Дима на кухне

Не сказать, чтобы я не был на кухне ни одного разу. Бывал я там и достаточно часто. Но вот так подолгу, как в этот раз, конечно, впервые. Как я там оказался и сам не помню. Долго отходил от наркоза. А когда очнулся, понял, что сижу один в клетке, отдельно от своих собратьев, что остались в коридоре в большом просторном жилище с поилкой, про содержимое которой друг хозяина Костя пошутил: «Конечно, Perrier?» Хозяин шутку оценил, но возмутился, на что Константин, понимающий толк в крысах, снова заметил: «Ну, судя по размаху».
Конечно, то жилище и просторнее и более привычное. Но сейчас меня отсадили, чтобы мне никто не смог перегрызть швы, наложенные редким врачом ратологом после операции по удалению опухоли, которая с каждым днем все больше и больше напоминала футбольный мяч и мешала мне двигаться. Но, главное, что она, как сказал доктор, была, скорее всего, злокачественной. А значит, мой и без того короткий крысиный век, мог стать совсем непродолжительным. А все из-за чего. Да из-за того, что девочки из Лицея, когда решили завести нас в качестве своих друзей, держали нас всех вместе в лаборантской комнате архитектурного отделения, где кроме преподавателей и уборщиц нас никто не мог увидеть, и мы подолгу были предоставлены самим себе. В один знаменательный день мы испытали последствия нашего нахождения в магазине с собратьями противоположного пола. Я и Кабан родили одновременно. По восемь крысят, между прочим. Но поскольку Кабан был совсем юным, он даже не понял, что с ним произошло. Поэтому кормить всех пришлось мне одному. Отсюда и следствие – рак молочной железы. Не справедливо это. За что я пострадал?.. И, конечно, не понимание со стороны окружающих. Дима родил. Дима выкормил. Кабан отказался от своих детей. Ни я, ни Кабан, ни родившийся в последствие Владик не виноваты, что нам дали мужские имена. Нас назвали так, как хотелось нашим юным хозяевам.
Когда появились крысята, хозяин из жалости перевез меня с ними в свою трехкомнатную квартиру, чтобы я смог их нормально взрастить, потому что первоначальный уговор был таким, что нас в доме вообще быть не должно, разве что на каникулы, и то не факт. Я так рьяно принялся за дело, что не давал даже открыть клетку, где были эти, больше похожие на креветок, создания. Кусал хозяина до крови, если он пытался взять кого-то из них в руки, и успокаивался только тогда, когда хозяин прижимал меня острой палочкой от суши в самый угол клетки. В этот момент я понимал, что если и дальше буду воевать, то мне будет очень больно. А всего-то и надо было – почистить жилище от переваренной пищи и обрывков газет, из которых я сворачивал большое гнездо, разрывая их на тонкие ленточки.
Но это все уже в прошлом. Детей всех раздали. Одного подарили учительнице с архитектуры, двух других, включая альбиноса с красными глазами, девочке из живописной мастерской, девочку Клёпу с белым пятном на глазу девочке Насте в качестве алиментного крысёныша. Хотя, чего уж там, меня просто обменяли на Клёпу, хотя я этому очень рад, потому что здесь меня по-настоящему любят и ценят. Да, вот и в беде тоже не бросили. Поехали, потратили время и деньги, говорят, что если поживет с нами хоть еще немного, и то хорошо. Да, а остальных вернули в магазин на Плющихе, сказали, мол так и так – купили уже беременными, этих девать совсем некуда.
На кухне жить веселее. Тут все время что-то происходит. Утром, понятное дело, завтрак. Молодая хозяйка и её родители завтракают по-разному. Настя бережет фигуру, поэтому ест только зерненый творог с клубникой и пьет чай, хотя иногда нарушает режим и к утреннему рациону добавляет либо белый хлеб с шоколадным маслом, либо пару конфет. Родители пубертата любят сосиски, но чаще, все-таки, завтракают сваренными в мешочек яйцами и бутербродами – багетом с маслом или творогом с грушевым вареньем, сваренным собственноручно хозяйкой. Груши тоже из собственного сада. Когда варят варенье, запах стоит такой, что аж голова кружится. Но мне пробовать не дают. Говорят, что нам крысам такого нельзя. А яйца и творог – можно! И чем ближе ты к этим деликатесам, тем больше шансов, что о тебе не забудут. Ведь до коридора надо еще и дойти. А своя еда – сухой корм высшего качества и впрямь уже надоела. Хрустики с фруктами, хрустики с овощами. Никакого разнообразия!
Единственное неудобство моего положения состоит в том, что меня постоянно завязывают бинтом и сверху стягивают колготками, чтобы я не расчесывал швы и не слизывал «Мирамистин» и тетрациклиновую мазь. Двигаться в этом коконе очень неловко, да и хозяева дразнят меня немцем из-под Сталинграда. Конечно, я не понимаю, что это такое, но мне неприятно и поэтому приходится все время лежать в одной позе и спать, даже если уже и не хочется. Короче, в коконе мне очень грустно. Правда, иногда хозяину становится меня жалко, и он развязывает бинт и колготки, сажает меня к себе на плечо, ибо сомневается в том, что я не буду расчесывать прооперированное место. И вот тогда приходится проявлять настоящие чудеса эквилибристики, особенно если хозяин что-нибудь готовит. Например, борщ или суп из плавленых сырков. Он постоянно курсирует от плиты к мойке и обратно, нагибается к мусорному ведру, а потом хватается за веник. В случае супа из сырков жертвы почти напрасны, так как не достается ничего кроме морковки, которую пережаривают с репчатым луком и кладут в кастрюлю в самом конце. Мяса в супе нет. Есть только сами, распущенные в кипятке специальные сырки с грибами, нарезанная кубиками картошка, специи и сметана. Ложка сметаны добавляется непосредственно в тарелку, где на донышке разложены оливки с анчоусами или черные маслины. Если не надо никуда ехать, хозяин наливает рюмку водки, говоря, что это самый что ни на есть настоящий витамин и противопростудное средство. К рюмочке добавляются маринованные помидоры, селедка, сербская брынза, а также краткий тост за благо всех домочадцев.
За их же благо хозяин молится, глядя в окно на Церковь Державной иконы Божией Матери, чьи золотые купола озаряют духовным светом жителей близлежащих домов. Слова он произносит полушепотом или вовсе про себя, троекратно крестится и кланяется. Все это время я сижу у него на плече и смотрю в окно на близлежащую улицу с плавным изгибом, по которой идут люди, едут машины и звенят неспешные голубые трамваи. Господи, какой за окном большой мир. Но нам, домашним крысам туда нельзя. Там живут настоящие. Сожрут в шесть секунд! Поэтому я сижу в клетке и всем доволен. Немного скучаю по своим собратьям, но я успел им все сообщить. Ночью мы обмениваемся посланиями с помощью наших клеток. Я грызу металлические прутья. Это что-то наподобие азбуки Морзе. Собратья отвечают таким же способом. Короче, мы все время на связи.
Скоро, очень скоро, мне снимут швы. Еще какое-то время я буду жить отдельно, а затем меня снова переселят в общую клетку. Не знаю, радоваться ли этому обстоятельству: все знают, что мы стайные животные и вместе нам веселее. Или огорчаться: на кухне я буду бывать уже значительно реже. Но, это, конечно, не беда. Кухня-то рядом. Главное, чтобы, когда на ней готовится что-то вкусненькое, не забывали – в коридоре три страждущие морды ждут и надеются, что их тоже не обойдут вниманием. Одна из них я – Дима, в девичестве Катя, Люся, Яна или как-нибудь еще…