Ящер

Прошу поверить, что эта повесть совсем не о спорте и совсем не о производстве.



Как бывает приятно пройтись по свежей осенней аллее! Вдохнуть бодрящего холодного воздуха, услышать, как в мокрой опавшей листве тонет рокот проехавшей легковушки.
Ветер откуда-то сбоку всколыхнул мою шевелюру, и воспоминания так и готовы были устремиться ему вдогонку. Но нет, не нужно никаких воспоминаний, ни добрых, ни грустных, решил я еще утром. Ведь, если жить воспоминаниями, то и жить незачем. Единственное, что я еще как-то соглашался допустить из прошлого в свое сердце, это небольшую искорку надежды на спасение нашей сборной. Маленькую безобидную искорку, которую я часто допускал лет пятнадцать назад, когда шел на хоккей. И вот теперь я иду и как мальчишка надеюсь, что придет новый тренер и вернет нашей главной команде ее интересное и волевое, истинное ее лицо.
Итак, по великолепной осенней аллее, я иду к ледовому дворцу спорта. Мне приятно шагать по мокрому асфальту, чуть прикрытому туманом, приятно выслушивать галдеж невидимых галок, приятно принимать билет, поданный мне из глубокого окошка кассы, приятно толкать стеклянную дверь, похожую на большую твердую лужу, здороваться с бабушкой-контролером. И чего мне так приятно? Сам себе поражаюсь.  Неужели во мне окончательно умер болельщик и моя маленькая искорка надежды на победу спортивной команды безнадежно растворяется в великолепии этой осени? Да, видимо, это так. Во мне умер болельщик, но родился созерцатель.
Я оказываюсь в тишине и полумраке одного из когда-то любимых мной миров. До игры час и поэтому этот мир все еще спит.  Я тихонько прохожу наверх. В огромных окнах вестибюля живет все та же великолепная осень, во всем своем задумчивом очаровании, во всей своей глубокой непостижимости. Увы, во мне окончательно умер болельщик, это ясно.
Через огромные окна фойе второго яруса видны широкие, влажные и тихие тренировочные футбольные поля. Да, нет в них былой удали, - отмечаю я и рука моя с сожалением так и опускается на гладь длинного холодного подоконника.
Только белые трапеции ворот, да небольшая с отсыревшим боком и блестящими мокрыми лавками трибуна, да три дерева, будто бы из черной скрученной проволоки, напоминают о каркасе мироздания или, по крайней мере, о том, что такой должен быть и стоять на пути всякого увядания.
Я перехожу от окна за длинный высокий столик, чтобы выпить стаканчик чая.
Уютно находиться в нише, под трибуной более высокого яруса, и из тени наблюдать, как тусклый осенний свет все больше набирает силу, вбирает в себя как можно больше холодного серебристого оттенка и стартует с длинной полированной поверхности стола, туда, за окно, откуда, впрочем, он и прилетел.
Вдалеке на пригорке в ровном глубоком тумане, словно сфинкс, стоит известное всем учебное здание МГУ, будто кого-то ждет в этот непогожий день. Или чего-то?
Наконец вестибюль оживает, по двое, по трое торопятся болельщики. Продравшись через мокрые ветреные улицы, миновав тяжелые брызги автобусов, порядок билетных контроллеров и милицейских кордонов, они, вечно взъерошенные, оживленно советуясь и споря о предстоящем состязании, неудержимо взлетают по лестнице стадиона и проходят в зал на трибуну.
За какую-то минуту коридор наполнился живыми людьми.
Да, вот уже эта неудержимая человеческая волна ведет меня по лестничному маршу. Я покорно повинуюсь, потому что только затем и пришел, чтобы прикоснуться к стихии. Покорно, не о чем не вспоминая, и не жалея, я следую вверх по лестнице, и тут…. О, что это! Я нахожу нечто сильное, не менее стихийное, чем волна, в которой сейчас пребываю, но явно выходящее за рамки ее ритма. Оно даже несколько мощнее волны, невероятно, но это правда. Оно, словно катер, проносится справа, резко меняет направление и по левому поручню устремляется к самому верху. Это происходит так быстро, что мне удается разглядеть только промелькнувший светлый пуховик и черные длинные волосы, и я понимаю лишь то, что это человек, и у меня тут же возникают воспоминания, как при порыве того уличного ветра, и я их тут же отвергаю, потому что сегодня я так решил. Что и говорить, странные эти обещания самому себе.
Мое место оказывается в самом углу большого десятитысячного стадиона. И я рад этому месту. Это раньше я старался устроиться ровно по центру одной из главных трибун, чтобы одинаково наблюдать обе команды, видеть с самой, так сказать, объективной точки стадиона игру и делать правильные выводы. Эх, как же неумолимо бежит время! Как далек я теперь от правильных выводов! Я и не мог себе представить тогда, что место в углу гораздо лучше места по центру. Ведь там я мог видеть лишь две команды, да еще игру, а теперь я могу видеть еще и трибуны, которые перекрещиваются именно в точке, где я нахожусь. Они словно берут начало из этой моей точки. И я близко-близко вижу соседей занимающих свои места на двух разных трибунах. Они рассаживаются, снимают верхнюю одежду, кладут ее рядом или себе на колени, разворачивают мороженое. Другие соседи тоже рассаживаются, снимают верхнюю одежду и третьи делают тоже самое. Трибуны становится похожи на большой многоквартирный дом, а ряды их - на кухни этого большого многоквартирного дома. Люди заняты приготовлениями к матчу, и взоры их устремлены туда, вниз на белый жгучий огонь ледяного овала. Ах, как он ослепителен! Так и хочется его сравнить с костром, с кометой, с чем угодно, что манит и завораживает. И сразу же удивится, как крутизна трибун еще способна удерживать людей, чтобы те от страсти и любопытства не сорвались и не превратились в горные реки, стремящиеся вниз к столь неведомому и манящему.
Что и говорить, уютно сидеть на этом моем месте, в стороне от человеческих взглядов, правильных выводов и таинственного огня. 
И вдруг, по лестнице, между рядами стремительным зигзагом взмывает человек. Его белый заношенный пуховик за белесой занавесью искусственного освещения кажется снежным комом за легкой снеговой завесой. Вот только почему ком этот катиться не с горы, а в гору, да еще такими зигзагами? Вдруг он замирает у своего ряда и порывисто движется по нему. Теперь человек похож на канатоходца. Проходя по ряду, ему ловко удается избежать выставленных ног, не опрокинуть ни одного мешка попкорна и не свалиться вниз. Наконец он садится, просто и легко, не проверяя ни билета, ни номера пластикового кресла. Словно всю жизнь только и делал, что сидел вот на этом самом месте. Он сразу выдвигается вперед, кладет локти на трубу железного хромированного ограждения и подпирает голову кулаком. Взгляд темных ястребиных глаз так и впивается в ледяной овал, на котором уже началась разминка. Чего он там высматривает? Худое загорелое лицо его сплошь очерчено напряженным вниманием. Я невольно вспоминаю фильм про индейцев, хоть и дал себе слово ничего сегодня не вспоминать. Но я ведь уже вспомнил, что человек этот, сидящий на соседней трибуне недавно обогнал меня на лестничном марше, вспоминаю, как он пронесся, резко сменив направление движения. И вообще, как я могу запретить себе вспоминать его, ведь я его уже вспомнил — это Колька!
Время совершенно его не тронуло. Он всегда был полностью во власти происходящего. Вот и сейчас он не отрывает взгляда от хоккейной площадки, не смотря на мизинец, ноготь которого пытается грызть, не смотря на смущенных культурных соседей, что привели своих малышей на столь грандиозное зрелище. Мизинец то и дело уводит в сторону Колькину лохматую голову, но взгляд его все равно остается там, на спортивной площадке. Наконец он выплевывает мизинец, потому что из-под трибуны появляется тот самый новый тренер, с которым связана моя маленькая искорка надежды. Колька смотрит на него неистово, все тем же острым взглядом, а тренер, словно и не замечает ничего вокруг, он просто идет, потому что он никакой не новый, а сто раз смещенный старый тертый калач, оставшийся в казенных закромах с тех самых пор, когда наша национальная команда не знала себе равных на всей планете. Вынесший дикую травлю газет, не любовь зрителей, он, сильно постаревший, идет по своей привычной дороге мимо ждущих страстных зрачков, мимо блестящих запасных клюшек, бутылок с водой и кругляшей липкой ленты. Оргстекло заградительного борта отражает его строгий не совсем классический профиль, но как не пытается обезобразить его, ничего не может поделать. Он даже не смотрит на свое отражение, на изоляционную эту липкую ленту, на зашедшиеся фотовспышками ядовитые трибуны. «Здрасьте, давно не виделись», - наверное, думает он. – «Эка невидаль», - добавляет он после. Вот он заложил руки за спину и ступил на скамейку запасных игроков, – свой капитанский мостик. Белые манжеты его рубашки сегодня так и напоминают драгоценные браслеты или следы от кандалов, но не в коем случае ни сами эти кандалы. Он резко оборачивается и смотрит в мою сторону. Я покорно умолкаю. А что же Колька?
Эх, и зачем я себе дал слово ничего не вспоминать! Наверно затем, что сто раз убеждался, что ни к чему эти воспоминания в итоге не приводят; весь мой жизненный опыт только и говорит мне об этом. Все эти воспоминания - те же мечты, детские грезы на пустом месте, которые мы неосторожно допускаем в свое сознание, а они поселяются в нем на долго, если не на всегда, и не хотят считаться с тем, что мы реальные волевые люди, которым необходимо выспаться, потом идти на работу, сдавать отчеты, растить детей, воспитывать подопечных. Иногда они останавливают нас посреди улицы, дергают за рукав, чтобы мы обернулись и посмотрели вслед проехавшему автобусу с местной хоккейной командой. «Почему ты не стал форвардом ураганного типа?» – назойливо вопрошают они. «Почему ты не сделался старым, битым перебитым судьбой тренером?». «И почему ты, вообще, такой разгильдяй – предатель своей самой сокровенной мечты?» - в конце концов, нагло вопрошают они. И мы стоим в промоченной дождем шляпе, на узком тротуаре и не знаем, как, а самое главное куда, нам идти дальше.



Петрович. 

