Глава десятая

BUT WHEN IT’S OVER, I’M STILL AWAKE

    В нашем автомобиле имелся отличный вай-фай роутер, купленный мной лично в качестве презента на день рождения отца, так что, не теряя времени, пока поток машин продвигался вперед с черепашьей скоростью, я, приказав себе не глазеть на коротко постриженные волосы на затылке сидящего за рулем парня, тапнула по бело-красной иконке и, абстрагировавшись от обстоятельств, в которых находилась, прослушала все пропущенные репортажи Илая Леймура, кажущегося изможденным несмотря на грамотно нанесенный макияж, ведь ни хайлайтер, обильно нанесенный на проблемные зоны, ни дымчатые тени, маскирующие набрякшие мешки under eyes, ни причудливо уложенные hair не скроют беспокойства в очах моего любимого видеоблогера, уже не верящего, что весь этот бред подойдет к завершению, и мы заживем как раньше - беспечно обсуждая отсутствие велодорожек, стремительно летящий в пропасть курс гомериканских таллеров, повышение цен на бензин и возрастающий риск уничтожения this planet искусственным интеллектом. Если даже остроумный и неунывающий Леймур теряет надежду, то что тогда делать мне, неуравновешенной, взбалмошной девчонке, едва контролирующей собственные мысли?
    Многие ошибочно полагают - в силу остановившегося в развитии мозга - что когда this fucking war закончится, все вернется на круги своя. Этим слабоумным дебилам с поистине куриными brains не дано понять нехитрую, лежащую на поверхности истину: тысячи травмированных, привыкших к насилию мужчин, вернувшихся с поля боя живыми, поспособствуют резкому возрастанию криминальной обстановки, поскольку их психика, искалеченная бесконечными смертями и льющейся реками кровушкой, превратит большую часть бывших солдат в опасных для общества индивидов. Они станут насиловать детей, напиваться до зеленых чертиков, грабить магазины. Особо предприимчивые скоммуниздят со склада гранаты, мины и огнестрельное оружие, и хер знает, сколько мирных граждан погибнет просто потому, что по улицам их города разгуливают свихнувшиеся террористы, не отдающие в своих действиях никакого отчета. Guerra - не просто танки, взрывы, бомбежка, пулеметные очереди и трясущиеся от холода в окопах мальчишки с едва проклюнувшимся пушком над верхней губой. Последствия гребаного конфликта, раздутого мерзким элозийским диктатором, будут преследовать нас десятилетиями, затронут следующее поколение, и мне думается, что ядерный взрыв, моментально уничтожающий человечество, меньшее из зол, поскольку быстрая morte во сто крат милосерднее длящейся веками агонии.
    Обладай я собственным сознанием в ту пору, когда скукоженным эмбрионом плавала inside my mother’s womb и знай я, что ожидает Дикси Хэвенсберд в дальнейшем, я бы предпочла сгнить в утробе задолго до появления на свет, но в том-то и беда, что ни мне, ни другим младенцам выбора не предоставили, вытряхнули наружу из уютного крошечного мирка, хлопнули по спине, приказали дышать и поздравили роженицу с пополнением в семействе, не отягощая себя рассуждениями о том, каково малютке, выдернутому из привычной среды обитания, находиться здесь, подвергая себя стрессу, опасностям, ежесекундно дерясь за place under sun и доказывая society свою полезность? Mothers, выскажу, пожалуй, весьма крамольную мыслишку, те еще эгоистки, заводящие бейбиков исключительно для собственного удовольствия, и мало кому приходит на ум thought about real future, а не эти слащавые fairytales, в которых подросший человечек становится опорой и с готовностью подаст стакан воды дряхлому родителю. Лично я, не являясь чайлдфри, поняла одну очень важную вещь: коль отсутствует железобетонная уверенность, что мое чадо would be happiest person on the Embla, значит, с pregnancy лучше повременить, а после жести, творящейся в Эвропе я пришла к выводу, что my baby не должен видеть сей звездец, и с ответственностью женщины, осознающей цену любой жизни, даже крошечного жучка, качающегося на травинке, я осуждаю шестнадцатилетних имбецилок, залетевших от одноклассника потому, что презерватив порвался и рожающие только потому, что им промыли мозги причитаниям о греховности абортов.
