Венок из полыни

 
                (всем войнам прошлого и будущего)
               
  Шел 1947 год. Егор лежал в старой, просохшей до сквозных трещин лодке, недалеко от речного причала, и смотрел вглубь себя. Хотелось понять, отчего случилось так, что ему, именно ему, досталась вся боль человеческого несчастья?! Не погибший в боях, не пропавший без вести, не сгнивший в концлагерях, но «умерший заживо», он должен остаток жизни заливать невидимыми слезами  душу и растерзанное войною тело?! По дороге из госпиталя, он обратил внимание на неравнодушные взгляды прохожих. Кто-то откровенно пугался его вида, кто-то смотрел с нескрываемой жалостью, а кто-то качал головой, шепча непонятное, а одна бабушка перекрестилась, обронив, - «О - Господи, помилуй грешнаго»! Егор перевёл взгляд на потёртый фронтовой вещмешок, в котором было всё, что осталось от войны, то есть - ничего. Позади война с врагом, впереди тоже война, но уже с самим собой, за причины жить. Жить под пристальным взглядом тех, кого он ещё «вчера» защищал. Война с миром, в который надо возвращаться. Обожжённый, испещрённый шрамами с головы до пят, с онемевшей и провисшей ногой, он пытался представить себя среди «нормальных»,  и ему это не удавалось. Там, куда он направлялся, его ждут, ждут того - прежнего, бравого и весёлого Егорку, которого провожали. А какой он сейчас? Врач, седая татарка, печально произнесла на прощанье, -  «Сейчас  не стоит задумываться о будущем, не надо звать плохие мысли, главное чтоб мать узнала и приняла, остальное уже не так важно, а может и совсем уже не важно»…
Провожали всем селом, никто не думал о размерах беды, никто не предполагал дальнейшей судьбы, как своей, так и всей страны. Ах, как весело пел друг Валерка, - «Неужели мама не узнает, своего родимого сынка, в армию меня ты провожала молодого, а теперь встречаешь старика».  Ах, какие пророческие слова, как они сегодня звучат по другому, как они выворачивают душу, грустно и больно! Егор не смотрел по сторонам, он не видел, как ударился о берег деревянный, истёртый трап, как люди заспешили на пароход, как натужно загудел гудок и застучали клапана корабельного двигателя, как медленно закрутились по бортам огромные колёса, как захлопали лопасти по зеленоватой воде, как мимо поплыли берега огромной Родины. Егор подошёл к бортовым перилам и стал смотреть на воду. Он  смотрел на волны, расходящиеся от корабельного движения. Там, в тёмной глубине пробегающей воды, он вдруг с ужасом увидел мир покоя, зовущий его во имя спасения от реального мира. Чем дольше он вглядывался в тёмную глубины, тем яснее вырисовывался ответ на суровый вопрос – «Как жить дальше»?! Егор не заметил, как правая нога встала на железный прут корабельной перегородки, отделяющей его от воды.
 - Не грусти солдат, - послышалось сзади, Егор обернулся. Перед ним стоял мужчина, внешне напоминал старика, но в глазах светилась жизнь, - Не печалуйся солдат, не стоит война того, чтоб ей отдавать всё без остатка. Здесь, в этом мире люди живут, чтоб крепко стоять на ногах, чтоб купить дом, чтоб сыто кушать, чтоб выгодно выйти замуж или жениться, чтоб поймать большую рыбу, чтоб выбиться в начальники, а на войне вы жили для главного, чтоб остаться человеком. Не забывай этого солдат, меня Иваном зовут.
Егор молча смотрел на голубые глаза незнакомца, которые буквально пронизывали его, высвечиваясь  из-под седых бровей, - Егор я, - почти шёпотом ответил он.
