставших глаз наблюдали за чернокудрым актером, тело которого в свете тысяч свечей сверкало жемчужинами соленого пота. Он сам был словно огромная жемчужина, запертая в раковине и ожидающая освобождения. Казалось, Тройняшки уже знали, что произойдет дальше, ведь их загримированные белым лица не выражали ничего кроме бесконечной усталости и сожаления.
Странный и бессмысленный текст срывался с потрескавшихся губ актера, дребезжащим эхом разлетаясь по залу. Когда из горла вырвалось финальное «Ах!», из черноты свода спустилась длинная ладья, привязанная тросами к штанкету, и кормой пристала к балюстраде. Заливаясь слезами, чернокудрый юноша сел в нее и повернулся лицом к зрительному залу. Тогда лодка двинулась влево и, с ужасным скрипом доплыв по воздуху до середины, вдруг остановилась. В зале на несколько мучительно долгих минут воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только судорожными всхлипами нагого юноши. Мужчина в белом сюртуке, который все это время молча наблюдал за действием, инстинктивно сжал в руке свою трость и поджал нижнюю губу. Дело близится к финалу.
Неожиданно на зал обрушился истошный вопль — стоявший в лодке актер закрыл лицо руками, не в силах остановить рвущийся из груди отчаянный крик, и согнулся пополам. Стыдом и страхом полнился его надломленный голос, казалось, еще немного и он сорвется.
— Нет! Этого нет в сценарии! — отчаянно выпалил мужчина в сюртуке, делая несколько импульсивных шагов вперед.
Словно в наказание за несдержанность тросы с пушечным грохотом лопнули, и державшаяся на них ладья рухнула на пол сцены. Она была так высоко, что, соприкоснувшись с землей, разбилась в щепки, некоторые из которых ядовитым укусом впились в тело чернокудрого актера. Раздался хруст ломающихся костей и разрывающий душу визг.
Не обращая на это никакого внимания, из-за кулис выбежали Тройняшки и тогда, оказавшаяся по центру девочка принялась громко и невыразительно декламировать:
— Так лодка жизни о брег неверия разбилась! И наш герой влюбленный оказался сломлен, как то судно, на котором прибыл в нашу бухту!
— Что было дальше — догадаться не такая уж морока! — продолжил мальчик, стоявший по левую от нее руку. — Все говорят, что боль души сильнее, но лишь столкнувшись с раной тела меняют мнение тотчас!
— Лежит израненный на бреге, — подхватил последний, — и стонет, стонет! Как помочь? Он ранен! Ранен! Встать не может! Давайте помощь позовем!
Тройняшки синхронно сложили ладошки в рупор и заулюлюкали. Услышав позывной, на сцену выбежала дюжина таких же обнаженных мужчин, на головы которых были надеты отрубленные и, кажется, еще свежие собачьи головы — с всклокоченной засаленной шерсти липкой бахромой спускались нити жил и крови. Мужчины носились и прыгали по площадке, взмахивая руками и издавая совершенно нечеловеческие вопли; движения их были четко выверенными, и каждый без сомнения знал куда двигаться. Закручиваясь в безумном танце, они исполняли удивительные трюки, которые были неподвластны человеческому телу.
Беснуясь и лютуя, танцоры в песьих масках визжали и хрюкали, словно черти, и завивали вокруг стонущего от боли чернокудрого юноши символ бесконечности. И чем дольше продолжалась эта вакханалия, тем неистовее становилась Дюжина.
Неожиданно откуда-то сверху раздался женский многоголосный хор, монументальные отзвуки которого как будто сотрясли зал до основания. Мелодия зазвучала не хитрая, но отчего-то вызывающая дрожь — напряженные хроматизмы и долгие ноты, выдержанные в высоких регистрах, вонзались в самое сердце. Ужасающие голоса, натужные и громкие, перекрыли собой вопли танцоров и подготовили к кульминации. Дюжина застыла лишь на мгновение и затем кинулась к чернокудрому юноше.
Зубами и ногтями они разрывали его плоть. Ломали кости. Отрывали конечности и с такой жадностью поглощали их, будто голодали неделями. Совершенно оправдывая свои маски, они дрались друг с другом за каждый кусок мяса, оторванный от уже скончавшегося актера. 
Выдержав паузу, Тройняшки вновь показались и вышли на авансцену, где стоявшая по центру девочка вновь заговорила:
— Помочь ему решили вместе! От боли избавленье — смерть! Теперь свободен храбрый путник! Теперь на месяц сыт наш скот!
— Стоп! — мужчина в белом сюртуке хлопнул в ладоши, и все присутствующие тут же замерли в ожидании следующих слов Мастера.
Псы оставили свое пиршество, Тройняшки расслабились и заложили руки за спину, Маэстро-дирижер обернулся, а за ним и весь оркестр.
— Кхм… ну, господа… это ПОЗОР! — он яростно стукнул тростью об пол, — я не вынесу «это» сорок девятого августа! День премьеры уже через сто двадцать один день, а вы позволяете себе… «такое»! Это сущее издевательство над моим сценарием, над моей музыкой! Это стыдно показать даже на подмостках кабаре, не говоря уже о великой сцене моего театра!
— Мастер Абсурд, мы же только начали, — девочка ухватилась за пушистые ушки своего заячьего костюма и оттянула их вниз.
— Долька, с вашей игрой все в порядке, — мужчина неестественно резко успокоился и ласково взглянул на детей, — за исключением одной маленькой детали: когда вы выходите из-за кулис, старайтесь идти немного быстрее иначе вы тормозите темп действия.
— А что делать с мистером Котильоном?   
— Щенки могут доесть остатки, — Абсурд махнул рукой в сторону Дюжины и мужчины с собачьими мордами тут же ринулись обратно к изувеченному трупу чернокудрого актера.
Репетиция закончилась. Все разошлись. Потухли свечи, и сцена погрузилась во мрак.

                АКТ 1.
                Большая любовь.