Так вот, на чем это я? А, Петрович – еще один персонаж моих неожиданных воспоминаний, был вполне солидный мужчина, самого солидного мужского возраста и работал министром какой-то там промышленности. Он сидел в своем роскошном кабинете и вот уже полчаса размышлял. Нелегкие мысли тянули его за душу, это видно было и по угрюмому неподвижному лицу, и по бездействию его активной худощавой фигуры. Аскетическое лицо давно уже лежало на небольшой ладони, и было повернуто в сторону огромного окна, за которым бурлила улица. Наконец, министр рывком поднялся и обошел вокруг длинного обитого бархатом стола. Совсем невысокая, если не сказать маленькая фигурка министра пружинилась и говорила о присутствии живости во всех ее членах. Она явно отличалась от фигур тех министров, которые заседали в своих кабинетах и свято верили, что их долг перед народом и человечеством в подаче точных и своевременных распоряжений.
И с чего в тот день министру было быть угрюмым? Ведь промышленность его справлялась с работой.  Механизм ее был налажен, работал, как говорится, как часы. Как конвейер. У меня хорошая команда, - пытался в чем-то убелить себя министр.
Петрович сделал круг и сел за стол.
Дверь открылась и вошла секретарша Соня и спросила: Михаил Петрович, отчет за прошлый месяц….
 «Промышленность работает как часы, как конвейер, - молча думал министр и рисовал кружочки, - у меня хорошая команда, отличная семья, жена и дети, вот секретарь, которая прилетела из далекого городка, как загадочная комета на манящий свет красивого столичного мегаполиса и теперь мечтает найти в нем свое счастье. Он оторвался от стола и посмотрел на Соню. И снова уткнулся в листок. «Соня, что же у вас-то может не ладиться? Найдите себе в мегаполисе хорошего парня, выйдете замуж и живите радостно и весело. Что же у вас такое отрешенное, печальное выражение глаз?» Он еще раз посмотрел на секретаршу. И снова уткнулся в стол. «Не знаю. Понимаю, что вы прилетели, можно сказать, сорвались с какой-то далекой неведомой орбиты на зов неведомого сияния и теперь это сияние не оправдывает ваших надежд. Не знаю, как вам помочь. Не знаю! Скорее всего, как обыкновенная комета вы облетите огромное яркое светило и устремитесь обратно в черную бесконечность. Правда, полетите вы с чувством человеческого разочарования. – Петрович вздохнул, - и это будет чудовищная несправедливость, - подумал он обреченно. - Ведь вы же сорвались, все бросили, сделали шаг навстречу своему счастью…. Но, - еще раз взглянул министр на секретаршу, - мое дело маленькое, я министр промышленности, всего лишь функционер, всего лишь маленький министр, а не Царь-батюшка и не надо смотреть на меня такими вопрошающими глазками, мол, где же оно счастье вашего хваленого мегаполиса, о котором так много рассказывали в телевизионных новостях….Соня, - вздохнул министр и подумал: это всего лишь «Новости», а я даже не Волшебник изумрудного города, в конце концов! –  и еще раз вздохнул, и сказал: Позже, отчет. Позже, Соня.
Дверь закрылась.
Министр снова вздохнул.
Было отчего, мысли-то лезли какие-то паразитические: словно что-то все вокруг ненатурально, лишено жизни, обыденно, что люди отчитываются ему как-то формально, хоть и все довольны вокруг. Да пусть! Пусть довольны! Много ли человеку надо, чтобы быть довольным? Одному платишь сотни тысяч – он не доволен, другому – полторы, и все в порядке. Один горд тем, как он жить богато умеет. А другой тем, что с деньгами и дурак проживет, а ты без них поди проживи, попробуй. И будет она работать – промышленность, то есть, как часы, и люди будут довольны. А где она жизнь-то? А люди-то где??
И надо сказать, что министр человек был добрый, даже более того, готов был пожертвовать душу свою за други своя. Только где они други-то? Ауу.. Везде работа, промышленность, служба. Распорядился, исполнили, доложили.
 Он обежал комнату глазами, словно в поиске ответа, и тут же лицом его завладела гримаса.
 Видимо, это невыносимо глядеть на одни и те же вещи: стол, стулья, книжный этот шкаф, который как пентюх встал десять лет назад к левой стенке и хочешь, чихай на него, хочешь, плюй, хочешь, корчи рожи в его сверкающие стекла, а он стоит и услужливо предлагает почитать книги. Читал уже! Хватит! О, вот она моя бумажная могила! - Петрович чуть не заревел от ярости. Но через мгновение, как часто с ним бывало, его лицо исполнилось воли и наклонилось к телефонному аппарату.
И что его дернуло? Может простая министерская привычка? Может, просто не было другого выхода. Ведь как часто бывает в таких случаях – мы как раз берем телефонную трубку и набираем: 01, 02, 03….
Он тоже набрал какой-то номер и одним махом «достал» полтора часа искусственного льда в удобное вечернее время, со светом, раздевалками и прочими принадлежностями.
«Постойте, постойте. Как это, это он достал? И какой это номер он набрал?» - спросите вы.
Ну, это не так важно.
Скажем лишь, что, в то время, когда Петрович снимал телефонную трубку, полтора часа чистого искусственного льда было огромным дефицитом, почти как брюки «Райфл» или магнитофон «Панасоник». Скажу больше, находились счастливые люди, у которых имелся такой дефицит, через знакомых сантехников, дежурных, завсклада, правда в количестве часа и без света, и ночью; так вот они были рады приезжать на последнем поезде ко дворцу спорта с клюшкой и баулом, полным хоккейной амуницией и дожидаться, когда их пустят.  Скажете убивать надо таких людей? Не знаю.
Теперь, когда искусственный лед был в руках, полный от счастья Петрович снова снял трубку и дал боевой клич по министерству, который звучал примерно так: «Тем, кто еще в состоянии в этом безрадостном мире полным стульев и книжных шкафов, встать на коньки и взять клюшку, предлагаю, прибыть в восемнадцать ноль-ноль к станции метро «Спортивная». Доложить о готовности в течение часа». Дав клич, отдав соответствующие распоряжения секретарше, абсолютно довольный, он ушел обедать.
Не менее довольный он пришел через час и озадачился. О своей готовности доложили только два бывших майора из отдела охраны, в детстве защищавшие цвета дворовых хоккейных команд.
Петрович на мгновение помрачнел. Он сделал размеренный круг по кабинету, резко остановился и хлопнул в ладоши. Затем он надел свою яркую спортивную куртку и устремился на городской каток. Вот так просто (всегда у него все было просто). Он оставил Соне распоряжение дожидаться ответных звонков из отрасли, а сам пошел на городской каток для поиска кандидатур в свою хоккейную дружину. То есть пошел на поиск другов? Смешно. Целый министр, пошел на улицу искать себе друзей.
Вот там-то он и познакомился с Колькой.
Длинный жилистый человек в красном блестящем шлеме легко катил по льду и обыгрывал соперников. Его умелые, в настоящих хоккейных перчатках руки так орудовали клюшкой, что Петрович сразу его приметил.
Стоя у борта на большом сугробе, Петрович только и делал, что двадцать минут следил, как этот человек закладывал виражи, и, круша хрупкий молодой лед, оставлял не у дел защитников. Он успел изучить, что когда хоккеист с шайбой на хорошей скорости по правому краю входил в зону соперника, то часто кричал «без рук», а когда по левому, то кричал «в зону не ходи» и когда кто-то из партнеров раньше него вкатывал в зону, создавая, тем самым, положение вне игры, тот подъезжал к этому «провинившемуся школьнику», и хищно, словно голодный Ящер, шипел: «Говорил же, в зону не ходи». И, правда, хоккеист чем-то похож был на Ящера. Небольшой горбатый нос, словно щиток, торчал из переплетения сухожилий, а передние крупные неровные зубы так и сверкали из приоткрытого рта, очевидно в поисках добычи. А длинные темные космы, торчащие из-под шлема и совсем уж напоминали о чем-то первобытном.
Его хорошо знали на городском катке. Еще тогда, когда на соревнованиях города он по очереди играл почти за все цеховые команды, мальчишки, да и взрослые приходили смотреть, как длинный худой дядя в красном шлеме своей сумасшедшей игрой будет побеждать команду соперника. В пас он играл не охотно, да и что тут удивляться, ведь ему было известно, что поддержать его некому, что в наличии на сегодняшний день в его команде имеется три тянульщика, отряженных за отгул, три слесаря посланных в наказание, два такелажника, отпущенных пораньше и один инженер-любитель «на больничном». Поэтому «в зону не ходи» звучало как приказ.
Бывало вдвоем, а то и втроем, игроки чужой команды хотели столкнуть его в своей зоне, у борта, чтобы отобрать шайбу, но при помощи все тех же умелых рук в настоящих хоккейных перчатках и длинных подвижных ног в хороших канадских коньках он, используя легкий маневр, разворачивал их рабочую ватагу в обратную сторону и красиво выкатывал на вратаря. Поэтому без рук с ним справиться было немыслимо, и поэтому, чтоб «без рук», он предупреждал сразу. И нещадно давал сдачи, если его хватали против правил. Так одному не в меру разъяренному работяге, как-то прихватившего его, будто он заготовка какая, форвард, не раздумывая, двумя упругими взмахами, сместил несколько набок зеленоватый шлем. Работяга долго смотрел на Кольку, приложив к уху ладонь, будто и в самом деле не понимал, как заготовка может давать с дачи.
Петрович был хитер и терпелив. Изрядно замерзнув, он дождался окончания хоккея и, сойдя с сугроба, подошел к Ящеру, - так он уже называл про себя хоккеиста.
- Меня зовут Петрович. Я создаю любительскую хоккейную команду, - заявил он официальным голосом. - У меня есть искусственный лед, теплые раздевалки и освещение.
Скажем заранее, хоккеисту нравился такой подход. Быстро, ясно, по существу. Ни «Добрый день, я от Иван Иваныча, который просил…», а «я Петрович, у меня есть». Но форвард все равно выжидательно молчал и хищно глядел из-под своего красного блестящего шлема.
«И два настоящих майора», - хотелось, уже было вставить для большей убедительности Петровичу, чтобы этот хищный Ящер, наконец, ему поверил. Ведь, сказать честно, тренером Петрович никогда не был, он только готовился им стать.
И вот хоккеист неожиданно снял перчатку и протянул свою крепкую влажную от пота ладонь.
- Николай.
Не помня себя от радости, но не показавший виду министр, пожал поданную ему ладонь, и уже через секунду заворожено следил, как по ледяной избитой коньками тропе от освещенного желтым светом катка в сторону раздевалки уходит реальный высокий форвард в настоящих хоккейных доспехах, согласившийся играть в его команде. И ощущение детской сказки, что и говорить, тронуло человеческую душу министра.
Пока Колька переодевался, Петрович провел агитационную работу и «завербовал» уйму спортивного народа. Он объяснил кратко, что мол, он Петрович, создает хоккейный коллектив, которому предстоит решать самые разнообразные задачи, поэтому всем желающим стать настоящими ураганными форвардами, прибыть в такое-то место, в такое-то время, и иметь при себе три рубля денег на цветы и конфеты администратору дворца спорта.
- И приведите хоть одного, хоть слабого кипера. Хоть мертвого притащите! – кричал он им вдогонку. – Чтоб только в раме стоять мог.
Слух про халявный лед распространился мгновенно.
На первый сбор пришло людей больше, чем нужно. И зачем Петрович только заикнулся про коллектив и задачи? Всех желающих разом не смогли вместить раздевалки.
Так много людей, с детства мечтавших стать форвардами Петрович еще не видел. И первое занятие оказалось, мягко говоря, скомканным.
- Одна сумятится и никакой игры, - возмущался Петрович. - Суета и томление духа и больше ничего, да Коля? – обращался он к своему лучшему игроку, проезжавшему в безделье вдоль бортика.
Колька сердито не отвечал. Вообще, куда его заманили?
Кто-то из игроков не надевал коньки с детства, кто-то вообще никогда их не надевал. Иногда кого-то брали под руки и выводили на лед, потом расталкивали и отпускали. И тот в прострации, секунд несколько, взмахивал руками, пока не приземлялся на этот чистый халявный полуторачасовой лед.
Вратарь, то есть кипер, о котором просил Петрович, вообще вышел без коньков. Его нарядили в телогрейку и валенки, нахлобучили шлем с маской из наспех сваренных железных прутьев и указали место, где он должен находиться. Его торопили, чтобы он не задерживал начало тренировки, а он не торопился. Он примерял предложенные ему перчатки, похожие на рукавицы пожарного, и со знанием дела, через маску раскуривал окурок. Наконец, более-менее подготовленный, он занял свое место в воротах и очень удивился, когда в него полетели первые шайбы. Видимо он посчитал, что его приглашали на роль статуи Геракла, а тут такое… Сначала он покрутил пальцем шлем, в районе виска, и успешно увернулся от первых пролетевших каучуковых снарядов. А потом, когда окурок кончился и снаряды засвистели как сумасшедшие, он и вовсе ушел с ворот. Петрович долго уговаривал его «постоять» и обещал достать настоящую вратарскую форму к следующему разу, но парень ни за что не хотел соглашаться, он неотступно думал о раздевалке. Напоследок он назвал Петровича Михалычем и пожелал спортивных успехов.
И вот теперь, после всего этого вчерашнего «смотра», за большим столом своего министерского кабинета восседал уставший Петрович и перевязывал ушибленное колено. Его не привычно взлохмаченную голову отягощала дума. Что же делать дальше с этими полутора часами раздобытого им льда? Конечно, следовало провести ревизию состава, отобрать наиболее достойных членов, а оставшихся отчислить в резерв. Конечно, следовало решить проблему вратаря. Но лучше всего перевязать ушибленное колено, заказать чая и досиживать рабочий день. А полтора часа ледяной глади вернуть обратно.
Петрович уже собирался сделать именно так, как вдруг дверь распахнулась и в кабинет вошел один из майоров. Он даже не вошел, а влетел, без доклада и прочий другой субординации, ведь вчерашняя тренировка, можно сказать, стерла между ним и министром всякие служебные границы. Он радовался как мальчишка и размахивал листиком бумаги.  Это была ответная телефонограмма, возвещающая о том, что на подходе группа новых сотрудников отрасли, желающих стать форвардами.
Забыв про больное колено, Петрович встал из-за стола. Вначале он хотел выразить некоторое недоумение, непонимание или еще что-то в этом роде. Он же все-таки был министром и находился в данной момент при исполнении своих обязанностей. И все-таки, детская мечта оказалась сильнее. Чуть помешкав, он ухватился за листок.
 Тут же решено было организовать деловую встречу и опросить прибывающих о спортивном прошлом, потому что опыт показал, что так нельзя сразу, без предварительного разговора, выпускать всех на лед.
Тут же были разосланы приглашения.
И вскоре люди входили в министерский кабинет и невольным кивком, то ли приветствовали Петровича и всех присутствующих, то ли просто пригибали голову, чтобы чего не нарушить в столь высоком месте своим неожиданным появлением.
Сразу решено было поставить дело серьезно, чтобы как можно меньше оказалось совсем неподготовленных людей. Один майор вел протокол, другой задавал вопросы.
- Представьтесь, пожалуйста. Какого года рождения? Где занимались? Ваше амплуа.
- Хоккейный клуб «Смена», - представился высокий пожилой мужчина. - Иванов Петр Иванович. Защитник.
«Хороший защитник, с виду, - отметил для себя Петрович угрюмо, - был когда-то».
-   Сколько Вам лет, Петр Иванович? – спросил министр.
-  Шестьдесят три, - бодро ответил тот и наивно уставился в потолок, будто засомневался, то ли он назвал число.
- Когда последний раз вставали на коньки?
Воцарилась пауза.
-   Очень хотите играть?
-   Да как Вам сказать…, - замялся Петр Иванович, теперь переведя глаза в пол. И Петрович то же опустил глаза в пол, словно там и вправду лежало объяснение.
-  Хорошо. Следующий.
- Алексей. ЖЭК девятнадцать. Левый нападающий, чемпион района, - отрапортовал статный длинноволосый парень.
- В каком возрасте? - уточнил майор.
- В семилетнем! - отбарабанил тот.
- А потом?
- Потом, - со вздохом прогнусавил кандидат, - начались травмы и другие интересы.
- Понятно, следующий.
Петрович временно впал в прострацию, видно чем-то озадачил его и этот парень. Уж больно ухмылка у него было не воспитанная, нахрапистая какая-то. Впрочем, может быть, вот из таких как раз и получаются настоящие форварды ураганного типа, подумал Петрович и стукнул карандашом о столешницу. «Запихнуть ему жвачку в эту ухмылку и вполне будет канадским профессионалом, не хуже какого-нибудь Горди Хоу, - решил министр, поставил галочку и отложил карандаш».
Так уж сложилось, что Петрович еще с детства, когда играли на асфальте и без коньков, а вместо ворот ставили деревянные ящики из-под овощей, всегда выбирал себе команду сам.  И один соседский Андрюха в суконном пальто и с коротенькой клюшкой, напоминающей кулацкий обрез, ходил за ним по пятам и приставал:
- Ханурика бери. Бери, не пожалеешь.
- А зачем мне твой Ханурик, - отмахивался маленький, но уже важный Петрович.
Но Андрюха не отставал, все настойчивее размахивая своим «обрезом».
- Бери, не пожалеешь.
- Зачем мне твой Ханурик? – не понимал Петрович и брал Витьку из своего подъезда.
- Ханурик играет хорошо, а Витька твой наложит нам полный ящик, кто отвозить-то будет?
- Ничего он не наложит. А если твой Ханурик хорошо играет, то пусть он играет за ЦСКА или за Динамо, - краток был маленький Петрович. И с тех пор он взял себе за правило брать только своих, и чтобы ни один Ханурик не проскочил.
Петрович очнулся от воспоминаний, когда представлялся здоровенный парень, который довольно уверенно отложил полиэтиленовый пакет с какими-то вещами и стал говорить, что у него красивая жена и что он должен совершить подвиг подобный подвигу Одиссея. У Петровича непроизвольно отвисла челюсть, когда он услышал, что во имя жены и во имя того, чтобы считать себя настоящим мужчиной этот парень готов встать на коньки и взять какую-нибудь клюшку.
- Вратарскую возьмете? – тут же среагировал Петрович.
- Возьму, - уверенно подтвердил парень.
Таким образом, через месяц состав был полностью укомплектован. Люди сносно катались, вратарь отбивал некоторые шайбы.
Петрович тоже выходил на лед в качестве играющего тренера. При помощи свистка он руководил тренировочным процессом.
- А ну ка акробаты, подъехали все сюда! – говорил он в шутку, но и не без серьезности. – Да, да другого слова подобрать я для вас пока не могу, потому что вы до сих пор кататься даже не научились, как же мы скоро выступать будем? Я уже с Бронетанковой академией договорился. И с другими командами. А вы что? Вы же меня подведете на первой же встрече. Я ведь все для вас делаю, ничего, так сказать, не жалею. Я вам и лед, и раздевалки и время самое лучшее, все достал для вас. Только тренируйтесь. А вы, товарищи, называются, даже кататься не научились. Вот только Коля у нас катается. Молодец Коля, ты прибавляешь от тренировки к тренировке! – кричал министр, проезжавшему мимо форварду. - Нет, от атаки к атаке ты прибавляешь у меня! Нет, даже…но это не важно берите пример с Коли.
Петр Иванович молча улыбался, потупив взор. Другие тоже к подобной речи относились с пониманием. Пусть покуражится, пофантазирует. В сущности, он прав, какие мы пока еще хоккеисты, нам бы все внуков нянчить, да с женами по дачам сидеть, никакого боевого стремления. А он с нами мучается, подстегивает нас таким образом.
- Так что, сдать в следующий раз по три рубля денег на подарок администратору, - сказал строгий Петрович в заключении.
Ну что ж, сдать, так сдать, какие вопросы.
Ящер не всегда подъезжал в такие минуты в центр круга, где происходили наставления. Обычно он в это время тренировал вратаря Мишу, того парня, который решился на подвиг. Он посылал шайбы низом и верхом, по углам Мишиных ворот. И Миша частенько, после тренировки, с трудом доползал до раздевалки. Он уже сбросил килограммов пять, но не отступался. Жена замучилась зашивать ему вратарскую форму, а он не сдавался, подвиг, так подвиг, молодец.
Самого же Ящера мало что могло изменить. Достойных партнеров у него все еще не было, поэтому в пас он играл редко, в зону атаки входил самостоятельно и по своей отработанной манере измывался над соперником. Сначала он гонял его из угла в угол, а потом запускал по кругу по часовой стрелке. И никто не мог отобрать у него шайбу. Самое поразительное, что при этом страдали и свои игроки. Леха, тот длинноволосый парень, которого определили в одну тройку с Ящером, так и говорил, что ко второму кругу Ящера он всегда успеет, а пока отдохнет, и не спеша, ехал следом за атакой.
 Петрович в игре принимал участие редко. Может быть из-за того, что как-то раз со скамейки запасных до него долетели слова:
- Министр ты хренов, ноги включай, ноги!
Это кричал Колька во все свое жилистое горло. И у всех сидящих на скамейке словно заложило уши. Нет не оттого, что Колька громко кричал, а скорее оттого, что такого слышать никто не мог. Потому что Петрович до сих пор являлся фигурой неприкасаемой, и не просто, потому что министр, честный отец семейства, солидный член общества, а просто, потому что хороший человек, который сделал доброе дело людям, предоставив им возможность вспомнить юность, а кого-то и наполнить давно забытой мечтой. И хоть он нередко бывал в высказываниях резок, все понимали, что в них больше театра и поэтому ни так уж всем было важно, что он не мог, как следует, в решающий момент «включить» ноги. Вообще к Петровичу даже силовые приемы никто не применял, а в хоккее не исключены силовые приемы. И вот в адрес Петровича полетел недвусмысленный посыл. Как хорошо, что он летел из-за борта, а не с двух метров, может он, и не долетел до Петровича?
Но Петрович, наверное, расслышал. Когда все приняли душ и покинули раздевалку, и в раздевалке оставался только Ящер, неторопливо складывающий свою хоккейную форму, Петрович мягко сказал:
- Коля, ты понимаешь, у меня же лицо. Ответственное лицо.
Он не знал, как продолжить дальше, потому что вопрос был действительно щекотлив и серьезен.
- Лицо у тебя, Петрович или не лицо, не знаю. Но шайбу-то нужно вовремя отдавать, - прозвучало шутливо из-под насупленных бровей.
Близился день игры с бронетанковой академией.
Для Петровича это был не просто матч, это было дело чести. Он начал подготовку за неделю. В своем кабинете он прикидывал расстановку игроков и даже придумал хитроумный зажим соперника в зоне, и назвал его «Тройным замком Петровича». В этом тактическом приеме должны были участвовать пожилой защитник Петр Иваныч, молодой наглый Леха и несколько других хоккеистов. Министр тут же дал распоряжение сообщить обоим, что хочет их видеть сегодня вечером у себя в кабинете.
Хоккеисты прибыли четко в девятнадцать ноль-ноль, и беспокойно сжимали в руках спортивные шапочки.
Они вошли непременно, как только их пригласила Соня. Далее, усаженные в мягкие кресла, полные внимания они взирали, как Петрович уверенной рукой на коричневой настенной доске передвигал разноцветные фишки. Случалось, они дружно кивали, и сердце Петровича наполнялось неподдельной радостью от ощутимого взаимопонимания игроков и тренера; в такие мгновения Петрович особенно чувствовал, как в нем развивается тренер.  Ровно в двадцать один ноль-ноль гости вышли полные серьезной ответственности.
Потом Петрович вызвал вратаря, и тоже объяснил порядок игры. Надо сказать, что Мишина жена изрядно перепугалась, потому что Петрович был сверх официален и ей подумалось, что звонят из военкомата, чтобы забрать мужа в армию.
На другой день Петрович решил не вызывать никого, потому что хотел сам все еще раз обдумать и взвесить. Он весь вечер прохаживался вокруг стола и задумчиво передвигал фишки.
В последний вечер, накануне матча, он собрал всю команду, чтобы провести «Генеральную прикидку». Пришли все, кроме Коли, который болел.
Коля появился только в день игры, да и то опоздал, команда уже вышла на лед.
Он вошел в пустую раздевалку и увидел незнакомого ему немолодого уже человека. Тот раскладывал свою старую, как потом выяснилось, подаренную ему каким-то большим мастером форму, и сетовал на жизнь. Его звали Михеич. Он был невысокого роста, но очень плотный, даже грузный. Короткие седые волосы стояли торчком, а глаз совсем не было видно под насупленными густыми бровями. Кряхтя, толстыми нерасторопными пальцами он вдевал шнурок и ворчал, что все дорого, что ни за чем не угнаться, что так и не сбылась его мечта об автомобиле. И вдобавок ко всему, совсем расстроилось здоровье, и врачи, эти добрые злодеи, посоветовали заняться ему каким-нибудь спортом. И вот теперь он сидит и примиряет хоккейные доспехи и боится, что строптивый Петрович, которого он знает с детства, не допустит его до игры за опоздание.
- Не боись, допустит, - важно сказал Ящер, - я поговорю.
Колька легко собрался и пока мужик завязывал коньки и сетовал на жизнь, порывисто покинул раздевалку.
Матч был в разгаре. «Замок Петровича» работал безотказно. Соперника грамотно зажимали в своей зоне, отбирали шайбу и действовали на контратаках. Команда Петровича вела в счете.
Колька сразу же вышел на лед. Как всегда, подхватив шайбу, он пошел обыгрывать и своих, и чужих. По случаю болезни, Ящер не был знаком с тактическим построением Петровича, поэтому действовал в своей старой выработанной манере. Он мгновенно прошел по краю и забил шайбу. Петрович возликовал.
— Вот как надо играть, тунеядцы! – приободрил он подопечных. – Человек всю неделю болел, а дело знает.
Игроки Бронетанковой академии, которые никак не могли справиться с организованными порядками команды Стрела, (такое название выбрал Петрович), теперь пропустили еще и прорыв стремительного одинокого мастера.  Это их огорчило, но и подхлестнуло одновременно. Они долго о чем-то советовались у борта и, как ни призывал их судейский свисток к точке вбрасывания, они не торопились возобновить игру.
Наконец шайбу вбросили.  И теперь, когда Колька вошел в зону соперника, вся пятерка бронетанковой академии словно повисла на его длинных ловких руках, оттеснила к борту и там отобрала этот маленький юркий снаряд. «Без рук!» - воззвал Колька. Но судейский свисток молчал. Видимо игроки бронетанковой академии действовали правильно. Так дважды, неожиданно потеряв шайбу, команда Петровича пропустила два гола.
Взбешенный министр из-за бортика сурово следил за происходящим. И в этот самый момент появился тот мужик, которому врачи прописали занятие каким-нибудь спортом. Он вышел из раздевалки и неуверенно переставлял обутые в коньки ноги по деревянному настилу в направлении Петровича. Он, то и дело поправлял красный, с оторванным ухом, подаренный ему каким-то мастером шлем и улыбался. Улыбался он, безусловно, оттого что ему удалось, наконец, завязать эту неудобную обувь, а может еще и оттого, что увидел своего старого приятеля, ведь с Петровичем они давненько уже не виделись. И он радостно шел к нему навстречу. Колька, который обещал поговорить на счет его опоздания, сразу же забыл о своем обещании, поэтому, когда мужик грузно опустился на скамейку рядом с главным тренером Стрелы и тяжело вздохнул от приложенного усердия, тот не по-доброму посмотрел на него и тут же отправил играть за другую команду. 
Михеичу пришлось подниматься, толстыми пальцами в неудобных хоккейных перчатках выцарапывать только что положенную клюшку и передвигаться дальше по деревянному настилу. Очень мешали выставленные ноги игроков команды Стрела. Игроки не проявляли должного участия к Михеичу. В основном они чертыхались и желали ему, чтобы он, как можно быстрее, прошел куда-нибудь и не мешал смотреть за развитием событий.
А страсти на площадке кипели. Кольку исправно оттесняли от ворот в угол площадки. Один раз его даже уронили. Колька жестоко ругал арбитра, называя его то полосатым матрасом, то школьником, не знающим правил. И все-таки он выходил на лед и искал пути к победе. В одном из своих прорывов он так закрутил эту надоевшую ему «бронетанковую братию», что она всей своей сплоченной массой врезалась в борт и рассыпалась прямо за воротами. Затем Ящер выехал из-за этих самых ворот и обманул голкипера.
У Петровича отлегло.
- Молодец, Коля!
Профессионал, да и только, - гордо рассуждал Петрович, глядя на своего форварда. Он не таил даже тени обиды за недавно высказанные в его адрес Колей дерзкие слова. Главное, что человек дело знает. Каждый должен знать свое дело, быть профессионалом. Ведь, правда, какой из Петровича хоккеист, он хороший организатор, хороший начальник, неплохой, подающий надежды тренер, вот и будет из-за бортика вести вперед созданную им молодую команду. А пока лед крошится, борта трещат, шлемы хоккейные сверкают, значит, дело идет.
  Ящер победно вскинул руки и принимал поздравления. Пот так и струился по его худым жилистым щекам.
И тут на лед вышел Михеич. В отличии от Стрелы, команда Бронетанковой академии приняла его с радостью, так как несла потери. В схватке с Ящером четверо игроков получили травмы и были отправлены в раздевалку. Михеич вышел на лед и, неверно отталкиваясь, направился на место левого защитника. Добравшись до этого места, он, как можно шире, расставил толстые ноги и оперся на выставленную вперед клюшку. Было отчего-то ясно, что шайбу ему давать можно только в самых крайних случаях. Наверное, Михеич сам это понимал и поэтому добродушно улыбался. Ему же не играть, собственно, а только слегка оздоровиться.
Нелегко далась Ящеру забитая шайба. Теперь, стоя на вбрасывании, он прикидывал сколько у него осталось сил. С опаской он поставил клюшку на лед, и шайба была вброшена. Он тут же ее выиграл – все-таки мастерство вещь хорошая, и ловко пошел по левому краю. И все-таки на ходу он уже чувствовал, что соперник поджидает его в своей зоне и сейчас начнет охоту. Ящер даже услыхал, как кто-то из соперников постукивает клюшкой о лед и гонит его в угол как натуральный загонщик. Ящер финтил, но никто не поддавался на его финты, ему только преграждали прямой путь к воротам. Может быть, ему нужно было бы мощно бросить от синей линии и глядишь, кто-то из партнеров смог бы добить отбитую вратарем шайбу. Но Ящер решил не сдаваться и идти до конца. Все-таки он был излишне самоуверен. «Замучаю!», - решил он. – «Пусть они за мной побегают и посмотрим у кого дыхалка крепче». Ящер успешно прошел пару кругов по зоне соперника, не отдав шайбу и не позволив поймать себя у борта. Нельзя было сказать, что он потерял ворота из виду. Можно даже сказать, что он все время следил, где находится вратарь и каковы его действия (признак настоящего мастера). На четвертом круге сил у Кольки осталось мало, и он уже всерьез подумывал о сильном завершающем броске. И вдруг он неожиданно наткнулся на что-то твердое и упал.  Какое-то время перед глазами Ящера плыли цветные круги.
Прошло время и, полное бессилия и удивления, изможденное лицо Ящера воззрилась на того мужика, что сидел перед ним в раздевалке и неуклюже шнуровал коньки. Сейчас этот мужик по имени Михеич стоял подле него на широко расставленных ногах и опирался на клюшку, как опираются инвалиды.
Михеич простодушно попытался изобразить что-то вроде улыбки извинения и слегка наклонился над Ящером. Не оторванное оттопыренное ухо его шлема чем-то напомнило ухо шапки-ушанки и в целом Михеич мог напомнить доброжелательного рыболова, склонившегося над прорубью.
- Сорри! – вдруг сказал он.
Ящер даже онемел от такой наглости. Голова его так и откинулась на этот халявный полуторачасовой министерский лед. Он и впрямь стал похож на щуку, вытащенную из реки. «Я тебе сейчас такое Сорри устрою, - наверное хотелось бы сказать нашему герою». Но он лежал на боку и глядел, как этот человек, умеющий с трудом завязывать коньки, вышел на лед и при первом же столкновении свалил его – самого Ящера, – кумира целого микрорайона, с ног.
И вот когда Колька, наконец, приготовился что-то сказать, вернее что-то возразить на это наглое Сорри - тут, как часто бывает, прозвучал свисток об окончании периода.
Ящера принесли в раздевалку и, словно некий диковинный улов, положили на лавку. Лежал он на левом боку и вяло пытался жестикулировать. Видимо он требовал, чтобы Петрович немедленно сходил в раздевалку соперника и выгнал этого непонятно откуда взявшегося инвалида.
- Он даже кататься не умеет! – видимо, хотел сказать Колька. - Таких нельзя выпускать на лед!
- Коля, ну как я его выгоню? – добродушно смеялся Петрович. – Я же сам его отослал играть за команду нашего соперника. И теперь не имею права отменить свое распоряжение.
Во втором периоде Михеича вывозила на лед вся пятерка, словно он был мебель на колесиках. Его выставили по центру своей зоны, ровно перед своими воротами. Ему посоветовали, как можно шире расставить ноги, и поплотней опереться на клюшку. Потом, когда он выполнил все советы бронетанковой братии, он стал похожим на натуральный противотанковый еж.
И вот теперь, когда отдохнувший Ящер ловко выиграл на вбрасывании шайбу, противник дружно застучал об лед клюшками и, истошно гикая, погнал его прямо на Михеича.
Какой ужас!
Каждый раз, когда Колька врезался в него и падал, Михеич что-то хотел сказать доброе, но не успевал, потому что Колька быстро поднимался и со свирепой гримасой желал продолжения встречи.
Тогда Михеич хотел его как-то приободрить на расстоянии. Он от души улыбался, словно извинялся за принесенные неудобства, но Колька даже не смотрел в его сторону, он видеть не мог этого наглого человека в коньках или в каких-то особых ботинках на болтах, привернутых к ледяной поверхности.
В третий раз, когда Ящер врезался в дядьку, он проревел:
- И какой доктор тебя сюда только прислал!
Команда Стрела теперь безнадежно проигрывала, но Петровичу было весело. Он и сам понимал, что это не доброе веселье, ведь его лучший форвард, самого, что ни наесть ураганного, даже ураганнейшего типа, ничего не может поделать против организованной обороны бронетанковой академии с выставленным противотанковым ежом по середине. И каждый раз, когда она, словно бреднем, грамотно заводила Ящера с двух сторон на Михеича, Петрович не мог сдержать слез и хохота.
Толстые крепкие ноги Михеича ни разу не согнулись, даже ни дрогнули ни разу. Было ясно, что с ногами у него все в порядке. Видимо проблема, из-за которой его назначили заниматься спортом была в другом.
После каждого столкновения Михеич широко улыбался, ему очень хотелось высказать свое дружеское Сорри.
За что после очередного падения Ящер окрестил его американским ковбоем.
Партнеры Ящера вполне могли бы ему помочь, вот только не знали как; он ведь по прежней своей привычке проносился мимо них словно ракета, и уходил в обводку. «Куда ты!» – крикнуть бы им. Да разве он услышит. Единственно чем они как-то могли помочь Кольке – это унести его с места падений.
Стрела уже не помышляла о победе над Бронетанковой академией. Даже наглый Леха, превратившийся из просто наглого в нагло жующего жвачку профессионала, с легким сердцем перешел из хоккеистов в санитары. Каждый раз, по-деловому, не закрывая рта, и без лишних разговоров, он надежно прихватывал Ящера за ноги и вместе с Петром Иванычем уносил форварда со льда.
В такие, самые роковые для Ящера мгновения, когда товарищи бережно, словно реликвию, несли его надо льдом, строгое лицо его было не проницаемо. Видимо, он копил силы и мыслил о том, как обыграть вероломного, играющего не по правилам соперника. А может, он просто отдыхал от матча? Да и что тут скажешь, в самом деле? «Без рук», сказать нельзя – уронят; «В зону не ходи» – в какую зону? Он походил на длинного дисциплинированного крокодила, которого подобрали на отмели и переправляли в сытные глубокие воды.
Но каждый раз, после того как Кольку клали на деревянную скамейку, он садился, поправлял шлем и неустрашимо выходил на лед. Словно в нем механизм какой находился.
Игроки ему сочувствовали и не могли сдержать смеха. Особенно когда тот, с оторванным ухом и широко расставленными ногами начинал добродушно улыбаться.
Сил у Ящера почти не осталось, все-таки он тоже был ни железный. И тогда, когда все игроки обеих команд, включая вратарей, встали вдоль борта и стали весело перешептываться, и на пустой площадке перед Ящером оставался только мужик в шлеме с оторванным ухом, в целом напоминающий противотанкового ежа, он неторопливо начал разгон. Ничто не предвещало ехать напрямик, то есть прямо на Михеича. Ни на какие уже виражи и финты с поворотами он решиться не мог. И он просто ехал по инерции, повинуясь внутреннему механизму, разгоняясь, как это ни странно, все медленнее и медленнее. Видимо, Ящер понял, что ехать по прямой, это, на сегодня, его судьба. И вот, наконец, его буйная голова в красном шлеме мягко ткнулась Михеичу в живот. Михеич больше сдерживаться не мог. Ни сказать, что он покачнулся и упал на спину, как падают колонны, башни или памятники. Он размяк, ноги его подогнулись, и он покатился со смеху, в полном смысле этого слова.
Он катался по этому чистому халявному полуторачасовому льду долго, даже когда нагло жующий Леха подошел за Ящером, сквозь непрекращающийся смех, и сказал ему, что сам отнесет соперника в раздевалку.
Но, добродушно рассказывая, что носил веса и посерьезнее, Михеич грохотал коньками по деревянному настилу и нес поверженного Ящера. Он чувствовал себя несколько смущенно, ведь никто не знал, что, он, Михеич, когда-то работал в депо и на спор сталкивал вагон. Всегда, когда в депо имелась какая-то закупорка звали Михеича и он выручал. То колесную пару приподнимет, то рельс поправит. Звали его Домкратом, потому что силой обладал неимоверной. Поэтому Михеич был смущен, перенося Ящера, ведь никто даже не сказал этому парню, что он связался с профессионалом.
У Петровича было великолепное настроение, хоть и команда его проиграла. И великолепное оно было оттого, что он тоже чувствовал себя профессионалом, ведь это ему, как талантливому организатору, обладающему тонким чутьем, удалось провести такое неслыханное шоу. Ведь это он своевременно и дальновидно отослал Михеича в лоно Бронетанковой академии.
Нет, соединять этих ребят нельзя, - лукаво улыбаясь, думал Петрович, - их надо в составе обоих команд возить и показывать по этому безрадостному миру полному книжных шкафов и стульев.


Дихлофосов.

