Сирота казанская

«Ёлку посадил, шампанское купил. Замёрз».

(«Сирота казанская», 1997).


1997-й – это, для меня, год, когда возможно всё. И в первую очередь – решать, каким тебе стать.

Телевизор на это влияет мало. После наивно-китчевого перестроечного кино («Асса», «Игла», «Курьер» и прочие плюмбумы) наступает время постмодернизма. Эльдар Рязанов снимает слабые «Старые клячи», Никита Михалков – до тошноты лубочный «Сибирский цирюльник», Кира Муратова – эстетские «Три истории». Это, не считая саг Балабанова о брате, которые ныне объявлены символом того времени.

Прекрасная история «Сирота казанская» не попадает ни в одну из этих ниш синематографа. Куцый бюджет, съёмки в Подмосковье и Ярославской области, дефицит снега в марте и театральная история в ночь с 31 декабря на 1 января тех самых «лихих 90-х».

Этот фильм так и остался для меня самым любимым из всех новогодних, при всём разнообразии выбора ещё из советского кинематографа. Потому что «Ирония судьбы», в моём восприятии, милый мем с простором для толкований сюжета. Интеллектуальная разминка чуть посложнее кроссворда. А «Сирота казанская» – и эмпатия ко всем персонажам, и умная новогодняя сказка с юмором, и прекрасная музыка, и эффект личного присутствия в уютном деревенском домике в канун Нового года.

Фильм Владимира Машкова не стал народным и не разлетелся на цитаты. Говорят, вышел не в то время – вот, если бы лет на 10-15 пораньше… А кинокритики обязательно изрекут, что незачем эксплуатировать идею остроумной французской кинокомедии «Папаши». И вторично, и никакого экшна, необходимого для кассовых картин 90-х.

Все эти голоса я привычно игнорирую, посмеиваясь. Для меня «Сирота казанская», перво-наперво, о двух вещах, никак не связанных с классикой тандема Ришар/Депардье. Это явление волхвов на современный лад. И та истина, что всегда не давалась язычникам: внутреннее родство прочнее кровного. Особенно, если встреча происходит в новогодне-рождественском контексте.

Вряд ли мне стоит пространно пересказывать сюжет и восторгаться Олегом Табаковым, Валентином Гафтом, Львом Дуровым и очень естественными в каждом кадре Николаем Фоменко и Еленой Шевченко. Скажу о том, что мне наиболее созвучно послевкусием.

Д – доброта. Ближе к полуночи никому уже не важно, кто подлинный отец Насти, откликнувшийся на объявление в газете много лет спустя. Настолько очаровательна атмосфера праздника, который совсем не планировался и казался невозможным всего пару часов назад. А так – космонавт (Дуров) починит телевизор, актёр цирка (Гафт) нарядит ёлку, а кок (Табаков) сотворит шикарный стол. Я и говорю: волхвы.

И – истина. Очевидно, что никакого знакомства на юге в отпуске с красавцем-мужчиной у покойной мамы Настеньки не было. Эта история сочинена, чтобы хоть как-то смягчить осуждение односельчан. Мол, юная, красивая, с кем не бывает. Подлинный отец Насти – сосед её мамы (Виктор Павлов). Невзрачный мужичок, тайно смотрящий в оконце дочери и пугающийся первого окрика жены. Родство по крови ничего не значит, если ты так и не стал личностью.

Ф – финал. Он открытый и самый уместный: даже разбежавшись каждый по своим жизням, никто из них не позабудет ту новогоднюю ночь. В которую случилось всё и уместились их предыдущие жизни вне чрезмерно шумных драм или философских бесед. И вместо привычных и оттого обесценившихся новогодних песенок звучит «Скажите, почему?» Петра Лещенко (теперь я понимаю обоих дедушек, которые его очень любили слушать).

Почему… Всё подлинное в этом мире проносится, как мгновение одной праздничной ночи, раня и согревая воспоминаниями о ней…

Нет земного ответа. Но осталась – добрая новогодняя история, которую я пересматриваю, как и сейчас, каждый год в декабре-январе.