Долька, Вафля и Бим — хорошие актеры, пускай и совсем юные. Мистер Абсурд всегда ставил их непревзойденный актерский талант в пример и часто отпускал с репетиций раньше срока. Он никогда не сердился на них, а замечания делал мягко и тактично, что, верно, было ему несвойственно в отношении других работников театра.
Многим казалось, что Абсурд субъективен. Детишки определенно получали от режиссера слишком много любви и внимания. Однако не так ли дела обстоят и в иных театрах? Кто-то удостаивается интереса сильных мира сего, а кто-то не заслуживает ничего, кроме упреков.
Конечно, в силу детских лет Тройняшки никак не думали, что получают больше, чем другие, потому как мозги их были заняты мыслями. Совершенно далекими от театральных интрижек мыслями.
Последние несколько десятилетий (прошедших мимо детишек) они думали о море. Некая Фиалка как-то рассказала, что где-то далеко, за пределами их мира, существует такой завораживающий бескрайний простор, где земля пенится и вздымается к небу синими волнами. Тройняшки все выдумывали и фантазировали, как может земля двигаться и пениться? И как люди ходят по ней, держа равновесие и не падая.
Вафля глядел на сцену, по которой плавно кружила девушка с длинными золотистыми волосами, и представлял ее, шагающую по морю. Сумела бы она удержаться на волнах?
— О чем ты думаешь? — раздался рядом голос Дольки, которая всюду следовала за своими братьями.
— Думаю, смогла ли бы Фиалка удержаться в пене моря.
— Думаю, что смогла бы. Море должно быть хорошо разбирается в людях, а она такая красивая… Я бы тоже хотела стать как она, когда вырасту.
— Мистер Абсурд сказал, что мы не вырастем.
— А Фиалка сказала, что вырастем.
— Эти белые костюмы мы носим столько дней, а все никак не можем из них вырасти. Думаю, что мистер Абсурд знает, о чем говорит.
— А мне Фиалке больше хочется верить. Мистер Абсурд злючка.
— Глупая, ты Долька. И ничего не понимаешь.
— Я вовсе не глупая, — Долька скрестила руки на груди и обидчиво надулась. — Бим со мной согласен. Если двое говорят так, а всего один утверждает иначе, то права та сторона, где больше народу.
— О чем спорите, детишки? — словно из ниоткуда появился чернокудрый нагой юноша и присоединился к наблюдениям за плавными движениями Фиалки. 
«Здравствуйте, мистер Котильон!» — раздалось синхронное приветствие.
— Ни о чем мы не спорили. А вы как? Мистер Абсурд опять вами недоволен.
— Кости ломит, а мистер Игла так плохо в этот раз заштопал раны на органах, что швы постоянно расходятся, стоит только немного перенапрячься... Никак не могу привыкнуть к этой сцене, всякий раз тросы обрываются. И текст вылетает из головы.
— Не волнуйтесь, мистер Котильон. Время до премьеры еще есть, — Долька улыбнулась чернокудрому актеру, — тем более завтра мы репетируем второй акт. А с ним у вас проблем нет.
— Так мило с твоей стороны оказать мне поддержку.
— Мы пойдем, мистер Котильон, — Вафля взял Дольку за руку и увел из-за кулис, даже не дав девочке попрощаться с коллегой.
Чернокудрый юноша, не посчитав невоспитанность детишек оскорбительной, остался стоять в темноте и наблюдать за безмолвным танцем Фиалки.
В движении столь непринужденном и воздушном она напоминала прекрасную бабочку, порхающую от одного душистого цветка к другому. Подол полупрозрачного нежно-розового платья вздыхал с каждым новым пируэтом, напоминая крылья. Казалось, еще взмах и он по-настоящему поднимет девушку в воздух. Белоснежная ножка пошла вперед и, вытянувшись, ступила на пуант; вторая метнулась вверх и, на мгновение задержавшись, ушла в пассе; оттолкнувшись от земли, Фиалка прыгнула, и цветок тонких рук раскрылся в арку. Правая нога стала на подъем и скользнула назад, грациозная спина изогнулась и лопатки будто опустились на невидимую подставку, потянув за собой голову, которая покорно и томно склонилась на бок; руки вернулись в третью позицию — кончики ее миниатюрных пальчиков собрались деликатно, не коснувшись друг друга. Они держались столь безупречно, словно удерживали в своем пространстве невидимую жемчужину.
Вдруг музыка в ее голове переменилась — лирическая и напевная мелодия превратилась в скерцозно-проказливый наигрыш. Оживившись, Фиалка россыпью запрыгала по сцене, словно мячик. Она подскакивала и кружилась, не теряя былой элегантности и утонченной прелести, и как будто резвилась. Танец то замедлялся, то ускорялся, становясь подобным струящемуся фонтану, сверкающему тысячью драгоценных камней в золотых лучах солнца. Ах, как же она восхищалась своей безукоризненностью!
Мистер Котильон не верил, что живое создание способно двигаться столь совершенно. Он неотрывно глядел на ее овеянные пленительной прелестью изгибы, и дыхание его с каждым мгновением учащалось.
Фиалка вновь закружилась и спустя несколько выразительных па замерла у авансцены, словно музыка, звучавшая в ее голове, оборвалась.
— Прошу, не останавливайся! — не удержался чернокудрый актер и вышел из тьмы кулисы.
Взволнованный возглас напугал ее. Содрогнувшись, сложная конструкция тела тотчас сломалась, и Фиалка свалилась на пол, больно ударившись затылком о паркет сцены. Сконфузившись, мистер Котильон отступил на шаг назад.
Едва Фиалка поднялась на ноги и взглянула на неприглашенного зрителя, как тут же в ужасе отпрянула и прикрылась руками.
— Что ты здесь делаешь?! — воскликнула она, постаравшись скрыться в тени.
— Я наблюдал за тем, как ты танцуешь… — юноша протянул ей руку, совершенно не стыдясь собственной наготы, — не бойся меня.
— Тебе нельзя на меня смотреть! Уходи!
— Но я не хочу уходить, — мистер Котильон стремительно приблизился к ней и взял за тонкое запястье, чем вызвал у Фиалки загадочный поток слез.
«Мистер Котильон!» — прогремел вдруг из-за кулис низкий голос, каждому в театре знакомый. Словно первый жалостливый всхлип девушки призвал на сцену главного своего Мастера. Чернокудрый юноша тут же отпустил руку Фиалки и обернулся.
В бледном свете дежурного света, опершись на трость, выжидающе стоял никто иной, как сам Абсурд.
— Я пригласил вас в свой театр, полагая, что так вы сумеете побороть свои страсти, — он с надменным величием приблизился, — влечение к прекрасному, пожалуй, не порок, однако же я говорил вам о госпоже Фиалке. Как и о прочих дамах моей труппы. Стоит ли мне напомнить о правилах? Ваш личный список.
— Не стоит, Мэтр…
— Будьте бдительнее, мистер Котильон, потому как в противном случае я сниму некоторую часть ваших значков и отправлю «почивать на лаврах» обратно в нижние круги под страхом вечных страданий.
— Больше не повторится, Мастер, — от волнения на лбу актера проступила испарина, — в таком случае, я могу идти?
— Ступайте, мистер Котильон. И не забудьте о завтрашней репетиции. Надеюсь, вы все же выучите свою роль к премьере.
Чернокудрый юноша, изо всех сил стараясь не глядеть на Фиалку, поспешил удалиться. Мистер Абсурд проводил его безучастным взглядом, а затем посмотрел на скрывающуюся в тени девушку.
— Вы можете выйти, моя дорогая, более никого кроме меня здесь нет.
— Ты чересчур жесток…
— Справедлив, — его рука, запечатанная в белоснежную перчатку, легла на талию показавшийся из темноты Фиалки и с ласковой настойчивостью притянула к себе, — я даю им шанс раскаяться и возродиться с достоинством. Это ли не благородство?
— Где же они должны возродиться? — балерина положила руки на его широкую грудь.
— В искусственном мире, разумеется. «О, если б я стремился к добродетели, то стал бы праведнее Бога, но увы…».
— Тогда отчего же я еще не возродилась? — с осторожностью просила она.
— Оттого, что вы, моя нежная Фиалка, увязли глубже, чем иные. Бесспорно, в моем театре вас удерживает собственная безукоризненность и неповторимый талант. Что же еще вам нужно? Моя любовь — ваша. Как и любовь всех тех, кто хотя бы раз видел перфомансы с вашим участием.
Фиалка с театральной грустью вздохнула и, отведя взгляд в сторону, отпустила руку Абсурда.
— Я чем-то вас обидел, моя дорогая?
— Нет. Но я все же не понимаю, почему? Еще ни один актер твоей труппы не «возродился». Знаешь, несколько десятилетий назад я рассказывала Тройняшкам о море.
Мистер Абсурд слушал монолог Фиалки и молчаливо наблюдал за ее полными грациозности движениями.
— Оно снилось мне однажды. Во сне я так и назвала его: «море». И откуда мне только известно это? — балерина повернулась к своему Мэтру и, заложив руки за спину, по привычке стала в третью позицию.
— Стоит ли задаваться такими прозаичными вопросами? — скучающе ответил Абсурд, словно ее размышления были совсем пустыми.
— Прозаичными?
— Не стоит забивать ими ни свою голову, ни головы Тройняшек. Они хрупкие создания и верят каждому твоему слову, — Мастер мигом перешел на «ты» и заговорил строже. — Ты побуждаешь их сердца к рефлексии, а это вредно для здоровья. Побереги их детскую непосредственность.
— Ты отвечаешь так, будто я несу чушь.
— Куда же ты ее несешь? Хороша только полная чушь, а в твоих словах присутствует капля приторной логики. Тебе стоит подумать о завтрашней репетиции, а не рисовать перед глазами какое-то там «море».
— Репетиция, как же! — Фиалка нахмурила аккуратные брови и скрестила руки на груди. — Это все, что тебя волнует! А я всегда падаю на «колокольном соло»! Как заколдованная…
— Быть может, стоит больше репетировать?
— Мы репетируем бесконечность.
— Бесконечность — сеньора торопливая. Не стоит сетовать на нее.
— Ну, хватит уже! — Фиалка отвернулась.
На ее хрупкие плечи тут же легли руки мистера Абсурда, и шею опалил мягкий поцелуй. По белоснежной коже пронеслась волна приятной дрожи, и балерина сдалась без боя. Обижаться не было никакого резона — быть может и впрямь не стоит думать о «каком-то там море»? Сны ведь забываются столь легко — даже самые яркие сны, в которых жизни больше, чем в реальном мире — а вспоминать о них порой тяжело из-за некоего тягостного чувства, напоминающего потерянность и разочарование. Грусть от невозможности вернуться. Большая любовь — эти сны. Однако стоит ли отдавать им свою жизнь? Какое-то там море всего лишь «какое-то там»…

                АКТ 2.
                Перламутр.

