Глава шестая

ПООБЕЩАЙТЕ МНЕ ЛЮБОВЬ ХОТЬ НА МГНОВЕНИЕ; ХОЧУ ИЗВЕДАТЬ ЭТУ БОЛЬ - КАК ОТКРОВЕНИЕ

    Уже к концу первой недели моего пребывания в джаннадском захолустье я избавилась от дурной привычки судорожно обновлять ленту новостей в пабликах и, кусая губы, читать короткие заметки о раненых, погибших и искалеченных. Вообще-то политика меня интересовала мало, куда с большим удовольствием я проводила свои вечера за ноутбуком, вникая в сюжетные перипетии сериальчиков про любовь или залипая на видосики с крысами, попугаями и собачками, способствующими поднятию настроения, однако ужас оттого, что monde снова оказался на пороге третьей мировой войны, грозящей обратить процветающую Эмблу в руины, заставил меня подписаться на независимого блогера и журналиста, выпускающего actual news практически ежедневно. Илай Леймур, слегка циничный, но до безобразия харизматичный мужчина, импонировал мне в первую очередь тем, что обладал безупречным чувством юмора и умело разряжал атмосферу в отличие от своего коллеги, напряженно смотрящего в камеру исподлобья и хмуро зачитывая полный неуместных метафор текст с телесуфлера. Леймур же, криво улыбаясь и саркастически посмеиваясь, как бы предлагал нам присоединиться к нему, поугарать над происходящим звездецом together, и за неунывающий нрав и понимание, где можно сострить, а где следует оставаться серьезным, я полюбила этого инфлюенсера, несмотря на то, что after watching his creation у меня подрагивало нижнее веко, свербело в носу и холодели конечности.
    Обладая крайне высоким эмоциональным интеллектом, я легко представляла себя на месте несчастных людей, лежащих на бетонном полу и, съежившись, внимающих реву истребителей, ежесекундно сбрасывающих бомбы на полуразрушенные голода. That’s why, хоть я и скучала по скрашивающему часы досуга Илаю, не отметить благотворное влияние кукольного Маусвилля было бы полнейшей тупостью, так что я устраивала долгие прогулки вдоль береговой линии, смотрела, как гигантские волны, подбираясь к берегу, уменьшаются, уменьшаются, и на мокрый серый песок выплескивается с гулким «плюх» поток пенистой воды, слизывающий следы от подошв моих кроссовок точно это - самое вкусное лакомство на планете. Плавать я не умела, да и боязнь наступить невзначай на подгнившую корягу и, вообразив, что это - подгнивший труп спившегося клошара, с диким воплем выпорхнуть from the water, ловя на себе неодобрительные взгляды менее впечатлительных отдыхающих вынудила меня отказаться от акватерапии, и я, наблюдая за швыряющими друг в друга водоросли качками, мысленно кривилась, представляя, какой ор подняла бы, соприкоснись хоть какая-то часть моего тела с этой темно-зеленой дрянью, напоминающей просроченное заплесневевшее желе, так долго простоявшее в холодильнике, что в нем образовалась колония крошечных существ со своей иерархией, не подозревающих о том, что они - сгусток дурно пахнущего дерьма, забытого в дальнем углу рефрижератора.
