Мухин сказал. Часть первая

        День только начинался. Сквозь облака прорывался чистый луч света. Он проходил через макушку, постепенно растворяясь во всем теле, заполняя двор и сад около дома. На втором этаже меня ждал в мастерской Мухин у окна, скрестив руки, улыбался. Не то, что мы давно не виделись, нет. Просто пришло время.
        Я поднялся, сел в кресло, улыбнулся в ответ.
- Ты действительно хочешь это знать? – Мухин подошел к чистому натянутому листу бумаги, открыл коробку с красками, заточил карандаш. В комнате горел камин, хотя было тепло. На небольшом столике стояла ваза с золотыми шарами и флоксами, любимыми цветами Мухина. На кровати, свернувшись калачиком, дремал рыжий котик Мурий.
-  Да, ты давно обещал.
- Хорошо, вот картинку закончу, расскажу. - Мухин зажег на столе свечу в винтажном подсвечнике и ароматизированную палочку. Он набросал в карандаше цветы в вазе, начал писать. Кисть, повинуясь импульсу, контролировала и подправляла движение потока воды с краской, танцевала по поверхности листа. Казалось, что всё происходит само по себе, что кисть движется по собственной воле – подобно тому, как река делает живописные излучины, следуя пути наименьшего сопротивления.
        Закончив, Мухин улыбнулся, бросив кисти на стол и сказал:
- Итак, забудь всё, даже то, чему я тебя учил. Красота акварели – это красота движущейся воды, её пены, прибоя, омутов и волн, а также облаков, пламени и клубов дыма в солнечном луче. Ты должен постоянно, непроизвольно следовать за своим вдохновением, позволяй ему управлять руками, пальцами и кистью, будто они вместе с тобой являются всего лишь инструментом в руках кого-то другого, кто временно вселился в тебя. Кисть выполняет работу сама, независимо от художника, который просто позволяет ей двигаться, не прилагая никаких сознательных усилий. А если между кистью и бумагой появится какая-либо логическая связь или размышление, весь эффект пропадает. Вещи красивы там, где они неизбежны, без насилия, обмана, копирования, лишь свободное, неосознанное, самоуправляемое движение. В этом принцип красоты.
И Мухин сказал:
- Если ты, погрузившись в себя, нет не в себя, куда-то, в то неведомое пространство между светом и тенью, но попытавшись поднять глаза вверх, замираешь, вслушиваясь в звуки неслышной музыки, берешь в руки кисти и кладешь первые мазки на бумагу, почти ничего не видя, позволяя кисти и себе течь сверху вниз, огибая препятствия, нет, просто их не встречая, чувствуя опору, но не останавливаясь на ней, подчиняясь только вертикальной оси из бесконечности в бесконечность, пытаешься выразить то, что тебе вовсе не принадлежит, что ты не только осмыслить не можешь, прочувствовать, к чему вряд ли способен и прикоснуться, просто забываешь обо всём и плывешь в этом океане, в котором нет низа и верха, добра и зла, где всё совершенно спокойно и безбрежно. Потом замечаешь, что картинка закончена, что она тебе не принадлежит, что ты просто стоял рядом, нет, не стоял, тебя вовсе не было. Падаешь на кровать, ничего не соображая. А сверху, или внутри тебя, звучит та самая неслышимая музыка. Говорят, это Музыка Сфер.
        Мухин набил трубку, подошел к окну.  Рядом на стене висело изображение отвесных гор, между которыми прорывался мощный поглощающий поток света. К горам вела узкая каменистая тропка.
- Куда ведет эта тропа? - спросил я, вставая и понимая, что сегодняшний урок закончен.
- А опыт исполнителя – это только пролог, начало. Да, и еще. Настоящее искусство не нуждается в свидетелях. Оно появляется потому, что не может не появиться. Остается не много времени. Нужно успеть. Слушай, не сочти за труд, свари кофе. Я устал. А, тропа? Не знаю, пойду посмотрю. Потом расскажу тебе про портрет, когда-нибудь.
        Вскоре я вернулся с дымящейся чашкой. Комната была пуста. В камине сквозь пепел и угли прорывались последние язычки пламени. На подоконнике лежала трубка. Мурий спал, растянувшись во весь свой незатейливый рост.
08.11.23