- Давай присядем, - предложил Иван, показав на одну и лавочек верхней палубы, - Задумайся сынок, миллиарды лет земля летит по неведомому пути,  и в промежутке малого по космическим меркам, времени, на ней является человек. И каждому, явившемуся на жизненную твердь, даден один-единственный  шанс свидания с землёй. Один – единственный шанс, на миллиарды лет!  Кто использует этот шанс, тот и познаёт суть своего предназначения в жизни, разве от этого добровольно отказался бы тот, погибший и воевавший рядом с тобой?! От права зреть на зелёные поля, купаться в речке вечером, рвать по ночам цветы и бросать их под окно той, единственной, любить и быть любимым, от права с отцовским восторгом, на руках подбросить своё собственное дитя к небу, с радостным криком, - «Смотри сынок, это твоя земля»! А он?! Он?!  Тот, который отдал свой единственный шанс во имя тебя, его уже не будет, словно и не было никогда?! Где справедливость, если о нём забудут те, кто сегодня ходит под общим небом, замышляя, как бы отобрать больше жизней, лишить единственного шанса встречи с землёй тех, кто ему не нравится по каким-то причинам! Кто дал право отбирать у человека единственный шанс на жизнь?! От чего – рядом родившийся, с возрастом начинает думать, что он имеет больше прав на жизнь, нежели кто-либо другой?! Не горюй, не впадай в печаль. Хотя печаль, это не слабость, это когда сильный человек старался быть сильным слишком долго, но это пока тебе не грозит, Ты молод, у тебя есть те, которые сейчас далеко, но они переживают за тебя и за всех, кто живёт во времена насилия над человеческим разумом. Именно потому люди часто - ложь, делают убежищем для себя, в котором удобно прятаться от горькой и беспощадной правды, не прячься вместе с ними в их убежище!  Переживи это зло, и мир непременно одарит тебя! И запомни навсегда сынок, - Именно наивная вера русского человека в существование справедливости, есть  спасение для всех, кто ещё находится в поисках разумного на земле!
Егор впитывал слова попутчика, глядя на пробегающую мимо воду, на проплывающие берега с полями и отколками леса. На холмы и овраги, на малые реки и ручейки, впадающие в основной поток, по которому он сейчас плывёт на старом, местами проржавевшем пароходе. Видимо - именно так устроен мир людей, - думал он, - Чтоб суметь влиться в основной закон человеческого бытия. Чтоб - не струсив, явить себя людям, а там будь, что будет.
 - Сегодня большую часть ночи я не спал, - заговорил Егор, не оборачиваясь на Ивана, -  Думал, вспоминал.  В моём возрасте и особенно старше, человек  чаще и чаще вглядывается в прошлое, что он там ищет,  не известно. Толи свои ошибки, толи чью-то вину, толи, перебирая обгоревшее время, ищет лучшие её "угольки"? Я раньше много читал,  так называемых - классиков, потому иной раз хочется спросить, - «А жили ли когда-нибудь люди в России спокойно, мирно и в относительном удовольствии от жизни»?! Думаю, что  нет. Вся история испещрена битвами с врагами и с собственным эго, которое часто приводило к разочарованию от осознания самообмана. Потом нахлебавшись суррогатной "браги-жизни", изношенный и измождённый он медленно загибается от неумеренного потребления оного "напитка",  с последним желанием понять – «Что это было и зачем»?! Вот что-то похожее творится нынче и со мной. Всё гляжу и гляжу в это прокопченное, потрескавшееся, покрытое серой и серебристой сажей прошлое и думаю, думаю, думаю, вслушиваясь в молчание уходящей жизни и не пришедшей ещё смерти. Вероятно  это самое худшее состояния для человека?! Порой кажется, что всё уже знаю о жизни своей, но ползёт усталость в душу, змеёй подколодной, тихо, словно скользит по воде и завоёвывает пространство  души.  Как иногда не хочется  вставать в новый день, нет никакого желания, но кричишь себе - вставай, и идёшь дальше, только отчётливее и яснее понимаешь, что это всё временно, когда-то и это закончится.
Егор повернулся к попутчику, чтоб спросить его, но рядом  никого не было. Палуба была безлюдна. Шёл мелкий дождь. Из нижнего пассажирского трюма раздавались звуки гармони, и хриплый мужской голос старательно выводил, - «По диким степям Забайкалья…»
  Малая Родина, как она чудотворно может растопить, истрёпанное войной, окаменелое жестокими реалиями, сердце.  Когда по пути к родному дому,  вдруг встречается знакомый с отрочества, пологий, ничего уже не значащий для взрослого человека, овраг.  Память моментально находит ту «полочку», на которой аккуратно уложены яркие моменты  беззаботного и солнечного детства. Егор остановился, опёрся на потёртый костыль,  и стал внимательно разглядывать, милый сердцу овраг.  Ветер ласково трепал седой чуб и щекотал серебряные усы, холодил уродливые шрамы на пятнистом лице и руках. С ветром из оврага до солдата доносились детские голоса из далёкого прошлого, среди которых был и его, как говорила сестрёнка  Катя,  писклявый. Там в овраге, Егор заметил поваленную  трухлявую осину, возле которой до сих пор лежит серый большой камень, на котором когда-то восседал дед Василий, деревенский травник и балагур. Егору хорошо помнились его  смешные рассказы, которые завораживали и пугали, собравшихся вокруг него, маленьких односельчан.