    Некоторые серфингисты, тусующиеся near the beach, свистели мне вслед, выкрикивая скарбезности, что меня в некоторой степени удивляло: красавицей, при виде которой мужики штабелями складывались бы у моих ног, я не являлась и отдавала себе отчет, что guys prefer nice girls with sexy smile, но никак не девушек моего типа, поэтому всплеск интереса к своей персоне я списала на жажду затащить в койку приезжую кралю и притворялась либо глухонемой, либо иностранкой, не понимающей ни французского, ни гомериканского, однако тот факт, что я не причисляла себя к каноничным красавицам вовсе не означал, что Дикси Хэвенсберд испытывала комплексы из-за длинного носа, груди первого размера и разбросанных по области декольте веснушек. Светские львицы, пропагандирующие beauty иного толка, раздражали меня не столь болтовней о леопардовых лосинах и колготках в крупную сеточку, сколь наглым враньем, что не проводили никаких бодимодификаций, и их губы стали пухлее из-за правильно нанесенного блеска, а задница выросла из-за употребляемых на ночь пончиков. Of course, ведь коли жрать мучное на ночь глядя, то у вас, блин, увеличатся только ягодицы, а ноги останутся похожими на веточки. Если эти курицы и впрямь полагают, что люди такие же тупые, как и они, то, на их беду, добрая половина населения Эмблы разбирается в типах фигур и понимает: отрастить жировую прослойку только в области пятой точки нереально, но самый смак, я считаю, заключается в том, что из-за брехни ублюдочной Мишель Холворд, божащейся, что сбросила лишний вес благодаря жесткой диете, погибло около сотни наивных тинейджеров, решивших по совету звезды питаться листьями салата, сбрызнутыми соком грейпфрута. Никто не объяснил им, что Мишелька, наследница миллионного состояния, попросту легла на липосакцию, откачав все, что ей не нравилось, а стоящие на пороге совершеннолетия подростки голодали, полагая, что сбросить десять килограмм за неделю без ущерба здоровью - реально, и умирали - кто от остановки сердца из-за тренировок в рекламируемых Одиллией Корбаз сауна-костюмах, кто-то вовсе подсел на таблетки, вызывающие спазмы в желудке и провоцирующие риск возникновения тромбоэмболии, а кто-то прибегал к услугам лже-хирургов и отправлялся в царство Эрешкигаль, не отойдя от наркоза.
    Сии прошмандовки, беззастенчиво вешающие лапшу на уши пронырливым журналистам, несущим их «откровения» в массы, to my mind, ничем не отличаются от омерзительных нацистов, сажавших евреев в концлагеря и, будь на то моя воля, я казнила бы Одиллию и Мишель наряду с развязавшими bloody war в Ратвии приспешниками старого карлика, и мне очень жаль, что Дикси Хэвенсберд - законопослушная гомериканка, и моя кровожадность ограничивается лишь пышущими гневом помыслами в адрес индивидуумок, которым по-хорошему надлежало сгинуть в материнской утробе. И вообще, я осуждаю зацикленных на внешности people и не переношу на дух метросексуалов ни под каким соусом, считая, что небрежность придает изюминку, когда как гламурный лоск отталкивает излишней кичливостью, и раз уж человечеству так важно иметь образцы для подражания, отчего бы не равняться  не на обманщицу Корбаз, а Шэрон Бовэ-Кляйнедди, спокойно выходившую из дома без укладки или Лаэрту Лейн, шастающую по парку близ своего коттеджа в полинявшей от бесконечных стирок футболке? Я, к сожалению, лично знакома с идиотками, бегающими к зеркалу every fucking hour, дабы подкрасить губы и пройтись матирующими салфетками по Т-зонам. Попахивает это, мягко выражаясь, нездоровым отношением к себе. Ох, славные наступили бы времена, коль дамы - все без исключения - опомнились и стремились установить контакт с собственным body, найти к нему индивидуальный подход, а не лепить из себя франкенштейниху с сиськами Кэтти-Мэрри Каррандаш, жопой Кристи Джаннетт, спиленным носом и подушкообразными филлерами там, где у приличных людей находятся скулы.
    С гордостью отмечу, что что меня следует причислять к той редкой в нашу эпоху торжества бьюти-сумасбродств породе бесшабашных девчуль, которые могут пройтись по кварталу в домашних штанах и растянутом свитшоте, не страшась встретить бывшего. В юности я меняла стрижки каждые два года, то отпуская локоны до середины спины, то отрезая каре, и не могла понять одноклассниц, всех как одна предпочитающих выпрямленные пряди с ровным срезом, как будто поиски чего-то нового в нашей стране под строжайшим запретом. Став постарше, I understood, что нежелание меняться связано в большинстве случаев с заниженной самооценкой, - молодые особы верят, что women’s power заключена в шевелюре, и мальчишки перестанут считать их факабельными, если они лишатся своего единственного «достоинства».