Вслед за мистером Абсурдом Фиалка переступила порог маленькой комнаты, всюду завешанной полупрозрачной клеенкой, и с любопытством огляделась. Мебели внутри не было совсем, за исключением единственного белого стола, на котором, сгорбившись, сидела дева со странной пирамидообразной прической и отсутствующим взглядом. На секунду могло показаться, что незадолго до прихода Мастера она приняла лошадиную дозу успокоительного, и теперь парила в облаках великого Безразличия. Тело ее было совершенно обнажено, а кожа блестела в свете пышущих жаром софитов.
— Кто это?.. — Фиалка, переступая через рельефы сбившейся на полу клеенки, подошла к столу.
— Мадам Любительница. Мы не будем ее тревожить, она повторяет свою роль.
— Я никогда ее прежде не видела, — вид обнаженной девушки с черными «кукольными» глазами отчего-то пугал балерину.
— Мы репетировали в одиночестве. К несчастью, мадам Любительница подвержена тяжелой болезни.
— Какой же?
— Это совсем не важно. Я привел тебя сюда, чтобы дать роль, — мистер Абсурд взял со стола толстую тетрадь и протянул Фиалке.
— Роль? Но у меня уже есть роль, разве нет? — балерина в недоумении приняла сценарий.
— Верно, однако я немного усовершенствовал ее. Хочу добавить к твоим прекрасным танцам немного словесного текста. Открой там, где синее ляссе.
Фиалка с беспокойством взглянула на Мастера, однако сделала так как велели. На пожелтевшей странице под описанием сценического действия появился монолог, совершенно небольшой, однако же весьма содержательный.
— Всего пять строк?
— Прочти их, будь так любезна.
— Читать? С ремарками?
Мистер Абсурд спокойно кивнул.
Балерина откашлялась и неуверенно продекламировала:
— Я пришла напомнить, что вы меня предали. Вы помните? *отходит на три шага влево и смотрит на подвешенную за рога тушу барана*. Вы даже не глядите на меня. Вам стыдно? *изображает возмущение*. Как сложно любить того, кто совсем не разбирается в цветах.
Оторвавшись от текста, Фиалка взглянула на мистера Абсурда.
— Что скажешь?
— Я совсем не понимаю…
— Ты поймешь, когда выйдешь на сцену. Я потребую от тебя чрезвычайной экспрессии. Мадам Любительница читает следом за тобой, а ей потребуется высокий градус, чтобы выйти на собственный монолог. Поэтому не подведи ее.
— Когда же я должна произнести этот текст? 
— Действие второе, сцена третья. Сразу после танца с Бледным Человеком. Давай-ка попробуем. 
Мастер встал рядом с мадам Любительницей и жестом попросил Фиалку прорепетировать монолог.
— Я пришла напомнить, что вы… — начала балерина.
— Нет. Так не пойдет. Громче, гораздо громче.
— Я пришла напомнить, что вы!..
— Нет! Это совсем вяло!
Фиалка исподлобья посмотрела на отвернувшего голову мистера Абсурда и, заправив золотистый локон за ухо, вновь заговорила, однако же более пронзительно, чем прежде:
— Я пришла напомнить, что вы!!..
— НЕТ! Это не то, это все совсем не то!
— Я ПРИШЛА НАПОМНИТЬ, ЧТО ВЫ!..
— НЕТ ЖЕ! — мистер Абсурд ударил кулаком по столу и, в два широких шага оказавшись рядом с Фиалкой, вплотную к ней прижался. — Голос должен литься, как лава, бурлящая и уничтожающая все на своем пути!
— Я ПРИШЛА!..
— НЕТ! УЖЕ НЕ ТО! Слова должны звучать вот здесь, посади их вот сюда!! — Мастер экспрессивно указал на свое горло. — Все должно вибрировать, сотрясаться в тебе от мощи звука!
Из глаз Фиалки непроизвольно потекли слезы и голос задрожал.
— Я ПРИШЛА НАП…
— «Я ПРИШЛА-А-А-А»! Протяни его, вырви из своей груди! — мистер Абсурд наступал на всхлипывающую балерину.
— Я ПРИШЛА-А-А НАПОМНИТЬ, ЧТО ВЫ МЕНЯ ПРЕДАЛИ!
— ПР-Р-РЕДАЛИ!
Фиалка пыталась отойти от Мэтра, но тот, словно неумолимый рок, наступал, вызывая у девушки конвульсивную дрожь.
— Я ПРИШЛА-А-А НАПОМНИТЬ, ЧТО ВЫ МЕНЯ ПР-Р-РЕДАЛИ! — голос ее срывался, странным образом звуча обессиленно и истерично единовременно. — ВЫ ПОМНИТЕ?!
— Нет! Нет! «ПО-О-ОМНИТЕ»! Пусть от напора звука болят зубы! Пухнет голова! Ты работаешь вполсилы!
— Я больше не могу, хватит!.. — прохрипела Фиалка, заливаясь слезами.
— Читай!
— Не могу!   
— Тогда я вышвырну тебя из театра!! — прогремел мистер Абсурд, оттолкнув балерину, отчего та разразилась надсадным воплем.
— Я ПРИШЛА-А-А НАПОМНИТЬ, ЧТО ВЫ МЕНЯ ПР-Р-РЕДАЛИ! ВЫ ПО-О-ОМНИТЕ?! ВЫ ДАЖЕ НЕ ГЛЯДИТЕ НА МЕНЯ-Я-Я! — захлебываясь слезами и надрывными вздохами, нежная Фиалка сорвала руками одну из прикрепленных к потолку клеенок и согнулась пополам, — ВАМ СТЫ-Ы-ДНО?!! КАК СЛОЖНО ЛЮБИТЬ ТОГО, КТО НЕ Р-Р-РАЗБИРАЕТСЯ В ЦВЕТА-А-АХ!!!
— Они ведь такие разные… эти цветы… — вдруг тихо заговорила мадам Любительница, все так же в неподвижном бессилии сидя на столе, — а запахи у всех неодинаковые. Черт знает, какие кому подходят. И — надо же! — порою альстромерия уживается рядом с кактусом…
— Прими мои поздравления, ты сумела вывести мадам Любительницу на реплику, — мистер Абсурд улыбнулся странной снисходительной улыбкой.
Фиалка же не сумела выговорить даже слова — все ее тело приняло болезненный излом, содрогаясь от всхлипов и вздохов; лицо и руки колотил озноб, и даже казалось, что к горлу подступает тошнотворный ком.
Мастер коснулся ладонями ее раскрасневшихся щек и наградил розоватые губы нежно-трепетным коротким поцелуем.
— Я так не смогу…
— О, уверяю, как только ты выйдешь на сцену, голос сам зазвучит с нужной силой, — он по-отцовски ласково провел рукой по ее золотистым волосам и вновь поцеловал. — Тебе стоит поспать перед завтрашней репетицией.
— Я не сумею заснуть, — она прижалась к его груди и, всхлипнув, подняла глаза.
— В таком случае, тебе необходимо отключить мозги каким-нибудь иным способом, потому как завтра я планирую работать с раннего утра до поздней ночи, — мистер Абсурд поцеловал ее запястья и, положив сценарий на край стола, вышел из комнаты.
Фиалка осталась одна. Мадам Любительница тихо вздохнула и вновь погрузилась в заиндевевшую химерическую бездну.

                АКТ 3.
                Волк в овечьей шкуре. 