  - «Родился я в самую лютую зиму, - говорил дед с серьёзным лицом, - В трескучие морозы и снежные вьюги. В старом прапрадедовском доме, где каждую зиму были красивые узоры на окнах, а в печной трубе завывал страшный голос Мары. Домовой с другом своим сверчком, песни распевал по ночам. Помню, отец сразу заиграл на гармонике, а женщины стали собирать на стол, чтоб отметить  моё явление на свет Божий. В те времена у нас в селе занимались в основном рыбалкой и охотой, потому отец  сразу смастерил для меня - охотничьи лижи. Пока женщины собирали на стол, а мужики разминали табак для  «козьих ножек», я встал на лыжи и поехал по  холмам к деду, чтоб объявить ему о своём рождении. Еду значить я по холмам и вижу, как бабы в отколках дикую малину собирают, спрашиваю, -  «Как мне бабульки проехать к старой мельнице,  хочу деда Георгия проведать,  хочу узнать, с чего мне жизнь починать-то»?! Мудрый был дед Георгий, никому не отказывал в советах»…
Егорка с друзьями, слушали деда Василия, раскрыв рты, не пропуская не единого слова, не забывая при этом доставать из горячих углей остывающего костра, чёрные кругляки  печёной картошки. Обжигая губы и пальцы, черня рот, щёки и нос, ребятишки ели самое вкусное блюдо детства, поглядывая на деда, в ожидании продолжения рассказа.
 - … а дорога та шла прямиком через  лес, тёмный, дремучий, с соснами да кедрами до небес.  А в те стародавние времена, по здешним местам бродили вурдалаки,  да кикиморы на озёрах хороводы водили, поговаривали селяне меж собой, что много людей пропадало в наших местах, кои решались идти через лес без провожатого.  Ничего мне не ответили бабы, тогда я снял лыжи, чтоб удобнее было  ягоду собирать, но как выяснилось -  класть то ягоду некуда, карманы-то махоркой набиты! Я ж по пути рассчитывал на Моховое озеро заглянуть,  щукой разжиться.  У нас тогда все на рыбалку с махоркой хаживали. Набросают  махорки в воду и ждут, а махорка ядрёная  вонючая, глаза рыбе щиплет, тут любой водной твари неудобства большие приключаются. Зажмурится рыба от такой неприятности, что жжёт ей глаза, тут-то и успевай, лови её голыми руками, пока она ничего не видит…
Ребятишки переглядывались  со смехом и любопытством, и с чуть заметным страхом, а дед Василий вынет из кармана «фунфырик», глотнёт из горлышка, зажмурится, крякнет и продолжает, - «А коль ягоду класть некуда, то я её стал сыпать в рот. Много ягоды я тогда  съел, пока в животе не забулькало, а туалетов то в лесу нет! Вот те-на думаю, попал?! Это вам сейчас смешно, а мне ж тогда не до смеха было! Присядь я где-нибудь под корягу, а под ней леший  прячется?! Хвать меня  за .., и  поминай как звали»! Ребятня покатывалась от смеха.