    Наверное, это не есть хорошо, что я чрезмерно самонадеянна и резка в своих суждениях. Хотелось бы мне в одночасье перемениться, стать нежной, ранимой, безрассудно влюбленной? Разумеется. Я, без преувеличения, отдала бы все, чем обладаю, лишь бы хоть на долю милисекунды испытать эту сладостную горечь of first love, покатать ее во рту, прижимая языком к небу этот остроугольный осколок, причиняющий боль вперемежку с наслаждением, ощутить заливающую горло кровь и - как та юная прелестница из моих сновидений - преданно ловить взгляд своего губителя, быть готовой умереть за одно только (фу, какая банальщина!) его дыхание, ласкающее мое разгоряченное лицо. Интересно, познакомит ли когда-нибудь отшельница Дикси свою маму с бойфрендом, или же мне уготована судьба обзавестись аквариумными рыбками, канарейками и прочей живностью и тихо скончаться в родительской квартире in loneliness, а когда мой ссохшийся трупик обнаружат вскрывшие входную дверь по наводке обеспокоенных соседей полицейские, все мое имущество приберет к рукам Примроуз и ее будущая семейка упырей с загребущими когтями. Ну уж нет, пожалуй, я хотела бы знать, когда завершится отведенное мне время и спалить our flat, чтобы она досталась родственникам в жутчайшем состоянии. А еще лучше заблаговременно продать все, представляющее из себя какую-либо ценность, пожертвовать деньги сиротским приютам, сесть на скамеечку в Центральном парке и окочуриться на радость племяннице и брату, ежели они к тому моменту сами не помрут.
    Хотелось бы выяснить, в кого я такая злопамятная. Мама у меня - сама добродетель, папуля великодушен аки наевшаяся бамбуковых листьев панда, и вряд ли они агрятся на своих обидчиков по прошествии длительного периода. Меня беспокоят смутные подозрения, что данная черта характера была заложена искусственно, словно седобородый бог, создавая меня, отлучился на минуту, и какой-то проказник окунул мою еще не до конца сформированную душу в миску с надписью «чокнутая», и я превратилась в стерву, которая расстраивается из-за репортажа о массовой гибели соек, отравившихся начиненными ядом сухарями, оставленными в кормушках безжалостными подонками, а в ответ на жалобы своего приятеля на осеннюю хандру проронит что-то вроде:
    - Your mommy девять долбанных месяцев таскала тебя во чреве, отказывая себе в простых радостях, мучимая токсикозом и не имеющая возможности прибухнуть, чтобы ты, унылый кусок половой тряпки, распинался о депрессии и желании выброситься из окна? Не морочь мне голову и займись спортом, придурок. Ишь ты, докатились до того, что каждый второй у нас никем не понятый гений с тончайшей аки паутина душевной организацией!
    Временами мне мерещилось, что где-то внутри, погруженная на илистое дно болота, покрытого ряской, дремлет, заточенная в огромной перламутровой жемчужине настоящая я, погруженная в анабиоз сущностью могущественной настолько, что мой ограниченный в восприятии мозг не в состоянии даже приблизительно обрисовать его портрет. Вопреки здравому скептицизму я, позиционирующая себя как атеиста, скрытно верила в богов, and my secret faith пугала шибче news about slaughter, обсуждаемых в комментариях под каждым видеоэссе Илая Леймура. Будто знание о случившемся когда-то очень давно, запечатанное in my brain, in my soul, in my heart едва уловимой тенью, танцевало прямо под ногами, но стоило мне опустить взор, как она застывала в немыслимых позах, подражая голым деревьям с облетевшей листвой, ощетинившимся кустом шиповника, притаившимся прямо в воздухе зверем, невидимость которого оспаривали очертания силуэта, отпечатанного на сыром асфальте, как бы намекая: you are not alone, babe! Мы повсюду и следим за тобой!
