Моё бледно-больничное детство

- Стой со мной, не подходи к детям, а то заразишься от них и умрёшь!
Так говорит мне мама на улице. Она вывела меня погулять, но не отпускает руку, боится, что я снова свалюсь с какой-нибудь заразой. А мне так хочется поиграть с друзьями… Прямо в голове свербит! Насиделась одна в комнате. Выдираюсь и пробую вступить в спор:
- Мама, а что, эти дети перед смертью в последний раз погулять вышли?
Мама сражена логикой и отпускает меня.
Я на седьмом небе от счастья.
Однако, больницы не избежала. В больничном приёмном покое я стремлюсь завести светскую беседу с врачом, демонстрируя мою большую куклу. Показывая на приоткрытый ротик куклы я делюсь впечатлениями:
- Посмотрите, там внутри тёмная ночь!
- Ваша дочь просто артистка и наделена через чур богатым воображением.

…Крупные белые шары больничных ламп. Каждый висит на тонкой железной ножке. Кажется, уже взглядом протёрла дыры на потолке, каждый плафон знаю наизусть. Но этот, что прямо над моей кроватью, висит так криво, почти что выдернув корни-провода из потолка, и мне мерещится, как он отрывается и летит, летит вниз, прямо на меня, взрывается, убивает осколками! Я вдруг не могу вынести этого видения и вскакиваю с кровати! Нужно спасаться и других спасать! Торопясь, сглатывая слова, я объясняю масштабы скорой трагедии всем в палате…Общими усилиями мы выталкиваем кровать с лежачей девочкой в коридор, а сами сбиваемся там кучей в сладком ужасе ожидая неминучего падения большого плафона с потолка… На шум уже спешит медперсонал. Неприятное разбирательство, выявление зачинщиков. Да что их выявлять? Я любезно посвящаю дежурного врача в то, что спасла детей от смерти и ожидаю награду - досрочную выписку домой. Странно, мне не верят, говорят, что лампа висит так уже давно и падать не собирается, и чтобы я паники больше поднимать не смела…Все расходятся по местам. А я уже внутренне угасла: домой мне пока не попасть, так и ладно, пусть меня пришибёт этой косой лампой, и не жалко ни сколечко…
Наутро пришёл электромонтёр, расставил ноги огромной стремянки и поправил косую лампу от греха подальше.
…Вечер. В палате раздали лекарства, укололи кого следует, и эта, кто следует, со всхлипами утирает последние слёзки. Нам пожелали спокойной ночи. Моя кровать стоит головой к двери, поэтому в окне напротив я вижу небо, перечёркнутое ветвями старого ясеня. На небе уже робко подмигивает мне мохнатая звёздочка, держись, мол, где наша с тобой не пропадала. По палате бродят густые тени…
- А помнишь, - таинственным голосом говорю я соседней девочке, - помнишь, как мы с тобой на луну летали? Помнишь, только ветер свистит, а мы мчимся на ракете? А ты помнишь, какие там оказались горы из мороженого? Только ложечек, помнишь, мы с тобой на луне не нашли нигде, помнишь, мы эти горы язычком лизали, ага, вкусно было! И всё нипочём не съешь! Да…то-то мы с тобой тут в больнице-то и лежим…
Соседка хохочет и включается в мою игру с пол оборота:
- Да! А ты помнишь, вдруг медведица такая белая-белая из-за мороженной горы как рявкнет! Помнишь, как мы перепугались, ужас, да? До смерти! Даже про мороженое забыли.
- А ты помнишь, тут её медвежонок к нам так подкатывает, а потом мы вместе играли в догонялки, вот!
- А помнишь, мы потом на этой медведице катались, она сама захотела нам луну показать, да?