    Сильная тошнота, скрутившая меня с внезапностью снежной лавины, навалилась на плечи, толкнула в живот, словно я уже была на пятом месяце, и крошка внутри меня вертелся, заматываясь в пуповину и умолял уничтожить его немедленно. Обливаясь холодным потом, я скинула обувь, прижала колени к груди и уткнулась носом в пропахшую отцовскими сигаретами обивку сидения. Гребаные панические атаки, преследующие меня с того момента, как Джексон, гогоча, назвал мою голову недостаточно круглой, чтобы годиться для игры в боулинг, сковала конечности, мешала вздохнуть полной грудью, and understanding, что все это - иллюзия, игра воображения, не возымело, como siempre, никакого эффекта: стремящийся обмануться мозг генерировал свою reality, искажающую действительность, и мне оставалось трястись от отвращения к себе. Мать с отцом никогда не узнают, что их дочь мечтает распрощаться с vita как можно раньше и не решается на суицид лишь потому, что любит своих parents и осознает, какую боль причинит, уйдя из жизни по собственной воле. Наверное, боги, существование которых я допускаю, мертвы, как и угасшая надежда в пустых зрачках Илая, и никто не поспешит на выручку к нам, ничтожным муравьишкам, корчащимся in crazy fire, пока махадеви Кали, многорукая индрийская goddes of destruction, танцует свой разрушительный танец, чтобы вызвать камнепад и эпично погибнуть вместе с этим несовершенным миром, похожим на выполненный дилетантом макет.
    Негативные эмоции, выматывающие soul and heart, утаскивали в непролазную бездну тоски, и я ничего не могла с этим поделать, - любое сопротивление способствовало еще большему увязанию в зыбучем иле, поэтому лучший способ побороть this nightmare - расслабиться, спуститься на самое дно, затаиться, прикинуться мертвецом, позволить мыслям ринуться вдаль и покружиться беснующимися чайками, surfing in the air. Понадобится минут пять-шесть, чтобы мышцы перестали косплеить мрамор, corazon вернулось на свое место, а крошечный призрак в in my belly растворился, исчез, сгинул без следа.
    - Дикси, - чья-то ладонь легла на мое предплечье, обжигающе-горячая по сравнению с моей липкой от пота skin of dead girl, living by inertia, и я вспомнила, что на переднем сидении не мой отец, привыкший к тому, что я, сославшись на слабость из-за месячных, могу рухнуть как подкошенная и свернуться в клубок, а едва знакомый молодой человек, вызвавший при встрече весьма неоднозначную реакцию, ставящую под сомнения мои и без того хлипкие способности к логическим рассуждениям. Как, черт возьми, выгляжу я in his eyes, жалкая и потерянная, посмевшая окунуться с головой в леденящую прорубь of fucking feelings? Удивительно, что Бертран еще не вызвал санитаров, потому что на адекватного представителя homo sapiens я в тот момент походила также, как в меру упитанный карапуз на хрупкую, полупрозрачную лесную сильфиду в летящих одеждах. - How are you?
    - Сделай одолжение, - фыркнула я, хорохорясь аки павлин при виде самки. - Возьми лежащее в багажнике ружье и вышиби all brains from my skull.
    - Звучит потрясающе, - заулыбался Фарадей, припарковываясь на обочине в пяти кварталах от многоквартирного дома, в котором на втором этаже располагались наши скромные апартаменты. - Купить тебе бутылку воды в автомате?
    - Give me two minutes, - попросила я, принимая вертикальное положение и собирая влажные кудри в высокий пучок. Fellow с готовностью взялся за ручку, чтобы оставить меня одну, но я остановила его и, пересев вперед, предложила отвлечь меня от гнетущих дум кратким рассказом о себе. От собеседника приятно пахло жженой древесиной, и сей аромат всколыхнул таящиеся inside ocean of my mind печаль о том, чего я волей жестокого рока лишена изведать в этой вселенной - страстных бурь и любовных подвигов, терзающих heart томлением, ибо толстенная стена из сиреневого льда, блокирующая мысли о физической близости, окружала меня всегда, и все, что я могла себе позволить - любоваться красотой сидящего в тридцати сантиметрах от меня Бертрана, грезить о невинных прикосновениях, носящих сугубо платонический характер и ощущать, как зреет гнойным фурункулом досада оттого, что нам не дано преодолеть this wall os ice и слиться в безудержных объятиях.