Появился он неожиданно, как и всегда. Он влетел в раздевалку в расстегнутом пуховике, в спортивной цветастой шапке, которая лишь прикрывала макушку и сбросил свой огромный баул на середину помещения. На баул он спокойно водрузил клюшку, словно печать, заверяющую о факте своего появления.
Вконец изведенный ожиданием, тренер команды “Стрела” Михаил Петрович Дедалов уже давно нервничал. На нем были хоккейные рейтузы, скрывающие твердую пластмассу щитков, широкие красные хоккейные трусы на поролоне с защитными вставками, панцирь для защиты груди с пристегнутыми к нему наплечниками. Секундой раньше Михаил Петрович вяло разминал кожу конька, чтобы как можно безболезненнее запихнуть в него ступню. Он отчего-то медлил, то расшнуровывая ботинок, то проверяя наличие стельки, и постоянно следил за входящими в раздевалку питомцами. Среди которых, к его большому сожалению, не было того единственного, с которым связывались его тренерские надежды. 
И, наконец, чудо свершилось – Дихлфосов явился.
Леонид Дихлофосов всегда приходил за две минуты до начала игры, когда Петрович поедал валидол и не знал в какой форме ему сегодня предстать перед публикой, то ли он будет в качестве тренера в спортивном костюме мерно прохаживаться за богатырскими шеями своих игроков, то ли он возьмет клюшку и, облачив себя в доспехи, займет место защитника, а то и того хуже возьмет клюшку побольше и займет место в воротах.
Ох, как не хотелось Петровичу надевать конек. Потому что появление его в форме форварда или защитника команду все равно не спасло бы, оно только навалило бы проблем на его мудрую голову. Этот окаянный Ящер будет только ездить и шипеть, что у него нет партнеров, некому шайбу отдать, что его никто нигде не понимает. Да ладно Ящер, вратарь Миша и тот бы понукал, чтобы закрыл то того, то этого. А ОН ЖЕ Петрович – он же ТРЕНЕР, а не овощ какой моченый. Он в прошлый раз так и сказал Мише, не двусмысленно: «Знаешь, Миша, кричать должен кто-то один».
Поэтому внезапное появление Дихлофосова в Петровиче всегда вызывало смешанное чувство из восторга и ненависти.
- Явился! - строго сказал Петрович.
Дихлофосов словно предчувствовал справедливые укоры и поэтому сразу же, как истинный левый крайний, предпринимал атаку с фланга.
В прошлый раз он сходу рассказал про свою бедную старенькую бабушку, которая пошла в магазин и закрыла его на два оборота. И он битый час с собранным баулом и клюшкой находился под дверью, пока та выбирала, покупала и несла домой пакетик кефира. Ужас! Но не надо забывать, что при этом он честно искал пути выхода из квартиры. Он добросовестно ходил по комнатам поверял рамы и заглядывал в окна. Потом, когда окна кончились, он вышел на балкон и еще раз до физической дрожи ощутил высоту двенадцатого этажа. После этого он подошел к двери и опустился на свой вот этот вот гигантский баул левого крайнего ураганного типа. Нет, конечно, он мог еще зайти в ванную и заглянуть в кран, но не стал этого делать. Сидя на бауле, ему пришлось, как это не было обидно, констатировать тот факт, что ничего не изменилось в этом безрадостном мире, полном книжных шкафов и стульев, – двенадцатый этаж и ничего ты с этим не поделаешь. Лишь только после этого он сложил руки и успокоился.
Петрович, выпучив правый глаз, с напускным безразличием взирал на своего молодого хоккеиста. Он хотел казаться как можно спокойнее, он пожевал губами и хотел подумать о чем-то хорошем. И все-таки он пристально соизмерял своим правым глазом Дихлофосова: и откуда этот плут только узнал о безрадостном мире полном шкафов и стульев? Прохинде-ей….
- Ладно, переодевайся пока, - сказал тогда Петрович.
И Дихлофосов переодевался. При этом он упоительно рассказывал про то, на каких дискотеках был, какие тусовки видел, в каких принимал участие, кто напился, кто подрался. Бред.
Петрович уже не мог всего этого слышать. Он брал из пиджака Валидол и шел в судейскую отдавать список команды.
Бедный Петрович, он и не мог себе представить, насколько каверзна тренерская стезя. Что ему теперь придется заниматься не только тактикой и установкой на игру, но и бытовыми делами. Как, например, чуть ни еженедельно отпрашивать Мишу у жены, сперва легко пославшей его на подвиг, а теперь, по ее словам, в одиночку, воспитывающую единственного сына. Потом Петровичу так же приходилось утрясать дела с женой, дочерью и внуками Петра Ивановича, который постоянно отсутствовал, и они уже забыли, что у них есть дед и они теперь должны смотреть на американских чужих дедов по телевизору, и если он не вернется в семью, то они окончательно американизируются. И Петрович, стоя в дверях квартиры Петра Ивановича, потому что внутрь его давно не пускали, переминался с ноги на ногу, и как распоследний скаут мял в руках тренерскую бейсболку, с какой-то американской надписью, и упрашивал, как водится в России немножечко потерпеть.
Только с Лехой было просто. Петрович брал в министерстве старый грузовик и приезжал в кафе «Ледяная горка». Там, изображая вальяжного ковбоя, за стойкой бара отбывал свободное время Алексей. Петрович с ним не очень-то церемонился. Он давал официанту на чай, и они волокли Леху в кузов. Тот не обижался, ему было отчего-то все едино в этом удивительном мире. Петрович ему даже иногда завидовал, – ведь он был точно уверен, что мир сер и безрадостен и состоит только из скучных книжных шкафов и ровно расставленных стульев. Леха же напротив. Даже в грузовике, как истинный хоккейный профессионал он лежал и жевал жвачку, и не о чем таком не думал. Над ним пролетало голубое небо и высокие кучевые облака озаряли его душу. А то, что ноги его сами, иногда, приводили в кафе, он объяснял просто: «Ну, что я могу сказать, Петрович? Не справился».
Труднее было с Ящером. Его нервная, не всегда предсказуемая натура, находила все новые и новые пути реализации. То он занимался музицированием на банджо, то катался на горных лыжах, а то переживал страшную депрессию. И когда Петрович входил в его одинокую холостяцкую квартиру, мужественно обороняя голову от неведомо откуда падающих предметов, его встречал недоверчивый взгляд из сумерек.
- Чего надо? – грозно вопрошал Ящер.
Вот это Ящерово «чего надо?» обезоруживало Петровича полностью. Перед ним представал человек совершенно разуверившийся. Человек, если не докоснувшийся до самого дна жизни, то уже видевший это дно.
- Поговорить, - мягко отвечал Петрович и присаживался на замусоленный диван.
- Они долго молчали. Проходило десять минут, полчаса, час, наконец, Петрович говорил «надо», вздыхал и уходил.
Все-таки Петрович чего-то стоил как руководитель. Это маленькое «надо» заставляло Ящера чесать свою слежавшуюся шевелюру и давно небритую щеку, вставать, застилать постель, идти в ванную, а потом искать остатки хоккейной формы, которую он частично пропил, а частично обменял на банджо. Все-таки на другой день он как сомнамбула появлялся в расположении команды и законно получал место в составе.
Петрович дорожил людьми. И команда ему платила результатом. Уже неоднократно была обыграна «Бронетанковая академия», а также и другие не менее сильные команды. Сейчас его команда участвовала в турнире на приз «Шлема» и Петрович был почти доволен. Почему почти? Да потому что попадались очень сильные соперники. Так на прошлой неделе «Арабика» разгромила «Стрелу» тридцать один – два. И это при том, что ему удалось собрать почти весь коллектив, играл даже Ящер. Он-то и забил две шайбы «Арабике». Это случилось еще и притом, что к игре готовились целую неделю, вечерами заседая в министерском кабинете, изобретая «замки» и передвигая фишки.
- Ногами надо передвигать, а не фишками, - ворчал из темного угла надутый Ящер.
- Тихо, тихо, - мягко реагировал Петрович. И Ящер демонстративно заслонялся «Спорт экспрессом».
Сейчас, проходя с Валидолом в судейскую, Петрович как-то явно вспомнил тот эпизод с фишками, и на душе стало совсем горестно. Вот она стезя тренерская. И вдруг, Петровича осенило. Он чуть не подпрыгнул от радости. Ну, конечно! Он же совсем забыл!
Он пошел в судейскую быстрее. Нет, он даже побежал в нее, ведь необходимо было размяться перед игрой. Он принес главному судье список, аккуратно, с затаенным довольством, положил его перед ним на стол и, важно достав авторучку, вписал в него фамилию Дихлофосова.
Судья долго смотрел на эту смешную фамилию, но Петрович не стал ничего объяснять, он тотчас откланялся и вышел из судейской. Все с тем же тайным довольством он вышел на улицу, всего лишь для того, чтобы увидеть черный вечер и золотом высветленный каток и слепить хороший комок из сухого совсем не липучего снега. Но все-таки слепить его и послать все равно куда.
Игры на призы «Шлема» проводились на открытом воздухе, на одной из площадок завода «Силомер». Погодные условия порой сильно влияли на результат. Так однажды повалил снег, и уже через пять минут шайба буксовала и терялась в образовавшемся снежном покрове. Ее приходилось иногда даже по-футбольному поддавать ногами и, в конце концов, кто ловчее к этому приспосабливался, тот и выигрывал. Но в тот злополучный день, когда команда Петровича крупно проиграла, погода была самая замечательная: пять градусов мороза, без ветра и осадков. И Петровичу уже не на что было списать тот проигрыш, как вдруг десятью минутами ранее, он вспомнил, что в тот день с ними не было Дихлофосова. Поэтому-то он сейчас и радовался. Или его опять бабка заперла или он попал еще в какую-то историю, это уже не важно. Важен был факт, что его тогда не было. Петрович снова слепил снежок и бодро запустил его в темноту. Он вспоминал, как сначала не хотел брать это молодое дарование в свой, пусть не сильно опытный, но уже сложившийся коллектив. Как он прогонял этого студента физико-математического факультета. «Иди ты, парень обратно, - говорил Петрович. – Не мешай тренироваться, - гордо пояснил он». Но Дихлофосов не отступил. С ним был баул с собственной хоккейной амуницией, и он пошел, да переоделся в коридоре. Старенькая уборщица как раз проносила полные ведра.
- Что, выгнали? – саркастически поинтересовалась она.
- Не принимают, - важно ответил Дихлофосов, натягивая майку.
Как только Дихлофосов перемахнул через борт и сделал два шага, Ящер сразу приметил в нем своего. Такое бывает, одно движение может подсказать вам, что это ваш человек. Не бывалый случай, но Ящер сразу отдал шайбу Дихлофосову и тот ей умело распорядился. Он быстро набрал скорость и, неуловимыми движениями убрав защитников, вышел к воротам, а когда вратарь поверил в его бросок, он отпасовал Ящеру.
- Где тебя носило? – строго спросил Ящер, когда Дихлофосов рассказав очередной случай, аккуратно вешал курточку на крючок.
- Сегодня? – с опаской обернулся студент.
- В среду, когда нам тридцать две банки привезли.
- А…рабики? – заикаясь, спросил Дихлофосов.
- Вот именно, - грозно подтвердил Ящер.
И тут Дихлофосов оставил курточку и без доли сомнения обстоятельно поведал о том, как его бабушку закрыли его родители и ушли на работу. И он с баулом и клюшкой все это время сидел под дверью.
- Да зачем же ты теперь-то сидел под дверью, дурень? – не выдержал Ящер.
- Да потому что она старенькая! – громко ответил Дихлофосов. – Ей скучно одной запертой в большой квартире на двенадцатом этаже находиться.
- И ты ей все это время свои дурацкие анекдоты травил! – уже орал почти одетый Ящер, стоя посреди раздевалки.
- А тебя бы на ее место! – не сдался Дихлофосов. – У них у стареньких всякое может случиться.
Ящер онемел. Он натянул майку, панцирь, налокотники, фуфайку с номером, взял шлем, клюшку, перчатки и тяжелым шагом пошел из раздевалки.
Команда «Сталкер» давно уже вышла на лед и проводила разминку. Ящер подошел к борту, перед ним открылась волнующая ни с чем не сравнимая картина. Будто сказочный остров, полный золотого электрического сияния каток, словно живой, вздымал пары от едва успевшего застыть зеркально чистого льда. Кудрявые пары так и вздымались, будто не ведали, что пропадут в непроглядной декабрьской темени. Осадков не было. Молодой лед сиял, красные штанги ворот заманчиво блистали, деревянная будка на противоположной стороне, предназначенная для размещения запасных игроков, словно домик какой-нибудь театральной декорации ждал актеров. Всё окружающее находилось в молчании и предвкушении. Сказка.
Ящер перевел взгляд налево. Там уже во всю силу мололи лед и долбили шайбами щербатые деревянные борта здоровенные хоккеисты «Сталкера».
- Звери, - прошипел Ящер и осторожно ступил на эту, пока еще нетронутую, правую сказочную половину льда.
Игра началась ни шатко, ни валко. Но Петрович был озадачен.  Он крепко собрал щеки в пригоршню и напряженно наблюдал.
Рослые нападающие противника, не прилагая особых усилий, даже как-то издевательски-лениво, еще из средней зоны расстреливали Мишу и тот едва успевал отражать мощно пущенные снаряды. Чудо сохраняло нули на табло.
Сидя на скамейке запасных, Ящер щетинился и плевался. Его снова, как в прошлой игре с «Арабикой» дважды размазали по борту, будто специально, будто знали, что он самый опасный в команде «Стрела» и сразу дали ему острастку. Поэтому Ящер сидел и копил наличную злобу.
Ребята из команды «Сталкер», как видно, дело свое знали. Мощные защитники умело встречали нападающих «Стрелы», а ее форварды без раздумий атаковали ворота.
Наконец переоделся Дихлофосов. Он шел в обход освещенной электрическим светом площадки, потому что уже началась игра, и пройти напрямик, по льду, он не мог. Он шел и наслаждался морозом. Он насвистывал что-то веселое. Он представил себя альпинистом, который ступил на холмы вываленного за борта после чистки, плотного слежавшегося снега. Он пробирался к скамейке, где ждала его команда. «Альпинистом быть хорошо, - соображал на ходу Дихлофосов, - все красоты мира перед тобой, правда, в уменьшенном виде. Но с известной долей воображения это не препятствие». Он видел, как Петрович энергично машет ему рукой, чтобы он не шел пешком, а бежал. «Видимо, команда уже трещит по швам, - смекнул Дихлофосов. - Да как же я побегу, если тут такие сталактиты навырастали, - спокойно сообразил он».
Ящер метнул в его сторону недобрый взгляд. Ох, как жаль, что он не его отец или старший брат, а то вкатил бы по первое число. Шалопай ведь подрастает.
Наконец Дихлофосов пришел и Петрович тут же хотел отправить его обратно, за бессердечие и неуважение к товарищам. И Ящер готов был поддержать его. Но Петрович еще сильнее сдавил щеки и кивком отправил его на лед в помощь перемахнувшему через борт Ящеру, Лехе, Петру Ивановичу и Денису с овощной базы. Петрович понимал, что если сейчас игру не взять в свои руки, то его Стрелу, Стрелку, Стрелочку, называй, как хочешь, сомнут и случится как в прошлый раз.
Шайба была вброшена, и накопивший злобу Ящер тут же овладел ей. Как и обычно пасовать он никому не стал. В одно мгновение он зло огляделся и с гримасой полной сумасшедшей иронии пошел по левому краю. Он удачно объехал центрального нападающего и тут же был жестоко атакован правым защитником «Сталкера». Грохот борта был неописуем. Здоровенный, стокилограммовый защитник, видимо, хорошо примерился к маневру Ящера и как только тот прошел центрфорварда влепил его в борт. Ящер взвыл, но игру не остановили, все было в пределах правил. Ящер потерял шлем и клюшку. Что-то часто его стали бить; в последнее время его не спасали, ни опыт, ни скорость, ни интуиция.
Увидев распластанного беспомощного Ящера, Петрович еще крепче захватил свои щеки, а вскоре, поднял другую руку и бессильно укрыл ей глаза. Все, до краха оставались мгновения.
И тут, откуда ни возьмись, вынырнул Дихлофосов. Он ловко подобрал черный бесхозный снаряд, финтом убрал грубого защитника, вышел к воротам и бросил. Но вратарь бросок парировал. Однако Дихлофосов первым оказался у отбитой вратарем шайбы. Он ушел с ней за ворота, сделал там резкий разворот и уже хотел завести ее в открытый вратарем угол. Но подоспевший защитник преградил ему дорогу. С другой стороны к Дихлофосову тоже мчался защитник, и ему оставалось только одно – сыграть в пас. Тем временем Ящер подобрал свою клюшку и Дихлофосов тут же отпасовал ему. Ящер не стал держать шайбу. Недолго думая, он выдал пас на свободный пятак, где не было ни своих, ни чужих. Практически он дал в никуда. Что с Ящером случилось? Он или просто не хотел в очередной раз быть размазанным по борту или по другой причине, но шайбу он отдал сразу, не задумываясь.
Надо сказать, что острый пас на свободное место – это, как правило, неминуемый гол. Но если к нему успеет свой. В этом неоспоримое преимущество такого паса. И Ящер о таком пасе помнил всегда, потому что это азбука хоккея. Вот только как объяснишь эту азбуку тому же Петру Иванычу, то есть, куда ему надо ехать и в какое время, и вообще, где оно находится место это свободное. Или Лёхе, которого Ящер презрительно называл Хёлой за хиповую прическу и хроническое недержание шайбы. «Тебе шайбу доверили, раздолбай!» - высказывал он иногда наставительно Лехе, сидя с ним на скамеечке после очередной смены. – А ты чего?». А тот жевал, жевал и жевал. «Что ты все жуешь, филин? – недовольно вопрошал Ящер». «Дублеминт, - довольно отвечал Леха».
Нет, о пасе на свободное место в этом сложном мире полном министров с мебелью и фишками различного рода, дедов с внуками, героев во вратарской форме не могло быть и речи. Это было ясно, и Ящер помнил об этом не менее крепко. Ящер и сейчас дал этот пас словно в бездну и уже ни на что не надеялся, как вдруг из-за ворот вынырнул Дихлофосов, тот самый, не повторимый и отъявленный, и загнал в открытый угол посланную Ящером шайбу.
Ящер не мог поверить своим глазам. Нонсенс! Феномен!! Называй как хочешь.
Радостный Дихлофосов ехал, чтобы поздравить Ящера с таким замечательным пасом. Видимо он всю жизнь только и ждал именно такого паса, острого, умного которого не поймет кроме него ни одна живая душа.
«Есть в жизни счастье! - говорило изможденное натруженное физическими нагрузками лицо Николая. – Есть! – И в его корявой улыбке засквозило что-то человеческое».
Могучие два защитника «Сталкера» остались не удел. Они друг перед другом пожимали своими широкими плечами и пытались выяснить кто «прозевал пятак».
Опытный Ящер не стал давать волю эмоциям. Как можно угрюмее он уткнулся в лед и, молча, проехал на центральную точку вбрасывания.
Шайба снова была вброшена, и снова ей овладел Ящер. Он тут же отпасовал Дихлофосову и пошел открываться в центр. Дихлофосов мгновенно набрал скорость, вошел в зону соперника и отпасовал ее на свободное место, куда спешил Ящер. И Ящер приложился к ней от души. Он сходу швырнул ее в дальнюю девятку. И даже бутылка с водой, что лежала сверху на сетке ворот, словно галка каркнула и вспорхнула за борт в непроглядные сумерки декабрьского вечера. Шайба чуть не пробила сетку, на столько она была сильна и уверенна в своем успехе. Никто не ожидал такого разворота событий. Вратарь не успел шелохнуться. Немного позже он посмотрел в сторону, куда улетела его пластиковая бутылочка, из которой он собирался утолять жажду. Которую, он спокойно положил перед началом матча и которой было обещано спокойное время препровождение в своеобразном «гамаке».
Петрович был вне себя от радости. Он соединял руки рупором и что-то кричал. Потом он разъединил их и, энергично наклоняя туловище, застучал ими о край борта, призывая подопечных не расслабляться.
Угловатые соперники были похожи на больших неваляшек. Они, покачиваясь, катались по льду и выдыхали пары воздуха: «Уф, Уф». Судья, то и дело, вскидывая руку, никак не мог призвать их к точке вбрасывания.
Игра у Ящера с Дихлофосовым пошла.
Ленька Дихлофосов обладал великолепной скоростью.
- У этого парня ноги работают как швейная машинка, - шептал  Петр Иванович и следил за Ленькой как завороженный. При всем своем жизненном опыте он никак не мог постичь данного феномена. Ему, вставшему на коньки на шестьдесят четвертом году жизни, не считая юношеских лет, и прокатавшемуся всего полгода было трудно понять, что бывает с восемнадцатилетним человеком, если его поставить на лед в шесть лет. И потом вести в цикле непрерывных тренировок.
А Ленька, когда кто-то из партнеров получал шайбу уже кричал свое привычное «Ну давай, давай!» и бежал в отрыв. Но редко кто кроме Ящера мог ему выдать точный своевременный пас. И он зачастую возвращался из атаки ни с чем, отрабатывал в обороне, выцарапывал у борта шайбу эту потерянную, и бежал обратно в атаку. Казалось, Ленька двужильный.
«Сталкер» устроил настоящую охоту за Ленькой. Быстрый центрфорвард пытался атаковать его уже в средней зоне, но за счет финта Ленька уходил, и все-таки тот преследовал его и вел на защитника, и уже тогда, они вместе пытались оттеснить его в угол. Но Ленька шел на хитрость, послушно уходя в угол и, уводя игроков Сталкера, он неожиданно выдавал шайбу Ящеру назад под синею линию, и тот атаковал ворота. Комбинация была проста, но соперник то и дело на нее попадался. И в самом деле, когда Дихлофосова загоняли в угол, всем казалось, что Ящер далеко, и не успеет к передаче форварда. Но Ящер всегда успевал. Сталкеру трудно было связать обоих форвардов. Они точно на крыльях летали по площадке. У Ящера словно открылось второе дыхание. Он чувствовал радость и прилив сил. Он без раздумий шел на помощь Дихлофосову и тот знал куда отдать. 
Ленькино «Давай, давай!» звучало с таким воодушевлением, что даже Петр Иванович потуже затягивал пояс, чтобы не потерять широкие хоккейные трусы, и как мог, отталкивался вслед уходящей атаке.
- Ребята, ну мне же трудно! – иногда обижался Дихлофосов, сидя на скамейке, переводя дух. – Вы мне помогайте немножко.
Но его лицо совсем не имело груза сосредоточенности или обиды. Его молодые худенькие щеки только энергично вздувались, а глаза неотрывно следили за происходящим на льду.
- Да чем же мы тебе поможем, Леня? – не понимал Петр Иваныч.
Один Ящер ухмылялся: «Есть в жизни счастье, есть!»
«Сталкер» был повержен 4:2. Четвертую шайбу забил Денис с овощной базы. В третьем периоде под напряженным действием коньков лед превратился в кашу. Иногда шайба вязла в его осколках. Как-то в одной из атак Ящер с Дихлофосовым закрутили круговерть в зоне соперника, и шайба потерялась как большая гайка в куче столярных опилок, или баклажан в луковой шелухе, в общем, где-то у борта. И внимательный Денис просто подъехал к борту выгреб ее крюком и запустил в пустые ворота, мимо потерявшего ориентир вратаря.
Сопернику было обидно пропускать такую шайбу, да еще на последних минутах и «Сталкер» пытался протестовать. Но судья был не приклонен. Четким жестом руки в толстой меховой варежке он отметал всякие сомнения в правильности взятия ворот. На морозе он охрип, поэтому свистел в свисток и потрясал варежкой, словно давал понять, что сам терпит от погодных условий и что давно хочет домой, пить горячий чай с липовым медом. Команда «Сталкер» всем косяком ездила за ним по полю и уговаривала, не сильно размахивая клюшками. А судья, словно полосатый сом, медленно катился, боясь остановиться и попасть в окружение группы. В синей хоккейной форме и в красных блестящих шлемах преследующая его братия все больше напоминала большую рыболовную сеть с красными поплавками. Но судья был не приклонен. В конце концов, когда его окружили у бортика, он поглядел куда-то вдаль, поверх голов, поверх прожекторов, поверх времени, взмахнул рукой, словно кому-то подал команду, и свет на стадионе погас.  После того как через минуту свет включился «Сталкер» уже не хотел предъявлять претензии. А счастливый Денис пробрался к воротам, раскопал в куче ледяной трухи и снега эту драгоценную забитую им на последних минутах шайбу и пока никто не видит, запихнул в перчатку.
В раздевалке «Стрелы» каждый рассказывал, как сделал что-то полезное для команды. Леха с упоением вспоминал, как весь матч боролся с двойкой «Сталкера» и даже один раз получил по зубам. Он ходил по раздевалке и каждому показывал вроде бы шатающийся свой передний зуб.
- Жевать нужно меньше, филин, - шутил Ящер, - тогда не будут зубы шататься.
- Да если б я не жевал, и не развивал лицевые сухожилия, тот громила наверняка свернул бы мне челюсть, - довольно отвечал Леха.
Дихлофосов спокойно складывал свой баул.
- Нет, кто как, а я сегодня наигрался, - вдруг рассудительно сказал он.
- То есть, в следующую среду не придешь? —тут же спросил Петрович.
- Ну почему не приду? Приду, - задумчиво сказал Дихлофосов, застегивая баул. – Я бы и в прошлый раз пришел. Я ж говорю, бабушку родители закрыли.
Ящер молча взял полотенце и пошел в душ. Ему не хотелось смотреть на Леньку. Ему не хотелось называть его по имени. Сейчас он снова для него стал Дихлофосовым.
- Э, филин, у тебя шампунь есть? – спросил он Леху.
Леха достал из баула шампунь и кинул Ящеру.

До сих пор Ящер, ведя шайбу, делая финты, бросая точно в угол, руководствовался странным внутренним чувством или точнее сказать мелодией, которая подсказывала ему, что нужно делать. Это было не объяснимо. Но это была правда, он чувствовал мелодию и когда надо ускорялся или закладывал крутой вираж. Поэтому он никогда не голосил на площадке – он боялся ее вспугнуть. Он был крайне сосредоточен. Часто, как умный и терпеливый зверь, он кружил по площадке с шайбой или без нее и словно выжидал своего часа. И в нужный момент точным броском, он словно выхватывал свою добычу. Да, он предпочитал слыть зверем во имя этой внутренней одному ему известной, насыщающей его мелодии. С шайбой он расставался неохотно, потому что без нее мелодия становилась глуше и, если он вовремя не получал шайбы обратно, она пропадала вовсе. В таких случаях он злобный и безутешный метался по полю, покуда не обретал ее снова.
Но теперь, когда появился Дихлофосов, он вдруг заметил, что при игре с ним в пас мелодия не только не пропадает, а и усиливается. Мало того, она становится песней. Недаром, теперь он как Петр Иваныч со всех ног бежал к свободной штанге, чтобы успеть на передачу Дихлофосова. Потому что, если он не успеет, песня оборвется. И он успевал.
Они с Дихлофосовым в полном смысле слова своей хорошей скоростью и непредсказуемыми действиями рвали оборону соперника.
Доходило до того, что после третьего рикошета шайба все-таки попадала от Ящера к Дихлофосову, и тот забивал ее в ворота. Кто-то из соперников даже злобно прошипел тогда, что “свезло”. На что мудрый Петрович спокойно возразил, что везет сильнейшему. 
Однажды после очередной забитой ими шайбы, Ящер подъехал к Леньке и сказал:
- Не надо больше про бабушек рассказывать, - капля пота так и повисла на его коротком чуть крючковатом носу.
Но жизнь все-таки оставалась жизнью. И Ленька частенько опаздывал, а то и не приходил вовсе. В отличие от Ящера у него в жизни наверняка было много других звонких песен.
И все-таки всю следующую неделю, после победы над Сталкером, Ящер прожил в приподнятом настроении. Он получил хороший заряд бодрости от игры и победы. Дела у него спорились.
Работал он на заводе Электроаппаратуры слесарем-сборщиком. Его работу интересной или разнообразной назвать было трудно. Он сидел за конвейером, устанавливая на электрические платы резистор Р40. Одной рукой он брал резистор, пристраивал его к отверстиям в плате, а второй – брал винт с резьбой М2,5. Далее он брал висящую у него под носом на пружине механическую отвертку с электроприводом, нажимал кнопку и винт вкручивался.
На этой неделе все шло как по маслу. Монотонная прорезиненная дермантиновая лента, что переправляла к нему платы, ни разу не остановилась, платы же ни разу не кончились. Ящер работал сосредоточенно, напряженно, как механический узел. Сразу было видно, что сидит он на этом месте не первый день и полностью сроднился с бесконечной этой лентой, лампой местного освещения, которая из-под алюминиевого зонтика аккуратно освещала его работу. Он сроднился одинаково и с ней, лампой, и со всем механическим цехом. Цех же состоял из конвейера на пятьдесят посадочных мест, участка упаковки, где клокотали валики транспортной дорожки и заклепочного участка, где, не переставая с выдержанным ритмом, действовал заклепочный пресс.
Ящер полгода, как устроился на это место, долго не мог привыкнуть к назойливым ударам пресса. Обычно, он с трудом дожидался обеда или находил еще какие-то неотложные дела и пытался оставить цех.
Но в эту неделю он выказывал образцовое терпение. Оказывается, вкручивая винты, он постоянно думал о предстоящем матче. Оказывается, это огромное благо – производить автоматически свою работу и думать при этом о сокровенном.
Нет, он не пытался заранее анализировать матч, как Петрович у себя в кабинете. Он понимал, что такое дело как игра – заранее не проанализируешь. Но готовиться, быть в предвкушении грядущего матча, жить ожиданием – вполне можно. Временами он с упоением вспоминал эпизоды прошедшего поединка. Как они с Ленькой «проходили», «проезжали», «протекали» угловатых защитников и забивали шайбы. 
В ожидания грядущей игры он, как, бывало, когда-то в детстве, заранее наточил коньки и поставил их на видное место, под письменный стол. Также он позвонил своей подруге Ирине и перенес свидание со среды на следующую неделю. Он сказался нездоровым, почти что больным. И надо сказать, что он не сильно покривил от истины, потому что странный огонь в его глазах разгорался все сильнее. Разгорался и помогал ему жить. Утром Ящер легко вставал с постели, завтракал и бежал на работу. Там он мирно усаживался, брался за отвертку и вкручивал партии винтов.  Вот с таким настроением Ящер провел всю последующую неделю.


Мечта.

