Гаррис Т. 2. Гл. 16. Воспоминания о Раскине Ч. 1

ВОСПОМИНАНИЯ О ДЖОНЕ РАСКИНЕ1
_________________________
1 Джон Рёскин (можно Раскин) (1819—1900) — английский писатель, художник, теоретик искусства, литературный критик и поэт. Оказал большое влияние на развитие искусствознания и эстетики во всем мире во вт.п. XIX — н. XX вв. Теоретик английского национализма и предтеча мирового учения нацизма.

Я никогда в жизни не встречал человека, чья внешность разочаровала бы меня больше, чем внешность Раскина. Пока я не увидел его, всегда считал, что человек с большими способностями проявляет свою гениальность в той или иной черте внешности. Но я не смог найти в лице или фигуре Раскина ничего, что указывало бы на его неординарный талант. Его внешность не располагала к себе. Он выглядел усохшим и сморщенным. Хотя в нем было около пяти футов восьми или девяти дюймов роста, он смотрелся хрупким, сильно сутулился. Нос его походил на клюв, лицо было худое, маленькое, тонкое и очень морщинистое. Седые волосы когда-то были рыжеватыми, Раскин их тщательно расчесывал. Борода и усы были седыми, клочковатыми. Глаза — светлые, серо-голубые, буквально выстреливали в собеседника из-под густых, нависающих бровей. Нос-клюв как бы опирался на вялый, слабо выраженный подбородок. В целом Раскин походил на старую несчастную птицу — ни в лице, ни в фигуре его не было ничего впечатляющего или привлекательного.

Его одежда была старомодной. Обычно он носил темно-синий сюртук и очень маленький синий галстук. Манеры его были застенчивыми, неуверенными. Я был разочарован и даже усомнился в его гении.

Но как только Раскин начинал возбуждаться, его голос уносил меня прочь. Тонкий, высокий тенор, неотразимо жалкий. Он часто подвывал, иногда ругался, но всегда был напряженным. Душа человека четко проявлялась в этом необычном, музыкальном голосе с его благородной риторикой и страстным нравственным призывом.

Конечно, я многое знал о Раскине до того, как встретил его. Знал, что он был большим другом Карлайла. Знал, что он, возможно, самый необычный мастер поэтической английской прозы со времен сэра Томаса Брауна2.
________________________
2 Сэр Томас Браун (1605—1682) — британский медик, один из крупнейших мастеров английской прозы эпохи барокко, автор литературных «опытов» на оккультно-религиозные и естественнонаучные темы.

Кажется, я впервые встретил его у баронессы Бердетт-Куттс на Пикадилли. Во всяком случае, где бы это ни было, кто-то из наших общих знакомых сказал Раскину, что я большой поклонник Карлайла и что Карлайл сказал, будто ожидает от меня многого. Эта рекомендация Карлайла, очевидно, повлияла на Раскина, который с самого начала относился ко мне с ласковой добротой.

По его приглашению я навестил великого мыслителя, кажется, в отеле Морли на Трафальгарской площади. Это было, по-моему, в 1886 году, но, возможно, годом раньше или годом позже. У меня есть только разрозненные записи о наших встречах.

Сначала мы говорили о Карлайле. Раскин восхищался им так же горячо, как и я. При первой же паузе в разговоре я отметил, что его описание собора Нотр-Дам-де-Кале3 всегда было и остается для меня, возможно, лучшим описанием на английском языке, превосходящим даже описание Карлайлом сцены перед битвой при Данбаре4.
__________________________
3 Нотр-Дам-де-Кале — храм-крепость во французском Кале. Строился с XIII по XVII вв. В нем молились многие английские и французские короли и королевы. В годы Второй мировой войны союзники расстреляли собор до основания. Восстанавливали его несколько десятилетий.
4 Состоялась 3 сентября 1650 г. Одно из важнейших сражений времен Английской революции XVII в. Победа английской армии Оливера Кромвеля над шотландской армией Дэвида Лесли открыла англичанам возможность завоевания Шотландии. Сражение при Данбаре считается одной из самых выдающихся побед Кромвеля за всю историю его многочисленных военных кампаний.