    - У меня стойкое ощущение, что мы с тобой прежде виделись, - обронил, бросая заинтересованные взгляды на мою растрепанную челку Фарадей. - Я чувствовала, он хотел спросить о происхождении седой пряди, заметно выделяющейся на фоне очень темных, практически черных волос. В детстве я, разумеется, жутко комплексовала из-за этой особенности и даже уговорила маму купить дорогую краску на растительной основе, но спустя годы благодаря накопленному опыту приняла себя со всеми несовершенствами и специально подчеркивала все, что отличало Дикси от бессчетного количества куколок с однотипной внешностью. - Do you believe in reincarnation?
    «Луксор. Банафрит. Джабари», - раздался почти неуловимый шелест в салоне, и атмосфера сгустилась настолько, что я не удивилась бы, если мы, засветившись, будто нас ударило током. Парень, шевеля губами, беззвучно прошептал три слова, и по расширившимся зрачкам я умозаключила: он тоже слышал этот подозрительный шепот, принадлежащий кому-то бестелесному, незримому и оттого неимоверно пугающему.
    - О нет, госпожа Хэвенсберд меня прикончит! - воскликнул, приходя в себя, Бертран и, повернув ключ в зажигании, вдавил педаль так резко, что мне пришлось опереться о приборную панель, чтобы не расквасить себе нос. - Прости, попозже все обсудим, хорошо?
    Его костяшки, крепко сжимавшие руль, побелели, на обращенной ко мне стороне лица обозначились желваки, выдавая рвущееся наружу раздражение, а я буквально не могла оторваться от созерцания его прекрасного профиля, my sight попросту обрел свое собственное сознание и отказывался переключаться на другие объекты. Из транса меня вывел mother’s voice; вздрогнув, я заметила, что Фарадей припарковался возле подъезда, а спешащая спуститься мама, на ходу отчитывая парня за задержку, небрежно чмокнула меня в затылок и, приподняв полы шикарного сарафана, полезла в багажник, чтобы выудить несколько свернутых в рулон чертежей и перебросить в салон. Миссис Хэвенсберд, с отличием окончившая престижный архитектурный университет в Сан-Фалассаре, являлась главным кормильцем of our small family, трудясь дизайнером интерьеров, а father, преподающий всемирную историю в средней школе по четвергам и субботам, занимался домашним хозяйством, правда, готовить у него получалось не очень, поэтому maman варила супы на неделю, поскольку в последний раз, когда я захотела сварить яйца, микроволновая печь взорвалась, и мне было запрещено появляться на кухне, because parents на полном серьезе опасались, что их ненаглядная дочурка устроит пожар, в результате чего весь жилой комплекс с пятьюдесятью квартирами взлетит в стратосферу и отправится в путешествие по солнечной системе - в виде обломков.
    Фарадей как истинный джентельмен донес мою сумку до лифта, и я, отметив, что он на полголовы ниже меня, задалась совершенно дурацким вопросом: сравняется ли наш рост, если я сниму босоножки на трехсантиметровом каблуке? Каково это, целовать young men, не вставая на носочки, как девчули из дебильных мелодрам, где на роль героя подбирают исполинов размером со статую Колосса Родосского, считая, что vey tall boys - символ сексуальности, and every girl want to hide behind his back. What am I thinking about? There’s a possibility, что после приступа я спятила окончательно, раз смею jumping into silly fantasies like a brainless moron. Мне запрещено влюбляться в кого бы то ни было, ведь Артемида согласилась воскресить погибшего в результате наводнения с условием, что in new life Банафрит останется девственницей.