Наконец, среда наступила.
Ящер проснулся с тревогой и сразу же подошел к окну. Нехорошее предчувствие его не подвело. За окном царила оттепель.
Оглушающая тишина повисла над заснеженным тротуаром, по которому медленно двигался пешеход и оставлял черные глубокие следы.
“Постой!” – захотелось вскрикнуть оторопевшему Ящеру медленно идущему пешеходу. – “Какой сегодня день? Который час? Ведь, кажется, если я не ошибаюсь, сегодня среда и шесть тридцать утра.
Ящер открыл, было, рот, но тут же волевым усилием плотно сомкнул челюсти. Рот его скривился в циничной ухмылке.
Ящер взглянул на градусник. Он четко показывал, что за окном три градуса тепла.
Подумать только, четверг, пятницу, понедельник, вторник, сидя за этой бесконечной лентой, машинально орудуя отверткой, он мысленно набрасывал план их с Ленькой действий. Как они будут играть, если положим, соперник с самого начала станет давить и запрет их в зоне. Тогда он, Ящер, вцепится в своя пятак и будет держать его. А Ленька пусть едет в среднюю зону и ждет передачи, и потом сразу атакует ворота. Если же соперник начнет спокойно, с разведки боем, тогда они с Ленькой должны будут, сколько можно взвинтить скорость, и постараются забить хоть пару штук. Пару надо во что бы то ни стало, а потом и передохнуть можно будет. И шайбу повозить.
Раньше Ящеру не приходило в голову задумываться о предстоящем поединке. Он просто играл в хоккей в свое удовольствие, мылся и уходил. Потом ходил к Ирине и играл на банджо. Нет, конечно, он выкладывался, но это другое.
И ведь подумать только, Ящер уже и не надеялся, не мог надеяться, что судьба подарит ему такого партнера. Ведь как часто бывает, что вот ты полон сил, надежд, устремлений и все это, в конце концов, пропадает по той маленькой причине, что нет того места и рядом того человека, с которым ты мог бы себя реализовать.  Проходит время, а ты все ждешь, а они все не приходят и, как часто бывает, потом, когда они вдруг появляются, это делается тебе не нужным. Потому что ты туп и немощен.
О команде мастеров, где играют в настоящий хоккей, Ящер не помышлял, потому что не имел нужного мастерства и любил свободу. Его вольную манеру игры не стал бы терпеть никакой тренер. Как известно, вольные художества плохо сочетаются с жесткой работой на результат. Но Ящер не мог без художеств. Поэтому он и оказался сначала на городском катке, а потом и в команде Петровича.
Временами, сидя за конвейером, сонно вставляя очередной резистор, он благодарил судьбу и за кусок хлеба и какое-то место в обществе. Все-таки иногда он только с виду казался Ящером.
И теперь Ленька был для него именно тем человеком, с которым не просто можно перебиваться и сонно благодарить судьбу, но спеть настоящую песню на два голоса. Ведь Ленька мог поймать всякую передачу, посланную Ящером. Он не просто как бревно подставлял клюшку, как часто делал Петр Иванович, а легко ловил ей шайбу и уходил к воротам соперника. Он когда надо правильно подставлял сопернику спину или плечо, когда надо тормозил или ускорялся. Он был мастером, под стать самому Ящеру. 
Ящер, не отрывая от окна хмурого взгляда, обыкновенно допил кофе и прожевал бутерброд. Затем он оделся, взял клюшку, старенький баул с формой, бережно сложенный еще накануне, и вышел за дверь.
Он погрузил форму в собственный УАЗик, прогрел мотор и не спеша, поехал давить эти многочисленные предательские лужи.
На градуснике было плюс три. В принципе это та предельная температура, при которой ухоженный лед еще может держать свою форму, ведь земля холодная. И хоть, как известно из физики, лед начинает превращаться в воду, когда ртуть на градуснике преодолевает нулевую отметку, но это не страшно, он ведь только начинает превращаться, да и потом земля-то холодная, - спокойно повторял Ящер, следуя в плотном автопотоке. Он даже чуть не сказал об этом себе еще раз и уже громче, но нашел силы улыбнуться и включить музыку. Передавали хорошую старую песню, еще из времен его юности, и он вспомнил, как когда-то, когда у него не было УАЗика, он с баулом влезал в автобус. Потом как он нес его через заснеженные дворы, сквер, к стадиону «Трудовые резервы». И как однажды он хотел срезать путь и пошел через овраг. И странная картина представилась его взору. Тишина, сумерки нарождающегося утра, внизу в укрытых снегом кустарниках движется едва различимый ручей. Вдали проходит объятая электричеством полоска шоссе. За ней мерцают огни просыпающихся многоэтажек. А впереди, на той стороне оврага, разлегся, словно гигантский осьминог – стадион, цель его путешествия. Сверху, с края оврага он выглядел мрачно. Впившись в холодную землю своими широко расставленными опорами, он будто превозмогал никак не уходящее бремя ночи. Но совсем юный Ящер знал, что пройдет каких-нибудь полчаса, дежурные прожектора вспыхнут, прогонят мрак и стадион оживет, и станет совсем не таким угрюмым и безутешным, а сказочным станет. И все-таки не этот факт, неожиданно всплывший из памяти, тронул сейчас воображение Ящера, а тот предрассветный пейзаж с далеким шоссе и сонными домами, и заснеженным ручьем. Он вспомнил его и картину Брейгеля «Охотники на снегу», ту, которую видел на развороте модного журнала. Несколько охотников в сумеречное время суток возвращались с охоты. Но на их кожаных ремнях не висело никакой дичи. Они просто шли домой в шестнадцатом веке, вели собак и, выйдя на край холма, они увидели снегом укрытую широкую землю.
Отработав трудовой день, Ящер сел в Уазик и первым приехал на каток. Он осторожно вышел из машины и специально не закрыл дверь, возможно из соображений какой-то своей суеверности. Еще не стемнело, он осторожно приближался к катку. Наконец достигнув коробки, он осторожно тронул глазами открывшуюся ему темно серую ледяную гладь. Душа его возликовала. Гладь была сродни океану. Да, именно океану, в непогоду. Ящер видел такое по телевизору. Нет, совсем не в буйстве дело, а в том густом сером, чуть подсиненном цвете, что источает тревогу, страсть, тайну и, как ни странно, жизнь. Непостижимую жизнь зазеркалья. Не ту, что отражается в ясный день ясными лучами в чистом зеркале. А эту, которую придется еще поискать и добыть. «Добыть», – прошептал Ящер, и лед ответил таинственным антрацитовым мерцанием.
Ящер ступил на лед. Он был ровный ухоженный и вполне пригодный для игры. Ящер ведь так и знал, что у земли всегда холоднее. Теперь оставалось только переодеться и включить прожектора. Он посмотрел вверх. Черные пятна прожекторных чашек, словно большие вороны удивленно косились на него, словно не ожидали его приезда.
- Ничего, ничего, сонные тетери, пора просыпаться, - строго сказал им хоккеист и пошел в раздевалку.
В пустой раздевалке, где изгибалось три ряда скамеек, никого не было. Ящер поставил баул, прислонил к стене клюшку и принялся ждать. Только бы пришел Дихлофосов. До игры оставался час.
Появился Петрович. Он радостно потряс Ящеру руку и побежал в судейскую. Счастливый человек, он и понятия не имеет о том, что бывает со льдом при трех градусах тепла.
Пришел Леха. Не переставая жевать, он кивнул Ящеру и, перекинув жвачку за другую щеку, стал устраиваться у противоположной стены. В конце концов, он выбрал место ровно по ее центру и принялся оглядывать свою длинную клюшку. «А может его в центре попробовать? – подумал Ящер. – Такой длинной клюшкой он все шайбы выгребет на месте центрфорварда». – Ящер не мог играть длинной клюшкой. Он всегда укорачивал черенок ножовкой, чтобы в обводке удобнее было убрать шайбу под себя.
Пришел Денис. Он провез свою тележку-чемоданчик в уголок и пристроил туда же свою пластиковую дорогую клюшечку. Было видно, что он все еще во власти забитой в прошлой игре шайбы. Он словно на крыльях подлетел к Ящеру, пожал его руку, потом поздоровался с Лехой и стал раскладывать чемодан. Все у Дениса было аккуратно. И пуховик, и повязанный красивым узлом шарф, и аккуратные новенькие налокотники, что он выложил из чемоданчика, за которыми последовали новенькие щитки, аккуратно сложенные трусы и очень, как показалось Ящеру, блистающий шлем с пластиковым козырьком. И все у него было фирменное, новое, дорогое. «Живут же люди на базах!», - подумал Ящер. Денис бережно достал из специального кармашка чемоданчика синею пластиковую бутылочку, фланельку, капнул на нее из бутылочки и стал ласково протирать козырек.
«Обалдеть».
Ящер в смущении нагнулся к своему баулу и принялся разгребать свою вроде бы бережно сложенную форму. Сейчас ему необходимы были рейтузы, и он тупо смотрел на груду будто бы знакомых предметов. Всунутые друг в друга старые разваливающиеся щитки, выношенные перчатки, шлем, казались чем-то диковинным, как тот стадион-осьминог в сумерках. Он вздохнул и запихнул руку во чрево этого осьминога, пошарил и моментом извлек на поверхность требуемое. «Вот как надо, учись, студент!» - посмотрел он на Дениса с воодушевлением.
- Тебя тоже в прошлой игре враги повредили, не поднимая глаз, произнес тот будто бы в ответ.
- То есть? - не понял Ящер.
- Да вон рейтузики-то пропороли.
И правда в районе колена зияла дыра. А Ящер и не заметил.
- Меня тоже, - сказал Денис со значением. – Пришлось жену привлекать. Во! - Денис показал аккуратный шрам на своем добротном канадском бело-синем гамаше.
- Враги, - согласился Ящер и полез в баул искать липкую ленту.
Он надел рейтузину, запихнул под нее щиток и, сделав пару мотков ленты, зафиксировал его на ноге. Дырка закрылась сама собой.
Подошли еще Митяй и Сергей из второго звена. Они поставили баулы, поздоровались и озадаченно спросили, будет ли игра.
Ящер пожал плечами, но вопрос ему понравился.
Появился Петрович и сразу стало шумно.
- Ну, что? Соперник собирается. Ребята большие, богатыри можно сказать.
Он вышел на середину, и первым делом одной рукой захватил свои щеки, другой – подбоченился.
- А где Мишка, Ленька?
- Кто ж их знает? – хищно прошипел Ящер.
- Я пытался звонить, - пропыхтел Петрович сквозь ладонь, - Мишка обещал, а у Леньки бабка на проводе, больше ничего сказать не могу.
- Ладно, сколько нас? Раз, два, три, - Петрович считал по головам, - и я седьмой. Хорошо. А до игры двадцать минут и еще размяться надо. Хорошо. А у них полных две пятерки наберется. Хорошо.
Петрович мял щеки, видно, что не хотелось ему надевать вратарскую форму.
- Так, Коля. Если не придет Ленька, то с тобой играет Денис и Леха. О, Петр Иваныч! - обернулся Петрович к входу и расставил руки, словно хотел обнять только что появившегося в дверях ветерана.
Петр Иванович покряхтел, сбросил баул и счастливый пошел здороваться. Ладонь у него была широкая, толстая, теплая, он давал ее щедро, широко раскрывая, улыбаясь и глядя прямо в глаза. У него и тени сомнения не возникало, что в эту радостную минуту он что-то уворовывает у дочери и внуков. Его бурая ладонь до того была наполнена кровью, что Ящеру вспомнилось о вечном двигателе и бесперебойных обменных процессах в природе.
- Что, Коля, унылый? – спросил Петр Иванович.
- Нормальный я, Иваныч. Что вы все приходите в самый притык?
- Ничего, не сердись успеем.
Петр Иванович подошел к своему месту и принялся расстегивать свое длинное войлочное пальто с широким каракулевым воротником. С длинной клюшкой он смотрелся нелепо. Он был похож на любящего деда, несущего в новогодний вечер великовозрастному внуку подарок. А уж с баулом и вовсе он ставил прохожих в тупик. Благо, что игры проходили вечером, и под прикрытием темноты он покидал подъезд и груженый формой молчаливо и незаметно следовал по дворам к автобусной остановке. Он ставил его в уголок остановки, под скамейку, и когда приходил пустой вечерний автобус, вталкивал его на заднюю площадку и становился рядом, словно часовой. Но на деда мороза, везущего детям подарки, он походил мало, потому что как-то дежурно, как-то полностью уйдя в свои мысли, он стоял на этой задней площадке. Тогда на кого же? На тайного вкладчика, везущего куда-то свой тайный пенсионный вклад? Вклад, в который вложил детскую мечту.
- Ты на нас сегодня сильно не ругайся, Коля, - сказал он Ящеру, добродушно улыбаясь.
- Я и не ругаюсь, - угрюмо буркнул Ящер, накидывая на плечи панцирь.
- Опять тебя враги лупить будут, - словно жалея, предупредил Петр Иванович.
- Враги, - согласился Ящер, выковыривая застежку панциря римского рыцаря. – Да я-то ладно, а вот тебя дома лупить не будут за отсутствие?
- Что они понимают? - махнул Петр Иванович, - я же тут рядом с вами силой подзаряжаюсь, и заряд домой отношу.
- О, какой хозяйственный. А не боишься, что враг тебе однажды таких зарядов насует, что и дома не узнают?
- Экий ты, Коля, злой.
- Будешь тут злым.
- О, ну наконец-то, где вас только носит? – тревожно воскликнул Петрович.
В дверном проеме сияло крупное лицо голкипера.
- Да понимаешь, Петрович, - важно произнес Миша и, повернувшись ко всем спиной, начал затаскивать свою огромную вратарскую ношу. Его баул, словно сундук, по верх которого лежала широкая вратарская клюшка, иногда именуемая гитарой, ерзая, пополз по ряду. – Дело в том, что я совсем забыл, что мы сегодня играем. Я думал сегодня только вторник, а мне Тамарка говорит: «Ты что на хоккей не собираешься?» - кряхтел Миша, таща за собой баул. – А я отвечаю, мол, не переживай, я свой долг знаю и выполню, ты вон лучше обед готовь, - и сижу себе спокойно. А она через десять минут опять приходит. Вся краснющая такая, будто ее обидели чем-то. «Что случилось-то?», - спрашиваю. – Миша кое-как протащил свой баул мимо уже стоящих, наступив на некоторые, а некоторые немного подвинув. Пустой баул Ящера он невольно зацепил клюшкой и оттащил его к батарее, где любил переодеваться. Молчаливый и странно смиренный Ящер дождался пока его спортивная сума, наконец, остановится, молча поднялся, прошел к Мише, отделил сумку от вратарской клюшки и так же молча перенес на прежнее место.
- Так вот, - Миша уселся и, выкладывая свои большие вратарские щитки, продолжил рассказ. – Она мне говорит, - ты чего на хоккей не едешь? А я говорю, что успею еще. А она как же успеешь, если час до матча остался? А я посмотрел на часы и говорю, что час и ровно сутки. Ну, она опять начала, что я ее не люблю, что мои шутки портят ей нервную систему, что думала –выходила за героя, а вышла не пойми за кого. Ну, я ко всему этому давно привык, потому спокойно слушал. И вдруг до меня стало доходить, что сегодня не вторник, а среда. И то, что это не она виновата в сегодняшней ссоре, а я. Ну и ситуация. Ладно,  говорю, и, правда, пожалуй, пойду, пройдусь. Но я ведь так просто не мог уйти, сами понимаете, я должен был соблюсти достоинство, показать, что не простофиля какой, потерявший день недели, а знающий, контролирующий ситуацию мужчина. Слушай, говорю, тебя Ленка позвонить просила. Какая такая Ленка? И тут я стал придумывать что за Ленка, когда звонила, что говорила, чтобы заинтересовать ее, понимаете? А то она вспомнит, «А-а», - подумает и звонить не будет. А так, когда я объяснил все, что, мол, по поводу какой-то новой кухни с супер мойкой и всеми делами, она чуть меня половником не огрела. «Сам ты какой-то!», - говорит. – «Что ж ты раньше-то не сказал, ловила ты дырявая». – И тут же взялась за телефон. И я стал потихонечку собираться.
Петрович все внимательно выслушал. Он, как и все, понимал, что нельзя волновать вратаря перед игрой и поэтому нащупывал Валидол и слушал.
- Значит так, —наконец произнес он весомо. – В обороне сегодня играют Петр Иванович и Сергей из второго звена. Если никого больше не будет, у нас получается всего два человека на подмене и то, если считать меня.
Петрович взял выжидательную паузу.
- А что, раздевайся, Петрович, - крякнул Петр Иванович весело, - тряхнем стариной.
Неожиданно в дверях появился Дихлофосов.
- Что, игра-то сегодня будет? – спросил он весело.
- Явился, наконец, - строго поприветствовал его тренер.
- С тобой будет, Леня! - сказал, улыбаясь, Петр Иванович.
- Да я, в общем, о том, что плюс на улице. Я уж думал, что и ехать не стоит. Все тает. У нас в Ясенево так прямо весна.
Он протягивал свою молодую ладонь как-то бесстрастно, ни робко, но и без пыла, словно это было в порядке вещей. Видимо человек пришел в хоккей поиграть, а заодно и поздороваться. Сейчас поздоровается, поиграет и уйдет. И ищи его тогда по бабушкам.
- Так, - Петрович углубился в блокнот, - тогда Леонид выходит с Николаем и Алексеем, а Денис пока посидит. И главное, - поднял он голову, - держите пятаки, свой и чужой. Кто выиграет пятак – тот выиграет матч. Поняли?
Ящер молча оделся и зашагал по резиновому настилу. Он и так знал, что пятак — это важно. Он много знал того, чего не знал Петрович. Но решил для себя ему никогда не перечить, потому что тот, не постижимо как для понимания Ящера, смог собрать совершенно не хоккейных людей и не просто дать возможность погонять шайбу, а и как-то слегка научить их играть в хоккей.
Уверенная сосредоточенная походка вела Ящера к катку. Он шел и представил, будто он сейчас движется по своему конвейеру, по той самой резиновой ленте, которая против его воли несет его к серой, заключенной в деревянные борта глади, где ему предстоит обрести свою настоящую жизнь.
Включились прожектора, и каток снова опустился в свою завораживающую сказочную атмосферу. Четыре мощных снопа света рассеяли захватившую землю тьму, создали световой кокон, в котором сверкали красные, словно игрушечные, штанги ворот, белые, словно только что выкрашенные бортики и не мерцал серый антрацит, а блистало белое, чуть с просинью и золотом вещество, именуемое льдом. На нем имелась красная центральная поперечная линия и две синие, с двух сторон на двух равных расстояниях от нее, ограничивающие зоны, а также круги и точки вбрасывания. Еще известно было, что по этому веществу ездят на коньках и что оно очень скользкое. Вот так всегда, как будто впервые он осторожно и бережно касался взглядом катка и с интересом его разглядывал.
Наконец он ступил на лед и с удовольствием сделал круг. Радость снова коснулась его натуры, даже со стороны было видно, как она присутствует в каждом толчке, в каждом осторожном умелом касании коньком гладкой поверхности. Он старался не бегать, не бить коньками по льду и не крушить его, как зачастую делали некоторые, он всегда старался катить, осторожно касаясь. И лед платил ему взаимностью, иногда становясь небом, по которому можно лететь.
И все-таки сегодня лед был вязкий, потому что был мягким. Летать по нему было трудно.
Вскоре подошли остальные. Петрович разбросал шайбы, которые тут же от влажного льда становились блестящими, и началась разминка.
Глубокие борозды, что оставляли хоккеисты, тут же заполняла вода. Сегодня она словно находилась под самой ледяной кромкой и только и ждала, что острое лезвие сейчас выпустит ее на волю.
Ящер сыграл в пас с Дихлофосовым и щелкнул в верхний угол, Миша отбил.
Петр Иванович тщательно разминал суставы. Он стоял в стороне у борта и вращал то предплечьем, то головой.
Появился соперник. Рослые плечистые ребята не спеша, проезжали к будке для запасных и оставляли в ней запасную клюшку, липкую ленту, чехлы для лезвий.
Их тренер в ярком спортивном костюме, шапочке ловко разбросал шайбы и, проскальзывая, направился к будке, под мышкой он нес овчинный тулуп.
Выкатил судья. Комичный маленького роста человек в толстом свитере и шапке-ушанке осторожно ступил на лед и не спеша отталкиваясь, тоже покатил к будке. Его полосатая судейская куртка, что была надета поверх домашнего толстого свитера, была огромна. Он приветливо махнул рукой кому-то из команды соперника Ящера и чуть не потерял равновесие. Добродушно улыбаясь, раздвигая мягкие розоватые щечки, он проехал мимо Дениса, и легко спросил:
- Ну что, готовы?
- Ну, как сказать? В каком-то смысле готовы, - осторожно ответил Денис, оторвавшись от мокрой блестящей шайбы.
- Тогда все в порядке! – хохотнул судья. – Тогда проведем встречу! –  развел он руки в больших толстых рукавицах. Словно не имел претензий.
Он добродушно улыбнулся Ящеру. Но тот с негодованием щелкнул по шайбе и уложил ее в верхний угол. «Ему главное встречу провести, и чтобы все людьми остались, - как-то резко пронеслось в мозгу у Ящера. – А в конце третьего периода он еще по сто грамм поднесет, чтобы никому не было обидно. Ему, наверное, еще деньги платят за проведение мероприятия. А сам он работает в службе социальной реабилитации граждан. Какой он судья?». Ящер щелкнул по следующей шайбе и снова попал в верхний угол.
- Шайбу не возите, - наставлял Петрович, навалившись на борт. – Нас мало, поэтому играйте на контратаках. И не стесняйтесь, чуть что, выбрасывайте ее из зоны.
Прозвучал свисток к началу игры. Ящер покатил к точке вбрасывания.
Он по тверже уперся в лед и взглянул на своего соперника. Тот был ростом с него, но шире в плечах и мощнее, лицо его было зарешечено маской. Он не торопился ставить клюшку на лед. Сейчас, пока судья знаками спрашивал о готовности вратарей, соперник Ящера вдруг снял маску и шлем, к которому она крепилась, и оголил свою выбритую блестящую голову. Он поводил головой из стороны в сторону, словно хотел широкими ноздрями вобрать побольше воздуха перед схваткой. Прожектора так и выхватывали, то крупные надбровья, то широкую переносицу, то хороший боевой подбородок. С прищуром, сведя к переносице густые черные брови, он заглянул внутрь шлема, что-то там поправил, и лихо, одной рукой водрузил его себе на голову.
Его лысая голова произвела на Ящера устрашающее впечатление, но не такое, чтобы очень. Он давно уже держал клюшку на точке вбрасывания. «Скорей же, добрячок», - зудело внутри Ящера. Но судья, сказав что-то хорошее Петровичу и тренеру соперников, улыбался и слушал ответ. Только потом, все, также улыбаясь, он произвел вбрасывание.
Влажная освещенная атмосфера катка, чуть затихшая в ожидании вбрасывания, наполнилась скрежетом коньков и глухим соударением хоккейных доспехов. Соперники столкнулись и уперлись друг в друга. Сейчас казалось, они имеют цель не завладеть маленьким хоккейным снарядом, а стремятся повалить друг друга на лед. Шайба находилась где-то под ногами, и Ящер вполне мог убрать ее коньком, одним махом отвести сильное плечо соперника и завладеть ей. Но это плечо давило все сильнее, и Ящер не хотел уступать. Долгую секунду соперники словно находились как боксеры. Пока не поняли, что шайбы давно под ними нет и необходимо заняться игрой.
Дихлофосов давно уже бежал с ней в зону «Мечты» - так называлась команда соперника. Ящер устремился вдогонку. Второй номер Мечты встретил Леньку выставленным плечом. Но Ленька устоял и отбросил шайбу набегавшему Ящеру. Тот широким движением убрал второго защитника и бросил. Вратарь умело сгруппировался и отразил бросок.
Шайбу подхватил второй номер Мечты и тут же послал ее по борту своему левому крайнему. Ящер бросился на перехват. Но левый крайний уже пробросил шайбу под Петром Иванычем и вышел к воротам. Миша выкатился, чтобы сократить угол обстрела, но левый крайний уже сделал легкое колебание корпусом, которого было достаточно, чтобы Миша дернулся вправо и развел щитки. Семерка мастерски послал между ними шайбу. Один ноль.
По борту будки запасных игроков Мечты с восторгом застучали клюшки.
Новое вбрасывание выиграл Ящер. Теперь он не стал «бодаться» с центрфорвардом Мечты, а ловко подобрал брошенный снаряд и отпасовал Леньке. Тот передал ее Денису. Денис от синей линии сильно запустил ее по борту в зону соперника. И Ящер по другому борту рванулся за ней. Он оказался быстрее всех и овладел ей. Но его уже догонял центрфорвард в маске. Он атаковал его сзади, врезавшись в Ящера со всего хода. Ящер устоял, потому что был готов к такому повороту событий и заблаговременно уперся как следует в лед. Ящер отбросил плечом навалившегося соперника и выдал пас на пятак Леньке. Дихлофосов бросал в упор, в верхний открытый угол ворот, но промахнулся. Шайба чиркнула по красной сверкающей каплями перекладине и улетела в ночь за сетчатое ограждение.
Дихлофосов сосредоточенно проезжал мимо кругов вбрасывания, которые все больше наполнялись лужами, в которых плавал четкий прожекторный свет.
- Ничего, ничего, - подбодрил его добрячок. - Начало есть. Скоростное, хорошее, можно сказать, начало!
Он вбросил новую шайбу и, сохраняя равновесие руками, смешно отъехал. Ящер снова почувствовал хороший удар плеча, от которого у него заломило грудь. Николай что есть силы, уперся в лед и решил не пускать соперника к шайбе, в надежде, что ее заберут Дихлофосов или Денис. Но ее подобрал кто-то из команды соперника, и снова началась атака на ворота Стрелы. Дихлофосов бежал не жалея сил, превращая лед в куски и брызги. Ему необходимо было перекрыть диагональный пас на право, уже открывшейся семерке соперника. Держа клюшку одной рукой, он, как только мог, работал корпусом, превозмогая мокрый рыхлый недвижимый лед, делая новые толчки, он своим мокрым красным шлемом словно разрывал желтую насыщенную электрическим светом ауру катка. Дихлофосов не успел, скользкая шайба прошла в каких-то сантиметрах от его, выброшенного вперед крюка. Правый крайний Мечты принял шайбу, мгновенно набрал скорость и резко сместился в центр. Он положил корпус и легко объехал защитника Стрелы. Но Миша, предвидя это, выкатил из ворот и выбил у него шайбу клюшкой. Она отскочила к примчавшемуся Дихлофосову. Ленька тут же заложил крутой вираж и помчался в атаку. В средней зоне ему преградил дорогу форвард, но он сыграл в пас с Ящером и, получив ответную передачу, вкатил в зону соперника. Перед ним оставался защитник. Тот выжидательно откатывался и когда понял, что Дихлофосов пойдет по краю, подсел и хотел поймать его на бедро. Ленька резко затормозил и перед столкновением успел отбросить шайбу в центр. Денис принял шайбу и передал ее направо Ящеру. Ящер сходу атаковал ворота. Вратарь отбил шайбу в угол площадки. Мечта снова пошла в атаку. Ящер бросился на перерез. Дыхание его было тяжелое. Да еще мягкий лед не давал никакой скорости, а только жадно потреблял силы хоккеистов. И все-таки он перехватил передачу защитника. Самым концом клюшки, вытянутой во всю свою длину, он буквально снял шайбу с крюка их левого форварда. И сразу, будто гуттаперчевый собрался в комок, резко развернулся, и запустил в работу свои неутомимые ноги. И они замолотили этот рыхлый уже хлюпающий лед. Он сделал маневр вдоль синий линии и, резко ускорившись, по дуге с левого края вошел в зону соперника. Тут же рядом, словно вырос центрфорвард в маске. На этот раз Ящер пошел по борту и, резко затормозив, сменил направление движения. Соперник не успел за маневром Ящера и на мгновения остался сзади. Ящер резко заложил дугу, положил корпус, укрыв шайбу от защитника, и по центру вышел на ворота. Он решил не обыгрывать вратаря и сразу атаковал нижний угол ворот. Вратарь не успел положить щиток и шайба, словно мышь юркнула в неприкрытую щелочку. Счет сравнялся.
Петрович похлопал его по плечу и выпустил на его место Митяя – большого долговязого парня, которого недавно привел Петр Иванович. Играл он пока не очень, но зато не пропускал ни одного матча. Вот и секундами ранее, опершись о борт, он жадно следил со скамейки за разворотом событий. Для него было многое в диковинку. Например, ему было совсем не понятно, как это Ящеру удается так резко тормозить и менять направление движения, или закладывать вираж, или сильно и точно щелкать от синий линии. Он внимательно следил и подмечал детали, которые потом пытался отработать на тренировке, и изумление частенько присутствовало на его лице, когда он наблюдал за игрой Ящера. Надо сказать, что из окна своей конторы он любил наблюдать за прохожими, что садились в личные авто, в общественные автобусы, просто брели с работы и не вызывали на его лице даже капли изумления. Все было обыденно, ведь сейчас он выключит компьютер, соберет бумаги, кое-какие вещи и вслед за прохожими побредет домой. Но всегда, наблюдая за игрой Ящера, его не отпускал немой, невыразимый восторг. Ему ужасно хотелось запомнить, зафиксировать в памяти, а потом в точности воспроизвести на льду все эти лихие спурты и страстные зигзаги. Но как только он делал шаг и вставал на этот скользкий непредсказуемый лед, мысли сразу же рассыпались, и он только и видел свирепых соперников летящих на него со всех мыслимых сторон.  Какие там резкие развороты и финты, кому бы шайбу отбросить, чтобы не сшибли на этот блестящий лед и не раздавили.

- Встань на вбрасывание! – крикнул Ящер Лехе, наблюдая как Митяй нервно отталкиваясь, почти на прямых ногах едет к центральному кругу. – Или пусть Филин встанет!
Леху Ящер стал называть Филином. За несерьезное отношение к делу, за наплевательское отношение к партнерам и соперникам. Тот перемахнул через борт и ехал на смену Денису. Все это время Леха бесстрастно взирал на игру, спокойно трамбовал жвачку и ждал своего часа. Он мог спокойно смотреть на опасные прорывы чужих форвардов к своим воротам, потому что знал, что чему быть – того не миновать. А следить со скамейки и запоминать разные подробности, при помощи которых Ящер оставлял не удел оборону соперника, он считал без надобности. Все равно всего не упомнишь. И сейчас он медленно катил к точке вбрасывания, разминая кисти рук, и, жуя жвачку, выпускал средних размеров паровые клубы.
Вбрасывание он проиграл. Центрфорвард свалил его с ног и подмял под себя. И тут Леха словно опомнился и дерзко отмахнулся клюшкой. Удар деревянного черенка пришелся форварду Мечты в самую маску. Она тут же съехала набок и вместе со шлемом слетела с головы могучего соперника. Форвард даже рот открыл от неожиданности. Краска так и охватила его лысую голову. В ту же секунду он, наверное, готов был придушить Леху, но тот держал наготове все тот же клюшечный черенок и зорко наблюдал из-под строго насупленных бровей. Жевать Леха от чего-то перестал.
Бодрячок среагировал немедленно, он дал свисток и устремился к игрокам. Подъехав, он разумно пожурил обоих и дал каждому по две минуты.
- Чтобы остыли! - пояснил он обоим тренерам, проезжая мимо деревянной будки и, размахивая руками, словно шаман, успокаивающий бурю. 
Леха, беспокойно жуя, приехал на скамейку запасных.
- Ну, что наигрался, Филин? – едко бросил Ящер.
- А чо он? – ответил Леха и легко перемахнул через борт обратно на лавку.
Игра началась четыре на четыре. Стрела сразу пропустила атаку. Петр Иванович как ни старался, так и не смог удержать седьмого номера. Он пытался выставить клюшку, но тот умело укрыл шайбу корпусом и с неудобной руки атаковал ворота. Миша оказался застигнутым врасплох и пропустил в ближний угол, который вратарь обязан защищать при атаке с фланга. Это была грубейшая ошибка вратаря. Конечно, он играл в необычных условиях, перчатки и щитки набухли от влаги, потому что он часто ложился на лед и выручал команду, и вот теперь оплошал. Шайба и правда, как кусок мыла скользнула по льду и проскочила рядом со стойкой.
- Снова семерку упустили, - проворчал Петрович. – С ним надо по строже, по строже, - с усилием повторил он, - шустрый парень. Слышь меня, Николай?
- Слышу, - отстраненно отозвался Ящер, сосредоточенно глядя перед собой.
- А за что ты этого быка-то бодучего? – обратился Петрович к Лехе.
- Да он меня чуть не раздавил! – вспыхнул Леха. – Он как монстр, честное слово, навис и зыркает через перекрестия. Если б я яму клюшкой не всадил, он бы меня, наверное, съел.
- Так бы уж и съел.
- Или разжевал бы как жвачку и выплюнул. Точно, я эту породу знаю.
У соперников выкатило второе звено. По сравнению с игроками первого звена некоторые хоккеисты казались их младшими братьями. Они заняли свои места.
- А этот вообще маленький, смотри, Николай, - указал Петрович на пятнашку Мечты.
- Маленький…. Маленький да удаленький, - прошипел Ящер. – Ладно, кто на смену идет, а то лавка больно холодная.
- Митяй! – позвал Петрович. – Давай на смену.
Митяй честно пытался помочь команде, но его не вполне сгибающиеся ноги не очень-то пока слушались. Он уже два раза умудрился упасть и теперь полностью мокрый ехал к скамейке запасных.
- Да быстрей же ехай! – крикнул Петрович.
Митяй приложил некоторые усилия: сделал несколько сильных толчков, но перед самым бортом споткнулся и упал. Он так не ловко падал, что умудрился разбить о борт верхнюю губу.
Петрович перекинулся через борт и стал помогать Митяю подняться. Ящер вышел на лед и перекинул долговязого Митяя в будку.
Судья увидел заминку и остановил игру. Он сразу подъехал и засуетился. Он попросил снега, и кто-то передал комок.
Митяя усадили на лавку и сняли с него шлем. Он откинул голову и подставил губу для оказания помощи. Его кудрявая большая голова чуть каталась из стороны в сторону по ядовито-желтым доскам будки. Казалось, что он никак не ожидал такого разворота событий и теперь, в замешательстве, молчаливо качал головой.
- Ребята, все будет хорошо, - суетился арбитр. – Только без паники.
Петрович с недовольством смотрел то на Митяя, то на арбитра, который затеял в будке медицинские хлопоты. Судья то прикладывал снег, то давал указания одному из хоккеистов сбегать за врачом.
Пока искали врача, одевали, вели к месту происшествия, Ящер тихо стоял у бортика, смотрел на тающий лед, на размытые точки вбрасывания и, наверное, думал лишь о том, позволит ли сегодня природа сравнять ему счет.
Все еще в ожидании начала игры, чтобы не остужать мышцы, он сделал медленный круг по полю.
Наконец травмированного Митяя, вместе с врачом, повели со льда в корпус. Ящер посмотрел вслед приземистой фигурке, что помогала угловатой неуклюжей фигуре передвигаться по ночи к дежурным огням корпуса, и ему стало не ловко за свой круг почета, за свою отстраненность от происшедшего. Наверное, нужно было что-то делать, как этот живинький арбитр в ушанке. Наверное, нужно было поднести свой комок снега и помочь остановить Митяю кровь. Во власти минутной слабости он подъехал к точке вбрасывания и, только поставив клюшку на лед, не успев собраться на поединке, увидел на льду вброшенную арбитром шайбу.
Вбрасывание он проиграл. Хоккеист в маске обрушился на него с той же силой и свалил с ног. Да еще конек Ящера попал в ямку, нога подвернулась, и Ящер не ловко сел на нее. Сразу боли он не почувствовал, он тут же вскочил, рванулся за форвардом в маске, придержал его крюком клюшкой, подставил спину и отобрал проигранную шайбу. Он сразу нашел Леньку и отпасовал. Дихлофосов включил придельную скорость, Ящер поспешил за ним в атаку и только теперь почувствовал боль в колене. Резкую и вяжущую. Теперь он не мог бежать в полную силу, потому что не мог целиком разогнуть ногу. Ленька уже обыграл защитника и, не глядя, отбросил Ящеру шайбу, и теперь Ящер никак не успевал к его передаче. Он чувствовал, что теряет скорость, и что сейчас шайба пройдет мимо и ударится в борт, и он станет ее сторонним наблюдателем. Ее подхватит семерка соперника, а он будет смотреть вслед ее развивающемуся свитеру и отмечать красоту прорыва. И вдруг он подумал о том, как не плохо быть наблюдателем. Можно будет сколько угодно, лежа на диване, рассуждать об относительной силе того или иного хоккеиста, об атмосферных явлениях, о всяких других важных и не важных делах. И как плохо одновременно быть им, ведь догнать семерку Мечты уже будет нельзя. Мало того, нельзя будет спеть песню на два голоса с Ленькой. С Петром Ивановичем еще можно будет как-то петь, подвывать, тянуть, но с Ленькой они уже не споют. Можно будет шептать, мурлыкать, но не петь.
Все это пронеслось в голове Ящера мгновенно, даже шайба не успела пройти положенное ей расстояние и ударится в борт. Ящер как завороженный все еще безнадежно следил за ней и, вдруг, она попала в лужицу и застряла. Ящер с удивлением, не совсем веря в это, даже приостановился, но тут же крякнул и прибавил ходу, подгибая правую ногу. Вот он ее бесхозную черную и блестящую от влаги плотно зацепил крюком и вместе с водой вывел из ямки. Теперь он окончательно остановился, отвел руки и пружинисто произвел бросок в дальний угол. Вратарь отбил, но в этот раз прямо на крюк Дихлофосова и Ленька добил ее в открытый угол.
- Леня! Мы забили! –  Ящер радовался как никогда в жизни. Раньше он бы попытался скрыть свою радость. Но теперь он хлопал Леньку по плечам. А проезжая мимо лужи он по-доброму взглянул и на нее.
- Молодчики! – ликовал Петрович, подпрыгивая в будке. – Молодчики! – потрясал он во влажном воздухе кулаками. И судья возвестил об окончании первого периода.
Ящер зашел в будку и осторожно опустился на лавочку.
- Что такое, Коля? - спросил Петрович.
- Кажется, колено потянул.
- Как так?
- Да сам не знаю, должно быть, старая травма. Ты, пожалуй, Петрович, переодевайся, ведь у нас на смене теперь нет никого. Мы выдохлись. А у них все-таки два полных звена. – Ящер размотал липкую ленту, что фиксировала на ноге щиток, задрал рейтузину и приложил к колену ком снега.
Подъехал арбитр.
- Ну что, мужички, как плавается?
- Нормально.
- Сейчас еще дождь соберется и совсем здорово будет, - судья снял свою меховую шапку и встряхнул. Брызги каскадом так и обдали сидящих.
- Иди, Петрович, пока не поздно, - сказал Ящер.
- Слушай, друг, - обратился Петрович к судье, - ты, пожалуйста, повремени со вбрасыванием, пока я переоденусь.
- Ты? – с удивлением спросил судья, будто никак не мог представить Петровича в хоккейной форме.
- Я, - уже с сомнением ответил тренер.
- Куда тебе переодеваться, сейчас того и гляди дождь пойдет.
- Иди, Петрович, – как можно мягче сказал Ящер.
Петрович заторопился по направлению к корпусу.
Ящер попробовал согнуть колено, и гримаса боли овладела его лицом.
- Ты что это, мил человек? – удивился судья. – Не стоит хандрить, еще два периода впереди.