Из оркестровой ямы раздалось оглушительное «tutti»*(муз. термин) – вместе (исполнение музыки полным составом). Стремительная мелодия, безупречно выверенная, закручивалась в вихре мрачной темы и постепенно подготавливала солирующие инструменты к проведению лейтмотива. Сначала скрипка, затем виолончель, следом кларнет, флейта и вновь безукоризненное «tutti», однако же более глубокое и темное, чем вначале.
Бой литавр.
Оркестранты готовились к репетиции.
По сцене туда-сюда сновали рабочие, «заряжая» реквизит и декорации к монументальному действию. Среди них выхаживали обнаженные мужчины, запечатанные толстым слоем белого грима, порхали танцовщицы в полупрозрачных платьях и прыгали сгорбленные карлики — каждый повторял свою роль.
Одна лишь Фиалка не готовилась к выходу. Она сидела в правой кулисе и поочередно гримировала Тройняшкам лица. Ночной перфоманс, казалось, забрал у нее все силы и сегодня совсем не хотелось репетировать.
Мистер Абсурд основательно задерживался, верно, давая труппе возможность привести сцену в идеальный порядок, и потому появился в зале на целых семьдесят минут позднее условленного времени. Явившегося Мастера встретила завешанная серыми шторами сцена.
В хаотичном порядке были расставлены железные панцирные кровати, в левом углу разместилось огромное кресло, покрытое белой простыней, разбросаны стулья; с потолка на черных веревках спускались с десяток выпотрошенных бараньих и поросячьих туш, некоторые из которых скрывались под серым фатином. Все было готово.
Придирчиво оглядевшись, мистер Абсурд ударил тростью об пол, да так сильно, что услышали даже разыгрывающиеся оркестранты и тотчас умолкли. Все присутствующие обратили внимание на Мастера. Выдержав паузу, он приблизился на четыре зрительских ряда и произнес:
— Кто-нибудь подвиньте левую кровать на три сантиметра вправо. Изголовьем, пожалуйста. Вот так. Благодарю. Где мои дорогие детишки?
Из-за кулис тотчас выбежали Тройняшки, уже загримированные и готовые к выходу.
— Как настрой?
— Рабочий, мистер Абсурд, — улыбнулась Долька.
— Счастлив слышать. Вафля, что случилось? У тебя такой вид, как будто ты только что лимон прожевал.
— Ничего, мистер Абсурд. У меня всегда такое лицо.
— Расслабься, на твоем фоне улыбающийся Бим выглядит глупо, — Мастер вновь оглядел всех присутствующих, — не вижу мистера Котильона и Фиалку.
— Я здесь, — показалась балерина.
— Я тоже, — обнаженный юноша, черные кудри которого теперь были спрятаны под конусообразной шляпой, махнул рукой из противоположного угла сцены.
— Замечательно. Итак, все готовы? Сударыня Огузок?
— Как всегда, Мэтр, — басистым голосом ответила тучного телосложения дама, на которой из одежды был один кружевной чепец.   
— Что ж, начнем в таком случае. По местам!
Очередной удар тростью.
Зал окутала темнота.
Взмах дирижерской палочки. Стройно зазвучал хор высоких ангельских голосов, принадлежащих детям. Складное пение на латинском языке напоминало некую молитву, спускающуюся на сцену. Оно медленно растекалось по залу, окутывая все вокруг своим нелепым светом, неуместным и странным.
Действие началось. Одна безумная по содержанию и виду своему картина сменяла другую, актеры то выходили, то уходили, бросая партнерам нелепые оборванные фразы, при том доведенные до вопиющего гротеска; иногда выбегали танцовщицы, исполняя складно сыгранные, однако вздорные перфомансы. Артисты то кричали, то хохотали, то тут же раздавались плачем и стонами, однако при всей внешней вакханалии и звучащей околесице странным образом вырисовывалось общее логично выстроенное действие.
История была, верно, о любви. Любви нежной Фиалки и прекрасного юноши, которого играл мистер Котильон. Неумолимо и страстно их герои стремились к встрече, однако всякий раз загадочная сила мешала им воссоединиться.
Мистер Абсурд молчаливо наблюдал за репетицией и лишь время от времени что-то помечал в своей записной книжке, чем вызывал у актеров беспокойство. Его щепетильный подход к монологам и репликами был хорошо знаком каждому, а потому чрезвычайная сдержанность наталкивала на неоднозначные размышления.
И тем не менее, действие продолжалось и степенно двигалось к завершению.
Финальная картина началась следующим образом: из правой кулисы, переваливаясь с ноги на ногу, вышла обнаженная сударыня Огузок и, поддерживая тучными руками накладывающиеся друг на друга жировые складки, подошла к покрытому простыней креслу. Несколько нагих мужчин в причудливых шляпах помогли ей взобраться наверх, после чего разбрелись по своим точкам. Сударыня Огузок удобно улеглась и, расправив белый чепец, загудела:
— Нынче день пригожий, вокруг приятных много лиц. Кружат вокруг меня сеньоры, и благоухает сад. Однако же не вижу одного лица. Фиалка! Кормилица твоя желает развлечься беседой с тобою!
Из левой кулисы тут же выпорхнула балерина, облаченная в светло-голубое шифоновое платье. Выполнив несколько несложных балетных па, она поставила грациозные руки в подготовительную позицию и, отставив правую ножку назад, увела голову вбок.
— Ты говоришь, была в саду? Я отчего-то там не видела тебя.
Фиалка, в ответ выполнив тройной ряд фуэте, возвела руки в арку и снова застыла, будто фарфоровая фигурка в музыкальной шкатулке. По сцене в броуновском движении зашагали обнаженные мужчины, попутно начав выполнять несложные задачи: кто-то двигал стулья, кто-то взялся измерять длину стен, кто-то принялся курить и читать газеты — сцена ожила, расфокусировав внимание.
— Как много нынче мух, тебе так не кажется? — сударыня Огузок немного приподнялась.
Фиалка театрально покачала головой, отрицая слова Кормилицы.
— Желаю приступить к обеду!
Тотчас с потолка спустили одну из бараньих туш. Через несколько секунд из разреза в брюхе вылезла окровавленная мадам Любительница, которая до этого появлялась в впервой сцене со своим монологом о цветах. Она, казалось, совершенно не понимала, где находится — все ее движения выполнялись рефлекторно, словно остаточный механизм.
Осмотрев сменившую позу Фиалку отсутствующим взглядом, она вышла на авансцену и заговорила с неожиданной и весьма неоправданной эмоциональностью:
— Обедать всем придется мухами да тушами овец! Кормилицу бы кто накормил! Исхудала и осунулась, бедняжка! На небесах летают овцы, но никто достать не может их! Я ВОЗРОДИЛАСЬ, КАК ПОДСНЕЖНИК В ДНИ ВЕСНЫ, ВОЗНИКЛА ИЗ КОСТЕЙ И КОЖИ ВНУТРЕННЕГО МИРА, КАК…
Неожиданно она замолчала, взглянув на мистера Абсурда, который неподвижно стоял у оркестровой ямы и, опустив голову, ритмично стучал указательным пальцем по набалдашнику трости.
В зале наступила тишина, и все обратились непонимающими взглядами к Мастеру.
— Почему мы остановились?! — рявкнул вдруг он, не поднимая головы.
— Мэтр, с вами все в порядке? — тихо спросила Фиалка, сойдя с позиции.
— Мистер Абсурд! — из-за кулисы неожиданно выбежал до ужаса напуганный Бим. — Что-то приключилось! Что-то плохое!
По сцене прошла волна недоумений и перешептываний.
— Что случилось?
— Что-то приключилось с Вафлей!
Мистер Абсурд, словно ждав, когда кто-то сообщит о какой-нибудь эдакой проблеме, решительно поднялся на сцену и ушел в кулисы, где Тройняшки ожидали своего выхода.
С Вафлей и впрямь приключилось несчастье. Мальчик неподвижно сидел на стуле и, уйдя глубоко в себя, беззвучно плакал. Слезы непроизвольно текли по щекам, а сгорбленное от бессилия тело не двигалось. Он будто превратился в фарфоровую куклу, стеклянные глаза которой неожиданно научились плакать. 
— Он совсем ни на что и никак не реагирует, — взволнованно проинформировала Долька, трепетно держа брата за руку.
Мистер Абсурд спокойно опустился перед Вафлей на колени и, сняв перчатку, коснулся ладонью гладкой детской щеки.
— И как же это произошло?
— Никак, он всего лишь сидел, повторял свой текст, а потом замолчал и вот это! Что это такое? Выглядит так грустно и страшно… — Бим встал рядом с Мэтром.
— Это, мой мальчик, называется «слезы». Они появляются тогда, когда большим и маленьким детишкам радостно, или когда им страшно, а иногда, когда им грустно-грустно, — Мастер вытер одну слезинку указательным пальцем и тотчас попробовал ее на вкус. — Хм, могу с уверенностью сказать, что Вафле на данный момент очень-очень грустно. Кто же виноват?
— Как же это выключить?
— Вафля, посмотри на меня, пожалуйста, — мистер Абсурд говорил спокойно и уверенно, глядя точно в покрасневшие глаза мальчика, — все, о чем ты сейчас думаешь — вздор и невообразимая чушь, которая существует только в твоей голове.
Спустя несколько секунд, Вафля, как будто вынырнул из пучины собственных мыслей и перевел взгляд на Мастера. С минуту он молчал, будто бы пытался понять, где находится. Все вокруг словно сделалось чужим, и он сам не мог понять, кем является и что делает в этом жутком месте.
Строгие глаза мистера Абсурда глядели прямо, отчего мальчик, встретившись с ними, расплакался еще сильнее.
— Нам требуется срочное вмешательства мистера Иглы. Наш драгоценный Вафля столкнулся с чувством горя и страха, — нахмурившись, Мастер поднялся на ноги и решительным движением взял мальчика на руки, чем тотчас вызвал у него невообразимый надсадный вопль. Задергавшись, Вафля попытался вырваться, однако крепкие руки держали настойчиво и цепко, пресекая всякий намек на уступки. Игнорируя все более разгорающийся припадок истерики, мистер Абсурд вышел на сцену и, крикнув всеобщее «РЕПЕТИЦИЯ ОКОНЧЕНА» унес надрывно визжащего мальчика из зала.
Эхо рыданий и воплей еще несколько секунд раздавалось за дверью, после чего воцарилась звенящая тишина.
Сцену охватили смятение и беспокойное сожаление.


                АКТ 4.
                Дети — цветы жизни.