— Мне всегда хотелось узнать, — признался я, — как вы так рано овладели стилем.

— Поэты и писатели с богатым воображением обычно не по годам развиты, вам не кажется? — спросил он.

Так Ракскин начал с трогательной вежливости, сразу поставив меня на свой уровень, несмотря на разницу между нами в возрасте и положении. Мы поговорили на эту тему, но внезапно он поразил меня следующими словами.

— Полагаю, я был не по годам развитым во многих отношениях. Помню, я был влюблен по уши еще до того, как мне исполнилось пятнадцать.

Я уже знал, что Раскин развелся со своею женой, которая заявила, что совокупления у супругов так никогда и не состоялось. Это поразило меня до изумления.

— В самом деле?! — воскликнул я. — Кто эта дама?

— Девица из немецкого Домека, одна из дочерей испанского партнера моего отца по винодельческому бизнесу, — объяснил Раскин. — Я встретил сестер в Париже, когда мне было четырнадцать. Астеризм Южного Креста5, назвал я их и влюбилась в Адель, блондинку немногим старше меня. Два или три года спустя они навестили нас в Херн-Хилле. Мне было лет восемнадцать или около того, я писал стихи вроде «ее милость, ее слава, ее улыбка»... Но когда я признался отцу, что хочу жениться на ней, он тут же разочаровал меня.
________________________
5 Астеризм — так называется легко различимая группа звёзд в созвездии, имеющая исторически устоявшееся самостоятельное название. В астеризм может входить только часть звезд созвездия. В созвездии Южный Крест около 30 звезд, астеризм составляют 4 из них — Альфа, Бета, Гамма и Дельта.

— Твоя мать никогда не согласится на этот брак, Джон. Она католичка, а девица — протестантка!

Я любил свою мать и, кроме того, был очень религиозен в то время, хотя и не настолько религиозен, как другие члены нашей семьи. Тем не менее, вскоре все было улажено, так как жизнь имеет обыкновение улаживать подобные проблемы без наших поползновений.

Адель снова приехала в Херн-Хилл с визитом в 1839 году, когда мне было двадцать лет, но не дала мне никакой надежды. Думаю, она не воспринимала меня всерьез. Моя любовь ее просто позабавила и польстила. Уже в следующем году она вышла замуж и навсегда ушла из моей жизни. Это сказалось на моем здоровье: я болел в течение нескольких последующих лет.

Раскин произвел на меня впечатление самого нежного, милого человека. При каждой встрече он брал меня за руку и сжимал ее с сильным добрым чувством. В то же время в нем была заметна какая-то задумчивая слабость, как у человека, чья жизнь полна сожалений; и, конечно, мне не терпелось узнать о его женитьбе и разводе.

Я уже заметил, что если я позволяю ему говорить и не прерываю, он скоро начинает рассказывать о себе, причем именно то, что меня более всего интересовало. Мне оставалось только восхищаться, ну и начать разговор конечно же с наводящего вопроса.