Во втором периоде, как и предвидел судья, закапал дождь. Капли быстро овладели шлемами, перчатками, клюшками. И те в прожекторных лучах блестели, словно наступил праздник. Дождь был мелкий, косой, он стремился зачеркнуть или хотя бы покарябать золотые полосы прожекторного света. Он как баловник метался в их строгих ровных потоках, а когда выбивался из сил, он вытрясал на лед все, что ему удалось наскрести.
Но игроки были понурыми. Они в растерянности выходили на площадку, чтобы, нехотя занять свое место. Ящер осторожно ставил коньки перед синей кляксой вбрасывания и словно боялся наступить на прыгающие живые драгоценности. Его больное колено, плотно перетянутое бинтом, и впитавшее порцию обезболивающего средства, онемело.
Ящер поставил клюшку, его плечистый оппонент уже хорошенько уперся и ждал.
- Мужики, - торопливо сказал судья, смахивая со щеки многочисленные мелкие капли, — может сократить период до десяти минут?
Хоккеисты молчали.
- Лед все равно не выдержит, мужики?
Хоккеисты не отзывались, они, словно были заняты важным делом. Они удерживали уплывающую точку вбрасывания.
- Ну, как, мужики? – последний раз спросил арбитр.
Никто не ответил.
Он бросил шайбу и в сердцах про себя выругался. Она запрыгала словно лягушка. И вновь заскрежетали коньки, уперлись друг в друга плечи; словно копья, скрестились клюшки. Никому не хотелось падать на этот мокрый лед, на эту уплывающую точку вбрасывания. И никому не хотелось уступать.
Время снова на мгновение остановилось, и пространство навалилось на эти две замершие мокрые фигуры новым своим качеством. Кто-то сказал бы, что ничего тут нового нет, просто хоккей, просто дождь, просто снова не пришел зритель, просто борьба за шайбу на вбрасывании. Сказал бы и ушел домой, пить пиво или чай. Зачем усложнять?
Но Ящер не соглашался. Ведь он пришел сюда, чтобы обрести здесь настоящую жизнь.  Не ту, что монотонно бесконечно движется с платами электронных зажиганий для автомашин, а эту живую и настоящую, где есть страсть, сила, песня и плечо товарища; так же как и плечо соперника. Ящер еще сильнее уперся коньком в мягкий лед и тот просел; совсем на немного, на какой-нибудь сантиметр. Больное колено его подогнулось.
Уже стоя на колене, он оборонял шайбу, не пуская к ней нападающего Мечты.
Может быть, для сознания Ящера мир полный предрассудков и обмана, на льду становился честным.  И сейчас, здесь, уперев колено в этот мокрый сказочный лед, он отстаивал свою правду.
Мокрый от дождя и пота Дихлофосов выгреб из-под него шайбу, сделал мощный выдох и, круша едва держащийся лед, пошел по краю. Он напоминал уносящийся в дождь троллейбус. Так же резко тот набирал скорость и такие же брызги он создавал по мере своего движения.
Шайба то застревала в воде, то проскальзывала лишние сантиметры. Дихлофосов чудом ушел от столкновения с защитником. Тот разогнался и хотел влететь в него на полной скорости, но Ленька чуть притормозил и дал влево, защитник не совладал со скоростью и, споткнувшись об очередную выбоину, потерял равновесие, плюхнулся, поскользил и врезался в борт.
Дихлофосов удалялся, сохраняя шайбу. И Ящеру показалось, что полоски на его свитере уже изгибаются не столь ритмично. И весь десятый его номер выглядит размытым. Он уже не летел как раньше, а удалялся и теперь все больше походил на десятый троллейбус, исчезающий в дожде.
Ящер лежал и, наверное, от нахлынувшей боли так нечетко представлял окружающее пространство. Вот Дихлофосов передвигается по дуге к воротам. Еще мгновение и он соприкоснется с ними и не избежит хорошего электрического разряда, словно и правда став троллейбусом. Ящер почувствовал, как заряжены красные кажущиеся игрушечными штанги, как они пышут и алчут Ленькиного тела, еще мгновение и Леньку пронзит током. Ящер зажмурился, но Дихлофосов проскользил мимо. Он проехал мимо вратаря, что упал в лужу, создав маленький фонтан разноцветных брызг. Вот к Леньке приблизился большой синий защитник с нечетким красным номером четыре. И вот Ленька медленно останавливается, его коньки искрятся и поднимают разноцветные брызги. И на эти искры, словно бы на призыв устремляются другие искрящиеся коньки людей-троллейбусов. Они подъезжают, сбиваются в кучу. Дихлофосов медленно падает, потом медленно поднимается, поднимает руки, размахивает над головой блестящей клюшкой, словно она электрический сияющий токопроводный стержень или казачья шашка.
Ящера подвозят к будке, усаживают на лавку. С него снимают шлем, остро пахнущим ватным тампоном натирают виски, подносят к носу, он морщится. Ленька треплет его за плечо. Лицо его радостное, румяное. Судья как в тумане угрюмо качает головой в шапке-ушанке, словно с чем-то не соглашаясь. Его о чем-то спрашивают, но резкими жестами он всех отсылает обратно.

Ящер пил чай и смотрел в окно. Нога его была забинтована.  Дихлофосов рассказывал, как судья засчитал его, в общем, по правилам забитую шайбу. Хоть соперник и не соглашался.
- Говорили, мол, я в площади ворот находился, - объяснял Ленька, - но ведь они же меня туда и завезли.
Полчаса они пили чай с Дихлофосовым и вспоминали смешного судью, который после забитой Ленькой шайбы ни в какую не хотел продолжать матч, по причине погодных условий.
- Да и правда, лед совсем развалился. В некоторых местах ни то, что ямки – дыры появились, до самой резины лет выдолбили. Никогда такого не видел. 
- А кто выиграл? - спросил Ящер.
- Два – два. И судья все давил на то, что победила дружба, и поспешал с катка.


Ласточка.

Ящер долго думал, прежде чем сесть за руль своего УАЗика, и, в конце концов, страсть оказалась сильнее. Все-таки он оделся и похромал к машине.
Сегодня Стрела должна была играть с Ласточкой. Известно, что команда была хорошо обучена. Тренировал ее профессиональный в прошлом хоккеист.
И сейчас, опираясь о бортик, Ящер стоял и наблюдал за разминкой. Ласточка отрабатывала атаку с хода. Благодаря четким пасам, шайба, словно загнанный зверек металась по полю и обретала покой только в сетке. Хорошо поставленные сильные щелчки грамотно вспугивали видавших виды ворон, слетевшихся в этот вечер на огонек катка. Они подскакивали на ветках, снова осаждались и нервно дергали клювами.  Но после того, как вся Ласточка в количестве трех пятерок выстроилась у синей линии и устроила «беглый огонь» по воротам, чтобы как следует размять своего голкипера, они дружно взметнулись и перелетели за ворота команды Стрела.
Ящер не торопился к своим. Он еще раз оглядел красивую раскатку соперника и важного тренера, внимательно наблюдающего у противоположного бортика. И ему представилось, как этот грузный немолодой человек изо дня в день вкладывал на тренировках весь свой наличный опыт в эти взрослые сложившиеся уже давно головы. Он потратил свои силы, опыт и теперь законно наслаждался результатом своей работы.
Ящер оставил борт и начал перебираться к другой половине катка, где расположились хоккеисты команды Стрела. Петр Иванович первым заметил его, и подъехал поздороваться.
- Как же это тебя угораздило, Коля? – спросил он в смущении.
- Да вот, Иваныч, враги.
- Враги, - согласился Петр Иванович досадливо. – Долго будешь болеть?
- Месяц.
- У, за месяц нас в самый низ запихнут.
- Ничего, не запихнут, вон Ленька не даст.
Как раз подъехал Дихлофосов.
- Вот и лось наш приехал, - шутя, поприветствовал его Ящер.
- Почему это лось? – обиженно потупился Ленька. - Совсем я не лось.
- Ну не кочевряжься, Леонид, - по-отечески строго возразил Петр Иванович, - придется им побыть для блага команды, пока Николай вон не подлечится.
Атмосфера катка пьянила. Ящер не мог спокойно смотреть на этот ровный светом залитый лед, кружащиеся разноцветные над ним снежинки. Он не мог спокойно слушать глухие удары коньков Дихлофосова, который подобрал шайбу и с таким известным Ящеру удовольствием побежал на ворота.
- В случае чего пасуй Филину! – только и успел сказать ему Ящер.
Подъехал Леха.
- Коля? – странно, вопросительно поприветствовал он, и подал руку с почтением.
- Слушай, Филин, - проговорил Ящер, - будь человеком, брось дурака валять. Отыграй как следует.
- О-о-о! Что это с тобой? Надо же, как на тебя травма подействовала. Неужели повреждение связок ноги влечет за собой смягчение интонаций голоса?
- Я серьезно, сейчас не время для шуток.
Петрович что-то прокричал из будки. Видимо он хотел дать последние наставления. И Леха, разгильдяйски отталкиваясь, поехал к тренеру.
Игра началась. Соперник сразу, как и ожидалось, пошел в атаку и запер Стрелу в ее зоне.
Группа болельщиков Ласточки, приехавшая на Хонде, расположилась недалеко от Ящера и громко поддерживала своих. Клубы пара так и выпрыгивали из-под роскошных распахнутых шуб.
- Тихонов, давай! – кричали хором два мужчины и две женщины.
- Ящер посмотрел в поле и понял, что Тихонов — это восьмой номер Ласточки, у которого сейчас была шайба. Не высокий, но, маневренный, он легко ушел от Петра Ивановича, который все еще пытался изображать силовой прием, заехал за ворота и выдал пас на пятак. Леха прозевал центрфорварда и тот сходу атаковал в упор. Но Миша среагировал.
- Эх ты, Филин, - пробурчал Ящер.
После вбрасывания, которое проиграл тот же Филин, Ласточка устроила полную круговерть в зоне Стрелы. Ее игроки четко передавали шайбу, бросали от синей линии, грамотно закрывая видимость вратаря, умело подставляли клюшку. Миша в эти первые минуты крутился, словно диковинная обезьянка, в рамке ворот.
Лишь иногда кому-то из Стрелы удавалось выбросить шайбу из своей зоны. Но соперник ей снова овладевал и тут же начинал новую атаку, в которой после двух-трех передач следовал хороший сильный бросок. Можно сказать, что Мише везло.
Ящер с интересом следил за происходящим. Отчего-то его лицо было исполнено лукавства. Может быть оттого, что он видел, как Дихлофосов не тратит попусту силы, а ждет своего часа, больше контролируя дальний пятак и синею линию, и как тот готов при первой же возможности уйти в отрыв.
Соперник все чаще атаковал Мишины ворота. Вышел большой парень под третьим номером и от синей линии с огромной силой щелкал по шайбе. Он уже сломал одну клюшку и отправил за борт две шайбы, но все равно упорно от синей линии атаковал ворота и попадал в Мишу. Словно он поставил себе цель не забить шайбу в ворота, а пробить Мишин живот. Игрок под восьмым номером сделал ему уже ряд замечаний, что, мол, играть надо через партнеров, но тот только жал плечами и указывал в сторону тренера.
Тренер же неизменно показывал три пальца, то есть, настаивая играть через тройку.
- Нагружайте его, нагружайте! - кричал он.
Миша мужественно подставлял то грудь, то живот.
Не сказать, что вся команда Стрелы безучастно смотрела на это издевательство. Леха, Петр Иванович и Денис, словно договорившись об очередности, плюхались на лед под броски третьего номера. Но, как правило, это случалось с опозданием или шайба шла верхом, и все равно доставалось Мише. Единственный раз досталось Лехе, после чего он долго лежал на льду и выл.
- Убили, - полные сострадания, хором сказали болельщики, что приехали в Хонде. И, наверное, каждый уже готов был снять с себя шубу и укрыть ей хоккеиста.
- Да не убьешь его ничем, - рассмеялся Ящер. За что был испепелен суровым взглядом одной из болельщиц.
И правда, Леха встал, поморщился, сделал ряд приседаний и как ни в чем не бывало, пустил дальше в ход свою неутомимую челюсть.
- Нет, жвачку он ни за что не проглотит, - ядовито прошипел Ящер. – Филин, одно название.
Но падение повлияло на Леху коренным образом. После него он занял позицию на пятачке и в дальнейшем оборонял его стойко.
Когда шайба вновь была вброшена, ей овладел восьмой номер Ласточки и сам, в стиле Ящера, пошел по краю. Третий номер исправно занял позицию на синей линии и приготовился для привычного замаха, но Тихонов и не думал пасовать. Он в очередной раз обыграл Петра Ивановича и пошел на ворота.
- Через третьего! – закричал тренер, красный от возмущения. Но нападающий видимо не услышал.
- Давай, давай! – невольно выкрикнул Ящер.
Тихонов вышел на ворота, но в этот момент под него бросился Дихлофосов и в падении выбил шайбу.
- Через третьего, - с сожалением разводил руками тренер, когда Дихлофосов быстро поднявшись, овладел шайбой и полетел в атаку.
Третий номер явно не догонял Дихлофосова, ведь уже приготовился к щелчку и никак не мог ожидать такого разворота событий. Ленька выскочил из зоны своей команды и легко побежал к воротам.
 Ящер затаил дыхание. Казалось, вокруг него замерло пространство. И ликующий свет фонарей и пар, что ритмично покидал Ящера, стали абсолютно неподвижными. Наконец Ленька достиг ворот. Вратарь только двинулся с места, и форвард поймал его на противоходе. И сразу же все ожило и возликовало. Задышал Ящер, забарабанили о борт клюшки запасных хоккеистов Стрелы, запрыгал за их спинами подмерзший Петрович.
 Один – ноль, такой счет продержался до конца периода.
- Петрович, он мне весь живот отбил, - жаловался Миша тренеру.
- Ничего, Мишенька, потерпи, у него задание такое.
- Стрелочник, - выругался Миша и жадно припал к бутылке.
- Э, не пей все, лопнешь, - посоветовал Леха.
- С вами точно лопнешь, - ответил Миша. По его румяной бороде текли тонкие струйки. – Он меня убьет, а вам хоть бы что, по три рубля на венок скинетесь и все дела. Хоть бы один бросок закрыли, товарищи называются.
- Ха-ха, - Леха смеялся, пил и жевал одновременно. – Ничего, тебе полезно, зато привезешь жене вещдоки своего героизма.
- Нет, это вы меня привезете и отдадите ей на восстановление.
- Нет, мы скажем, забирай своего медведя, омывай слезами и снимай шкуру.
- Зачем это? – испугался голкипер.
- Чтобы на стену повесить и рассказывать какой у нее геройский супруг был.
- Пошел ты.
Во втором периоде третий номер выходил регулярно и неустанно расстреливал Мишу с дальней дистанции. Тихонова же выпустили только однажды, а потом посадили на скамейку, и вместо него выходил другой парень, который качественно снабжал тройку передачами.
- Тихонова! Тихонова! – требовали болельщики, не понимая в чем дело. Они даже поинтересовались об этом у Ящера. Ящер только улыбнулся.
- Крикните ему, чтобы на нашу лавку перебирался, - посоветовал он им.
- На какую, на вашу? Вы что, за Стрелу болеете?
- Кричите, пока он совсем там не примерз.
- Вася, Вася! - закричали женщины0болельщицы, - перебирайся в другую команду, слышишь?
Но Вася не слышал, он выслушивал колкости тренера и воспринимал его различные жесты, выраженные устремлением рук вверх и потрясание указательным пальцем оттуда.
Ящер улыбался. Пора было спасать парня.
Третий номер тем временем сломал еще пару клюшек, и теперь, когда, казалось, пришла самая пора посылать шайбу верхом, он принялся обрабатывать нижние углы. Какой-то не ясный парадокс висел над всеми действиями Ласточки.
Ни сказать, что во втором периоде игра шла в одни ворота. Дихлофосов несколько раз убегал в отрыв, но хорошо сыграл вратарь. И дальше тренер Ласточки специально дал команду следить за Ленькой, и теперь за ним внимательно наблюдали двое фактурных парней, вскинув клюшки, словно ружья. Чуть заметив Ленькино движение, они сразу пытались пропихнуть ему под мышку или между ног по «ружью».
- До зубов вооружают, - пошутил Ящер. – Куда только судья смотрит?  – посетовал он на арбитра.
В третьем периоде тренер Ласточки изменил тактику игры. Если в первых двух периодах ворота атаковались после двух-трех передач, то теперь они атаковались после первой же передачи. Быстрый форвард привозил шайбу в зону, оставлял третьему номеру и тот, что есть силы лупил по ней. Потому что на лишние передачи только время переводить. «Жгем время лишними передачами, - образно объяснял тренер Ласточки своим подопечным и важно разводил руками».
В третьем периоде Стрела встречала соперника у синей линии. А Ласточка стала походить на коршуна. Кружась в средней зоне, она подолгу разыгрывала шайбу, и запускала в прорыв своего самого быстрого форварда. Тот врывался с ней в зону Стрелы и неизменно оставлял третьему номеру под бросок, который неизменно прикладывался к ней и попадал в Мишу, которого все чаще посещала крамольная мысль: пропустить. Но тут же им овладевала другая мысль: «Ну и что дальше? Ведь до финального свистка этот упорный третий номер все равно не отступится». И шайба неизменно бухала то в руку, то в печень, то в плечо голкипера Стрелы. Не тронутой оставалась только голова. И Миша старался о ней не думать. Теперь, внимательно следя из-за масочной решетки за третьим номером Ласточки, он дал себе слово думать только о хорошем ужине, а там уж будь что будет.
В середине периода, перед вбрасыванием Петр Иванович подозвал партнеров и они о чем-то посовещались. Его красное влажное от пота лицо и опущенные плечи протестовали против нахождения на льду, а резкая складка у рта строго вещала, что непозволительно загулял он сегодня и вечерняя сказка для внуков явно не получится. И все-таки он не покидал лед. Посовещавшись, звено что-то решило. И при следующей атаке Ласточки оно беспрепятственно пропустило в зону форварда, который по привычке, вместо того чтобы идти на ворота оставил шайбу у синей линии для третьего номера. И третьего номера тут же жестко встретили Леха и Петр Иванович. Они буквально вынесли его в среднюю зону и повалили на лед.
- Давай, Иваныч! – закричал Ящер.
Воодушевленный Петр Иванович сам подобрал шайбу и пошел в атаку. Но, сделав два резких шага, схватился за поясницу и оставил шайбу Дихлофосову.
Приставленные игроки напрасно махали «ружьями» устремившись в погоню, ведь Ленька, как быстроногий олень, перехитривший охотников, вышел на простор и летел к своей долгожданной цели.
Надо сказать, вратарь Ласточки основательно подмерз. Почти вся игра проходила у противоположных ворот, и он стоял, прислонившись к штанге, и флегматично наблюдал за ходом встречи. Теперь, когда форвард Стрелы снова выскочил к нему один на один, он застывшими пальцами нащупал клюшку, слегка обстучал ее об лед и стал лениво выкатываться навстречу Дихлофосову. По пути он приподнял ловушку, проверил маску, она оказалась на месте, тогда он как мог, счистил небольшой слой инея с ее прутьев и приготовился встретить форварда. Еще он вспомнил слова тренера, что множество шайб забивается под правый наручный щиток, именуемый блином, и опустил правую руку пониже. Так же он учел, что данный форвард на всех парах, летящий к его воротам предыдущую шайбу, положил ему в так называемый домик, то есть пространство между ног. И он несколько сдвинул ноги. Необходимо так же было вспомнить, что тренер всегда ругал его за открытые верхние углы, и он чуть приподнял плечи. Теперь он был полностью готов к встрече с Дихлофосовым. Который был совсем рядом. Вот он одним махом сделал резкое движение корпусом вправо, убрал шайбу влево и завел ее в угол.
Вратарь, немыслимо извернувшись, словно морж распластался на льду и вспоминал главное, что если этот окаянный третий номер ничего не забивает, то он тоже, извините, не всесилен. И пусть они теперь хоть оборутся.
Дихлофосов победно размахивал над головой клюшкой. Слева по борту барабанил Петрович, справа во все свое жилистое лицо лыбился Ящер.
До конца игры оставались считанные минуты.
Ящер не понимал, почему тренер Ласточки не сменит тактику. Атака с дальней дистанции далеко не всегда приносит плоды. Обычно она эффективна, когда кто-то на пятачке перед воротами умело подставит клюшку и изменит направление полета шайбы. Или, когда кто-то сможет добить ее после отскока от голкипера. Но игроки команды Ласточка играли уж очень академично. Они кружили по зоне, красиво перепасовывались и не очень хотели вылезать на пятачок. Где необходимо было бороться. Ведь там встал Леха и бесцеремонно жевал жвачку. Казалось, что Ласточка стремилась сыграть на классе. Красиво, непринужденно. Ведь класс и в самом деле у команды был выше. Легкое катание отдельных хоккеистов приятно удивило Ящера. Но не хватало чего-то главного, того, из-за чего получаются голы. Игра Ласточки разваливалась на отдельные эпизоды, удачные игровые моменты: кто-то красиво вывел партнера на голевую позицию, кто-то обыграл защитника и не смело бросил, кто-то разыграл эффектную многоходовку, после которой шайба ушла в угол и была выброшена из зоны. А пятак был полностью за Стрелой. На нем как вкопанный стоял Леха и орудовал руками, корпусом и своей неутомимой челюстью, которая придавала его лицу дикую неустрашимость. Может, поэтому форварды Ласточки и не решались выбираться на пятачок? Поэтому помех для отражения бросков не возникало, и Мише нужно было только вовремя сгруппироваться и подставить живот.
«Чужие мысли по полю возят, - думал Ящер, наблюдая за красивой перепасовкой. – Привитые вон тем человеком, что стоит и дает указания. Привитые, и не ставшие своими. И этот человек сейчас упорно давит на то, чтобы все играли на третьего номера, и чтобы тот сильно атаковал ворота. Словно тем самым хотел скрыть какую-то свою недоработку.
Высокий, наверное, самый крупный хоккеист на поле – третий номер Ласточки после каждой неудачной атаки виновато глядел на своего тренера, потом трогал конец клюшки, потом снова смотрел на тренера, который неизменно призывал его к броскам по воротам. Немолодой уже человек – третий номер, видимо, тоже когда-то мечтавший стать ураганным форвардом, в этой любительской команде под руководством опытного специалиста воплотил свою мечту. И теперь он колотил что есть силы по шайбе, и попадал в Мишин живот. Потому что очень доверял своему наставнику, который почти что вывел его к заветной цели.
Ящер вспомнил себя в матче с Бронетанковой академией и улыбнулся. На него тоже тогда что-то нашло, завело, и направило на того дядьку в шлеме с оторванным ухом. Все-таки не бывает рецептов по достижению своей детской мечты. В какие сети мы только не попадаем из-за нее, из-за родимой, детской синей птицы счастья.
В самом конце игры тренер Ласточки снял вратаря и выпустил шестым полевым игроком Тихонова. Изрядно остывший, но сохранивший силы за полтора периода, Тихонов азартно взялся за дело. И Ящер снова лукаво прищурился и поудобней оперся на костыль. Но после того, как Тихонов удачно прошел по краю, вышел в центр и не стал атаковать ворота, а отдал куда-то в угол, Ящер только засмеялся и изрек:
- Бедный парень.
Когда игра закончилась, Мишу подняли на руки и понесли в раздевалку.
Было около десяти вечера, поэтому в административном корпусе оставалась только дежурная вахтер. Почему-то она открыла только одну створку входных дверей, и многострадального Мишу пришлось пропихивать в корпус боком. Он уверял, что вполне может и даже хочет идти сам, но хоккеисты не соглашались. Все считали победу целиком его заслугой и теперь решили оказать ему уважение. Они чуть не сломали вторую створку, которая сотрясалась. Но Миши они не выронили, и все-таки протолкнули его внутрь.
Дежурная Полина Ивановна никак не ожидала увидеть столь торжественную процессию. Миша на руках в громоздкой форме голкипера немного трепыхался и походил на диковинного зверя, пойманного в ночи, а хоккейная братия на богатырей.
 

Ирина.