Седоголовый доктор в огромных квадратных очках завязал узелок и, положив хирургическую иглу на аккуратно сложенную марлю, накрыл обнаженную грудь Вафли белой пеленкой.
Операция прошла успешно. Мальчик лежал неподвижно и молчаливо глядел в потолок, словно фарфоровая кукла. Глаза его были широко распахнуты и теперь действительно напоминали стеклянные шарики — холодные и безжизненные.
Несколько секунд доктор смотрел на маленького пациента, после чего устало выдохнул и, забрав поддон с вырезанным из груди сердцем, вышел к ожидавшему у двери мистеру Абсурду. Мастер выглядел рассерженным и, верно, уже успел отчитать виновника происшествия, Фиалку. Рассказывая Тройняшкам о море, она совсем не думала об их тонкой душевной организации, а ведь именно из-за нее в сердце Вафли зародилось «Большое Чувство». Об этом «Большом Чувстве» все актеры театра боялись говорить даже шепотом — подобного рода прецеденты уже случались и каждый раз все заканчивалось плачевно. Ведь зачастую тех, кто познал «Большое Чувство», мистер Абсурд жестоко наказывал, лишая «значков» и отправляя в Глубины. Однако в этот раз никакого наказания ни для Вафли, ни для Фиалки у него в кармане не имелось. 
Он многозначительным взглядом посмотрел на сердце мальчика и, не сказав ни слова, зашел в операционную.
— Как ты себя чувствуешь? — он приблизился к кровати и положил руку на лоб Вафли.
— Нормально, — монотонно ответил мальчик, все еще глядя в потолок.
— Что-нибудь чувствуешь?
— Нет.
— Вот и замечательно, — мистер Абсурд улыбнулся, отчего морщинки на его немолодом лице стали еще заметнее. — Отлежишься, и вернемся к репетиции.
— Конечно. А это нормально, что в груди пусто?
— Да. Теперь у тебя там дыра. Можешь после выписки распустить шов и посмотреть.
Вафля вздохнул и повернул голову в сторону Мастера.
— А Бим и Долька сейчас на репетиции?
— Нет. Я позову их, если хочешь. Репетиций в ближайшее время не будет. Все ждут твоего выздоровления.
— Да, пожалуйста, Мастер, позовите их, если вам не сложно. И Фиалку тоже…
— Я запретил Фиалке с вами работать. Она оказывает дурное влияние, — сухо проинформировал мистер Абсурд и, погладив Вафлю по голове, без объяснений вышел из операционной.
Мальчик снова перевел взгляд на белый потолок, украшенный змеями трещин. В груди и впрямь образовалась пустота. Неужели так сложно было засыпать дырку землей и посадить цветочек? А так даже у Фиалки место отняли, и ладно бы, оставили его с распахнутой душой, так нет — заштопали, словно порвавшийся пиджак. И как вообще можно было додуматься думать о море во время репетиции, когда «Большое Чувство» и без того каждую секунду стремилось вырваться наружу? Теперь от слова «море» нигде ничего не вспархивало. В животе отловили всех бабочек и забили до смерти ужасным словом «бесчувственность». Вафля путешествовал остылым взглядом по неровностям больничных стен, ходил из одного угла во второй, в третий, затем опять в первый; проследил от начала глубокой трещины, которая делила потолок на две части, до ее конца; подумал, что этот потолок может рухнуть на него в любую секунду. Перевернулся на бок. Шов на груди немного покалывал, однако Вафля всего лишь сильнее закутался в пеленку и закрыл глаза.
Воображение нарисовало на черном холсте колышущуюся голубую землю, пенившуюся и вздымающуюся к скалам. Однако по-прежнему внутри ничего не вспархивало. Как же так?
Через минуту вновь щелкнул замок и в операционную вошли Бим и Долька, крепко держась за руки, как будто боясь, что их могут разлучить. Они приблизились к кровати и, переглянувшись, разошлись по обе стороны.
Вафля не шелохнулся и даже не открыл глаза.
— Он умер? — прошептала Долька, наклонившись к лицу брата.
— Я так не думаю, — многозначительно протянул Бим.
— Я не умер, — сразу же подтвердил Вафля.   
— Ой, как хорошо! Мы так за тебя испугались.
— Со мной все хорошо. Чувствую себя намного лучше, — он открыл глаза и через несколько секунд принял вертикальное положение. — Фиалка больше не будет с нами общаться?
— Мистер Абсурд запретил ей. Но почему-то он ни у кого не забрал «значки», — Долька оттянула вниз заячьи ушки.
— А мне мистер Котильон рассказывал, что мистер Абсурд и Фиалка проводят много времени вместе и почти всегда уединяются после репетиций, — Бим запрыгнул на край кровати, — и поэтому Фиалке дают все ведущие танцевальные роли.
— А как это связано между собой? — девочка склонила голову набок.
— Он говорил про какую-то игру.
— Так они там играют?
— Кажется, так сказал мистер Котильон, — Бим пожал плечами.
— Мистер Котильон дурак, — заключил Вафля.
— Он симпатичный, — Долька мечтательно вздохнула, — я выйду за него замуж, когда немного подрасту.
— Я бы на твоем месте выбрал бы мистера Абсурда, — Вафля проницательно посмотрел на сестру.
— Фу! Он же старый.
— Во-первых, он не старый. Не слишком, во всяком случае. Во-вторых, у него огромный жизненный опыт, он во всем разбирается. С таким точно не пропадешь. В-третьих, у него свой театр, а вместе с театром большая власть. В-четвертых, он не сентиментальный. Кому интересны сентиментальные романтики? На них никакой надежды нет. Вот мистер Котильон будет тебе дарить розы, а мистер Абсурд — надежность. Что лучше?
— Розы?..
— Ну ты и дура, Долька.
— Не обзывайся, — Бим скрестил руки на груди.
— Да это он не нарочно. Сложно быть бессердечным. Вот бы Фиалка сумела чем-нибудь заполнить твою пустоту, — девочка взяла брата за руку.
— Ничего. Я привыкну. Лишь бы Фиалка не потеряла свое место после всего этого. Давайте помолчим?
И они замолчали. Оставшееся время, отведенное для посещения, Тройняшки провели в гробовой тишине.

                АКТ 5.
                Яблоко от яблони...

