рождественская...

                Ефим Дроздов

                Рождественская история

                1               

   Чем дальше в глубь истории уходит от нас безвозвратно почивший в бозе Советский Союз, тем со все более щемящим сердцем вспоминаю я те годы. А мне, право, есть, что вспомнить. Во времена оные я бодро шагал по карьерной лестнице партийного функционера и забрался аж в кресло освобожденного секретаря парт.организации одного из ведущих машиностроительных заводов страны. (Для непосвященных поясню: освобожденный секретарь - это человек, сделавший партийную демагогию своим ремеслом.) Эта должность давала массу преимуществ: солидный оклад, черную "Волгу" и кучу разных "плюшек", которые даже перечислять не интересно.

   Современник, живший еще в СССР, возможно, с завистью почешет за ухом, а молодой читатель в недоумении пожмет плечами и закроет мою страницу.

   Но не надо думать, что мой жизненный путь был гладкой дорогой, по которой я шел семимильными шагами от одного верстового столба к другому, от одной цели к другой. И на моем пути были крутые виражи. Вот об одном из них мне и хотелось бы вспомнить накануне Рождества.

                2               

   Однажды, в канун Нового года, я достал путевку для жены и детей в подмосковный санаторий для, так называемой, "номенклатуры", а сам остался дома. Узнав об этом, чтобы развеять мое одиночество, двоюрная сестра пригласила меня к себе отпраздновать Рождество. Немного поколебавшись, я все же согласился. Надо признаться, что такое приглашение таило в себе подводные камни. По неписаному закону партийной этики я не мог поддаться искушению пировать по случаю религиозного праздника. Но был уже конец 70-ых годов, и поговаривали, что сам Брежнев, как говорится, "не без греха".

   И так, с Шампанским в одной руке и с тортиком в другой я шел от автобусной остановки к дому моей сестры и мурлыкал себе под нос какой-то веселый мотивчик, в уме фантазируя на предмет ее кулинарного искусства и уже чувствуя запах праздничного стола. В воздухе кружились снежинки, выделывая в свете фонарей замысловатые па-де-де. Вдруг мое внимание привлек неболшой сугроб, наметанный под фонарем. Я подошел поближе и ткнул его ногой. "Эй, полегче!" - отозвался сугроб. Наклонившись, я с удивлением распознал в нем женское лицо.

   - Что вы здесь делаете? - задал я идиотский вопрос.

   - Сам не видишь? Загораю.

   У меня в голове мысли понеслись кувырком. Может быть, у нее нет дома. Или пьяный муж выгнал ее на мороз. А ты, дурак, расмечтался о жареной индейке. К черту Шампанское! К черту тортик! К черту сестру! Теперь ты прикован к этой женщине железными цепями. Если я уйду, она может замерзнуть, и тогда мне до гроба дней своих не замолить перед нею своей вины.

   - Подождите меня минутку, - сказал я ей и побежал найти такси, что оказалось несложной задачей.

   Мы вместе с таксистом перенесли женщину в машину, и я привез ее к себе домой. Отдал в ее распоряжение свою кровать в нашей семейной спальне, а сам улегся на диване в своем кабинете. Среди ночи меня разбудили истошные крики. Это был ее голос. Я в одном нижнем белье ворвался в спальню.

   - Что случилось?

   - Рожаю!

   У меня на лбу выступил холодный пот. Час от часу не легче! Вызвал "скорую". На вопрос врача: "Вы поедете с нами?" без колебаний ответил: "Да." Просидел в "Приемном покое" часа два. Наконец, в дверях показалась женщина в белом халате.

   - Ваша жена благополучно разрешилась, - сказала она мне. - Поздравляю; у вас двойня: мальчик и девочка.

   - Она мне не жена.

   - Ну, любовница. В конце концов, не мое это дело разбираться в семейных отношениях наших пациенток, - и добавила, презрительно сощурив зеленые кошачьи глазки:

   - Оба ребенка черные.

                3

   Bесть о случившемся в мгновение ока облетела весь город. Это было как цунами. Хуже, чем цунами. Светопреставление. Везде: на улице, в магазинах, на заводе главной темой разговоров было моральное падение секретаря парткома. Все остальные события, как-то: война в Афганистане, гневное осуждение в ООН агрессивных происков израильской военщины против несчастного палестинского народа и даже недавно происшедший на заводе взрыв, унесший жизни пятерых рабочих, - все отошло на второй план.

   Что может быть слаще для обывателя, чем свергнуть с Олимпа вчерашнего бога и втоптать его в грязь? Еще совсем недавно они с учащенным сердцебиением подобострастно заглядывали ему в глаза. "Чего изволите, Иван Степанович? Что прикажете, товарищ Петухов?" Стоило ему грозно сдвинуть на переносице брови, и их жалкие душонки уже трепетали от страха, как осиновые листья на ветру.

   А сегодня при упоминании его имени в их слезящихся от неподдельного счастья глазках можно было прочитать: "Ату его! Ату!" Они с упоением рассказывали друг другу, что Иван Степанович, мол, того: пьяница и от жены гуляет. А как напьется, так и дубасит свою благоверную, несчастную Варвару Петровну, так и дубасит. И при этом в лицах показывали, как это происходит. Их слушатель обычно с пониманием вздыхал: "Ничто человеческое и им не чуждо." Тогда они переходили ко второму акту спектакля.

   - И что он нашел в этой Симке Шмыгаловой? - спрашивали они. - Она в ЖЭКе водопроводчицей работает. Обыкновенная баба. А вот поди же, чем-то приворожила секретаря парткома. Он ей даже двухкомнатную квартиру выбил и, говорят, в Сочи ездил с ней отдыхать.

   Бедный Иван Степанович, то есть я, клялся, что до этого рокового дня не знал никакой Симки Шмыгаловой и хотел всего лишь выручить ее из беды, но ему, т.е. мне, никто не верил. У нас почему-то охотнее заподозрят человека во всех смертных грехах, чем поверят в его добрые намерения.

   Жена подала на развод. Городское начальство вызвало Петухова на ковер. Коллеги перестали здороваться. Вот и делай после этого людям добро. Но это еще не финал. Занавес открывается и начинается третий, заключительный, акт этой трагикомедии.

   Захлебываясь от поросячего восторга, городские кумушки судачили о том, что неблагодарная Симка Шмыгалова вместо того, чтобы своему благодетелю ноги мыть и воду пить, еще наставила ему рога с каким-то негром (да простят меня за политнекорректность). Эти события не сходили с первых полос сарафанового телеграфа, которому верили даже больше, чем ТАСС, и начальству пришлось убрать Петухова из города. Как говорится: "С глаз долой - из сердца вон." Ивана Степановича, т.е. вашего покорного слугу, перевели в отдаленный район, где он получил скромное место инструктора райкома партии, на котором и проработал до самого развала Союза.

   В "лихие" 90-ые годы я занялся бизнесом. Но это уже другая глава из моей биографии, не имеющая ничего общего с рассказанной правдивой историей.

   Вы можете спросить: "Как же сложилась дальнейшая судьба Серафимы Шмыгаловой?"

   Так как она каким-то боком-припеком оказалась связанной с партией, то городские власти не бросили ее на произвол судьбы. Позаботились и о ее детях - двух замечательных маленьких негритятах, Мише и Маше.