Ящер полулежал на мягком диване. Хрустальный плафон светильника создавал уют. Ирина что-то готовила на кухне и Ящер, положив больную ногу на мягкий пуфик блаженно смотрел в потолок, где расположилось мягкое золотистое свечение. Он давно не испытывал такого блаженства. В мягких ладонях этой красивой женщины все словно преображалось.
Ящер смотрел в потолок, и ему хотелось сказать что-то хорошее, наверное, то, что он неоднократно мысленно высказывал, ступая на чистый подсвеченный прожекторами лед. Сказка, чудо, немыслимо прекрасно…., звери, - неожиданно вторглось в его размышление. Ведь обычно в этот момент, уже выйдя на лед и сделав небольшой круг, он видел команду соперника.
Но тут в комнату вошла Ирина, она мягко поставила поднос на столик, села рядом.
 У нее были черные волосы. Она смотрела на него с любовью.
- Эй, ты где? – тихо и вкрадчиво спросила она. Мягкие ее губы так бережно выпустили это «Ты где», что Ящер никак не мог остаться безучастным.
 Снова ему кто-то заехал в бровь и по носу. Как дети. Ужас. И когда же он, наконец, набегается? Морщины, волосы седые. Люди деньги зарабатывают, седеют. А он по ледяному полю носится.
- Кто нос-то раскроил?
- Враги.
Все у него враги. Молчун.
- Эх ты, чудо, - сказала она. – Где же ты был все это время?
Лучше бы она не задавала этого вопроса, потому что он виновато потупил взгляд на журнальный столик.
- Петрович хороший мужик, - сказал он со смущением.
Она снисходительно покачала головой.
Будто он сам не понимает, что говорит. Причем здесь Петрович?
Она продолжает смотреть вопросительно, и не может сдержать улыбки.
- Ну и что Петрович? – со вздохом, словно опьянев, отворачивается она и усаживается поудобней в своем кресле.
- Молодец, - говорит он ровно. – Хороший организатор.
- Да? – неожиданно поворачивается она к нему с той же улыбкой.
- Да, - беспечно отвечает он. – А потом, когда приходит нужный момент, он переводит кого-то в защиту, - продолжает он якобы невозмутимо, - кого-то во второе звено и все становится на место.
- Он, наверное, чем-то похож на нашего директора, - говорит она вкрадчиво.
- Вашего директора? – поднимает он брови.
- Недавно он повысил меня в должности.
- Поздравляю, - сдержанно произнес Ящер. Глаза его чуть померкли. И он почувствовал, что необходимо что-то сказать.
- Петрович оказался неплохим тренером, - сбивчиво проговорил он. - Как ему удается совмещать свой министерский пост с тренерской работой?
- Ничего удивительного, - глаза ее блеснули. – Наш директор вначале вообще из себя ничего не представлял. Но некоторые обстоятельства заставили его совершить головокружительный взлет по карьерной лестнице.
возникла пауза.
- Мы живем ради процесса, - начал он изменившимся голосом, глядя в пол. - Что наша жизнь? Миг, который состоит из приятных моментов, потому что плохие мы стараемся забывать, правильно? А из хороших мы создаем сказку, которая проскакивает одним мигом, верно?
- Давно ли ты стал философом? – сказала она нежно и своей сильной упругой ладошкой до коснулась до его непроходимой  шевелюры, и стала трепать его непослушные волосы.
- Когда у тебя будет порядок на голове?
- У меня порядок.
- Дурачок. – Она снова рассмеялась. – Какой же ты, правда…. Ты совершенно не меняешься, сколько мы с тобой знакомы, ты все такой же.
- А с чего мне меняться-то? Или, вернее, для чего? В угоду этой глупой молве? Ради уважения окружающих? Так меня и так уважают те, кто мне интересен. Я забиваю голы, и меня уважают.
- Ну, все завелся, туши свет, - сказала она.
Возникла пауза.
-    Халту-урщик, - вдруг сказала она протяжно.
-    Почему халтурщик? – потупился он.
Она не ответила.
Постоянная загадки задавала эта женщина.
- Кстати, я давно не была на твоих матчах, - вдруг оживилась она. - Хоть пригласил бы как-нибудь. А то все только рассказываешь…., про своего Петровича.      


Король.

Губительная сила халтуры! Непосильное искушение ее Николай Икарусов испробовал полностью. Ведь когда молодым, подающим надежды, левым крайним он выходил на лед в дубле одной из команд мастеров, ни у кого и тени сомнений не возникало по поводу его блестящей карьеры.
Но как-то вечером, возвращаясь с очередной тренировки, он решил не ехать в переполненном автобусе, а пройтись километра полтора напрямик через дворы. Он шел в приятной задумчивости. Он испытывал приятную усталость от хорошо проведенной тренировки, где отрабатывали новый прием входа в зону. Ящер все-таки больше относился к категории людей, ищущих и обретающих, поэтому теперь довольный новым освоенным приемом он шел и улыбался снежинкам. Издали он заметил желтое, исполненное электричеством сияние городского катка и остался совершенно равнодушным. Потому что его, без пяти минут профессионала, не могли смутить ни шепот местных коньков, ни соударения шайбы о борт. Уже сейчас, поравнявшись с отвалами собранного снега, которые загораживали почти все подходы к коробке, он оставался равнодушным. Ведь, если даже, он поднимется на такой снеговой бугор и бросит мимолетный взгляд на происходящие события он не найдет ничего нового ни в катании местных хоккеистов, ни в самой их игре.
Но он ошибся. Неожиданно снеговые отвалы кончились, и он лучше смог разглядеть мелькавшие разноцветные шапочки игроков. Сердце его так и застучало, душа так и забеспокоилась. Он подошел в плотную к деревянному борту, и словно капитан корабля положил на него властную руку. Он, естественно, увидел не стройную натренированную годами игру по схемам, а ту детскую неоднозначность, с которой гоняют шайбу любители.
Со знающим видом профессионала он стоял перед бортиком словно скала, но сердце стучало все сильнее и оставалось только одно – надеть коньки и войти в стихию. Войти, верно, лишь для того, чтобы обуздать весь ее младенческий хаос, и одним махом всей своей, выращенной за годы силой, повернуть ее неискушенную материю в свое русло.
Еще очень хотелось присоединиться к сказке, которая пленяла его сердце с самого детства. Именно присоединиться, или даже присвоить ее. Он возьмет ее без особых усилий, как только выйдет на лед, как только разочек тронет шайбу. Ведь что может быть лучше сказки?
Конечно, не хорошо показывать свое профессиональное умение перед новичками. Но он ведь покажет его только чуть-чуть, слегка. Не зря ведь он тренировался столько времени, в такую рань вставал и с баулом вываливался в безлюдную холодную улицу.
Еще секунду он медлил и, наконец, не смог устоять. Последним его доводом оказалось то самое, манящее свойство детства, что присутствовало в ребячьих криках. Наконец он надел коньки и ступил на лед.

После того, как каток погасил свои огни, его встретил человек и пригласил поиграть за цеховую команду, при этом пообещав некоторую плату.

Душа Ящера откровенно радовалась, когда, наконец, полностью изможденный хоккеем в тот вечер он прибыл домой и скинул тяжеленный мокрый баул с хоккейной формой. Его хоккейная амуниция честно исполнила свое дело и превратилась в бесформенный ком. Ящер отделял щитки от панциря, рейтузы от перчаток и раскладывал все на батарею, чтобы к утру, они вновь приобрели боевую форму.
Тонкие его губы не позволяли улыбки полностью овладеть его лицом.
Он проверил коньки и, взяв наждачный камень, несколько раз поправил их лезвия. Он проверил крюк клюшки и оставил стоять ее в углу. Зато с балкона он принес новую и тут же принялся обматывать ее липкой лентой. Ведь завтра он впервые сыграет за цеховую команду и получит за это неплохое вознаграждение. Затем он достал махровое полотенце и направился в ванную.
Его розовое мускулистое, напитанное кислородом тело еще находилось во власти спортивной борьбы, и Ящер нашел необходимую температуру водяного потока, чтобы несколько остудить его. Он никогда не испытывал такого блаженства. Он никак не мог, не хотел, забыть, как его умелые руки и ноги то и дело вызывали неподдельную радость на лицах пацанов. Чего там говорить, сегодня на городском катке он был истинным Королем. Как хорошо быть Королем!
На другой вечер как было условлено, после тренировки он с баулом и клюшкой заходил в раздевалку одной из заводских команд. Человек, с которым он познакомился накануне, похлопал его по плечу и представил собравшимся игрокам.
И так он стал часто ходить на городской каток.
Нужно ли говорить, что Колька сразу стал лидером на поле. Он легко уходил от опеки соперника и всегда добивался результата. Он видел нескончаемое уважение на лицах партнеров и немногочисленных болельщиков. И еще он теперь получал деньги, и еще уставал. На тренировках своей основной команды он уже не открывал для себя ничего нового, а тренеру, который никак не мог понять, что случилось с его не самым плохим учеником, он как-то заявил, что если не «нравлюсь», то пусть отчисляет, он найдет себе другой коллектив.
Тренер по-отечески переживал за Николая и пытался влиять. Когда он понял, что Николай ходит на городской каток играть за «цеха», он решил поговорить с ним. Он усадил его в «Тренерской» напротив окна, чтобы лучше видеть его молодые обычно горящие глаза, и долго их изучал.
- И что Вы на меня смотрите, Иван Давыдович?
- Изучаю, Коля. Ты это или не ты?
- Да я, Иван Давыдович, я. Чего тут изучать?
- А мне кажется не ты. Ты каким-то неживым стал. Будто не ты, а твой баул по полю ездит.
- Да ладно Вам! – вспыхнул Николай. – Я сегодня три шайбы привез синим.
- Это не твои три шайбы, - спокойно возразил тренер. – Это ребята тебя на пустые ворота выводили.
- Согласен, но ведь кто-то должен оказываться у пустых ворот-то.
- Хитришь, - тренер снова пристально посмотрел в глаза Кольки. – Смотри, как ты страстно отстаиваешь свою неправду, глаза так и искрятся. А куда же твоя страсть на поле подевалась? Так и проездил спустя рукава, все позицию выискивал, будто бы какую интеллектуальную задачу разрешал. А ребята за тебя и в обороне, и в середине. А Коля только удобное место ищет.
- Но ведь находил же, - не отводя глаз в сторону, возразил Коля.
- Потому что везло тебе. За счет старого багажа везло. Багаж-то мы с тобой вон какой хороший наготовили. Только куда ты его раздавать носишь?
- Что Вы имеете в виду?
- А то и имею, что нечего тебе цеховым командам подыгрывать.
- Ну, знаете. Это мое дело. Я тренировок не пропускаю.
Тренер смотрел на Колю долго, изучал. Затем он встал и направился к двери, вдруг остановился и подошел к столику, где стоял графинчик с водой. Он налил себе полный стакан, хотел, было выпить, но одним махом перевернул его в раковину.
- Таким на тренировки лучше не приходи, Коля.
Долго потом Николай вспоминал этот последний свой разговор с тренером. Долго жила в нем горечь. Долго играл он за цеховые команды, ожесточенно на морозе молотя коньками этот естественный, а не искусственный лед и даря настоящие живые впечатления немногочисленным болельщикам. Которые, укутанные в свои толстые полушубки, называли его то циркачом, то виртуозом, то чудотворцем, и, гуляя с собачкой или внучкой, частенько захаживали на городской каток.
Ящер старался не жалеть о разрыве с большим спортом. Он гордо покидал каток, получив честно заработанный червонец. Приподняв повыше воротник своей шубы, он закрывал все свое лицо. И глаза его старались не смотреть по сторонам. Потому что предполагалось, что сейчас вновь подбежит какой-нибудь пацан и, как обычно, затаив дыхание, спросит:
- Вы под девятнадцатым номером играли?
И Король полный благородства только улыбнется и ничего не ответит. Но может быть, слегка потреплет пацана за волосы. А что вы удивляетесь? Потрепать восхищенного мальчишку за волосы – это не грех. Это атрибут жизни. Мелочь, штрих, из которых она и состоит.
И потому, чтобы невольно не отыскивать этих подбегающих пацанов (вдруг они не подбегут больше?), он загораживался воротником и шел, глядя себе только под ноги.
Так слава неожиданно коснулась его сердца. На этом залитом искусственным золотым сиянием катке. Не громкая, но все-таки удивительно приятная. Иногда он действительно думал, что попал в сказку и участвует в ней в роли волшебника. Так легко созидались его голы.
Но зима заканчивалась и у него все чаще возникала мысль о том, что же будет дальше? Ведь волшебник он только на небольшое время, когда мороз и заводские рабочие готовы скрестить клюшки. «Да, а вообще, что бывает дальше? – отвечал он вопросом на поставленный вопрос. – Да ничего, живут люди, потом умирают, вот и все». «Но неужели за этим, ты столько учился играть в эту игру и верил тренеру, которого предал?», - и тут же что-то не соглашалось в нем. «Я не предал, просто я выбрал свой путь. Да и сколько от него уже поуходило. И потом я не на выпивку позарился, ни на девчонок. Может, я просто хотел свободы и радости? Для чего человеку загонять себя в бесконечный ритм тренировок? А на катке свежий воздух, радость и деньги платят. Я свободен. Да и самое-то главное, я же хоккею не изменил». «Но это же не та команда, это не те задачи!» - не унимался кто-то внутри.
«И все-таки тренер не прав, - по прошествии некоторого времени возразил себе Николай». Ведь на той его последней тренировке он сознательно не бегал сломя голову по полю. Он больше отслеживал происходящее и экономил силы, чтобы в нужный момент оказаться в нужном месте. Не зря он забил три шайбы. Со стороны это выглядело легко и даже могло показаться случайным. Но Николай всю тренировку сознательно преследовал эту цель и добыл результат. Ребята, с которыми он играл в одном звене, прекрасно знали, что, если надо, Николай и отбегает, и отборется так, как никто другой, поэтому не обижались, и игра шла. Ящер своим острым все более возрастающим чутьем улавливал те невидимые нити игры и трижды оказался в их самом трепетном и самом необъяснимом пересечении. Если бы тренер захотел проявить мягкость или терпимость или чуть-чуть поверил своему питомцу, он бы сказал, что так играют интеллигенты, и рассмеялся. Потому что Ящер мало походил на интеллигента, все давно привыкли к его нечесаной шевелюре, торчащим зубам из-под не смыкаемых губ и агрессивному напору с неуемной жаждой гола, который забивался иногда, что называется с мясом, иногда вместе с голкипером.  И тренер это очень приветствовал. Но вдруг Ящер почувствовал, как можно достичь большого, огромного результата, казалось бы, не прилагая больших видимых усилий, спокойно перемещаясь по полю, но при этом, чувствуя игру, и, веруя, достичь в один прекрасный момент одну большую победу. Ведь если, положим, все время только бегать, да суетиться, даже не жалея себя, это можно и мимо шайбы пробежать в самый нужный момент. В тот момент тренер не захотел заметить новой зарождающейся в Николае черты и отчислил его из команды.
Может быть даже, кто знает, тренером овладела нелепая ревность. Он не захотел делить Николая с городским катком. С какой стати? Ведь Николай был его лучшим учеником. Кто знает? 


Нога.

Ящер поправлялся. Завтра утром с него снимают повязку и уже к вечеру, он попробует надеть коньки и взять клюшку. И без возражений. Чтобы ему не говорили эти умные врачи. Правда эта женщина с синими глазами очень хотела, чтобы они сходили в театр, все равно ведь пока нельзя играть; и поэтому гораздо полезнее будет посмотреть на красивую жизнь, пусть не настоящую, но устремляющую в высь.
Ящер сидел на диване и криво улыбался. Он вспоминал Леньку, уносящегося на всех парах к чужим воротам, потом монотонно движущиеся платы, потом глаза женщины. Сощурился, словно что-то вымерял и взвешивал на невидимых весах. Вздохнул, вспомнил Петра Ивановича, Петровича и Филина. И понял, что в театр ему завтра не идти.
Первые шаги на льду, после травмы, всегда самые важные. Ты словно снова учишься кататься. Ты еще никак не можешь забыть той боли, что сделала тебя немощным. Поэтому осторожно, взявшись за борт, Ящер вышел на темный, вечерний, наверное, уже перенесшийся в сонное умиротворение лед, чтобы совершить первый долгожданный круг.  Он еще раз огляделся и, не увидев прохожих, невольных свидетелей его слабой готовности, оттолкнулся.
Нога словно была не его, она была каким-то паленом. Движение он осуществлял за счет спины и здоровой ноги, а ее, больную, только подставлял в нужные моменты, и получалось скольжение. Но какое это было скольжение! Он чувствовал, что катится, как будто в первый раз, как будто никогда до этого не катался. Ему так и хотелось крикнуть «Папа, я научился!». Радость коснулась его сердца. Он то и дело подставлял незнакомую ногу и осваивал свои некогда привычные движения. Мышцы всего туловища сразу же почувствовали свою надобность. Они столько лет жившие в пространстве, ограниченном бортом хоккейной площадки, послушно воспринимавшие все команды своего хозяина, который самозабвенно служил игре, так и готовы были, словно паруса, в одно мгновение наполнится ветром и понести его, куда он прикажет. В организме Ящера ликовала каждая клеточка, каждое волоконце сухожилия. Наконец-то он обретет истинный свой смысл, и сможет послужить своему господину.
Ящер чувствовал, что он в полном порядке. И что ногу он восстановит за считанные дни.


Текстильщик.

Уже через три дня состоялся поединок с Текстильщиком, и Ящер принял в нем участие.
Петрович задерживался, он приехал к самому началу игры на министерском Мерседесе с мигалкой. Охрану он тут же отпустил домой, а водителю Мерседеса сказал, что он ненадолго, всего на пару часиков, и тот, как ни в чем ни, бывало, развернул газету и занялся привычным делом ожидания.
Надо сказать, что администрация катка тут же засуетилась, увидев правительственный номер и все прочее. Но Петрович, деловито вышедший навстречу, в строгом рабочем костюме, сразу всех успокоил. И все равно, проходя по ковролиновой дорожке, в раздевалку команды Стрела, он ловил на себе непонимающие взгляды.
Войдя в раздевалку, он вышел на ее середину и поздоровался. Ребята никак не ожидали увидеть его в строгом министерском костюме и притихли. Кто-то начал сосредоточенно приматывал липкой лентой щиток, кто-то проверять коньки, кто-то надевал рейтузину. Петрович бегло оглядел собравшихся, и увидел Колю.
- Коля, с выздоровлением! - сказал он бодро и достал блокнотик.
Ящер надевал нагрудник, прикреплял наплечники и радовался, вдруг увидев, доброе сосредоточенное лицо Петра Ивановича, и то, как его старые узловатые пальцы бережно обматывали клюшку. Видел невозмутимое вечно жующее лицо Лехи и тоже внутренне радовался, как радовался и всем остальным, сидящим и сопящим над своими доспехами, теми, которых не видел уже три недели. Немая атмосфера, завладевшая раздевалкой с приходом Петровича, показалась Ящеру необычно-возвышенной, торжественной какой-то. Как здорово, когда каждый тихо и сосредоточенно занимается своим делом. Ящер даже залюбовался этой идиллией. Он мог сказать точно, что такая мысль постигла его впервые. Ведь даже Ленька, на что человек неудержимой молодой энергии, и тот сегодня не привычно молча шнурует коньки, не поднимая глаз от пола, словно решает в уме математическую задачу. С одной стороны, это может показаться дико, нелепо, ведь перед игрой необходимо создать настроение, которое Дихлофосов частенько и создавал своими бойкими небылицами. Но теперь…. Что же случилось с командой за время его болезни? Или правда на всех так подействовал министерский костюм Петровича?
Игроки, молча и сосредоточенно выходили на лед, делали первый круг, получали шайбы от тренера и приступали к разминке. В собранном движении каждого так и сквозило, что их ожидает дело, общее, важное, трудное.
Ящер стоял у бортика и в постигшем его восторге пытался разобраться в этом новом своем ощущении. Ощущении команды. И теперь, когда он получил от тренера свою шайбу, он уже не хотел на всех парах, с прежней лихостью мчаться к воротам и повергать в растерянность вратаря, соперников, зрителей, он хотел осторожно найти свое место в данном конкретном эпизоде, в котором существовал коллектив.
И все-таки, как только он сделал два приличных толчка ногами и почувствовал на крюке этот черный завораживающий снаряд, он сразу же забыл о своих новых мыслях и устремился на Мишины ворота. Надо сказать, что Миша прибавил в мастерстве и Ящер не смог обмануть его привычным финтом. Ему приходилось атаковать ворота еще и еще, и Миша неплохо справлялся с его атаками.
Мало того, он увидел, как прибавил в игре Денис, как тот стал тверже закладывать виражи и легче обращаться с шайбой. Как у него появилась уверенность в броске.
С такой командой вполне можно делать результат. И может быть даже как-то игру моделировать, играть более интеллектуально, как когда-то пытался поиграть сам Николай. И ни беда, что команда проиграла несколько матчей подряд. И теперь стоит во второй части турнирной таблицы.
Игру Ящер начал осторожно, и ни, потому что боялся за колено, а скорее вживался в новую обстановку. Он старался меньше водить шайбу самостоятельно, а сразу находил партнеров и пасовал, чтобы игра была слаженной и динамичной.
Но после первой половины периода, когда Ласточка получила две шайбы в свои ворота, Николай окончательно понял, что к несчастью, слаженности на поле никакой нет.
И вся сосредоточенность, увиденная им в раздевалке не что иное, как скромная покорность судьбе. Нападающие так и не знали, куда им бежать, как открываться. Мало того, они часто не могли правильно принять шайбу, и та отскакивала от их клюшек, словно от бревен. Петр Иваныч по-прежнему изображал балет, вместо того чтобы жестко встретить нападающего или зажать его у борта. Леха самозабвенно жевал и думать ни о чем не хотел. Удивительные, порой чарующие, в понимании Ящера, нити игры, по-прежнему оставались для Алексея китайской грамотой, к изучению которой он не стремился. На всем этом холодном твердом поле брани оставался только один человек, который его понимал и мог поддержать, это Ленька. Который, как и раньше, предугадывал и рушил козни соперника, и откликался на острые пасы. Только это неуемное Ленькино «Давай, давай!» и могло утешить Ящера, которому в определенные моменты ни просто хотелось опустить руки, а выть белугой. Вот скажите, пожалуйста, зачем Петру Иванычу понадобилось идти в атаку? Он же в этом деле не то, чтобы не смыслит, он просто опасен там для своих. Ведь кроме амбициозных вездесущих защитников Текстильщика, Ящеру приходится обыгрывать еще и его. И вот как раз сейчас, когда Петр Иванович решил поддержать атаку, и полностью утомленный бесполезной обводкой Ящер свалился где-то в углу зоны соперника, Текстильщик провел грамотный ответ, и Стрела получила вторую шайбу. «Лучше занимайтесь внуками, Петр Иваныч», - хотелось сказать поверженному Ящеру, когда старый защитник проезжал мимо него на смену.
 А про первую пропущенную шайбу Стрелы вообще лучше было не вспоминать. Тогда перед Мишиными воротами Леха с Денисом громко столкнулись и стали падать. Гремя доспехами, как рыцари на Чудском озере, стремясь удержаться, они долго падали. В конце концов, они ухватились за черенок Мишиной большой клюшки, и тогда, еще какое-то мгновение постояв, они грохнулись все втроем. Ящер ничего не смог сделать. Он подоспел слишком поздно. Когда шайба уже находилась в сетке ворот. Он даже не мог себе ответить, как это все могло случиться.
Леха с Денисом сидя на скамейке, походили на извлеченных из водоема пострадавших. Они косились друг на друга и на весь белый свет с Михаил Петровичем в придачу. Они и сами не могли понять, как это произошло. Как вообще это происходит. Лбами, так, «бумс», и шайба в воротах. Классика жанра. Артисты, - сдержанно проворчал Петрович. И это мои опытные боевые кадры! Что же говорить об остальных? Все второе звено во главе с долговязым Митяем, уже обосновалось на площадке и во всю выкладывало «чудеса». Вместо того, чтобы грамотно отбирать шайбу, да играть в пас, они размашистым ходом кружили по всему полю и страшно размахивали клюшками. Митяй как более опытный игрок посылал странные команды партнерам: «Эй, давай заводи с лева, а ты давай справа».
- Кого они там заводят? – осторожно поинтересовался Петрович у Ящера, и уже полез во внутренний карман, чтобы отведать дежурного Валидола. Но, к несчастью, на нем оказался ни привычный спортивный костюм, а министерский рабочий пиджак. И тогда он в растерянности обернулся к Николаю и беспомощно взглянул в его горестные глаза. Ящер ничего не мог ответить на поставленный министром вопрос.
Только один Миша мог геройски противостоять этому кошмару. Ему приходилось очень нелегко, ему трудно было уследить за шайбой из-за сумятицы, которую создавали свои же игроки. Того и гляди, они сейчас все дружно столкнутся перед ним лбами и медленно начнут падать. И Миша невольно прижимал клюшку к толстому боку, а свободной рукой, на которой была надета ловушка, он прогонял этих своих же игроков, словно назойливых мух, подальше в поле.
- Гони, гони их, Миша, командуй! – кричал обезумевшим голосом Петрович.  – Что вы все как…, в кучу сбились? Играйте каждый на своем месте! – Орал рассерженный министр.
Ящер переживал, тяжело выдыхая пары. И видимо с этими парами в воздухе растворялись последние ни на чем не основанные его иллюзии по поводу рождения боеспособного коллектива. При первой остановке игры он перемахнул через борт и скупым жестом пригласил за собой Дихлофосова.
Петрович театрально приветствовал возвращающееся на скамейку звено Митяя:
- Молодцы, молодцы, главное, что не пропустили, - хлопал он каждого по холодному пластмассовому плечу.
- Да если бы Вы нам как следует доверяли, - тут же отвечал долговязый Митяй и во весь свой богатырский рост остановился перед Петровичем, при этом загородив проход со льда. Образовалась пробка. Остаток звена теперь не мог уйти со льда через калитку. – Мы бы им показали, где раки зимуют.
- А-а, - заворожено протянул тренер, будто теперь он понял, зачем они так размахивали клюшками. – Ладно, проходите, проходите, садитесь, пока. – Словно гостей стал он усаживать все Митяево звено.
Большие парни на коньках и в габаритных хоккейных доспехах бухались на лавку, и сотрясалась деревянная будка.
- Ладно, отдышитесь пока, - по-отечески сказал Петрович ребятам, а сам отвернулся в поле. Он ухватился за деревянную сваю все еще вибрирующей будки и как адмирал со своего капитанского мостика стал наблюдать сражение.
Ящер выиграл вбрасывание. Тут же сыграл в пас с Дихлофосовым, резко набрал скорость, получил обратный пас в средней зоне, вошел в зону соперника и со всей силы «шарахнул» по воротам.
- О, хорошо, Николай! – оживился Петрович, держась за холодную сваю.
Бросок был настолько сильный и неожиданный, что вратарь не успел толком сгруппироваться, и шайба отскочила от него метра на четыре. Агрессивный Ящер, который ни минуты не сомневался, что так оно и будет, успел к ней первым и «шарахнул» по ней снова.
 Вратарь снова не успел как следует среагировать, и шайба на этот раз не попала в него, а просвистела у него над правым плечом в верхний угол ворот. Вратарь только руками развел. Будто он и сам не понял, как это так легко может сократиться счет.
А так и может. Все худое напряженное лицо Ящера красноречиво утверждало, что только так и может счет сокращаться, и нечего тут выдумать, клюшками размахивать, да лбами сталкиваться.
- Учитесь! - гордо ликовал Петрович. – Хоккей игра простая, взял-отдал, взял-отдал-забил. Все! – показал он Митяю и сотоварищам свои раскрытые ладони. И потом, через мгновение, видимо, для пущей убедительности, указал этими ладонями на проезжающего мимо Ящера.
Митяй снова как часто, бывало, заворожено смотрел на Ящера. Он ведь и клюшкой размахивал больше всех только оттого, чтобы придать своим действиям как можно больше страсти, которую подмечал в каждом движении Николая. Но уложить всю наличную страстность в минимум точных движений он пока не мог.
Ящер снова выиграл вбрасывание и снова отдал Дихлофосову. Так же резко набрал скорость, получил обратный пас в средней зоне, обыграл выехавшего навстречу центрального нападающего Текстильщика и отпасовал направо Леньке. Дихлофосов лихо влетел в зону, и размахнулся. Вратарь выкатился, чтобы сократить угол обстрела, но Ленька бросать не стал, а отпасовал обратно Ящеру под синею линию, и Николай от всей души приложился к ней. Счет сравнялся.
- О, видали, - пролепетал Митяй. – Они еще так два раза шандарахнут и можно ехать домой, причем всем. Мы здесь больше не нужны.
Но это была внешняя легкость. Ленька и Ящер, тяжело дыша переглянулись. В их взглядах царило вовсе не надменное бахвальство, а мужская готовность впрягаться в лямку и везти воз. И они впрягались. Если кто-то, вдруг, спросит, могут ли на ледяной поверхности произрастать деревья, то, взглянув на игру Леньки и Николая, можно было ответить, что, может быть, могут, потому что плоды там произрастают.
Третий гол в ворота Текстильщика уже назревал. Две быстро забитые Стрелой шайбы надломили соперника, и он уже мало помышлял об атаке. Все свои лучшие резервы он мобилизовал на противодействие Ящеру и Дихлофосову.
Звено Митяя выходя на лед, все так же самозабвенно кружило по полю и размахивало клюшками. В такие отрезки ничего существенного на поле не происходило. Стрела резвилась, а Текстильщик копил силы, чтобы встретить отдохнувшее звено Ящера.
Развязка наступила в конце матча. Когда Ленька с Ящером устроили настоящую круговерть в зоне Текстильщика. И вот уже Ленька выдал пас из-за ворот прямо на клюшку Ящера, который настолько устал, что не чувствовал ног, и все-таки он собрался и вложил в бросок всю наличную силу. Но бросок получился прямым, бесхитростным. Шайба угодила в щитки вратарю. Ящер ввязался в борьбу за отбитую шайбу, у него не хватило сил, и десятка Текстильщика овладел ей и готов был броситься в атаку. Но в этот самый момент в него врезался Дихлофосов и свалил с ног. Маленький черный снаряд вновь на мгновение оказался ничейным, и Ящер подобрал его, и с разворота бросил. Но и в этом случае шайба угодила во вратаря и отскочила в угол. Но шайбой первым овладел Дихлофосов. Он словно бур кружил по площадке и успевал всюду. Он снова ушел за ворота и оттуда снова выдал отличный пас Ящеру. Николай уже плохо понимал происходящее. Его растренированность, связанная с травмой, не давала ему возможности бороться как прежде, поэтому он задыхался и сейчас, получив от Леньки шайбу и получив клюшкой по рукам от защитника Текстильщика, хотел уже бросить ее как прежде, на удачу, но все-таки не стал этого делать. Он нашел в себе силы сделать обманное движение.
Ох уж эти обманные движения! Сколько на них расходуется сил! Хоть и говорится, что на всякого мудреца довольно простоты, но и, с другой стороны, говорится, что простота хуже воровства. Поэтому в жизни приходится находить некоторый здоровый компромисс между правдой и обманными движениями. Вряд ли в голове Ящера прозвучало такая философская тирада, но он все же собрался и показал, что будет бросать с ходу, а сам переложил шайбу вправо и бросил ее под ловушку голкипера. На этот раз шайба оказалась в сетке.
Ленька и Николай в третий раз ехали от взятых ими ворот. Ледяную поверхность поля освещал прожектор. Он словно восходящее Солнце оставлял блестящую золотую дорожку, и складывалось впечатление, что хоккеисты не едут, а идут по свежей весенней пахоте.