В тот раз мы, кажется, беседовали о глубокой любви Карлайла к своей жене, когда Раскин вдруг без обиняков заявил, что никогда не был влюблен в свою жену, мисс Грей6. Когда ему было около двадцати восьми, рассказывал он, девушка приехала погостить к ним в Денмарк-Хилл. Его мать хотела этого брака, а «она (мисс Грей) была очень приятной и доброй, поэтому в апреле 1848-го я женился на ней. Я уже потерял почти всю свою религиозную веру. Мы поехали с женой в Нормандию, где я приступил к работе над эссе «Семь светильников архитектуры». Нам было не до консумации. Когда мне было чуть за тридцать, мы вернулись в Лондон. Там я познакомился с Карлайлом и еще одним вашим приятелем Ковентри Пэтмором7.
______________________________
6 Ефимия (Эффи) Чалмерс Грей (1828—1897) — жена Джона Раскина с 1846 г. по 1854 г. За все это время Раскин под разными предлогами отказывался от консумации (т.е. первого полового акта новобрачных); по этой причине Эффи оставалась мисс — девственницей. После признания судом их брака недействительным мисс Грей-Раскина вышла замуж за протеже Раскина, художника-прерафаэлита Джона Эверетта Милле. Этот знаменитый викторианский любовный треугольник послужил основой для нескольких пьес и оперы. Согласно сложившемуся при его жизни и гуляющему по миру и в наши дни преданию, Раскина, с малых лет восторгавшегося красотой античной скульптуры, стошнило в первую брачную ночь, когда он впервые увидел волосы в интимных местах своей новобрачной. Якобы с того времени Эффи стала ему омерзительна.
7 Ковентри Пэтмор (1823—1896) — британский поэт и литературный критик.

В 1853 году мы с Милле8 отправились в Шотландию, где Милле написал мой портрет. Именно там я заметил, что моя жена влюблена в него. Однажды утром я пришел в его студию и тихо, без стука, открыл дверь. Они лежали на диване и страстно обнимались. Я непроизвольно отшатнулся и тихо прикрыл за собою дверь. Что мне оставалось делать? Я был шокирован, но ведь я никогда и не любил ее, так что никаких страданий не испытывал. Меня разбирала досада, ведь у каждого нормального человека есть чувство собственного достоинства. Но наилучший выход мне виделся один — стать более церемонным с супругой.
___________________________
8 Сэр Джон Эверетт Милле, 1-ый баронет Милле (1829—1896) — выдающийся английский живописец, один из основателей Братства прерафаэлитов; духовный ученик Раскина.

Я изумленно уставился на Раскина. Тот, должно быть, почувствовал это и постарался разъяснить свое решение.

— Я не хотел с ними расставаться. Думал, что не имею на это права. Мой портрет не был закончен, а я полагал, что это может быть один из величайших портретов в мировой живописи. И еще я хотел сохранить собственное достоинство... — Я едва сдержал усмешку: причем тут достоинство? Но Раскин продолжал: — Я считал и до сих пор считаю Милле величайшим английским художником, поэтому оставался скрупулезно вежлив с ним, пока портрет не был закончен. После этого он прервал всякие отношения со мною. Не сомневаюсь, что Милле почувствовал изменение моего отношения к нему. Я стал весьма холоден и сдержан, а он перестал шутить и не был столь благодушным в моем присутствии. Мы расстались, а вскоре от меня ушла жена. Она подала на развод. Я не протестовал. В 1854 году наш брак был расторгнут, и Эффи вышла замуж за Милле. Я горжусь тем фактом, что даже после этого продолжаю прославлять гений Милле-художника. Лично мы не общаемся.

Я не помню, как снова завел Раскина, но, кажется, спросил его, почему он так рано полюбил живопись Тернера9.
________________________
9 Уильям Тёрнер (1775—1851) — великий британский живописец, мастер романтического пейзажа, акварелист и гравёр. Предтеча французских импрессионистов.

— Я всегда много знал о живописи, — начал он. — И, по-моему, я был первым, кто увидел истинное величие Тернера. Я купил многие его работы, прежде чем мне исполнилось двадцать три10. Вы знаете, что я опубликовал первый том «Современных художников», когда мне было двадцать четыре года? Когда Тернер умер и оставил свои картины нации, я пошел посмотреть на них и обнаружил, что все шедевры еще в ящиках, гибнут в подвалах Национальной галереи, недооцененные и, казалось, совершенно заброшенные. После этого я написал лорду Пальмерстону11, кажется, он тогда был премьер-министром. В послании я в частности заявил, что буду горд, если мне позволят привести в порядок работы Тернера. Администрация Пальмерстона связала меня с попечителями, и я был официально назначен одним из 8 распорядителей наследием Тернера. В течение всего 1857-го и половины 1858-го года я работал над классификацией рисунков Тернера, распределял их по годам и монтировал его акварели. Затем последовал один из худших ударов в моей жизни.
________________________
10 К моменту смерти Тернера молодой Раскин успел приобрести 2 его картины и 30 акварелей. Когда умер сам Раскин, в его коллекции было 300 работ Тёрнера; и это притом, что некоторые ему пришлось продать. На основе живописи Тернера Раскин разработал собственное учение об искусстве.
11 Генри Джон Темпл, 3-й виконт Палмерстон (1784—1865) — в 1855—1865 гг. (с небольшим перерывом) был 35-ым и 37-мым премьер-министром Великобритании.