    Выводов из всего вышеперечисленного можно сделать два: либо я съезжаю с катушек (эта версия, крайне правдоподобная, не привлекает меня абсолютно), либо Дикси Хэвенсберд - не ржать! - заколдованная чародейкой героиня сказочной новеллы, которая должна вспомнить свое настоящее имя, разрушить проклятие и ускакать в закат на оранжевом коне, млея в объятиях рыцаря в сияющих доспехах. Шелестящий и назойливый шепоток, впрыскивающий в вены яд, позволяющий кукловоду контролировать мое тело, не позволял забыться, оттого я чувствовала себя Коломбиной, балансирующей на краю пропасти, тряпичной куколкой, осознавшей незначительность своей роли и с обречением приговоренного к сожжению на костре еретика ждущей, когда декорации наконец падут, раздавив всех действующих лиц, а навеселившийся вволю бог - шутник с ликом херувима и дьявольскими рожками - небрежно уложит нас на дно железного ящика и запихнет под кровать, где мы и проведем последующие века, покрываясь пылью, пока о нас не вспомнят снова, and expectation of inescapable end запускало в сознании мощнейший механизм психологической защиты, разрождающийся идеей умереть по собственному почину, лишь бы не висеть на крепящихся к перекрещенным палочкам нитях, не дрожать повредившим крылья мотыльком, а всадить острый клинок в необъятное чрево неизвестности, сокрытое в your own corazon из папье-маше.
    Охваченная печалью из-за наличия вещей, которых в этой жизни мне, похоже, не изведать, я, тем не менее находилась в гармонии, позволяя себе получать удовольствие от происходящего right now, представлять слегка вспотевшую от долгой ходьбы шею бризу и, закрыв глаза, воображать себя летящей в пропасть суицидницей, чье тело поглаживает пытающийся остановить падение ветер, но совсем скоро гравитация - такая же беспощадная, как и боги, сочинившие этот безобразный, уродливый мирок, заселенный жадными падальщиками - впечатается в лопатки, разломает позвоночник, расколет череп как переспелый арбуз, и ты, на мгновение ощутив предшествующую облегчению боль, замрешь в блаженном покое, избавленный от проблем, докучающих чуть ли не с day, since you were born.
    Покупая каждое утро отвратный кофе в «Star Ducks» за неимением альтернативы, я перебрасывалась парой ничего не значащих фраз с мадам Паради, премилой старушкой с невероятно красивым лицом. Четырежды мы пересекались с Аврелией, и я по ее просьбе дала пару советов по завоеванию мужских сердец, честно предупредив, что опытом не располагаю никаким и охотнее проведу вечер в своей спальне, а не отплясывая в ночном клубешнике.
    - Ты ведь старше, и наверняка понимаешь побольше моего, - пожала плечами простодушная девушка. - Чтобы знать о чем-то, не обязательно самой переплывать все попадающиеся на пути реки. Теоретические knowledges не менее важны, особенно если между тобой и так называемым ментором установилось доверие.
    Я постаралась отдать накопившуюся в сердце заботу этой славной малышке, столь кардинально отличающейся от меня, но при этом не вызывающей отторжения. Обидно, что моей племянницей является хамоватая Примроуз, а не деликатная и застенчивая Аврелия, мечтающая перебраться в Нью-Моргкс, снять квартирку в Нанхэттоне и познакомиться со своей любимой актрисой, выкупившей целый этаж в одном из небоскребов.
    За восемь часов до выселения я, закутавшись в халат, валялась на шезлонге, баюкала в руках изрядно потрепанную книгу и играла в гляделки с мертвенно-бледным небом. Изредка его безмятежная гладь оживлялась, когда на ней обозначались черные точки носящихся туда-сюда птиц, напоминающих мне о моей довольно редкой фамилии, состоящей из двух существительных, сложенных в единое слово. Наступит ли время и мне сбросить оковы и умчаться ввысь, трепеща крыльями? Black birds, little points in dark heaven обещали мне скорые перемены, заражали томлением, ворочающимся in chest ухающей пустотой. Предчувствия, что скоро бетонные стены падут, и я обрету свободу, распаляло, дурманило разум, и я снова и снова щурилась, елозила пальцами по шелестящим страницам и гадала: насколько крутой поворот сделает my life, и найду ли я ответы хотя бы на часть вопросов.