Палата зачарованно слушала наши «воспоминания». Хотя, конечно, нашлись и такие прямо перпендикулярные, которые тут же попытались вывести нас на чистую воду и объявить нас вруньями. Да не на тех напали! Мы так лихо давали ответ на любой каверзный вопрос, что наши «критики» надулись и замолчали, не мешая нам летать и кувыркаться в волнах безудержных фантазий. Потом, когда я подросла, мама купила мне однажды сборник рассказов Николая Носова, вот там-то там я с удивлением прочла рассказ «Фантазёры» и, помню, подумала:
- Может быть, у этого дяди дочка лежала с нами в нашей палате и слушала бесконечные ночные «воспоминания», а потом всё папе пересказала? Вот он и написал этот рассказ? Но выяснить правду мне не удалось. А жаль.
…Людная общая палата уже успела надоесть мне до смерти, поэтому моей заветной мечтой, второй после «хочу домой», стало попасть в «бокс». Бокс был отгорожен ото всех палат стеклянными перегородками и вмещал всего два человека. Там было огромное окно до потолка и очень солнечно. Объективно говоря, я не имела шансов там оказаться, но это меня не останавливало! Только не меня! Ежедневно на каждом утреннем обходе я твердила о своём желании палатному кардиологу… Бедная, как я её допекла! И однажды, когда второго претендента на палату «бокс» не оказалось, меня поместили туда! О, с каким триумфом я собиралась в «аквариум»! Там уже долго лежала одна вялая, бледненькая и неразговорчивая девочка. Может быть, наш кардиолог решила сделать ей «инъекцию бодрости», поместив меня к ней? Однако, в этом случае «лечение» оказалось хуже болезни. Бедняжка, каково же ей было противостоять моей бешенной активности и разговорчивости…Неожиданно она заплакала… Я замолчала в изумлении, что такого сказала? Я же просто спросила, сколько будет, если от трёх отнять пять? Верно она не знает, что отвечать? Потому и расстроилась? Надо помочь! Я тут же добросердечно кинулась просвещать её, пользуясь поразительными и интригующими откровениями из новой, только что переданной мне книжки про город цифр и Великанов из Бесконечности, про шалопая Нолика и его маму толстую Восьмёрку и про страну Альджебра. Сама-то я мало что понимала в этой кутерьме арифметических правил, вернее сказать – совсем ничего не понимала - но накрепко усвоила, что одни числа держат в руке плюс, а другие – минус. И кто из них больше, того после вычитания больше и останется. Меня это просто потрясло, и так очаровало, что я лезла ко всем вокруг с вопросом: что будет, если от меньшего отнять большее… Вот и сейчас я с жаром начала читать новой соседке лекцию по математике в моей интерпретации, но лучше от того не становилось – она даже не улыбалась. Неожиданно пришла её мама и страшно возмутилась, что я не даю отдыхать «тяжёлой» девочке, лезу с разговорами… На том и окончилось моё пребывание в «боксе», да я уже более не расстраивалась, так в «боксе» оказалось скучно!
Время шло, а меня не выписывали… Вот тут-то оно и случилось - похищение! Мне дали знать, что внизу ко мне кто-то пришёл. Я отпросилась на этаже и спустилась в вестибюль… И кого же я увидела? Отчего я завизжала и ринулась вперёд с намерением обхватить обеими руками, обнять и никогда не выпускать? Там стоял мой любимый и обожаемый дедуля из Армавира! Как он тут очутился? Каким волшебным вихрем его занесло сюда? Я даже и знать того не хотела, просто он был тут, это его руки подхватили меня вверх, прижали к груди, это его слёзы обожгли мне щёку…
- Всё, больше ты тут не останешься, посмотри, на кого ты похожа, они тебя тут совсем заморили, собака их бери, будь они тут все неладны!
Говоря эти слова, он уже шёл быстрым шагом военного к выходу из больницы, унося меня прочь на руках, наплевав, что я в пижамке и больничных тапочках на босу ногу. Мы заскочили в трамвай и поехали домой! Деда обнимал меня и гладил по голове, жалел и рассказывал, как они с бабулей по мне скучали, а я сидела, приоткрыв рот и слушала его знакомый голос с приговорками, то горячо ругающий врачей, то рассказывающий, что они с бабулей тут по пути во Владивосток.
- Владивосток? Как это, деда?
- Мы решили, что в Армавире нам слишком жарко, у бабушки твоей часто с сердцем плохо. А что такого? Мы дали объявление и поменяли Армавир на Владивосток, там все бабушкины родственники живут, там мы всех знаем, да и мне работу дают. Так что, жить теперь там будем. Не в первый же раз!
Что верно, то верно. Мой дедуля всю жизнь в разъездах. Он был пограничником, прошёл войну, был лёгок на подъём - покатался по стране из конца в конец раз сто! Мама мне говорила, что родилась на Сахалине, я не знала, что это такое, но накрепко запомнила - город Александровск. Да и я несмотря на возраст уже успела поездить, повидала кое-что… Дома были все: и бабуля, и мама, и моя молодая тёточка. Мама жутко перепугалась, что дедуля меня выкрал, вот так, в чём была, да уж теперь сделанного не воротишь, придётся ей потом объясняться. Я скакала козой, обнимала всех и вопила во всё горло от неслыханного счастья. Правда, весьма недолгого. Через неделю мои дорогие деда и бабуля отправились на Дальний Восток на поезде. Жить там. А тётя осталась попробовать поработать на Уралмаше вместе с мамой. Но не очень сложилось. Вскорости во Владивосток уехала и она.