Я всегда верил, что добро, чистота и красота едины, ибо являются проявлениями Божественного Начала. Снова и снова я соединял красоту цвета в живописи со святостью жизни. Я, конечно, знал, что это правило не является неизменным. Говорили, что Тициан вел разгульную жизнь; о нем даже говорили, будто гений сожительствовал с собственной дочерью. Но мне это казалось гнусной ложью, грязной легендой, не подлежащей распространению. Я всегда лелеял веру в то, что Добро, Мудрость, Чистота и Истина идут рука об руку с великим талантом, и Тернер был и остается моим кумиром.

Но однажды (помнится, это было в 1857-м) я наткнулся на папки, заполненные эскизами Тернера самого постыдного характера — на них были изображены срамные места женских тел. Совершенно непристойные и необъяснимые рисунки. Я пошел в галерею и там узнал, что каждую пятницу мой герой покидал свой дом в Челси и отправлялся в его же дом в Уоппинг, где до утра понедельника распутничал с портовыми шлюхами, заодно зарисовывая их в самых поганых позах. Что за жизнь! И каким тяжким бременем легло на меня это открытие! Что мне было делать? Несколько недель я оставался в сомнениях, страдал, снова и снова настраивал себя на благостное смирение, пока внезапно мне не пришло в голову, что, возможно, именно я избран свыше как единственный человек, способный прийти в этом вопросе к великому решению. И тогда я схватил сотни постыдных набросков и картин и сжег их. Все до одного!!! Согласитесь,  я поступил достойно. Я горжусь этим, горжусь... — И он упрямо сжал губы так, как это делает уверенный в своей правоте ребенок.

Я подумал, что это самое необычное признание, какое я когда-либо слышал. Помнится, что некоторое, весьма длительное время оно удерживало меня от посещения Раскина. Эта пауза закончилась тем, что однажды он сам навестил меня в моем маленьком домике в Кенсингтон-Гор, напротив парка. Я старался избегать темы Тернера, поскольку был уверен, что она нас рассорит или, что еще хуже, я ненароком оскорблю его, как оскорбил некоторых друзей, наговорив им матку-правду. Какое он имел право уничтожать труд другого человека, не говоря уже о работе того, кого он превозносил как небесного гения?

Поэтому я заговорил о Карлайле и его учении. Раскин признался, что именно Карлайл сделал его социалистом, хотя «я уже был в пути», — добавил он с великим ликованием:

— Знаете, однажды я обнаружил, что Ксенофонт, за четыреста лет до того, как на землю пришел Христос, говорил о «простых людях на рынке, которые всегда думали, как бы купить подешевле и продать подороже». — И он добавил тоном торжествующего презрения: — Годится только для «простых людей»!

— Как вы думаете, какая ваша книга лучшая? — спросил я однажды Раскина. — «Теория красоты» или ваши социологические книги?