  Егор грустно улыбнулся своим воспоминаниям. Когда человек сталкивается в жизни с абсолютным злом, то часть души его умирает, а он сам становится «душевным обрубком», на всю оставшуюся жизнь, хотя против любого зла есть единственное и великое оружие – вера.  Любое зло начинается с очевидной  формулы, когда безумец преподносится, как здоровый, а здоровый объявляется безумцем! И только всепобеждающая вера в любовь матери, и в Господа, как в высшую силу справедливости,  годы войны до конца не сожгли душу Егору.  Не остыла в ней память тепла родного дома, маминого взгляда, её голоса, её ладони, которая каждое утро касалась его вихрастого чуба, – «Сыночек вставай, пора, утро уж». Но ныне Егор, даже открыто радуясь чему-нибудь, оставался с грустными глазами. Седой взгляд медленно оглядел горизонт, который чистым небом и ярким солнцем осветил  на мгновение мир его далёкого детства. Он не заметил, как у небольшого отколка леса, стоит женщина и пристально смотрит на него, потом быстро уходит в сторону села, в которое и «хромал» седой вояка. Дорога, по которой он, маленький и босоногий, когда-то  гонял прутом  глупого и несмышлёного телка, шла через старый деревянный мост. За мостом виднелись окраинные дома родного села. Солдат видел, как  на другой стороне моста стояли люди, сердце у Егора гулко стучало в грудь. Мысли крутились возле одного и того же, - «Там его дом, там его ждут, там мама, там сестра, там Родина»! Егор ускорил шаг, громче застучал о дорогу костыль, сильнее заволновалась уставшая душа.  Ах, как прекрасно было до войны, когда Егор только-только входил во взрослую жизнь. Мечтательный и не изломанный  жестокостью жизненных дорог, когда рассветы и закаты были чем-то восторженно-загадочным явлением, словно природа рисовала для людей -  чудо сотворения мира. Как хочется вернуться к тому пониманию и восприятию мира, какое было у него до войны. Обезображенный, внешне и внутренне отмеченный войной, он  с неким страхом и стыдом, шёл на встречу с теми, кто помнил его и ждал.
Люди за мостом смотрели на приближающегося солдата, перешёптываясь и переглядываясь. В какой-то момент Егору подумалось, что вот-вот, кто-то крикнет радостно – «Егорушка, ты ли»?! И множество радостных глаз, распростёртых рук, потекут к нему навстречу, но было тихо. Егор  глазами выискивал знакомые лица. Особенно напряжённо он искал лицо матери. Молчали люди, молчал и он. Секунды превращались в напряжённые минуты, минуты с тяжёлым лязгом и скрипом раздвигали ворота в прошлое, в тёмное и не знакомое настоящее.
 - «Что земляки, не узнаёте?! – спросил он, растерянным взглядом  пробегая по лицам односельчан. Но люди, в каком-то жестоком непонимании  поглядывали друг на друга.
 - «Тётя Шура, это же я», - обратился он к стоящей впереди женщине. Но та, хлопая рыжими ресницами, молчала,  её глаза отражали недоумение.
 - «Что с тобой, дядя Миша»? – обратился Егор к мужику в сером картузе, - Не признал что ли?
 - «А ты кто»? – послышалось в ответ, Егора как топором рубануло. Хотелось убежать, вцепившись руками в собственное горло, чтоб не закричать, не завыть,  не заорать, упав лицом в пыль, родной улицы.
 -  Егор я - Егор! Вы что не узнаёте меня, дядь Миша, тётя Лиза?! – почти кричал он с дрожью в голосе, -  А Вы Прасковья Михайловна тоже не узнаёте меня?! Вы же учили меня в школе! А я Вам майских жуков в сумку подкладывал, помните?
Но в ответ все молчали, переглядываясь меж собой. И только Клавдия Петровна, бывшая завуч школы, тихо произнесла, - Вы про какого Егора говорите? Если про Никитина, так ему ныне лет двадцать пять будет, а Вам мужчина сколько, годков?  Лет пятьдесят?
 - Да, пятьдесят, - неожиданно для себя, с неприкрытой обидой,  произнёс Егор, - И даже больше скажу, если в душу мне заглянуть, то все – сто пятьдесят! - и он хромая, через  боль в ногах и в душе, пошагал сквозь толпу собравшихся, не принимая  происходящего.  На глаза наплывала колючая пелена слёз, солёным туманом ограждая его от холодного, но родного мира.  Люди смотрели  на перекошенный силуэт  фронтовика. Егор хромал и с каким-то остервенением, с зародившимся внутри его страхом, он вдруг вспомнил слова безрукого лейтенанта, лежащего на соседней койке в госпитале, - «Россия Егор, это огромное многовековое дерево, из которого постоянно строгают иконы, чтоб потом молиться и просить прощения»!
 - Не-е-е, то не Егор, - выдохнул Тимофей Корнеев, глядя в спину искалеченного солдата.