Я болела и болела, а маме надо было работать, поэтому родители стали пробовать разные варианты жизненного устройства. На первом этаже нашего барака жила чья-то баба Маня, страшная кошатница. У неё в комнате головокружительно воняло кошачьей мочёй, так, что когда меня один раз оставили у нее на несколько часов, то меня вырвало. Именно ей я была обязана шоком, первым в моей маленькой жизни. Кот бабы Мани заскочил с улицы в распахнутое окно комнаты с живой птичкой в зубах и сжевал его, этого воробышка, прямо у меня на глазах ... Я рыдала, а баба Маня ничего не понимала, что случилось?
… Вообще баба Маня была туповата и нетороплива, беззлобна и исполнительна, с какой-то покорностью на сморщенном лице. Симпатии и жалости она не вызывала, и была погружена в себя, как старая обломанная и более не плодоносящая яблоня зимой, когда соки дерева замерли, а оставшиеся ветви жалобно и бессмысленно поскрипывают под ветром и метелью.

После первого печального опыта у бабы Мани, родители договорились, что она будет сидеть со мной у нас. Некоторое время всё шло вполне разумно и достойно, пока… Пока не пришла жара и в наши суровые края. А вместе с жарой пришла и пора бочкового квасу. Какой он был замечательный! Мама покупала квас в бидон и по дороге домой наливала мне полакомиться из крышки. Всё шло своим чередом, до тех пор, пока папка не купил в бидон разливного, визуально ничем от кваса не отличающегося… пива! Обнаружив на столе знакомый бидон, я стала весьма убедительно и аргументировано объяснять бедной бабе Мане, что мне это дают! Мне это можно! Помню тени сомнений на ее челе … Но как было ей устоять против меня, уже и в столь нежном возрасте обладающей даром красноречия и убеждения! Её семьдесят лет никак не перевешивали моих шесть лет, если судить по силе наших характеров. Повинуясь моим указаниям, баба Маня налила мне в крышку от бидона, как наливала и своим кошкам в блюдце… На этом мои воспоминания обрываются. Говорят, что дальше было светопреставление: я носилась по поверхностям кроватей и столов, аки воздушный шарик, неуловимая и страшно, просто до ужаса весёлая, а баба Маня, от испугу лишившаяся и без того скудного дара речи, дрожала в уголке. Когда мама вернулась, моя няня с облегчением и бесповоротно унеслась в свои пенаты подобно Мэри Поппинс, влекомой восточным ветром. Но вернуться вовсе не обещала…

