Урок Гастю

        Из радио в соседней комнате доносился  знакомый голос - жена слушала интервью известной поэтессы...
- О чем она?
- О чем? О себе, конечно. О чем вы все поэты-художники говорить можете? Крутите одну и ту же пластинку про себя любимого. Нарциссы.
 Мухина озарило.
- Пойду ка, рассказик накрапаю.
- Опять про себя?
– Ну, вот! Про всех, про нас, нарциссов, со стажем.
«Про себя, конечно», - улыбнулся Мухин и сел за стол.
        По молодости он бывал во Франции, писал, устраивал выставки, зарабатывал. В девяностом гостил в Орлеане у друга галериста Жана. И все знакомые поднимались в галерею поглазеть на это чудо из России, далекой, неведомой. «Художник совьетик!», - представлял его Жан. «О-ля-ля! ПерестройкА, Горбачев, ЧаковскИ, ЧекОв, РаисА МаксимовнА!» - с трудом выговаривали они, улыбаясь. И все приглашали на обеды. «А говорят, французы скупы», - возмущался Мухин. Нигде он так не объедался, да еще и в разных компаниях!
        Зашел как-то приятель художник-абстракционист Жак Гастю с классической внешностью Писсарро, в берете, с бородищей и трубкой-носогрейкой в зубах. «Молодец, на меня похож», - подумал Мухин. Гастю пригласил к себе в маленький домик (petite maison, как от выразился), отобедать.
       Домик оказался доминой в два этажа около парка на берегу озера. «Так жить можно!», - опять подумал Мухин. После вечернего двухчасового обеда поднялись на второй этаж в мастерскую. На стенах висели огромные однотипные абстрактные полотна. Хозяин вольяжно уселся на диван и усадил рядом Мухина. Его жена Мари, худощавая брюнетка, за весь вечер не проронившая ни слова, стояла поодаль, курила длинную тонкую трубку. Гастю по-дирижерски махнул рукой, и она исчезла в дверном проёме, а через минуту вернулась с огромной связкой метровых картин. Одну из них водрузила на специальный просмотровый мольберт с подсветкой сверху.
- Savva! Comment est ce tableau? (Савва! Как тебе эта картина?), - спросил хозяин, весьма довольный собой. Мухин, на ломанном французском, выученным недавно, месяца за три, постарался ответить. За первым таблё последовала вторая, ничем от неё не отличавшаяся, третья, четвертая… И про каждую нужно было сказать что-то особенное, приятное. Вязанки с полотнами не кончались. Мари стойко подтаскивала новые.
- Comment estce tableau, коман  э со таблё… В ушах звенело, в глазах рябило. Закончилось во втором часу ночи. Больше они не встречались. Но урок Жака Гастю Мухин запомнил, навсегда, перестал присутствовать на своих вернисажах, разве что по необходимости, картинок дома старался никому не показывать, стишки не печатал.
- Всё в инете.
В общем, понял, как это глупо выглядит со стороны и боролся со своим нарциссизмом как мог.
- Ха-ха-ха!, - посмеивался друг Барашков, - посмотри на свою страницу в фейсбуке, скромняшка  ты наш!
- Да, такая зараза! Ты его в дверь, оно в окно, это точно.
        Уроки, впрочем, повторялись, но в легкую. Так, зайдет Мухин к приятелю в деревне. На стене развешены свежие этюды. Походит, похвалит. Иначе не уйдешь. Этюдов не много, да и говорить можно по-русски.
Рассказ Мухин закончил. Конечно, хотелось написать еще и об Амбуазе, Блуа, Божанси, Орлеане со знаменитом мостом, по которому шествовала Жанна Д'Арк,  о Жаке Казу, Мари Сесиль, очаровательной соседке Даниэль позировавшей ню, её любовнике Реми и о многом-многом, всего не упомнишь. Но это уже тема для романа. Романов Мухин не писал. Да и кому нужна она сейчас, литература?
Мухин скопировал  и отправил жене написанное по мессенжеру.
- Ну как?
– Длинно, вяло. И опять про себя. Нарцисс!
«Со стажем», мысленно добавил Мухин.