    Створки пассажирского грузоподъемника, сойдясь, отделили меня от молодого человека, и странное наваждение покинуло мою черепную коробку, стерлось как дурашливый рисунок пятилетки, намалеванный на песке у кромки воды с целью понаблюдать, сколько секунд потребуется волнам для устранения следов его примитивного творения. Наспех сполоснув веки, я стерла поплывшие вниз стрелки, переоделась в сухую кофточку, сверху накинула кожаную жилетку и, переложив в пакет шуршащую упаковку вафель в шоколаде с кокосовой стружкой, которые папочка обожал до невозможности, отправилась в госпиталь Красного Креста на пересечении пятой и десятой улиц, где в палате на двенадцать человек лежал мистер Хэвенсберд с подвешенной на напоминающем инструмент для пыток приспособлении, зовущимся скелетным вытяжителем.
    При виде опухшего, покрытого ссадинами и кровоподтеками father’s face (мой бедный папочка при падении сильно повредил скуловую кость, заработав отек мягких тканей и сотрясение), я, не сумев сдержать слез, задернула плотную занавеску, отгородившую нас от остальных пациентов и, утирая сопли рукавом, плюхнулась на скрипучий табурет. Daddy, мой бесконечно добрый и понимающий отец, не раздражался даже когда я разрисовала стены в прихожей мелком, всегда терпеливо объяснял, что хорошо, а за что меня следовало бы оставить без десерта, и я была благодарна ему за то, что он принял мою сторону и отказывался предоставлять услуги бебиситтера неблагодарному Джексону после того, как тот продал телевизор, чтобы приобрести несколько грамм синтетического героина и стать наркобароном. Слава Фортуне, «бизнес» брата накрылся медным тазом, но я помнила, с каким воодушевлением этот ушлепок делился своими замыслами по заработку миллиардов, так что замки in our flat мы сменили как только hermano сепарировался, предвидя, что наш драгоценный родственничек вполне может захотеть вынести оставшуюся технику, охваченный очередными безумными планами, которые посещали his stupid head каждые несколько недель.
    Папуля держался бодрячком, не желая расстраивать меня, но я-то не была слепой и замечала, как он морщится, кряхтит и хватается за ноющий бок (ушиб ребер, гематомы на животе, огромный шрам чуть пониже локтя). Колыхающаяся как студень медсестра не выставила меня за порог, решительно объявив, что больница закрывается для посетителей, и я, не обращая внимания на дождь, побрела к автобусной остановке и, прислонившись к обклеенному объявлениями и постерами столбу, смотрела, как мимо один за другим проезжают, сливаясь в размытые пятна машины, фыркают пикапы и тарахтят бетоновозы. Весь мир в одночасье сделался блеклым, плоским, невнятным, - только так я могла выкарабкаться из ямы, представив, что все, окружающее меня - декорации, а я - актриса погорелого театра, получившая хреновую роль в написанной алкоголиком-драматургом пьесе, где в каждом акте творится неведомая дичь, а картонные персонажи, озабоченные житейскими проблемами, упускают из виду, что monde буквально рассыпается карточным домиком, и скоро от this funny little world останутся лишь снующие туда-сюда пылинки, оседающие на выжженную ядерной зимой почву.
    Восемь дней спустя у папы обнаружили панкреатит и назначили дорогостоящее лечение. Я понабрала как можно больше заказов, поскольку спала из рук вон плохо и спасалась от меланхолии стучанием по клавиатуре, едва удосуживаясь проследить, подобран ли нужный шрифт и выделен ли заголовок. Срыв произошел в субботу, когда я возвращалась продуктового магазина, нагруженная пакетами с едой. Джексон, выскочив из своего пижонского кабриолета, недовольным тоном спросил, почему мать не отвечает на его звонки, а я заблокировала его в мессенджере. Никакого оружия у меня с собой, увы, не оказалось, однако не стоит недооценивать урон, причиняемый изрядно отросшими ногтями. Знающий чего от меня ожидать брат все равно был застигнут врасплох, когда я, аккуратно поставив пакет на асфальт, вцепилась в его гнусную физиономию, ткнув указательным пальцем в глаз и, повалив на землю, нанесла серию коротких ударов в морду, пока не раздался хруст, сигнализирующий о том, что his nose was broken.