Мистер Абсурд принес сердце Вафли в странную комнату, где не было ничего кроме двух неподвижно стоящих карликов с человеческими телами и овечьими головами. Солидно одетые, они напоминали фигурки, которые обычно прячутся в часах с кукушкой — забавные и пугающие одновременно. Мастер приблизился к тому, что стоял справа и довольно бесцеремонно протянул ему металлический поддон.
Детская ладонь карлика поднялась, словно у механической куклы, и схватила блестящее от липкой крови сердце. Мистер Абсурд отошел в сторону и безучастно принялся смотреть за начавшейся процедурой. Первый карлик вытащил из рукава стеклянную банку и, открыв крышку, поместил внутрь пульсирующее сердце — то плюхнулось в вязкую полупрозрачную мыльную массу и мигом потеряло цвет. Заготовку принял второй карлик: педантично завинтив крышку и повесив бирку, он невидимым ключом открыл свою грудную клетку, внутри которой пряталась огромная кладовая со всевозможными склянками и закрутками, и поставил сердце Вафли в дальний свободный угол. Странные человечки с овечьими головами работали слаженно и безукоризненно точно, словно роботы. Теперь ранимое сердце Вафли замерло на общей полке в груди карлика, как труп в братской могиле.
Мистер Абсурд бросил металлический поддон на пол и, покинув загадочную комнату, отправился путешествовать по театру. Терзаемый мрачными мыслями, он медленно вышел в украшенное лепниной и золотом фойе, прошел мимо вереницы старинных зеркал, устало поднялся по парадной лестнице — унылый стук каблуков эхом разносился по погруженному в безмолвие театру. Уже немолодое лицо Мастера было отягощено угрюмой задумчивостью — «Большого Чувства» уже давно никто не испытывал. И как он позволил себе проглядеть его зарождение?
Так, размышляя над звеневшим в голове вопросом, Абсурд покинул пустующее фойе и проник в полумрак закулисья. Тусклый дежурный свет рваными бликами ложился на сцену, еще не освобожденную от декорации. От взгляда на холодные ржавые блики становилось так тоскливо, как будто ничего кроме этого отсвета во всем мире не существует.
Мистер Абсурд долго-долго глядел на некогда воздвигнутую им самим сцену, будто бы видел ее впервые, и пальцами выстукивал по набалдашнику трости ритм вступительного хора. Впрочем, едва ли сейчас он думал о вступительном хоре… мелодия, вероятнее, фоном звучала в голове, а мысли говорили совсем об ином.
Из пучины сантиментов Мастера вырвали едва различимые всхлипы, доносившееся из противоположной кулисы. Абсурду не потребовалось много для того, чтобы узнать в них Фиалку, ведь ее слезы значительно отличались от слез прочих артистов, по крайне мере тем, что возникали не от рефлексов, а от сердца. От того самого «Большого Чувства».
Насторожившись, Мастер, стараясь не привлекать внимания, переместился в правую кулису и тотчас увидел у ведущей к гримеркам двери мистера Котильона и Фиалку. Чернокудрый актер настойчиво прижимал дрожащую от страха балерину к холодной стене и одаривал ее тонкую шею болезненными поцелуями. Тогда как девушка, вздыхая и всхлипывая, пыталась отстраниться, однако из-за хрупкости своей и слабости лишь тщетно хваталась за него руками.
Представшая перед глазами картина привела мистера Абсурда в бешенство. Выступив из черноты кулисы, он властно ударил тростью об пол, да еще и с такой силой, что на старом паркете тотчас образовалась трещина. В царившей тишине грозный удар стал подобен пушечному выстрелу, напугавшему несчастного влюбленного и загнанную в угол балерину. Мистер Котильон вмиг отпрянул от Фиалки, а заглянув в полыхающие звериным бешенством глаза Мастера, от внезапного ужаса нервно вздохнул и прижался к стене. На бледном лице его проступила испарина, воздуха стало не хватать и, казалось, актер вот-вот начнет задыхаться, однако продолжал лишь неподвижно стоять, желая провалиться сквозь землю.
— Мастер… — выдавил он, разомкнув пересохшие губы, — я не желал…
Мистер Абсурд сжал в руке набалдашник трости и, не отрывая взгляда от блеющего Котильона, с силой прокрутил ее на пол-оборота по часовой стрелке. Наконечник словно вкручивал какой-то винтик в паркете. И стоило только Мастеру завинтить его, как голос чернокудрого актера тут же исчез. Наступили на горло, не дав даже шанса обелиться. Мистер Абсурд давил в пол со всей силой и тем самым, верно, причинял Котильону невообразимую боль. Не имея возможности даже заскулить, юноша скривился; по впалым щекам покатились крупные градины слез.
Сверкающие слезы. Большие, как жемчужины. Сначала перламутровые: слезинка за слезинкой — под босыми ногами уже целый океан; затем красные, как рябина — гроздья рябины. Глаза полезли из орбит. Вперед и вперед, сделали похожими на рыбьи. Фиалка закрыла лицо руками, мистер Абсурд оставался непоколебим.
Мистер Котильон не мог даже управлять своим телом, своими руками, которые, быть может, сумели бы сдержать вырывающиеся глаза. Однако ладони оставались прикованными к холодной стене. Удержать уже было невозможно. Сначала по полу покатилось одно глазное яблоко, затем второе.
Мистер Абсурд стремительно оторвал трость от пола, освободив тело мистера Котильона из мистического плена, и по театру тотчас пронесся хриплый надрывный вопль. Юноша завалился на бок, теряя рассудок от придавившей, словно глыба, боли и прижал к пустым кровоточащим глазницам влажные ладони.
Мистер Абсурд дождался пока тот немного успокоится и подошел ближе.
— М-мэтр… — захлебываясь, простонал мистер Котильон.
— Как только мы отыграем премьеру моего спектакля ты лишишься всех своих «значков» и начнешь круг искупления с самого начала.
— Прошу… только не это… — юноша дрожащей рукой попытался схватить Мастера за штанину, однако тот незамедлительно отошел в сторону.
— Будете играть вслепую, мистер Котильон, и только подумайте испортить партию.
Мастер, более не слушая мольбы и вздохи актера, подошел к напуганной Фиалке и увел ее в гримерную. Как только они остались в одиночестве, балерина окончательно разрыдалась и прижалась к груди Мастера. Уткнувшись носом в его белый сюртук, она крепко обнимала его то ли в надежде найти утешение, то ли от клокочущего в груди страха.
— Я совершенно не желаю знать, как это произошло, — сухо произнес Абсурд, не отвечая на жест Фиалки.
— Почему ты так жесток?.. — голос балерины прозвучал слабо и жалостливо.
— Жесток?
— Отчего ты невинного ребенка лишил «Большого Чувства», а меня вынуждаешь день за днем от него страдать? От любви, от страха — ото всех невыносимых чувств…
— От того, что ты, моя дорогая, не заслужила покоя.
Фиалка подняла заплаканные глаза и долго-долго смотрела на строгое инфернальное лицо Мастера. Сухая кожа скрывала под собой существо более жестокое и непреклонное, чем человек — балерина никогда в том не сомневалась. Она одна среди всех актеров и актрис была одержима «Большим Чувством», а потому видела и ощущала больше, чем кто-либо. Она безгранично любила Мастера и тем сильнее ненавидела его за нежность и ласковость, за суровость и безусловный Гений, направляющий его руки. И лишь Фиалка понимала, что его театр — это место непрекращающихся страданий, а за пределами сцены творится хаос. Ведь что есть Абсурд, если не Хаос? А что есть Хаос, если не Великий Порядок?
Фиалка отвернула голову и отстранилась от Мастера.
— Конечно, я понимаю… что же в таком случае ты хотел мне сказать?
— Не сказать. Я привел тебя сюда, чтобы ты успокоилась.
— Я уже совсем спокойна… — она тотчас утерла слезы.
Лицо мистера Абсурда смягчилось.
— Посмотри на меня.
Фиалка робко взглянула на Мастера.
— Пусть я все еще зол на тебя из-за случившегося недоразумения с Вафлей, тем не менее твои старания меня безусловно очень радуют. В знак милосердия и небольшого поощрительного приза, я хочу вручить тебе это, — он будто из воздуха извлек изящную серебряную цепочку с крохотным бриллиантом и протянул балерине.
— Оно такое красивое…
— Эта безделушка немного облегчит твои душевные терзания. Ты это заслужила.
Глаза Фиалки тут же загорелись искренней надеждой. О более щедром подарке она не могла даже мечтать.
— Благодарю…
— Носи бережно, милая. Ступай же.
Балерина поцеловала Мастеру руку и, прижав драгоценный кулон к груди, выбежала из гримерной. Теперь ей станет легче.

                АКТ 6.
                Игра в притворство.

