Анатолий Крупнов Я ожидал большего

В 90-е я много писал о музыке и, в основном, о музыке тяжелой, очень тяжелой и тяжелее тяжелой, той, которая уже похожа на зубовный скрежет и конвульсии на электрическом стуле. Этому способствовала давняя любовь к забористому жанру, начинавшемуся еще с классического хард-рока, и интерес к нему со стороны столпа шоу-бизнеса, президента первой частной компании Biz Enterprises Бориса Зосимова, у которого я работал в эти же годы в качестве пресс-атташе и специального корреспондента газеты Joker, издававшейся Борисом Гурьевичем наравне с целой серией специализированных металлических изданий (светлая память Леше Сидорову) и … глянцем с пафосным названием Imperial. (Кстати, журнал был отменный и я до сих пор храню все выпуски этого, ставшего настоящим раритетом, издания).  Это было время контрастов. Унижения и нищеты, крушения надежд, с одной стороны, и беспринципности, и жажды легкой наживы, богатства на ровном месте, с другой. А вместе с тем, эфемерности собственного существования вне зависимости от того, нашел ли ты сегодня на хлеб насущный или «поднял» с земли очередной миллион. «В начале дня, как всегда, несмотря ни на что, Забыв усталость, болезнь и врожденную лень, Старайся все силы направить на то, чтобы остаться в живых, пережив этот день. День прошел, а ты все жив», - пел Толик Крупнов, для многих непонятно откуда выросший человек (джаз-роковую группу «Проспект», на обломках которой появился «Черный Обелиск», тогда знали в основном в узких кругах), с лирикой созвучной ощущению этого времени, облаченной в жесткие рифы хард-энд-хэви с элементами трэша. «В воздухе витает неосознанный страх, истинные ценности горят на кострах. Эй! Выхода нет: стискивай зубы, готовься к войне»! («Война»). И в моем воображении вставало зарево ночных костров, которые устраивали фашисты, сжигавшие книги, мешавшие их зверской идеологии только одним фактом своего существования. Лязг танковых гусениц на записи усиливал мнемонику, создавал почти визуальный эффект. Слова нового Высоцкого (именно так я для себя определил Крупнова, потому что считаю Владимира Высоцкого рокером не по форме, а по содержанию) застревали в сознании колючей занозой, жесткая музыка превращала ранящую щепку в зазубренный нож, специально проворачиваемый для того, чтобы было больше крови, и чтобы было наверняка. Это была брутальная лирика легко ранимого человека, жившего с внутренним конфликтом, и в сопряжении с проблемами внешнего мира, постоянно усиливающими этот конфликт. Был такой же оголенный нерв, как у Высоцкого плюс форма, которую воспринимали десятки тысяч людей. «Чувство знакомое – холод бежит по спине. Чувство преграды, я вновь приближаюсь к стене. Снова на камень рука натыкается: Стой! Снова стена предлагает вступить с нею в бой». («Стена»).
Мне был интересен этот человек. И однажды Толик Крупнов материализовался в моей жизни. Это было далеко не раннее утро. Крупнов выглядел слегка помятым, и сел он как-то сразу на мой стол, не особо спросясь, и начал нависать всей своей громадиной над моей головой… Нет, запамятовал. Приходил он до этого ко мне и Олегу Курбаткину – директору фирмы  «Alien Records» (подразделение  Biz Enterprises, кстати, именно Олег достал в очень сложное время тотального дефицита картон для обложки диска «Еще один день», а тесть Крупнова проплатил печать самого винила)  вместе с сыном Володей, поразившим меня своим воспитанием в совсем юном возрасте. Короче, Володя, а не его отец произвел на меня первое впечатление.
Во второй раз Толик, не слезая со стола, достал из-за пазухи бутылку паленой водки, предложил выпить. Я вежливо отказался. Толик долго уговаривать не стал, на закуску попросил кофе «по-котловому», который в избытке «варили» в секретариате Лена Разоренова и Нина Зосимова, и кусочек заблудившейся булочки.
- Я хочу, чтобы ты написал про «Черный Обелиск», - сказал Толик и опрокинул первые 150.
- Почему именно я? - спросил я Толика.
- Ты делаешь это лучше других, - ответил он, запивая беленькую кофе.
- Я хочу, чтобы про «Обелиск» было написано что-то особенное.
- А почему «Черный Обелиск»?
- Ну, это Ремарк, знаешь? - вопросом на вопрос ответил Толик.
- Нет. Не знаешь, - подумал я и многозначительно промолчал, потому что данное произведение Ремарка, в отличие от «Трех товарищей», «Триумфальной арки» и «Теней в раю», я прочел значительно позже.

Мы поговорили еще немного, минут двадцать, потому что бутылка водки закончилась и булочка тоже. Толик ушел, но буквально вслед за ним пришел еще один Толик – Мунтян. Тот самый, с чьим именем прочно связана украинская группа «Скандал» или в американском варианте Molotoff Kokteil для лучшего продвижения диска, записанного им на родине кантри в Нэшвилле.  «Слушай, тут пацаны с дому приехали, привезли «гостинцы», пойдем с нами попробуем». «Да мне, вроде как работать надо», - ответствовал я. «Так оно еще лучше пойдет», - сказал Мунтян, и я подумал, что чтобы писать про Крупнова, не плохо бы было совпасть с ним на одной волне. Разумеется, только на очень короткое время…

Утром, когда я вошел в нашу рабочую комнату, которая располагалась в мансарде ДК ЗВИ на Большой Серпуховской, я не заметил ничего особенного. В окне виднелся мой автомобиль, который я намеренно оставил в тот вечер у входа в офис. На рабочем столе все было на своих местах. Только рядом с пишущей машинкой лежало несколько исписанных листов, которые оказались рукописью статьи «День прошел - “Черный Обелиск” еще жив», (опубликована 10.12.1992, Joker). Судя по почерку «гостинец» оказался забористым. Я сел за стол, аккуратно перепечатал написанное, не внося никаких поправок.