  - Странный мужик –  контуженый, аль и того хуже, раненный в голову, со сломленной психикой, - жалостно пропела Василина Головина, осеняя себя крестным знамением.
 - Да какой же он чужой, это наш, это ж Нинки Долгополовой брат.  Ах - война  - война…
 -  Война, не мамка родна, пирожками не баловала, - подвёл итог Мина Мирзоев, - Сколько нынче таких вот возвращаются,  не счесть, сколько горя ещё изжить придётся нам, никто не ведает.
Подходя к родному дому, Егор внимательно вглядывался в родные окна, пытаясь уловить в них образ  матери, или растрёпанные косички сестрёнки. Взойдя на крыльцо, он увидел, знакомый с детства, старый потёртый замок. Поднял руку, пробежался пальцами по верхнему косяку, достал ключ. Входил тихо, словно боялся спугнуть то, что ждало его там, за дверью, он словно боялся потревожить  забытое тепло родного дома, которое сразу  почувствовал  каждой клеткой своего обезображенного тела. В доме было темно и трепетно радостно сердцу.  Всё  было по старому, словно  не было  проклятых  лет его  отсутствия. Простучав костылём на средину «большой» комнаты, он сел на стул, стоявший возле круглого стола. Душа умывалась слезами, хотелось прижаться к стенам, к печи, к буфету,  к лавочке возле окна, хотелось закричать, - Господи, сотвори чудо, верни меня в детство, я больше не могу быть взрослым, я устал - Господи»! Егор осторожно прилёг щекой на бледно серую скатерть,  раскинув по столу руки. Сколько он так пробыл, не известно, ибо время в этот момент остановилось, как загнанная лошадь, которая надорвалась тянуть непомерно тяжёлый  воз. В сенцах скрипнула дверь, послышались шаги, Егор  отпрянул от стола, наспех вытер ладонью мокрые глаза и обернулся. В дом входила молодая женщина. Увидев Егора, она испуганно остановилась, держа в руках крынку, с обмотанным  клетчатой тряпицей горлышком.  На миг воцарилось молчание, Егор смотрел на неё сквозь пелену слёз, почти не видя её, женщина смотрела на Егора с любопытством.
 - Вы от Егора? – спросила она тихо.
 - Да, я от Егора! – с дрожью в голосе,  ответил Егор, сдерживая желание зарыдать, - А Вы кто будете ему?
 - Я сестра Егора. Спасибо, что к нам заехали, мы все так ждём его. От него никаких весточек,  почитай два года никаких. Разве так бывает, война два года, как закончилась,  человек не погибший, ни без вести пропавший, а никаких известий?
 - Бывает, на войне всё бывает, - выдохнул Егор и почувствовал, как ему стало легче.
 - А как Вы в дом вошли?
 - Так Егор мне рассказал, где ключ находится. Просил меня не ждать, если никого дома не окажется, а просто заходить.
 - Узнаю Егорку, он у нас завсегда добродушным был и доверчивым. Знать таким и остался. А Вы раздевайтесь, присаживайтесь за стол. Я сейчас соберу и мы с Вами поговорим,  Вы не спешите?
 - Нет, мне спешить уже некуда.
 - Что так? Ой, извините, спросила не подумав.
Екатерина заметила, как гость тяжело встал, снял шинель и уверенно, почти не глядя, повесил её на старый кованый гвоздь, торчащий возле умывальника, куда всегда любил вешать свою одежду Егор, но сославшись на добродушного и болтливого брата, она не придала этому значения.  Сев  за стол, Егору не терпелось спросить о матери, но сдерживая свои чувства, он стал разглядывать почти засохшую черешню за окном.
 - Ой, чего ж я стою, - всплеснула рукой Екатерина, - Надо же покормить Вас, а уж потом и расспрашивать.
Пока она гремела посудой, Егор искоса поглядывал на сестру, удивляясь её взрослости. За окном вечерело. Мимо дома проходили знакомые односельчане. Всё было как прежде, до войны, за исключением времени, оно было другим, оно было не знакомым, даже где-то чужим. Оно прогрызало побитую пеплом душу, и без того почерневшего и поседевшего внутреннего мира Егора! Оно, как хищный зверь, подкравшись по оврагу, ожидает своего часа, чтоб выпрыгнув из засады и рвать – рвать, рвать, еле стучащее, но ещё живое сердце, пользуясь беспомощностью измотанной в битвах, жертвы. Егор заметил, как Екатерина поставила на стол, зелёную стеклянную банку. Догадываясь о содержимом банки, Егору вдруг очень  захотелось отпить из неё, отпить этой горечи, чтоб горечью выбить большую горечь!  Но он резко отвернулся к окну и стал разглядывать почерневшие ветви старой черешни.