Утром сорок восьмого августа Фиалка выглядела совершенно по-человечески. Одевшись в серое льняное платье, она вышла на прогулку по театру — сегодняшним вечером намечался предпремьерный прогон спектакля, поэтому в активном времяпрепровождении появилась острая необходимость.
Вообще, среди актеров труппы царило всеобщее оживление и объяснимое волнение. Никому не хотелось отыграть так, как не хотелось, и в итоге разочаровать Мастера. А зрители в этот раз обещались быть самые разнообразные — и ценители, и непросвещенные — угодить необходимо было всем. Впрочем, сама Фиалка из-за проявленной Абсурдом доброты переживала совсем немного. Шатаясь по театру, она попутно собирала свой реквизит и уносила за кулисы, а уже к полудню оставалось только проверить все свои костюмы и как следует размяться.
Одним глазком посмотрев на сцену, где уже вовсю кипели подготовительные работы, балерина ушла в просторную костюмерную. Она, по обыкновению, подошла к своему шкафу, однако среди бесконечного множества мужских сорочек и грузных бальных костюмов не обнаружила ни одного своего платья. Даже пачки с прошлых спектаклей куда-то запропастились. Не на шутку взволновавшись, Фиалка принялась рыскать по всему гардеробу, надеясь отыскать хотя бы один из пяти нарядов, однако даже спустя час ничего не сумела обнаружить.
Бледнея с каждой секундой, балерина вышла в общую гримерную, где уже собралась добрая часть всего актерского состава, и как можно увереннее произнесла:
— Кто из вас трогал мои платья?
— Кому нужны твои платья? — враждебным тоном поинтересовалась некая с ног до головы измазанная серым гримом девушка в шемизетке.
— Тебе бы пригодились, Шансонетка. У тебя же их нет вовсе.
— А ты на нашу девочку бочку не кати, — забухтела из угла сударыня Огузок. — Может быть, сходишь к мистеру Абсурду, попросишь новые? Он тебя даже ругать не станет.
— На что это ты такое намекаешь?! — щеки Фиалки вспыхнули от негодования.
— Ты выбиваешься из коллектива, деточка. Совратила бедного мистера Котильона, за что он незаслуженно получил наказание, а ты каким-то чудесным образом умудрилась выйти сухой из воды.
— ЧТО?! Совратила?! Я?! — у балерины перехватило дыхание от выдвинутого обвинения.
— Он потерял глаза, «значки». А ты потеряла платья, — Шансонетка помогла сударыне Огузок завязать белый чепец, — посмотрим, как ты будешь выглядеть в своих сценах в одном исподнем. Вряд ли это понравится мистеру Абсурду.
Фиалка хотела возразить, однако от нахлынувшей досады и возмущения слова застряли в горле. Конечно, мистеру Абсурду это не понравится…
— Друзья, — вдруг тихо заговорил мистер Котильон, — это жестоко…
Балерина с надеждой посмотрела на чернокудрого актера с завязанными глазами, полагая, что сейчас он, как благородный рыцарь, выступит в ее защиту.
— Мы не должны так обращаться с теми, кто слабее. Да, госпожа Фиалка поступила бесчеловечно, потакая своим амбициям и эгоизму, однако же не стоит бросаться на нее. Мы же с вами не свора голодных псов.
— Поступила бесчеловечно!? Какой же ты подлец! — глаза Фиалки защипало от проступивших слез.
— Да кто дал тебе право называть его подлецом?!
По гримере пошла волна возмущенных возгласов и обвинений, которые быстро прервал пушечный удар. Все тотчас умолкли и обратились взглядами к появившемуся в дверях мистеру Абсурду.
— Что здесь происходит?
— Кое-кто решил, что будет очень весело испортить все мои платья перед последним прогоном, — неожиданно обиженно-капризным тоном заговорила Фиалка. — И обвинить меня в том, чего я никогда не делала.
— Испортить платья? — Мастер осмотрел всех присутствующих пытливым взглядом, — как мило. Уважаемые дамы и господа, я сделаю вам одно предупреждение. Всего одно. Если кто-нибудь из вас испортит мой спектакль, то я позволю себе применить ко всем меры куда более жестокие, чем вы можете себе представить. Никаких исключений — наказание коснется всех. И если думаете, что можете позволить себе шакалью грызню за кулисами, то спешу вас расстроить. Стоит ли мне напоминать, что все вы — ничтожные песчинки в огромных часах, управляемых мною?
— Кто бы сомневался, что вы будете ее защищать! — выступил вперед один из артистов массовки.
Мистер Абсурд одарил отчаянного храбреца многозначительным взглядом и спокойно продолжил:
— Ну, что вы умолкли. Продолжайте, пожалуйста.
Актер попытался вновь заговорить, однако вместо слов из горла вырвался поросячий визг. В ужасе отпрянув, он закрыл рот руками.
— Все поняли смысл сказанных мною слов? Ни у кого не осталось вопросов?
Гримерка молчала.
— Вот и замечательно. Если через час госпожа Фиалка придет ко мне и скажет, что костюмы так и не нашлись, то после завтрашней премьеры я организую оздоровительную беседу лично для каждого.
— Котильон получил наказание незаслуженно! — вдруг заговорила Шансонетка.
— Не стоит… — прошептал чернокудрый актер.
— Вот как? — Мастер оперся двумя руками о трость.
— Око за око. Госпожа Фиалка подумала, что будет весело склонить несчастного влюбленного юношу к близости. А мы решили, что будет честно ей отомстить.
— Я так думаю, что краснеющему в углу мистеру Котильону еще и язык надобно укоротить. Не верьте всему, что говорит ваш «несчастный влюбленный». У романтиков, как правило, язык длиннее носа, — мистер Абсурд посмотрел на балерину, — госпожа Фиалка, будьте так любезны, погуляйте где-нибудь, пока я провожу воспитательную работу по возникшему вопросу.
Девушка без лишних вопросов покинула гримерную. Даже несмотря на подаренный Мастером кулон в душе собрался липкий ком досады, который вот-вот норовил разрастись до размеров злобы.
Фиалка вышла в фойе и, преодолев две служебных лестницы, пришла в детскую. Она, верно, надеялась, что Тройняшки сейчас готовятся к прогону, однако прогадала. Детишки более того не просто сидели в комнате, но еще и занимались чем-то очень секретным, потому как появление балерины их напугало — Дольку и Бима, во всяком случае, точно. Они одним резким движением закрыли спинами какие-то рисунки, разложенные на столе, и прижались друг к другу.
— Ой, простите, — балерина немного сконфузилась, — не хотела вас побеспокоить.
— Ничего, мы подумали, что это мистер Абсурд, — выдохнула Долька.
— А чем вы тут занимаетесь? — Фиалка прошла в детскую, украшенную огромными цветными кубиками, подвешенными к потолку, и закрыла дверь.
— Мастер запретил тебе с нами дружить, — безучастно отозвался Вафля.
— Да, однако сейчас он занят и ни о чем не узнает. Вафля, подойди ко мне, — она опустилась на колени перед приблизившимся мальчиком и по-матерински поправила белую трикотажную шапочку, — вот так…
— Спасибо.
Бим и Долька, переглянувшись между собой, подошли к балерине и крепко с ней обнялись.
— Мои хорошие, — Фиалка прижала их к себе, — так, что вы тут придумывали? Репетиция начнется через несколько часов.
— Мы продумывали план побега.
— Что?
— Мы больше не хотим играть. Бим спросил у одной птички, которая напела на ухо мистеру Абсурду, который узнал, что завтра на премьере Большие ворота останутся без присмотра, потому что на спектакле будет огромное количество заключенных, за которыми нужно будет присматривать. Вот…
— Так вы хотите ускользнуть? Сбежать через Большие ворота прямо во время премьеры? — балерина забеспокоилась.
— Мы все продумали, — спокойно заверил Вафля.
— А если у вас не получится?
— У нас все получится. У мистера Абсурда нет глаз на затылке. Мы очень-очень хотим увидеть море, — Бим еще сильнее прижался к Фиалке, — мы подумали, может быть его вид сможет вырастить Вафле новое сердце.
Балерина посмотрела на прижимающихся к ней детей и, впустив в голову мысль о возможном успехе, осторожно спросила:
— А меня вы с собой можете взять? Вчетвером мы точно справимся… Да и потом, о вас нужно будет кому-то заботится там, вне театрального пространства. 
Тройняшки, конечно, согласились — Фиалка всегда заботилась о них, любила и оберегала. А за пределами Больших ворот никакой Абсурд не сможет их разлучить.
Объединившись, остаток времени до репетиции они провели за отработкой придуманного плана. Безумного, легкомысленного и совершенно опрометчивого…

                АКТ 7.
                Чистая логика.

Театр заискрился тысячью и тысячью бриллиантовых свечей и зазвучал пестрым хором смеха и бурных переговоров. Фойе заполонили яркие платья и дорогие костюмы, драгоценности и украшения засверкали в золотистом свете; всюду звучала торжественная музыка, встречающая долгожданных гостей.
ПРЕМЬЕРА ВОТ-ВОТ НАЧНЕТСЯ!
У широко распахнутых помпезных дверей, ведущих в зрительный зал, стояла сгорбленная Рыбоженщина с телом дряхлой старухи и лицом молодой рыбоподобной девушки. Она встречала посетителей приветственными плевками и кривыми улыбками, которые сегодня раздавались совершенно бесплатно. Мимо нее проходили дамы и джентльмены совершенно разнообразные: низкие, высокие, слепые, хохочущие, беспрерывно рыдающие, абсолютно голые или напротив разодетые в тысячу одежек без застежек; с двумя, а то и стремя головами, летающие и ползучие — всяких разных хватало. И все они предъявляли Рыбоженщине карточки с цифрами. Цифры эти отображали количество заработанных «значков», и чем выше была цифра, тем фешенебельнее доставались места.
Помпезный красный занавес был закрыт.
Актеры готовились к спектаклю — разминались, прыгали, повторяли свои тексты, «заряжали» реквизит. Оркестранты разыгрывались, хор певчих распевался. Каждый был занят своим делом.
В этот раз мистер Абсурд никому не помогал и никого не поддерживал. Его волнение за спектакль превышало всякий допустимый градус, поэтому дабы не беспокоить и без того взволнованную труппу, он разместился в своей ложе и терпеливо дожидался начала. Царившая в зале суета раздражала его — многие из присутствующих совсем не умели вести себя в театре, однако вышестоящие лица, которые бы предпочти сохранить инкогнито, велели создать постановку «для всех». Но как театр может быть «для всех», Мастер ровным счетом не мог понять. Массовое искусство? Легкая музыка, которая пришлась бы по душе даже самому отъявленному ее ненавистнику? Театр для забавы? Да где это видано! Мистер Абсурд был совершенно уверен, что поставить спектакль «для всех» ему не удалось. Ибо глубина мысли и души его была неизмерима, а широта взгляда — необъятна.
И тем не менее, действие начнется уже через тридцать минут, повернуть назад нельзя, прибить занавес к полу — тоже. Можно лишь ожидать. Ожидать или грандиозного успеха, или тотального провала.
Впрочем, мистер Абсурд едва ли догадывался, что исход в данном случае уже предопределен. Фиалка и Тройняшки, разделив на четверых невозмутимость, вели себя совершенно естественно, не давая никаких поводов для подозрений. Заранее договорившись отыграть первый акт, они готовились к выходу.
Верно, когда спектакль начался, никто из них не думал ни о роли, ни о содержании, ни о качестве исполнения. Только о плане.
Время пришло с началом второго акта. Перед выходом Фиалки и Тройняшек, была прописана масштабная монологическая сцена сударыни Огузок, которая за обедом рассуждала о мимолетности жизни и иллюзорности существующих миров, поэтому у них было достаточно времени, чтобы ускользнуть из зала. 
Дети и сопровождающая их балерина без осложнений выбрались в опустевшее фойе и без колебаний распахнули двери театра. Однако едва перед ними появилась длинная устланная камнями черноземная дорога, как раздался оглушительный звон колоколов.
БЕГЛЕЦЫ!
Времени на раздумья не осталось — они принялись бежать. Наверняка, постановку уже прервали, и мистер Абсурд спустил с поводка мужчин-бульдогов.
Воздух за пределами театра оказался невыносимо жарким и душным, будто в жерле вулкана, однако наши герои продолжали бежать. Они слышали, как неумолимо настигают преследователи, как за их спинами раздаются возгласы и охотничье гиканье. Остановиться было уже невозможно, ведь, если их поймают, то навсегда отправят страдать в Глубины.
Однако путь до Больших ворот оказался неоправданно коротким. Окружающие их пещеры сомкнулись на обожженных стрельчатых вратах, которые сегодня никем не охранялись. Сквозь расщелину между приоткрытых дверей прорывался яркий свет, искрящийся неземным цветом, и опалял всполохами горячего сухого ветра.
Фиалка и Тройняшки, уже взмокшие от жары, остановились всего на мгновение, дабы в последний раз взглянуть на подарившего им смысл жизни Мастера.
Мистер Абсурд упустил свой последний шанс схватить Беглецов. Уклонившись от попытки решительных действий, Балерина, Долька, Бим и Вафля прыгнули в дышащий неземным сиянием зной Больших ворот.
Мистер Абсурд и тянувшаяся за ним вереница любопытных глаз застыли в немом оцепенении. Четыре бабочки упорхнули. Навсегда.