Главное не уснуть. – Думал Ящер за лентой конвейера, вставляя очередной резистор. – Нет, как это объяснить, - соображал он. – Я ж только там и жив-то, на поле. Нет, можно, конечно, прожить жизнь, лежа на домашнем диване, сидя в рабочем кресле, проходя к кому-то в гости. Но будет ли это жизнь?
- Не дело, не дело, - кряхтел конвейер. – Не делом ты занимаешься, Икарусов. Твой любительский хоккей ущербен.
- Да кто тебе сказал-то? – зло возразил Николай. – Я живу-то только там.
- Шел бы лучше в настоящее поле вместо лошади работал, чем ты лед молотишь.
- Ну, уж это кто на что учился. Ведь на льду я понимаю, что, где, как надо делать и результата добиваемся. А тут сиди себе вкручивай, да и все…
- А на поле бы еще хлеб сеял.
- А про то, что не хлебом единым слыхал?
- Нет, ну если уж на то пошло, - не унимался конвейер, - то пошел бы уж знаешь куда?
- Да уж ты-то пошлешь, так пошлешь, железяка бездуховная, что и не сомневаюсь. Ну, куда, куда мне идти?
- Ну не идти, а просто, возьми, стукни кулаком по столу и скажи начальству «А чЁй-то?»
- А, вон как ты хватил. Ну и уволят. Ну и чего дальше…? Вспоминать как я героически сказал это «А Чёй-то?». Так и то не серьезно. Вон, например, декабристы за свое непутевое «ЧЁйта?» куда больше пострадали. Одних повесили, других в Сибирь отправили пешком. А я, ну уволюсь, найду себе другой конвейер, да и все.
- Эх ты, не хочешь как декабристы…
- Не, не хочу.
Свершилась пауза. Нечем было конвейеру Ящера привадить.
- Нет, - вздрогнул конвейер, - ну, тогда шел бы в зам министры, к другу твоему Петровичу. Что он тебя к себе замом не возьмет? Вы ж скорешились на хоккейной-то вашей игральной коробке. Хоккеисты. Герои! Смех, - конвейер даже икнул
Ящер задумался, потом сказал:
- Дурак ты железный.
Конвейер икнул по громче.
- А вдруг получится? – прокряхтел он лукаво.
- Я хоккей люблю, - зевнул Ящер и вставил резистор. – Что ты можешь понять, дурила механическая? Хоккей – это ж песня.
- Чудак, играй в свой хоккей, да еще замминистра будешь. Дом себе построишь большой за городом, заграницу будешь ездить.
Ящер задумался. Наверное, представил себя заграницей.
- Нет, а вот на счет бесполезности моего хоккея это вы врете, Господин Конвейер. Врете, - совершенно ясно вдруг понял Ящер. – Это ведь еще как великий поэт сказал «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Так и хоккей мой. Ведь даже, если брать более серьезные вещи, например плату вот эту мою пластмассовую, в которую я резистор сейчас вставляю. Судьба ведь ее тоже не предсказуема. Я, например, не знаю, дойдет она до потребителя или нет. А если и дойдет, то будет она хорошо служить или вдруг сломается. Да это и не мое дело, в конце концов. Это дело менеджера по продажам, директора предприятия, зам министра, в конце концов. Это они должны все уладить, чтобы и дошла до потребителя, и служила, сколько потребуется. А мое дело смену отсидеть, план выполнить, деньги получить и …
- И в хоккей, ураааа…, - перебил конвейер. – Детский сад.
Наступила пауза.
- Ну, по-человечески, по взрослому-то, ты, Икарусов, подумай, что ты в ответственности не только за выполнение своего сегодняшнего плана.
- А за страну, - вздохнул Николай, - за пятилетку, - еще раз вздохнул он. Нет уж товарищи, увольте, каждый своим делом должен заниматься. Это можно додуматься до того, что после работы насыплют мне мешок этих пластмассовых плат и иди их сам как хош пристраивай, авось ловчее получиться-то. Хош на рынок иди, хош по домам разноси. Чтоб ответственность почувствовать. А что, какому-нибудь прохиндею такая мысль в голову придет, он может так и устроить, чтобы нам зарплату не платить. А выдаст ее платами, и идите, товарищи, проявляйте инициативу. Идиотизм и глупость. Посему видно, что уж лучше в хоккей гонять, чем до таких вот глупостей додумываться.
Подошел Михеич со списком.
- Сдавай тыщу, у Егорова дочь родилась.
- Замечательно! - протянул деньги Ящер.
Михеич покосился на Николая. Уж больно много было у того наигранной радости.
- Не остри, Икарусов, ребенок в мир народился.
- Ну, хорошо, что народился.
Ох, и въедливый был этот Михеич.
- Эх, ты вот все в хоккей свой гоняешь, - неодобрительно произнес он.
- Ну, гоняю, кому плохо? Команда играет. Ты должен гордится, она все-таки предприятие представляет, на котором ты взносы ходишь, собираешь.
- Лучше б семью завел. Деньги бы тебе на свадьбу собирали.
«Тебе б только деньги собирать», - подумал Ящер.
- А потом на гроб, - буркнул Ящер.
- Чего? – не расслышал Михеич.
- Слушай, Михеич, я план выполняю, чего ты ко мне привязался?
- Эх, вредный ты человек, Икарусов. Вот мало план выполнять в этой жизни. Вот, например, скажи что-нибудь остроумное, роди свежую мысль, так сказать.
Николай оторвался от работы и посмотрел на Михеича. И правда, наверное, захотел сказать что-то остроумное.
- Нет, не скажу, - сказал он в итоге.
Ну почему я должен говорить ему что-нибудь остроумное? Он меня от работы отрывает. А я ему остроумное. Вот Леньке я могу сказать остроумное, потому что он понимает культуру паса, тактику игры в обороне, тактику игры в нападении, да и просто потому, что он мне друг и товарищ. А этому, с какого перепугу я остроумное должен говорить? – Ну, как, - прокряхтел конвейер, - потому что он человек. Потому что хорошее слово и собаке приятно. – Да не, да не охота мне. Он меня от работы отрывает, с мысли сбивает. Пусть ему КВН остроумные слова находит, а мне некогда.
- Эх, Икарусов. Детей не хочешь… Чтоб нас больше было.
- Кого это нас? Да и потом дети — это радость, - возмутился Ящер.
- Ну вот, а у тебя?
- А у меня хоккей радость.
- Эх, и вредный ты человек, Икарусов. Не нужный обществу. Вот зачем ты отказался на Манометр переходить? Тебе же бригадиром предлагали. И зарплата соответственно больше.
- Мне до туда час десять, а до сюда час, - пробурчал Колька, не отрываясь от детали
- Вот. Во-от! – указал пальцем в лампу неонового освещения Михеич. – Вот откуда ноги растут и башка твоя никчемушная произрастает. Ты выгоду свою не ценишь, Икарусов! Ты грешный человек, ты черное от белого отличить не можешь. Тебе, наверное, шайбой в лоб попали. А? Не попали? – спросил Михеич вкрадчиво.
- А и попали? Тебе что? В чем твоя претензия? Вот сформулируй, - Ящер даже отвлекся от работы.
Михеич на мгновение остолбенел.
- Тьфу. И кто тебя только на свет родил?
- Родители.
- Понимаю. Вот зачем только?
- Не зачем, а от чего. От избытка любви.
- Во-от! От избытка любви. А ты шайбу гоняешь целыми днями.
- Так что ж мне ее теперь экономить, любовь-то? От любви и гоняю. От чистого, можно сказать, сердца!
- Эх, балбес и балабол ты. Ты мне свой хоккей брось! – потряс он в воздухе указательным пальцем и ушел.

Эх, все-таки хоккей – это штука великая. Особенно когда тебя на поле понимают. Ведь, например, отдал ты шайбу тому же Филину и не ответа, не привета. Он, или ее заведет в угол и потеряет, или задумается и тоже потеряет, или будет бежать с ней пока во что-нибудь не упрется. Тут так просто не объяснишь, тут навык нужен. Везде навык нужен. Даже в финансах. Отдал ты кому-то деньги и с концами. Ну, или отдал, он тебе обратно, ты ему, а потом взяли их, да и пропили. Тут человек нужен, который понимает, мыслит, как ты, может откликнуться, сыграть по интересному. И гол создать в конце концов. Тут коллектив нужен, общение, понимание, работа.
Да даже не это. – Ящер приостановил мысль. – Как тебе втолковать, железяка. Там мечта, которая из детства, там дружба.


Катастрофа.

Ящеру позвонили в двенадцать ночи. Не привычно серьезный Лехин голос сообщил, что Ленька сегодня вечером разбился. Ящер будто не понял. В первый момент он подумал, что Леха нелепо шутит, и выждал, предположив, что теперь он скажет что-то веселое, и эта его нелепая фраза канет в забвение. Но Леха молчал, словно неотступно ожидал ответа.
- Совсем? – наконец спросил Ящер.
- Совсем.
Леха молчал.
- То есть как?
- Послали в командировку в Рыбинск. Занесло, а навстречу КАМАЗ. После завтра похороны.

Ящер не спал. Смерть еще не проходила так близко. Он растерялся. То и дело заваривал чай, подходил к окну, глядел в ночь, потом на градусник за окном и слегка по привычке радовался, что мороз. Он не верил, не хотел верить или просто не понимал, что такое может быть. Обычно он жил предстоящим матчем и считал главным препятствием температуру на градуснике. Но теперь он совершенно ничего не понимал в этом мире. Он словно по привычке прихлебывал чай, словно стараясь растворить этот огромный ком, что появился в горле. И пытался вывести доказательство простой теоремы, что так нельзя, так не может быть в мире, не должно быть. Что такой молодой человек как Ленька просто так без глобальной войны, без еще какой-то весомой причины не может просто закончить свое существование. Это в фильмах про мафию и криминал показывают, что иногда человеческая жизнь ничего не стоит. Но ведь это все фильмы. Их придумывает режиссер. В них играют артисты. Ленька…. Как же это он так? И как же они теперь без него? 
Со следующего утра мир Ящера стал черно-белым.
Он не понимал куда идет, натыкался на людей, и когда они зло оборачивались к нему, он будто спохватывался, бурчал извинение, понуро опускал голову и проходил мимо. Он еле удерживался от мысли, чтобы механически объяснить, что идет на завод, и сразу же понимал, что это нелепо. Газетный киоск, подъезжающий троллейбус стали для него предметами потусторонними, будто из другого мира. Он автоматически поднимался по ступенькам троллейбуса, пробивал билет и хватался за поручень. Все нутро его будто парализовало. Будто бы он в одночасье стал автоматом. Таким как был его автоматический бездушный конвейер, троллейбус, киоски, монотонно бредущие прохожие. Он будто жил на автопилоте.

На кладбище собралось много людей. Это и однокурсники, и родственники.  Мать, не старую еще женщину вели под руки муж и брат.
Приехал Петрович, привез огромный венок и букет от команды.
Говорили, что в гробу не он. То есть врачи, как могли, собрали его лицо, но получилось неправдоподобно.
Снежинки тихо осаждались на непокрытые головы. Девчонки утирали слезы. Заколачивали гроб. Наконец была произнесена последняя речь и гроб опустили в твердую февральскую землю.
И еще, когда они уходили с кладбища, Ящер глядел вслед Ленькиной матери и впервые, там в стороне, увидел церквушку с распятием над куполом.

Ящер пришел домой. За свою тридцатилетнюю жизнь он успел узнать, что она не только большой праздник, но и большая трагедия. И все наши силы порой, подчинены лишь той цели, как выбраться из-под тяжеленной груды уныния. «Так легко, так легко, - говорил он себе через мешающий ком. Почему так легко можно оборвать жизнь?»
Он снял трубку и набрал телефон Ирины.   
- Понимаешь, нет больше Леньки, - сказал он глухим механическим голосом.
- Кого? – испугалась она, не понимая, кто это говорит.

На том конце провода тянулась нескончаемая пауза.

Ирина села в машину. У нее было смешанное чувство. Не сказать, что она очень хотела быть нужной этому человеку. В принципе, она вполне могла бы готовить ему котлеты. И не так уж важно было, сколько он получает на своем конвейере. И эта странная игра, в которой, непонятно по каким законам живут взрослые люди и сами, без сигнала тренера знают, когда производить смену, а когда отдавать пас была для нее совершенна безразлична. Но пусть бы она будет, в конце концов. И его мир вполне мог бы стать и ее миром.
У него погиб друг. Конечно, это ужасно и нелепо, в таком молодом возрасте уйти из жизни. Но неужели этот погибший друг для него был так дорог? Дороже чем она?
- Тебе необходимо успокоиться, давай чаю попьем, - сказала она как можно мягче.
- Да, - он согласился.
Потом снова зашагал по комнате, поставил чайник, подошел к шкафчику, достал бутылку и долго смотрел на этикетку, словно соизмеряя ее с окружающими предметами. Ирина будто для него тоже была предметом. Хорошим, живым предметом, возможно умеющим готовить котлеты, накрывать на стол, принимать участие в его жизни.
Они смотрели друг на друга. Он и она, требуя к себе внимания.
Его безумные глаза изучали ее, словно видели в первый раз. «Но вот если бы она умела играть в хоккей…» - словно бы кто-то пошутил из не откупоренной бутылки. - «Нет, если бы она смогла стать твоим партнером и спела с тобой песню на два голоса? Что тогда?». Ящер криво улыбнулся, как улыбался в тех случаях, когда судьба вновь и вновь одиноко посылала его в атаку на редут защитников. «Да как же мы будем петь песню, если она даже не знает, что такое культура паса?».
Причем здесь пас? – он вспомнил Ленькину маму на кладбище, Веру Ивановну. Он вспомнил ее и снова внутренне спросил себя: как же так? Потому что это было очень страшно. Вчера после поминок они обещали ее навещать. Потом Ящер вспомнил самого Леньку, когда еще на той неделе, после победы, они радостно складывали свои баулы.
- Зачем тебе бутылка? Поставь ее обратно, - сказала Ирина.
Он поставил бутылку на стол.
 «А разве это не пас, то, что она примчалась среди ночи? Разве она не напрягла свои силы? – не унимался кто-то, где-то. – Пас, именно пас. И ты должен на него ответить. А если не ответишь, то ты сам не владеешь культурой паса». Ящер повержено сел на диван. Он безразличным взглядом смотрел на прозрачное бутылочное стекло, - у него плыло перед глазами.
- И что ты на нее уставился? Ну ка дай сюда.
Ирина хотела забрать у него бутылку, чтобы убрать в шкафчик.
- Нет, надо на кухню, за штопором? – пробубнил Николай.
На кухне гудел холодильник и Николай принялся искать штопор в ворохе вилок и ложок.
Ирине слушала гул холодильника и звяканье железа, и понимала, что сейчас, не забрать бутылку, то произойдет что-то не хорошее. Николай загудит от горя, не умея с ним справиться.
Все-таки он нашел штопор, вернулся в комнату и увидел Ирину. Или это была не Ирина, вернее не та Ирина, которую он знал много лет. Эта была чужая, красивая дама. У нее была эффектная прическа, оказывается. Он раньше, наверное, ее и не замечал? Женщина восседала на стуле посередине комнаты и напомнила Ящеру про древнегреческих богинь. И если бы ни рядом стоящий журнальный столик с бутылкой, он так бы и подумал, что попал в музей.
- И долго вы так будете стоять со штопором, молодой человек? – спросила богиня спокойно.
Он стоял с полуоткрытым ртом, теперь понимая, что еще он должен что-то сделать.
Он взял бутылку и сосредоточенно стал прилаживать к ней штопор. Как-то неловко у него получалось, словно он и в глаза никогда не видел штопоров.
- Жалко, что это не клюшка, - со вздохом сказала женщина.
Хозяин сопел и ничего не мог поделать с бутылкой.
- Он, наверное, тупой, - посмотрел он внимательно на конец штопора. Как иногда смотрел на конец своей клюшки, когда не попадал в ворота из выгодной позиции.
- А может бутылка кривая?
Он еще раз попробовал и поставил бутылку на стол.
- Ты понимаешь, Ир, у меня друг погиб, - сказал он примирительно. Наверное, он ждал утешения.
Они оба смотрели на злополучную бутылку. 
- Может соседа позвать? –  все-таки спросила богиня.
- Зачем?
- Помочь.
Ящер поджал нижнюю губу, будто раздумывал над ее предложением.
- Нет, не нужно соседа. Я, понимаешь, не зря тебе позвонил…. Потому что мне некому больше позвонить….
Ирина молча сидела напротив и видимо все ждала ответного паса.
Ящер очнулся, словно прозвучал свисток о начале второго периода. Неверными руками он снова пытался ввернуть штопор. «Культура паса» - закрутилось в его голове, словно нелепая магнитофонная запись. - Что главное в хоккее? Это вовремя открыться и получить пас. А потом вовремя отдать. И игра пойдет, - словно в бреду крутились мысли. - Есть, конечно, люди, которые в пас играют не охотно, стараются все сделать самостоятельно. Но хоккей – это же игра командная. И такие команды, где есть подобные люди, редко выигрывают. И еще есть Петр Иваныч, который к шутам собачьим коньки напялил на старости лет. Который кататься не умеет. А лезет. От которого помощи на площадке…., - вкручивал он штопор, который не вкручивался. – И что ж мне прикажете делать? А самому все и делать, и туда, и обратно, и опять туда. Только один Миша и спасает. – Думал Ящер, вкручивая штопор неверными руками. – Нет, Петр Иваныч мужик хороший, добрый и можно за него в обороне отработать, но это же извините не песня, это же черте что получается. Вот Ленька был это да. И кто его теперь заменит? Леха как был ветер в поле, так и присутствует, словно ему хоть хоккей, хоть футбол, хоть еще поле какое. Но это же хоккей, это же искусство…. А ему только жвачки в пасть заложи, он уже и готов, филин… - раскручивались нелепые бредовые мысли.
- Ну, как там? – прервал его рассуждения женский голос.
Он будто опомнился. Перед ним все так же властно восседала греческая богиня.
И тут он понял. Неожиданно, словно ему открылась вся правда существующей действительности, от которой он так долго уходил; при помощи хоккея, изображая из себя великого спортсмена. Эта мысль так ударила его, что он безвольно опустился в кресло.
Он глядел на эту женщину, которую знал вот уже уйму лет и которую совершенно не знал. Ему стало совершенно ясно, что вот этой мадам, с великолепной прической он совершенно безразличен. Она никогда его не любила. Скорее всего она забавлялась им как неким зверьком.
- Ир, ты что? – проговорил он робко, словно и не он это был, а кто-то другой, который пытался найти причину, что все это не так.
- Ты что, Ира? – спросил Ящер, на секунду опомнившись.
- Ничего, - ответила она безразлично.
Ящер не мог смотреть в ее красивые чужие глаза. Он опустил голову. Как же она могла? Как же я не мог отличить подделки от подлинника? У нее наверняка кроме него целая куча ухажеров. Конечно, ему ведь некогда. Он же всегда с Петровичем да с Иванычем. Не важно. Он же верил ей. То есть, он всегда знал, что она есть. Не может не быть….
Он беспомощно уткнулся в винную этикетку. Как ребенок он пытался прочесть какие-то слова, словно они были заклинания. И вот он сейчас их прочтет и все встанет на свои места. Крепость сколь-то градусов.... Медали на конкурсе в Варне…. Надежное партнерство, проверенное десятилетиями…. Выдержка…. Он не дочитал.
Эх, как хотелось запустить бутылку в стену и тем самым решить все проблемы.


Реквием.

Очередная игра проходила в гостях. Недалеко от метро Академическая был зимний стадион с какой-то древней с деревянными побитыми бортами коробкой. Освещение было плохим, горели не все лампы. Завывал ветер и носил поземку по плохо залитому неровному льду. Ящер перемахнул через борт. Перемороженный лед скрежетал о его коньки, словно высекал ноты реквиема. Коньки все время проскальзывали. Очень трудно было заложить хороший вираж.
На разминке шайба ударялась в борт, словно молоток о крышку гроба.
Ящер встал на вбрасывание. Его соперник все время подкашливал и озирался, словно ему не хотелось в этот непогожий вечер сражаться.
Шайба была вброшена. Сухой щелчок клюшек и шайба заметалась по льду.
Все начало игры она не держалась ни у одной из команд. Кто бы ни подбирал ее, кто бы не владел ей, все равно она доставалась не тому, кому должно. Мешала либо кочка, либо не точный глазомер. Ящер подбирал ее неоднократно и в своей манере набирал скорость и хотел провезти ее в зону соперника по левому борту. Но у него элементарно не хватало мощи. Виной был перемороженный лед. Шайбу тут же выбивали защитники, и атака шла на ворота Стрелы. Но и у соперника она тоже долго не держалась. Все было как-то нелепо, не организованно. Что-то расстроилось в механизме игры. Ящер кружил по холодному заметаемому поземкой полю и ждал паса.
Но партнеры его словно не видели, или просто ничего не могли поделать. Казалось, в команде отсутствовал стержень, вокруг которого все кружилось.
Ящер выцарапывал шайбу в своей зоне, и снова бежал в атаку, преодолевая усталость и встречный ветер. Он просто бежал куда-то по привычке, потому что положено, потому что форвард. Он не чувствовал ни логики, ни песни, ни какого-нибудь иного смысла. Будто бы в одночасье он потерял все. Он просто твердил себе одно: добежать. Его жестко встречал соперник, грохотал борт. Но он не чувствовал боли. Она была привычна в таком деле как хоккей, и, если быть до конца честным, он искал ее, как средство анестезии.
- Коля поаккуратней, - сказал Петрович в перерыве. – Ты будто не видишь куда бежишь. Тем более и освещение плохое, и поэтому, прошу тебя, будь повнимательнее, - по-отечески сказал он. - И вообще не лезьте, - сказал он громко, почти рявкнул и как-то смял последнюю ноту.
 Что значит «не лезьте?».
- Не лезьте. Нам бы хоть ничью откатать сегодня. Нам бы хоть…
Все смотрели на Петровича и, словно, каждый решал внутреннюю задачу. За бортами был глухой черный вечер. Ящеру вдруг захотелось выглянуть за борт и поискать там Леньку. У него и правда что-то неладное начинало твориться в голове.
Петрович посмотрел на Ящера. Его худое загорелое лицо при таком скудном освещении казалось серым.
- Лед никудышный, шайба прыгает как лягушка, - пробормотал он невнятно.
- Я понимаю, Коля, - так и подхватил речь Ящера Петрович,  - поэтому и говорю поаккуратнее. Ты слышишь, Коля?
Николай понимал, что паса ему сегодня ждать неоткуда. И он как когда-то, постарался уйти в себя и пахать лед, а там будь, что будет.
В третьем периоде поднялся сильный ветер. Он взлохмачивал убранный снег, лежащий в сугробах над бортами. Он гонял поземку, порывисто, по-хулигански встречал Ящера, когда тот прорывался по своему левому борту. И соперникам хватало не сильного толчка, чтобы свалить его с ног.
Ящер злился. Он поднимался и предпринимал новую атаку. Но поддержать его было некому. Да еще правый защитник соперника, который встречал его каждый раз, уж как-то грубо с ним обходился. Он все время норовил не просто отобрать шайбу, но выбить из рук клюшку или зацепить Ящера своей. Наконец Колька отмахнулся, и соперник полез в драку. Они слегка сцепились, потом встали друг против друга. Румяное свежее лицо защитника было исполнено решимости и жаждало серьезного поединка. Глаза его так и горели, будто Ящер давно уже считался его кровным врагом.   Ящер как-то странно пообмяк. Он смотрел в это лицо и никак не мог понять, откуда такая неприязнь. Весь матч он пытался анализировать свое состояние. Он, как всегда, своим внутренним острым чутьем хотел нащупать нити игры. Найти ту необъяснимую мелодию, которую во всем мире слышал только он и Ленька. И как только он находил эту мелодию, все становилось на свои места. Они с Ленькой кружили по площадке, и никто не мог воспрепятствовать их игре. Но сегодня все было против него. Свистел ветер, словно желая заглушить эфир. Плохое освещение создавало иллюзию мрака. Нет, Ящера не останавливала боль от ударов защиты соперника. Он даже старался не замечать ни боли, ни защитников. Он погрузился в самого себя и искал внутреннего противоядия. Он искал ту песню, которая звучала в нем давно, оживляла и дарила радость.
И теперь, когда румяное пышущее здоровьем лицо защитника звало его на поединок, неустрашимый Ящер стоял и просто смотрел. Словно бы и не к нему относился вызов. Словно бы ему было все равно.
Может, Ящера заставляла так безучастно стоять эта вдруг промелькнувшая в его сознании мысль, что этот такой счастливый, здоровый румяный парень не видел на свете горя. И словно бы пожалел его, и он даже пробормотал какое-то невнятное извинение, типа «сори», словно наткнулся на кого-то на тротуаре, как было уже ни один раз за последние двое суток.
Соперник ждал, тяжело дыша и улыбаясь все шире, будто видел колебания Ящера. Будто ему становилось радостно оттого, что он не зря проживает жизнь. Что когда захочет, он может встать на коньки и напугать грозного форварда.
А Ящер просто стоял и спокойно смотрел, будто забыл неписанный кодекс хоккеиста. В котором говорилось, что каждый должен отвечать на подобные выпады.
Еще мгновение и защитник ткнул Ящера кулаком в грудь. Николай чуть отъехал, но ничего не предпринял в свою защиту. Еще мгновение и соперник зло рассмеялся ему в лицо.
Оставив торжествующего победу соперника, Ящер поехал догонять ритм игры.

Николай мылся и думал. Вообще было довольно угрюмо в раздевалке. Сыграли в ничью, а ощущение такое, что проиграли штук десять. Это все из-за того, что Ящер драться не захотел. Что он все какую-то потерянную песню свою искал.
Вода бежала по его поджарому мускулистому телу. Ему совершенно было безразлично, что сейчас думают о нем люди. Петрович сказал ему, что правильно не стал связываться. Он вообще после Леньки за своих игроков как за детей стал переживать. Он же не профессиональный тренер. Он и в хоккей-то никогда не играл. Человек он хороший. 



Надежда.

И снова, в очередной игре, Ящер неприкаянно кружил по площадке. Как говорится, надежда умирает последней. Он кружил как мятежный парусник в руках охватившей его стихии. И, наверное, надеялся, что сможет выбраться на берег, где его ждут.
Во всю свою грудь ему хотелось запеть так хорошо известную ему песню атаки, но как только он подхватывал шайбу и шел вперед, тут же на него наседала пара защитников, и ему приходилось извиваться в углу у борта, чтобы сбросить их с плеч. Ему не всегда это удавалось. Коньки Николая проскальзывали в самый неподходящий момент и словно сами собой высекали ноты реквиема. Ящер стал каким-то осколком ледышки, прыгающим по клавишам рояля, играющего траурную музыку. Самое интересное, что он не мог покинуть эти клавиши. Они то и дело жестко подбрасывали его и переправляли к соседям. Ящер словно разучился кататься. Ему бы снова взять себя в руки, как следует упереться коньком и пройтись по этим мыслимым клавишам, да сыграть ни реквием, а марш, как он умел. Но коньки не слушались.
 С ним как-то по наглому стал обходиться соперник. Порой при вбрасывании шайбы кто-то проезжал мимо и усмехался ему в лицо. Это, наверное, из-за того случая, когда он отказался драться. И все расценили это как трусость. И поэтому, когда игра шла у борта, соперник бесцеремонно выставлял локоть. Ящеру необходимо было ответить.
 Необходима была победа. Но как ее добиться? И он решил вспомнить свою старую тактику, ту, которую решил использовать еще давно у старого тренера, который ее не понял и отчислил Николая из команды. Нет, она заключалась не просто в хорошем видении поля, когда ты в нужное время оказываешься в нужном месте и венчаешь усилия товарищей. Тут было немного другое. Ведь усилия Петра Иваныча или Лехи, или Митяя никак нельзя было свести к какой-то системе. Они были случайны и системам неподвластны. Поэтому тут нужно было другое.
Ящер решил стеречь шанс.
Он упрямо выходил на лед и становился на вбрасывание. Теперь боролся ли он у бортов, убегал ли в отрыв, он целиком превратился в чутье.
Он чувствовал давно, что существуют такие точки в жизни и в спорте, где совпадают основные линии, траектории. И хоть ты семи пядей во лбу или рекордсмен по бегу, ты не сможешь догнать их, если не будешь чувствовать, где они. Мистика. 