— Они образуют единое целое, — ответил Раскин, в глубокой задумчивости выпятив нижнюю губу. — Но большинство людей, похоже, предпочитают мою «Форс-Клавигеру»12. Разве вы не знаете, — весело добавил он, — что именно Карлайл окрестил мои письма «Форс-Клавигерой»?
________________________
12 «Форс-Клавигера» — так Джон Раскин назвал серию писем, адресованных британским рабочим в 1870-х годах. Они издавались в виде брошюр. Письма были частью интереса Раскина к моральному вмешательству в социальные проблемы того времени по примеру его наставника Карлайла. Фраза «Fors Clavigera» обозначала три великие силы, которые формируют человеческую судьбу. Это были: Сила, символизируемая дубиной (clava) Геракла; Сила духа, символизируемая ключом (clavis) Улисса; и Удача, символизируемая гвоздем (clavus) Ликурга. Эти три силы («форс») вместе представляют человеческий талант и способность выбрать правильный момент, а затем нанести удар энергией. Понятие происходит от фразы Шекспира «В делах людей прилив есть и отлив. / С приливом достигаем мы успеха». Раскин считал, что письма были вдохновлены Третьим Форсом: что он наносил удар в нужный момент, чтобы повлиять на социальные изменения.

Время от времени Раскин приезжал и проводил со мною вечер. Правда, он чаще приходил на ленч, потом мы беседовали, а вечером я отвозил его в отель.

Однажды я признался в том, что удивляюсь его бесстрастности в любви. Он сразу же повернулся ко мне.

— Почему вы так полагаете? Я не раз страстно любил. Более того, если бы я женился на Адель, наш брак был бы совершенным, уверяю вас. Но гораздо позже, когда мне было за сорок, я влюбился. Да, влюбился и сгорел, как в огне. Любовь, любовь погубила меня! — добавил он тонким печальным голосом.

— Действительно? — спросил я, искренне удивленный. — Не могли бы вы рассказать мне эту историю?

После долгой паузы он рассказал о поездке в Ирландию и посещении миссис Латуш. И вот двенадцатилетняя дочь ее по имени Рози, подобно фее в крошечном розовом халатике, спустилась вечером, чтобы поприветствовать Раскина.

— Она была всего лишь ребенком, но уже тогда такой мудрой и вдумчивой, а мне было сорок два. Когда ей было семнадцать, она приехала в Лондон с матерью, и я провел в ее обществе несколько чудесных недель в Денмарк-Хилле. Рози называла его «Эденланд». Мы часто встречались, особенно у леди Маунт Темпл13 в Бродленде. Именно в том году я сказал ей, что люблю. Глядя мне в глаза, она попросила подождать, пока она достигнет совершеннолетия.
___________________________
13 Мюриэл Эмили Эшли, леди Маунт Темпл (урожденная Спенсер, ранее Форбс-Семпилл) (1881—1954), также известная как Молли Маунтемпл — британская аристократка.

— Еще только три года, — сказала Рози.

Конечно, я поговорил с ее матерью, но миссис Латуш дала вежливый отказ.

Когда Рози исполнилось двадцать, она была бесконечно огорчена моим неверием в ее искренность. Девушка опубликовала книжечку своих стихотворений «Облака и свет». Она была самой ревностной христианкой, верившей каждому слову Учителя. Кажется, в тот самый год она прошла мимо меня, не заговорив со мной, как Беатриче однажды прошла мимо Данте.

В его тонком голосе слышался пафос, что-то беспомощное и несчастное одновременно. Его поза, дрожащая нижняя губа, опущенные руки, как у окончательно побежденного — все в Раскине заставило меня сострадать.

— Мое неверие причинило мне бесконечный вред, ослабило духовную связь между нами, но позже я узнал истинную причину нашей разлуки. Ее отец (кажется, так сказал Раскин) привез ее в Лондон и познакомил с миссис (после леди) Милле. Моя бывшая жена, без сомнения, рассказала ей о моем аскетизме или воздержании. Когда после получасового разговора моя дорогая спустилась вниз, и отец спросил ее, понимает ли она теперь причину его несогласия на наш брак, Рози ответила:

— Я понимаю, что есть люди, для которых тело — все, а душа — ничто. Пожалуйста, не говорите об этом, я больше не хочу об этом думать!

О, моя бедная дорогая! О, Роза моей жизни!