 - Ой, какая же я непутёвая, - услышал Егор голос сестры, - Я даже не спросила Вашего имени! Как Вас звать – величать?
 - Иван…  Иван, - выдавил из себя  Егор, вспомнив имя своего загадочного попутчика.
 - Поворачивайтесь Иван к столу, будем ужинать.
 Ели молча. Прозвенели часы, лязгнул затвор калитки, послышались шаги за дверью, Егор насторожился, но вошла женщина, лет сорока пяти, поздоровалась.  Долго молча рассматривала, сидящего за столом Егора, потом взмахнув руками, хлопнула себя ладонями по бёдрам, - Вот уж народ, такого нагородит, только держись! Уверяли меня, что мой брат вернулся!  Извиняй Катенька, извиняй, - сказала и двинулась на выход, - Ну народ, ну народ…
 - Вот так, - заговорила Екатерина, - Всю войну только и делали, что слухами жили. Как кто объявится, так все бегут поглазеть, всяк своего ищет. Два года, как война закончилась, а мужики наши всё идут – идут и идут, и чем дальше по времени от войны, тем страшнее их встречать искалеченных! Простите меня, я не хотела Вас обидеть, но жизнь такая, какая есть. Недавно Васька Гнедых приехал, на доске с колёсиками. От самой станции ехал, руки стёр до крови, толкаясь о дорогу, так домой хотелось. Приехал весь мокрый, толи от  пота, толи от слёз, упал на мосту без сил. Так бабы заметили и на себе его тащили до самого дому, а там уж и слёз радости и слёз горя, и не знаешь  от чего слёз больше! Война начинается быстро, да заканчивается долго, и никто не знает, когда горя больше, когда она начинается, или когда она заканчивается.
Егор слушал Екатерину, потупив взгляд в стол, словно всё это горе разглядывал в себе самом. И только после третьего стакана самогонки, он заговорил. Вначале тихо, сдержанно, с какой-то осторожностью, обдумывая каждое слово.
 - Есть у любой войны начало,  адрес есть и фамилия, но нет у войны человеческого лица, это я знаю. Только на войне, ежеминутно осознавая  чудовищное надругательство над человеческой сутью,  ежедневно видя это крайне уродливое насилие над человеческим разумом,  ежесекундно ловя на себе  прицел смерти, постоянно выхватывающий кого-то  рядом,  я понял нечто очень важное!  Топя врага в русской  крови,  я стал понимать то, о чём не говорят вслух первому встречному, - Егор взглянул на Екатерину, -   Можно я налью себе ещё?
Да – пожалуйста. Вы Иван не стесняйтесь, Вы в доме Вашего друга и здесь Вам рады. Сразу видать, что Вы человек грамотный, так хорошо говорите. Вот и наш Егорка тоже любил книги читать, их у нас всегда было много. Извините, я Вас слушаю.
 - Все, кто был рядом со мной, - продолжил «Иван», опрокинув полный стакан, - В блиндаже, в танке, в окопе или в поле, которые видели тоже, что видел я, никогда не расскажут правды о войне, потому как это превышает человеческую способность понимать происходящее.  И тем более не расскажут правду о ней, находящиеся в отдалении  от фронта «попутчики фронтов», в обогретых стенах многочисленных штабов и комитетов,  не познавших  истинной трагедии человеческой цивилизации.  Не расскажут правду о войне и те, кто присыпанный  взрывной землёй,  навечно остались лежать в одиночестве, забытые всеми, посреди огромной и растерзанной врагами и собственной властью  - Родины…
Екатерина от последних слов вздрогнула, раскрыв широко глаза, словно испугавшись чего-то, но сдержав волну эмоций, продолжила слушать.