На Урале наступила бесхлебица. Просто элементарно не было хлеба. Даже чёрного, так что же говорить о ситном? Зато везде и повсеместно на Урале исполнен был на сто процентов задорный…ммм… или вздорный(?) хрущёвский наказ – все поля вместо ржи чернели чахлыми и неживыми ростками кукурузы, отдавшей свою щупленькую душонку уральскому холоду. Ничего не уродилось на просторах, прежде желтевших обильными и знойными волнами ржи. Зато, в тот год воплощён был дикий поэтический образ одной «поэтки» 2023 года – «непаханная рожь». Вот уж воистину, в тот давний год рожь была и непахана и несеяна, несжата и немолота в муку, соответственно, не был и испечён хлеб в масштабах всего Урала… Возродились хлебные карточки. Да-да. Родителям выдали бумажки, разделённые на квадратики, на покупку в булочной столько-то черного и столько-то белого хлеба… Тут не до сдобы и булок, был бы полубатон… Мне, как маленькой и слабенькой, каждое утро мама давала белый хлеб с маслом и какао… особый завтрак! Сами обходились чёрным. Однажды, я на беду решила поиграть дома в «денежки». Нашла эти карточки в столе и изрезала их на части, почти что на конфетти. Карточки не подлежали восстановлению. Игра моя удалась, зато в тот вечер я познакомилась со старинным русским наказанием под названием – в угол на колени! Оскорблённая и униженная, я так рыдала, что упала в обморок. Мама перепугалась и, схватив меня в охапку, сей же миг перенесла меня к бабушке во Владивосток! Действительно, всего за пару дней маме и папе удалось наскрести денег на билет на ТУ 104 до Владивостока, собраться… Мы не знали тогда, что этот самолёт был опасен, потому, что на больших скоростях вдруг его могло «подхватить» вверх, а затем резко бросить вниз. Случалось, что он терял управление и разбивался. Но нам об этом старались не говорить. Зато как там кормили!

И вот я в облаках!
Мне страшно понравилось летать. Стюардесса принесла нам обед с курицей и салатом, дала по бутерброду с красной икрой. Мне всё это показалось необыкновенно вкусным. Да и сам салон был прекрасен – широкий и свободный. У нас было два кресла в малом ряду. На столике в хвосте салона были газеты и журналы, бери, что хочешь. Вот только детских журналов «Мурзилка» или «Весёлые картинки» к моему разочарованию я не обнаружила. Смотреть в овальный иллюминатор в полёте скучно. Летели мы очень высоко, одни облака, земли не видно. Внутри самолёта над сидениями были такие багажные полки, затянутые снизу крупной сеткой. Может быть в шутку, мама сказала, что это кроватки для деток, но когда я стала проситься туда, она строго произнесла сакраментальную фразу,
- Ты уже большая!
Вот так я впервые и на всю жизнь стала «большая» для всего заманчивого, что доступно только «маленьким». Мы сели в Новосибирске, и там на аэровокзале мама наконец купила мне детский журнал «Мурзилку»! И стилизованные крохотные фигурки девочек и мальчиков в национальных одеждах пятнадцати советских республик-сестёр! Мне достались молдаване и прибалты, уж не помню, какие, кажется, эстонцы. Всё долгое время до нашего рейса я читала «Мурзилку»…  Да, это правда, я читала чуть не с рождения, меня обучали обе бабушки. Нелегко им это далось, моя весьма аргументированная лень была непробиваема, логика отказа – безупречна.
Однако, хитрый приём меня сборол!
Заранее договорившись, бабушка отвела меня в тёмный подвал, где сидел и чинил обувь сапожник в пахучем сатиновом фартуке. Воняло клеем и кожей. Тускло светила лампочка, единственной задачей которой, кажется, было нагромоздить как можно больше страшных теней вокруг себя…
- Вот, привела, - ровным и чужим голосом произнесла бабушка, - берите её в подмастерья, не хочет учиться читать! Так пусть работает уже.
Сапожник вышел из-за деревянного, заваленного старой обувью прилавка и захотел взять меня за руку со словами,
- Ну, девочка, пойдём…

Дальше было светопреставление. Я рыдала, уцепившись за юбку бабушки и голосила, что буду, буду читать, только не отдавайте меня этому страшному дядьке!
Дома я схватила ту книгу, что раньше осилить не могла, и зачитала. А была эта книга «Конёк-Горбунок». Вот так оно и пошло, и покатилось, и катится по сию пору.

Книги, книги, книги… вся жизнь в них…что только ни сделаешь, чтобы не попасть сапожнику в подмастерья!
Верно?