Море и впрямь оказалось чарующе красивым. Безупречным. Неотразимым.
Огромный огненный шар мягко опустился на качающиеся волны и медленно пошел ко дну, одарив иссиня-черные воды едва видимым закатным светом. Он скользил длинными лучом к берегу будто россыпь драгоценной пыли и, соединяясь с холодными течением, делался похожим на ведущий иной мир мост. Лишь ступи на него — и сразу сделаешься бесконечно счастливым. Глубина, принимая сияние, в ответ тихо пела. Пела под печальные крики прибрежных чаек, под стылый шум прибоя, разбивающегося тысячами брызг от поцелуев с высокими скалами. А бесконечный горизонт! Волнующийся простор, сплетающийся с облаками, завораживал, приковывал взгляд. Что же там, впереди?
Этим вопросом задались и они, когда приблизились к краю скалы. Фиалка, Долька, Бим и Вафля, окруженные призрачным ореолом, крепко держались друг за друга и неотрывно смотрели вдаль. Их не тревожил ни влажный морской ветер, ни близящиеся сумерки, ни даже пришедшие с севера холода. К счастью или к сожалению, в их распоряжении осталась лишь невообразимая печаль и бесконечное, бесконечное созерцание. Время пойдет вперед: люди будут рождаться и умирать, трава пожелтеет, покроется снегом, затем оттает и вновь расцветет, а хрупкая балерина и Тройняшки так и останутся неизменными. Навсегда. Они останутся вместе, конечно, и любовь их станет сильнее. Но никто не увидит их, никто не прикоснется, не заговорит и не согреет. Тех, кто ушел раньше срока и тех, кто вернулся, ждет лишь призрачный огонек. И прекрасное море.

                ЭПИЛОГ.
                Мистер Неизвестный.

Никто так страстно не любил музыку как мистер Неизвестный. Он способен был часами слушать ее на пластинках или увлеченно играть на рояле в своей богато украшенной гостиной. Верно. Богато украшенной… Внешнее благополучие и роскошь мистер Неизвестный любил не меньше. Окружающая изысканность придавала ему ощущение радости и благоговейного упоения, которое он со всей серьезностью приравнивал к любовному восторгу. Более всего, она даже сопутствовала плодотворной работе.
И сегодня мистер Неизвестный трудился над пьесой. Он нечасто брался за драматургические тексты, однако посетившее утром вдохновение вынудило взять в руки перо и покорно приступить к работе. Для пришедшей к нему идеи подходила музыка загадочная, пропитанная туманом и пространственной мистикой, в которой бы были слышны отголоски чего-то неведомого, космического и вместе с тем невообразимо земного. Мистер Неизвестный отдал предпочтение пластинке с символическими гноссиеннами Эрика Сати.
— Экзотический выбор, — знакомый сухой голос застал врасплох. Даже безликие портреты на стенах вздрогнули от неожиданности.
— Так подкрадываться к людям — сущее издевательство, мой любезный, — мистер Неизвестный прекратил писать, однако взгляда от бумаги не оторвал.
— Это вам драгоценный Эрик Сати затуманил голову. Я не имел желания никого пугать. Впрочем, мне кажется, что канделябры и портреты встревожились поболее вашего.
— Возможно. Над вами нависает тяжелая туча огорчения. Она образовалась над вами по причине провала спектакля или побега четырех прекрасных актеров?
— А сами как считает?
— Только не говорите, что вы этого не предвидели… Мастер, — мистер Неизвестный поставил перо в чернильницу и посмотрел на стоявшего в дверях мистера Абсурда, — иначе бы они не сбежали.
— Предвидел.
— Ба! Да вас это забавляет!
На лице Мастера появилась едва заметная лукавая ухмылка.
— Ах, вы старый безобразник. Ну, присаживайтесь же, любезный учитель.
— Благодарю, — Мастер опустился в бархатное кресло, — вообще-то, это я внушил Тройняшкам идею о побеге.
— Да неужели? В чем же выгода?
— Если бы вы полюбопытствовали и пришли поглядеть на последнюю репетицию, то все поняли бы без слов. Вы как никто иной должны меня понять — я лучше выверну себя наизнанку, чем позволю очернить мое искусство совершенно омерзительной игрой.
— Ах, вот в чем дело.
— В Камере Абсурда не происходит ничего без ведома самого Абсурда, думаю, это вполне логично. А что вы там пишете, мой любезный?
— А… да так. Занимаюсь бумагомарательством. Пьеска мне пришла сегодня утром, вот подумал записать.
— Дайте взглянуть, — мистер Абсурд протянул руку мистеру Неизвестному и принял несколько исписанных листов. — Хм…
Разглядывая аккуратно выведенный текст, Мастер изредка кивал и хмыкал.
— Да, в этом определенно что-то есть.
— Я стараюсь не отступать от традиций, вложенных в меня вами.
— Меня это радует. Вы заслужили покой только благодаря своим страданиям… прошу прощения, стараниям. Я имел ввиду «стараниям».
— Счастлив вас радовать, — мистер Неизвестный отложил пьесу на край стола, — так, чем я могу вам помочь? Не думаю, что вы пришли сюда только для того, чтобы поболтать.
— Нет, вовсе нет. У меня будет к вам небольшая просьба. Однако прежде ответьте мне на один вопрос: верите ли вы в фатум?
— Безусловно… — мистер Неизвестный ответил осторожно, предчувствуя что-то неладное. 
— Это хорошо. А теперь к моей просьбе. Сможете ли вы найти для меня достойную замену Тройняшек и Фиалки?
— Замену? Каким же образом, Мастер? Это не в моих полномочиях.
— О, вполне в ваших. Вы родитесь в благополучной семье…
— Подождите, я не хочу!..
Мистер Абсурд встал с кресла и, сжав набалдашник трости, решительно продолжил:
— Вы проживете долгую жизнь полную душевных страданий и невзгод, однако же ни в чем не будете нуждаться. Вы женитесь на прекрасной даме, которая родит вам троих детей, однако ни один из не доживет до совершеннолетия. Ваша жена скончается от горя, а вы останетесь в полном одиночестве доживать свои безрадостные дни. Они станут прекрасным пополнением моего театра, а вы, если не хотите вновь стать актером моей труппы, должны стараться избегать соблазнов и искушений. А теперь, забудьте обо всем.
Глаза мистера Неизвестного наполнились ужасом и непониманием. Но едва он успел открыть рот, чтобы взмолиться, как перед глазами вспыхнули мириады разноцветных сияющих звезд и темных туманностей, за которыми образовалась стремительно приближающаяся белая вспышка.
С этой секунды все начнется сначала.