  - И всё это потому, что люди - ложь, сделали убежищем для себя, в котором удобно прятаться от  беспощадной правды! Я сам, пройдя все омерзительные и чуждые человеческой природе реалии, так до конца и не понял,  что же такое война, ибо это не только бои с преднамеренными заказными убийствами,  не только изуверства над  всей природой, это нечто большее и страшнее! Сколько народу сгинуло на этой войне, сколько погибло до войны, страшно подумать, встанет ли народ русский на ноги после всего этого?!  Возродится ли он в том объёме и в той человеческой сути, в какой был до революции и до войны? Вряд ли! Через невыносимую боль,  через мучительные страдания в людях пробуждается истинное осознание цены любови, но проснётся ли она сейчас, утопшая в нечеловеческих муках? Любовь к земле - кормилице истреблена за ненадобностью, она умирала вместе с крестьянством.  Оставшиеся же в живых были бездарно брошены на расправу революциям и войнам.  Для Сатаны,  эти гибельные потрясения стали со временем скучными полумерами,  это предвещает, что он готовит нечто более великое и совершенное, и это уже грядёт! Нет, он не будет убивать всех и сразу, более того, он  покинет, ставшую скучной землю, но останется в почерневших душах людей, чтоб они уже сами довершили свою погибель! Люди на земле не столько воюют  друг с другом, сколько воюют с собой и со своим Создателем, в этом и есть истинный замысел Антихриста, который  был первым сыном Бога, и нарекли его  изначально Денница – «Свет утренней звезды», «Несущий свет», «Светоносный».  Верю ли я в то, что мы единственный разум во вселенной, - нет, после всего, что  я видел и познал  - не верю!  Я стал задумываться над тем, что земля должна иметь свою зеркальную противоположность! Есть же черная ночь и светлый день, горячее солнце и холодная глыба Луны. Значит где-то там, далеко – далеко, есть такая же планета. И там тоже живут люди,  они внешне такие же, как мы, но духовно другие. Если здесь вечная война, то там вечный мир, если здесь обман, продажность, предательство, то там открытость, доброта и  верность. Если здесь ненависть, то там - любовь. Там не убивают себе подобных, гонимые  на смертоубийство -  чужой волей, или толкаемые умопомрачительными идеологиями! Должно же быть в мире что-нибудь для равновесия?!  Может именно туда, направлены все наши мысли и чаяния в минуты великих трагедий и горя? Может именно туда,  вопиют, не погрязшие в скверне души?! А всё грязное навечно остаётся здесь, на земле, в виде следующих войн, следующих предательств, новоявленных поколений, заранее обречённых на всё ту же грязь человеческих грехов и духовных разложений и падений, и этому не будет конца! Я много пережил на войне, это видно по моей  «стариковской» седине и по шрамам на теле, но кто посчитает мои душевные шрамы!  А они больнее шрамов телесных, если б ты только знала, как они болят?! Я вернулся совсем другим, я сам не ожидал, что вернусь таким, что даже ты меня не узнаёшь!
От последних слов «гостя», Екатерина вздрогнула, часто заморгала.
 - Я потерял себя прежнего, но я приобрёл истину, через очень дорогую плату, очень дорогую. Я понял, что – истина, это не фразы и мысли знаменитых писателей  и великих мыслителей, она добывается только самим человеком в отдельности, через неимоверно страшную плату его трудов, печалей и смерти!  Истина не основывается на подсказках, она основывается на реалиях в виде личных жизненных испытаний! Потому мы так тяжело и живём! Зачем тогда мы так тяжело  живём на земле - зачем?! Пройдя войну, я стал ненавидеть этот мир, он слишком фальшивый.
Катя, внимательно слушая солдата,  стала напряжённо всматриваться в его лицо, и чем дольше она на него смотрела, тем явственней на её глаза набегали слёзы. Губы стали вздрагивать, потом затряслись, дребезжащим  голосом она тихо, словно боясь ошибиться, спросила, - Егорушка, это ты?!
Егор резко встал, посмотрел на фотографию матери на стене, порывисто вздохнул и опустил голову, -  Мне сейчас страшно. Обезумевший от боли и горя, мечущийся, бестолково что-то ищущий, я потерял смысл жизни. Не вижу света в конце туннеля. Выхода нет! Я кровью расписался в  книге жизни на земле, мне большего уже ничего не надо, я не заслужил света, или тьмы, но я заслужил покой, а его нет на земле и не будет никогда, - и вышел из дома. Екатерина растерянно, со слезами на глазах, смотрела вслед, не понимая, что происходит…