- Ну, как тебе, статья? - спросил я Толика, когда через несколько дней, он пришел за газетами.
- Ты, знаешь, я ожидал большего, - сказал он.
Я был немного разочарован. Сейчас, по прошествии многих лет, стало понятно, что данный «творческий метод» не сработал или просто произошла какая-то осечка, что я не Маркес и не Пелевин, и даже не Эрнест Хемингуэй, чьим творческим методом было писать пьяным, а редактировать трезвым. И, увы, не Ремарк. (Кстати, все кроме Пелевина были в свое время журналистами). Но это не помешало мне пойти на концерт «Черного Обелиска» в ДК МАИ, куда я пригласил знойную брюнетку Терезу, буквально сводившую с ума мужскую часть газеты «Московская Правда», в которую я перебрался по приглашению её главного редактора в 1992-м году, и думал о том, как бы мне побыстрее породниться с испанской культурой в обличье этой московской Альмудены Фернандес, ибо добиться взаимности в этом случае было сродни длительным завоевательным походам конкистадоров. «Я тогда для себя так решила, - были слова Терезы, - если концерт мне понравится, то буду твоей». Концерт понравился. Спасибо тебе, Толик… Хотя, что это было, воздействие чего-то нового на человека, воспринимавшего только попсу, или обычная женская уловка, история умалчивает. Но это был такой накал страстей, что, наверное, не снился и тебе самому, Анатоль. И в этом мы совпали с тобой, пусть и весьма ассиметрично.

Были и другие концерты, которые мы «прошли» вместе. Несколько из них в контексте турне «По руинам империи зла» в поддержку бразильской «Сепультуры» другими «монстрами рока» «Мастером», «ЭСТ»ом и «Шахом», с которым Крупнов записал знаменитую Beware, пластинку, оставившую заметный след в истории российской тяжелой музыки.

«Только не после «Черного Обелиска», - говорил лидер «Сепультуры» Макс Кавалера. И это было оправдано, потому что «ЧО» был больше чем просто группа, технично играющая тяжелый рок. Толик был резонатором тревожного времени, был яркой кометой с длинным шлейфом, летящей по небу, готовой сгореть в атмосфере встретившейся на её пути планеты Земля. «Жить быстро, умереть молодым!» - это был и его лозунг. Он уничтожал себя сознательно, но, как мне кажется, все-таки не верил в то, что наркотики окажутся сильнее его. «Я плавно перетек на третий. Во мне особенность одна. Ни уговоры и ни плети, я сам хочу дойти до дна». («Игла»).

«Что же ты с собой делаешь?» - однажды спросил я Толика. «Мы с тобой поздно познакомились, - ответил он, - вот раньше, я был вообще». И он продемонстрировал свое жилистое тело и мускулатуру гимнаста, словно не зная, что наркотики разрушают изнутри. Так оно и произошло, когда мой коллега – уникальный человек Петр Каменченко (врач по первому образованию) «снял» его с героиновой иглы, но организм музыканта к тому времени был уже окончательно разрушен.

Не помню от кого я узнал про то, как Толик скончался прямо в помещении студии «Турне», где он собирался записывать свой очередной альбом. Помню, что верить в это не хотелось от слова совсем. Казалось, вот человек только начинает новую жизнь. Он сильный, он справится. Он будет таким же, каким был на моем концерте «Rock & Pop» (стадион «Динамо», 1994); Толик с обнаженным торсом таранит толпу собственных поклонников под растерянные взгляды милиционеров, не решающихся воспрепятствовать демаршу человека, способного повести за собой легион.

На память от Толика остался винил «Еще один день…» (Alien Records,) c автографом и надписью «День прошел, и все живы, и даже пластинка есть. Слушай её чаще, Вадим». Толик. Присутствовавший при сем действии Игорь Жирнов, записавший на этом диске партии соло-гитары, схватил ручку, подвел к имени Крупнова стрелочку с надписью «конь педальный». Затем поставил звездочку и добавил: «Писал Егор». Я думал они подерутся. Вместо драки мы просто посмеялись.

Конечно, хотелось бы все закончить на веселой ноте, но история Анатолия Крупнова – это очень грустная история. С его уходом нас стало значительно меньше («Чем больше нас, тем меньше их»), гораздо больше, чем на одного человека.
 
Вадим Пересветов,
основатель и редактор рубрики "Rock & Pop" («Московская правда», журнал “Stereo & Video”), член Союза Журналистов России и Международного союза журналистов (IFJ), профессор, автор книг «Журналистика: секреты успеха», «Журналистика FULL», «Телеграммы из детства», «Мне. Ru», сборника рассказов и репортажей Transfer, координатор и исполнительный продюсер целого ряда CD- проектов. В разные годы сотрудничал с коллективами «СС-20», «Мастер», "Удачное приобретение", «Родмир», «Квадро», работал с Сергеем Манукяном, Борисом Базуровым («Народная Опера») и Ришадом Шафи («Гунеш»).