И может быть, он искал их все свою жизнь, как теперь искал ту потерянную песню? И сам казался потерянным. И все же он не сдавался. Он понапрасну не ввязывался в борьбу и не отвечал на провокации соперника. Ему совершенно было наплевать, что о нем подумают окружающие. Единственно, что еще существовало для него в этом мире, это некая абстрактная победа. Которая, в данном конкретном случае, могла выразиться лишь в заброшенных шайбах. И он весь обратился в чутье.
И вот Петр Михайлович выбросил шайбу из своей зоны. Она прошла мимо двух защитников, и Ящер со всех ног устремился к ней. Он оказался первым, догонявший его защитник не успевал, но последствия травмы и психологическая опустошенность не давали Ящеру ощущения полета. И он чувствовал, что защитник его догонит. Но что было сил, он замолотил лед коньками, как когда-то в юности, когда сильно было желание показать себя, что ты мастер, что ты достоин играть на этом льду. Но все равно Ящер был не готов уйти от защитника. Он грамотно прикрыл шайбу корпусом и все равно чувствовал сзади его дыхание. В любой момент соперник мог зацепить Ящера клюшкой за руку или бедро и крепко прихватить его. И Ящер вдруг понял, что наступил момент истины, когда все невыплаченные долги разом могут окупиться или наоборот придавят его непосильной ношей. Придавят за все его непостоянства, за то, что порвал с большим хоккеем, а ведь кто-то говорил, что у него талант, за то, что не наладил своей жизни с Ириной и все такое прочее. И никто не будит спрашивать, как он был готов, как он тренировался и спал ли прошлую ночь. И он еще сильнее замолотил лед, чтобы прибавить скорость. В мыслях Ящера крутилось одно: только бы защитник не зацепил его, только бы не зацепил, потому что это будет большая несправедливость, если он сейчас грохнется. Потому что партнеры, на которых смотреть иногда смешно, выдали ему все-таки, наконец, настоящую передачу. И не надо отнекиваться теперь, что любительский хоккей не важное дело. Если у простых людей, пусть министров, крылья от этой игры расти начинают, то это самое важное дело для них и есть. И пусть они пока не могут полной грудью спеть с тобой эту песню, все равно они ее уже слышат и понимают. И теперь попробуй, только не забей. Грош тебе цена будет. И Ящер напряг еще сильнее свои мышцы, и дыхание его стало горячим, оно обжигало легкие и встречное зимнее пространство. И о чудо, он понял, что уходит от защитника. Перед ним теперь только вратарь. И вот уже некоторую секунду он думает, как обыграть вратаря. Он избирает свой старый проверенный финт. И вот теперь, сблизившись с голкипером, он ловко убирает шайбу вправо и, выждав, когда вратарь дернится за ней, резко уводит ее влево. Казалось, что вратарь пойман на противоходе, и теперь ничего не остается, как завести шайбу в открытый угол и нападающий даже мысленно ликует. Но вратарь видимо знает финты этого нападающего и ловко выставляет правую ногу со щитком и надежно закрывает угол. Все, шайба в воротах оказаться не может. Судьба четко держит нападающего на привязи, а удачу на расстоянии. И все-таки у нападающего хватает наглости надеяться на то, что между штангой и щитком голкипера найдется маленькая щелочка, из-за того, что конек не дает плотно им соединиться. Получив удар в спину от настигнувшего его защитника, в падении, нападающий все-таки совершает легкий бросок, как говорят в хоккее с неудобной руки, в направлении той самой предполагаемой щелочки.
Он скользил на животе к борту, когда шайба нелепым образом встала на ребро и прокатилась через маленькую щелочку в ворота. Голкипер никак не мог понять, как она смогла в них оказаться. Он трогал плотно стоящие ворота, он осматривал свой спортивный инвентарь и пожимал плечами, словно оправдываясь перед партнерами.
Ящера поздравляли свои, вновь барабанили клюшки о борт будки запасных игроков. Он молча стряхивал с живота и коленей снег и молча ехал на смену.
Это снова был тот самый Ящер, великий и могучий – кудесник, фокусник, решавший сложные спортивные задачи. В свете единственного прожектора его фигура снова стала походить на одинокий спасительный риф. И белые снежинки на его шлеме, словно утомленные Альбатросы смело сверкали, освещая воды ночного северного океана, которому бросили вызов. 
За ним тянулась длинная тень, как будто мост или лента конвейера, соединявшая непохожие миры.
Но Николай даже не выказывал и намеком той радости, что должна была овладеть его сознанием. Или может быть, и не было радости? Просто было свершено так давно ожидаемое чудо. Или может быть истина, которую он пытался каждый раз добывать на ледяном поле, явилась ему сегодня в новом качестве.
И все же одной шайбы было мало. Была ничья, и ветер завывал с пущей силой. Словно разозлился на фортуну Ящера. Он гнал все осмысленное, светлое, блестящее, окутывая темными снеговыми космами так, чтобы нельзя было найти путей. Но такое ощущение, что Ящер не очень-то старался их искать. Он также не ввязывался в напрасную борьбу у бортов, которая отнимала уйму сил. Он следил за скользким резиновым предметом и, когда тот оказывался свободным, он подхватывал его и тащил вперед по покрывающемуся снегом полю. И ветер завывал все сильней, и снежные космы закручивались в жгуты. «Что, человечек, нити хотел связывать? – словно бы насмехаясь, вопрошал хоккеиста ветер. – Не лезь не в свои дела». – И предмета становилось совсем не видно. Ящер его терял, и падал, не успев уйти от очередного столкновения.
Но вот когда одна из немногочисленных атак Стрелы переросла в затяжную, и Стреле удалось какое-то время удерживать и разыгрывать шайбу в чужой зоне, Ящер плотно занял позицию на пятачке. Словно что-то понял или эта изматывающая борьба со снеговыми жгутами и наглым негостеприимным соперником сама привела его в это место. Загораживая видимость голкиперу, он сопротивлялся ударам защитника. И тут кто-то, возможно Леха, от синей линии, из сплетений снеговых кружев, бросил по воротам. Ящер даже не очень различил момент броска, но, ему показалось, как в какой-то момент он увидел летящую шайбу на высоте колена. И тут же он сделал неуловимое движение клюшкой на встречу каучуковому снаряду. Он пошевелил ей, словно пытаясь отыскать его в чреве клубка снеговых волокон. Он не видел соприкосновения, он почувствовал легкий толчок чего-то твердого о черенок. Защитник грубо толкнул его в спину, но было уже поздно. Легкое соприкосновение произошло на мгновение раньше. Шайба плавно срикошетила в лед, а от него, прыгая, проскочила между щитков голкипера в ворота.
«Свезло», - зло шипели, проезжавшие мимо Ящера «враги». Но почему говорят, что везет сильнейшему? Этот тезис сегодня мог оспаривать всякий. Ящер отнюдь не выглядел сильнейшим в тот непогожий вечер. Его обгоняли более молодые, валили с ног более мощные, обводили более ловкие. Ему в лицо смеялись наглецы. Он не был королем на поле, как когда-то. И все-таки ему повезло. Его лицо полное торжества так и сияло в свете единственного прожектора. Он одержал такую важную победу двумя нелепыми касаниями клюшки.


Стадион.

И все-таки что-то мешало обрадоваться. Словно победа, которая была вчера одержана, была какого-то местного значения. И даже мало того, она была не его, а будто упавшая с неба. Не полностью заслуженная, а просто подаренная кем-то свыше. И поэтому Ящер злился. Он до конца чего-то не понимал и злился. У него было смешанное чувство вины перед кем-то и благодарности одновременно.
И злился он от того, что ему по-прежнему было не понятно, почему так трагично устроена жизнь? Он все никак не мог прийти в себя после Ленькиной смерти. И кто же говорит, что все хорошо? Кто там говорит, что войны нет? Кто спрашивает, почему Ящер злой?
И бесконечная лента двигалась, и своей монотонностью, словно убаюкивала раненое сознание хоккеиста. Он автоматически вставлял на плату резистор и отправлял ее на ленте вперед. «Вперед», - глухо, почти неслышно звучало в его мозгу. И он словно какая-то полуживая часть конвейера вставлял резисторы и отправлял платы в грядущее.
Он никак не мог забыть того румяного парня, который цеплял его всю игру и когда Ящер отмахнулся, тот звал его на поединок. У Ящера не было на него зла. Это был игровой момент, и Ящер готов даже был извиниться перед тем парнем за грубую свою отмашку. Но как-то это его лицо уж больно нагло улыбалось. Складывалось такое впечатление, что оно предъявляло Николаю обвинение ни в данном конкретном игровом эпизоде, а обвинение более весомое, обвинение в бестолково проживаемой Ящером жизни. Вот откуда было вдруг появившееся ощущение вины? А в чем она бестолкова, жизнь-то моя? - тут же задавал свой вопрос Ящер и ставил на плату резистор. – А в том, что из настоящего хоккея ушел, - гнусавила лента конвейера. – Стоп. Я не ушел, я пашу на поле как вол. Вы еще обыграйте этих любителей. Откуда только они берутся? – начинал лихорадочно оправдываться Ящер. – Тоже такие же вот как я неудавшиеся профессионалы видать душу отводят. – Все равно виноват, - скрипели безжалостно плохо смазанные шестерни. – Да в чем? Что министром не стал, что академию не закончил? Что Днепрогэс не возводил? Что яму до центра земли не выкопал? Так я каждый день за конвейером сижу, резисторы вставляю. – Все равно…. – Скрипели шестерни. – Ладно я… Может и впрямь не на то силы трачу. Но Ленька-то за что в таком возрасте под Камаз-то угодил, а? – У всех свои сроки…. А ты думаешь, в сказку попал? Это тебе не на катке городском кататься. Где твоя семья, дети, почему живешь не по-людски? – зундел конвейер. – Ты сейчас еще спроси, почему плохо позавтракал сегодня? - попытался передразнить Ящер. 
Ладно, - решил Ящер, - словно признал в чем-то свою вину перед тем румяным парнем. Вот только в чем он так до конца и не понял. Он только понял, что чем больше он будет задумываться над главными вопросами, да оправдываться, только будет больше виноват. Тут же припоминался случай, как напился где-то в ресторане, да песни орал, да наверняка какой-то добровольный энтузиаст на мобильник заснял, да в интернете проявил, мол, любуйтесь на бесцельно проживаемую жизнь. Так что кругом виноват, - кивнул головой Николай и вставил очередной резистор.
  Теперь его дело было маленьким и решенным: отправить зачем-то вперед платы, получить в конце месяца за свершенное деяние деньги, а потом вечерком пойти на каток. Вот такой паритет он заключил с конвейером.

На другой день конвейер чуть поскрипывал. И не задавал разных вопросов. Даже наоборот его части, шестеренки, цепи, подшипники, как-то хотели проявить участие к Ящеровому горю? У них-то же, наверное, были песни и некоторое свое понимание. И сейчас они исполняли одну из самых грустных песен. И Ящеру вдруг захотелось сказать кому-то невидимому: «Войну не окончил». Словно он опять не хотел признавать за собой никакой вины.
И все-таки он слушал пение конвейера, и не пытался противостоять его пению. И тут ему показалось, что он в пути. Стучит железнодорожное полотно, мелькают путевые столбы, домики, деревца, занесенные снегом и там, внизу лежат огромные поля, сверкающие отблеском тусклого заходящего Солнца. У него было совершенно спокойное, даже благостное настроение, словно бы он возвращался домой из длительного путешествия.
Когда-то он уже переживал подобное состояние, давно, когда шел с баулом через пустырь. Он видел огромный еще не проснувшийся Ледовый дворец, который раскинул свои мощные опоры и напоминал спрута. И Ящер тут же вспомнил картину художника Питера Брейгеля, которую видел на обложке журнала, которая называлась «Охотники на снегу», где тоже все было пронизано возвращением, где серое небо как покрывало защищало от невзгод и огромные поля белого снега открыто лежали как чистые простыни, и где-то в каменном домике горел очаг.
И Ящеру захотелось вдруг, чтобы поезд остановился и высадил его на полустанке, чтобы пойти к этому домику. Но поезд не останавливался. Монотонно стучали колеса, и столбы, словно солдаты оцепления, обдавали его своей мрачной безропотностью. Вот каменный домик и очаг становятся все меньше и меньше, снеговые поля загораживаются холмами и деревьями. Виден только один хоккейный Стадион, который словно маяк неизменно светит ему своими дежурными огнями.
Ящер пытался сделать усилие и остановить, и вернуть поезд. В таком состоянии его застал обеденный перерыв.
Все время, пока он стоял в очереди с подносом, ставил на него суп, котлеты, компот, он думал о странном сне-явлении, что навеяла ему монотонная резиновая лента конвейера. Он тщательно пережевывал пищу и все не мог разгадать этот диковинный сон.
После обеда он постоял у лестничного окна и вглядывался в близлежащий пейзаж. Но высокие кирпичные трубы и далекие постройки с припорошенными снегом крышами и многочисленными прямоугольными окнами никак не могли воспроизвести то чудо.
И вот когда он снова оказался за конвейером и сцепление шестеренок толкнуло бесконечную ленту, он снова увидел заснеженные поля, домик и очаг.
Но главенствующей фигурой в этом пейзаже все-таки был ледовый Стадион. Он словно замок возвышался над всем сочетанием предметов, будь то упавшее дерево, будь застывший автомобиль с опустошенным аккумулятором. Грандиознее Стадиона было только огромное сплошное сероватое небо, раскинувшееся над миром.
Стадион властно опирался, нет, он словно сам держал опорами землю. Все шло через него и по его команде. Люди заполняли его просторные помещения, хоккеисты готовились к матчу, машины выстраивались на стоянку подле его шикарных подъездов, буфетчицы подавали газировку. И вот кумиры, которых он так долго растил, выходили на лед. Под возгласы изумленной публики они чертили первые линии на белом только что застывшем льду, на котором никогда не бывает бугорков и сугробов. Блистающие лезвия коньков, шлемов, защитных масок так и расцвечивали этот мир. И главное, что поразило Ящера – это скорость, с которой вся эта спортивная братия затеяла игру. Насколько были точны движения! Сколько силы было сконцентрировано в каждом из этих движений!
Ящеру захотелось закрыть глаза. Потому что, он никогда в жизни так не сможет. Его время безнадежно ушло. Он его растратил впустую. Не зря так тяжко и монотонно стучали колеса поезда. Вот у этих статных парней наверняка нет чувства вины, – вдруг проснулось в сознании Ящера. – Или они ее тоже гонят, вовремя насыщая желудок, да крутя на тренировках педали велотренажеров?
Он видел, как после матча высокие статные парни проносят свои баулы через толпы восхищенных болельщиков, раздают автографы, садятся в дорогие красивые машины и уезжают. Болельщики, объединяясь в группы, кричат речевки, поют песни и направляются к метро. Там вдали их уже ждут многочисленные огоньки очагов. Стадион пустеет, гасит праздничные огни, оставляя только дежурное освещение.
И снова дорога понесла его вперед, скрывались поля, дом с маленьким очагом и оставался только большой Стадион. Который, не смотря на наступившую ночь светил ему одному из-за пригорков. Даже многочисленные огоньки звезд не могли справиться с его властными огнями дежурного освещения.


Победа.

Окончив работу, Ящер сел на трамвай и под монотонный стук колес вглядывался в подсвеченные желтым светом фонарей дворы. Наконец он вышел на той остановке, и, подняв воротник, пошел в ближайший переулок. Он с интересом разглядывал разноцветные пятна, создаваемые на снегу светом близлежащих окон. Он шел словно по следам.
Наконец из-за поворота ему показалось знакомое очертание заводской хоккейной коробки. Она походила на корпус спящего корабля у причала, зажатого снизу черным остывшим морем и сверху черным с просинью небом.
Нечетко угадывались фонарные мачты. Заградительные сетки за воротами были как высокие борта носа и кормы. Будка, где находились запасные игроки, казалась капитанской рубкой. Коробка нисколько не походила на того величественного красавца, что привиделся ему днем. И все-таки Ящера что-то весело щекотало в груди. Видимо не зря он служил верой и правдой этой старой коробочке.
Вокруг было ни души.
Он подошел и облокотился на деревянный щербатый борт.
- У, какой ты холодный.
Под ним расстилалась серая твердая стихия льда. Она отсвечивала и притягивала словно магнит. Он огляделся. В самом деле, мачты фонарей, металлическая заградительная сетка с зиявшими кое-где дырами, словно немые свидетели мрака говорили, что ночь овладела миром. Может быть только отблеск Луны, что оставался на льду, мог как-то вселить надежду. Но Ящер снова чему-то хитро улыбался. Казалось, что внутри его снова что-то рождалось или восстанавливалось, то, что обычно противостояло ночи.
И он бодро забарабанил пальцами по верхушке борта. Видимо, наконец, и ему пришла пора сыграть веселую песню.
Долго не оборачиваясь, стоял он и криво улыбался, отслеживая путешествие лунного зайчика. Как его вдруг окликнули:
- Стоишь, Николай?
- Стою, - бодро ответил форвард, не оборачиваясь, как будто бы ждал такого вопроса. – Что Петр Иваныч не спится? Или с собакой погулять вышли?
- Да и то, и то, Коля. Впрочем, собаку я уже отвел.
Петр Иваныч подошел к борту и тоже положил на него ладонь.
- Что, магнит? – спросил Ящер, кивая на лед.
- Магнит, - душевно отозвался Петр Иваныч.
- Ну, чего мужики, мерзнем? – вдруг раздался еще один голос.
Они оглянулись. Из тьмы вышел Петрович. В руках он держал полиэтиленовый пакетик.
- Петрович! – восхитился Ящер.
- А вы как здесь? - спросил его Петр Иваныч.
Петрович не ответил. Такое ощущение, что на работе его сегодня очень замучили вопросами. Поэтому он молча достал из пакетика пол-литровую бутылочку и бутерброды.
- Министерская? – ехидно спросил Ящер.
- Газированная, - тихо ответил министр.
- Столичная? – уточнил форвард.
- Буратино, - сказал тренер.
И Ящер со своей кривой улыбкой разложился на борте как на столике, получив пластиковый стаканчик.
 Когда он обернулся, в неясном свете Луны он увидал Леху и Петра Ивановича. Леха, как всегда, молчал и упоительно жевал жвачку.
Петрович снабдил всех пластиковыми стаканами и разлил фруктовую воду детства. И когда у всех было налито, он сказал:
- Ну что, выпьем за это создание, - указал он кивком на коробку, которая походила ни то на баржу без днища, ни то на не полностью затонувший тральщик.
- Подождите меня, - вдруг неожиданно для всех раздался из темноты женский голос.
Мужчины расступились и перед ними в свете Луны, в белой своей шубке предстала Ирина.
- Женщина на корабле? – риторически прозвучал вопрос Петровича.
- А что? – сказал Петр Иваныч.
- Авось не потонем, - пробурчал, наконец, Леха.
И их уже было пятеро, в тот поздний вечер у старой заводской коробки.
- Николай, а ты где работаешь? – вдруг спросил Петрович
- На заводе, - вяло ответил Ящер, - на конвейере.
- А что делаешь?
- Платы паяю.
- А для чего они?
- Какой ты, Петрович, любопытный. Вот, я ж тебя не спрашиваю, какой ты промышленности министр?
Петрович заулыбался.
- Да вот и я точно не скажу, - миролюбива продолжал Ящер. – Кто что говорит. Кто для блока зажигания Жигулей паяем, кто для космических ракет, а кто, говорит, для елочных гирляндок.
- В общем тайна, - подытожил министр.
- Ага, - радостно согласился форвард.
Ящер смотрел на своих друзей и кривая улыбка, как-то сама собой, стала расправляться. Она стала ровней и сдержанней. В глазах, на смену откровенному лукавству, с которым он часто ходил на врагов, появилась мудрая глубина. Он всматривался в лица и находил то, как Петрович, решив кучу всевозможных важных вопросов по министерству, торопился на матч. Как Сонечке, своей секретарше, он говорил: «Завтра, пишите всех на завтра. Пусть не обижаются и поймут, что я тоже человек. Что я помру с вашими важными делами». И Сонечка все аккуратно записывала в блокнотик. И сейчас он увидел, как Петрович пьет свое газированное Буратино, а не выплеснул как когда-то его тренер в раковину содержимое граненого стакана.
Ящер вдруг увидел, как Петр Иванович, погуляв с внуками, приготовив ужин и, дождавшись дочь с работы, берет аккуратно собранный баул, ухватывает клюшку и выходит в ночь. И как он похож на Деда Мороза, как он стоит в углу троллейбуса и ловит на себе удивленные взгляды.
Он увидел Леху, неплохого парня, которому природное благодушие, соседствующее с ленью, никак не давало возможности, как следует взяться за ум и определиться в жизни. Он, вдруг, отчетливо увидел, как Леха, превозмогая это свое разгильдяйство, все-таки встает с дивана и идет разыскивать брошенные где-то вчера коньки.
И еще они слышали Ленькино «Ну давай, давай!». Будто ожившее над катком, сильное и светлое, напрямую связанное с их детской мечтой, с их синей птицей счастья. Оно властно парило над хоккейной площадкой, прилетевшее из высоких эфирных слоев, оттуда, где жила Ящерова песня.
Что же привело нас сюда? Вернее, кто же нам дал знак? – размышлял Ящер.
 Детская мечта царила в мире. Луна серебрила борта коробки, лед, словно огромный пирог, покоился под серым ночным покрывалом. Ящер будто слышал его ровное дыхание, он будто весь превратился в слух. Может, он был полон тихой радости, что на улице минус три, и ни что не обеспокоит мирного сна ледяного покрова?
Вообще, люди, пришедшие сюда и устроившие маленький пикник, мало говорили и смеялись, они все понимали без слов. Одинокий фонарь, словно стражник, стоял вначале улицы, и сам не ведал, что золотит их лица.




Соня.



- Соня, вы что делаете сегодня вечером? – спросил министр у своей секретарши, когда она принесла отчет.
Соня слегка удивилась. Вопрос прозвучал неожиданно. Уж не хочет ли министр пригласить ее в театр? Нет, он хороший человек и симпатичный мужчина, но такая разница в возрасте…?
Министр задумчиво улыбнулся.
- Видите ли, Соня. У меня сегодня важная деловая встреча. И мне необходима поддержка. Просто человеческая. Я вас знаю давно и мне будет приятно, если вы согласитесь сегодня со мной пойти. Только это будет на улице. И нам придется пробыть там час или больше. Вы как одеты?
- У меня шуба, - с удивлением отвечала секретарша.
- Прекрасно, тогда не уходите после окончания работы.

Соня в тот вечер решила уже ничему не удивляться. Они ехали в красивой министерской машине по ярким вечерним улицам мегаполиса. Наверное, сейчас они завернут в роскошный ресторан, где и будет так называемая деловая встреча министра. За недлинную свою жизнь в мегаполисе Соня повидала и рестораны, и кинотеатры, и магазины, правда из далека, идя с работы, и еще по телевизору. И вот теперь снова, все тот же ее печальный взор следил за пестротой улицы, и в душе создавалась праздничная атмосфера.
Но министерский Мерседес проехал красивую улицу, заехал во дворы, потом проехал по узким переулкам какого-то, видимо, заводика и остановился.
- Все, выходим, - сказал министр.
Здесь не было огней и ярких витрин. Здесь падал снег, и была глушь, очертания труб и заводских крыш. Только шагах в пятидесяти была освещенная спортивная площадка. На ней, в свете прожекторов двигались спортсмены.
Соня растерялась, она никогда не была в такой обстановке. Но ее тут же под руку подхватил Петрович и повел туда, где сияли прожектора.
- Осторожно, здесь скользко, - сказал он. – Недавно заливали и, видимо, прохудился шланг и теперь тут скользко.
Соня даже испугалась этой фразы. Обычно министр говорил понятными словами о понятных вещах. А тут какой-то прохудившийся шланг…
И потом от площадки все время доносился непонятный грохот.
Наконец они подошли. Перед Соней открылось яркое пространство, на котором шла разминка хоккеистов. Яркие шлемы, блестящие лезвия коньков и шайбы, непрестанно попадающие после мощных щелчков в борта и неизменно порождающие грохотание.
Министр подвел ее к борту рядом с половиной катка, на которой проходила разминка Стрелы. Он специально выбрал ей место, на возвышении утоптанного сугроба, чтобы ей было видно все происходящее, не скользко и безопасно от вылетевшей вдруг шайбы.
- Соня, вы хорошо стоите? – спросил министр серьезно.
- Да, - ответила она все в том же недоумении. – И еще раз, оглядев все окружающее, попыталась ассоциировать это со сказкой Чайковского «Щелкунчик». Так, чтоб ей было понятней.
— Вот и прекрасно, - улыбнулся министр и заспешил к своим.
Вскоре хоккеисты Стрелы как цыплята собрались возле Петровича, и он дал им последние напутствия. И когда все отъехали в поле, он подозвал Леху.
- Ну, Алексей, ты это, - смотрел он на него как-то странно, - ты давай сегодня, а?
Леха по обыкновенному своему разгильдяйски улыбался и смотрел на наставника. И чего ж его все учат-то? И Ящер, и Петрович….
- Ты давай, Леша, а? Давай, - сказал министр уже мягче. Что он еще мог сказать жующему своему хоккеисту? Сказал, и отпустил его на битву.

Игра проходила живо. Леха, хоть и жевал жвачку, но успевал вовремя закрыть зону соперника или накрыть бросок нападающего. С Петром Михайловичем произошло несомненное чудо, он легко останавливал молодых форвардов. За счет выбора позиции? Да кто его знает. Возможно, вчера мистическим образом хоккейная коробка посвятила его в свои тайные премудрости. И теперь в коконе золотых прожекторных лучей он был истинным сказочным рыцарем, повергающем чудовищ.
Петрович и Иринка стояли у борта и следили за переплетением атак. Глаза их горели, дух оживал и с каждым мгновением незримо передавал силы Стреле и посылал ее в атаку.
А Ящер, временно вернув себе свою кривую улыбку, тянул непостижимые никому нити игры, от полной детской мечты сердец Лехи, Петра Михалыча, до красного штанг ворот, через коварные преграды соперника.
И вот игра закончилась, коньки загрохотали по деревянному настилу в сторону раздевалок.
- А это Алеша, - сказал Петрович Соне и потуже прихватил проходящего мимо Алексея за рукав. И встряхнул его немножечко, чтобы Леха отошел от схватки. Тот нелепо остановился и даже перестал жевать.
В свете фонарей на него смотрела девушка. Ее глаза сияли невыразимо. Соня, София, Премудрость Божья сейчас на мгновение сошла с небес, чтобы осветить человеческую душу.
- А это Соня, – сказал министр каким-то таинственным потустороннем голосом и замер. – Ну, познакомьтесь, - сказал он, наконец-то.
И Соня вдруг вспомнила, что это он. Именно он. Тот, который всю игру так привлекал ее внимание. Как он мужественно, самоотверженно оборонял своего вратаря. Она почему-то именно его выхватила из схватки и выделяла его спокойствие, бесстрашие. Она всю игру наблюдала как он бесстрастно трамбовал свою жвачку и в красивом белом шлеме без лишней суеты, даже как-то по-разгильдяйски выкатывал на круг вбрасывания и занимал свое место. И он просто был не сдвигаем перед своими воротами. Если все вокруг вертелось, крутилось, смешивалось в неразделимую кашу, в которой Соня ничего не могла понять, прям хоть выноси программку с либретто из оперы Щелкунчика, то этот парень твердо стоял как не сдвигаемая ось, вокруг которой все вращалось, вертелось, стремилось и, что и говорить немножко отпугивало ее. Она так и считала, что все вот-вот должно развалиться и даже эти толстые деревянные холодные, видавшие виды, выщербленные борта не справятся с напряжением сил этих странных упрямых неуемных людей и рассыплются как карточный домик.
«Это он?» - тревожно и даже робко взглянула она на Леху и перевела взгляд на Петровича.
Тот на секунду задумался, видимо, вспоминая, как иногда увозил Алексея из Ледяной горки, еще подумал и решительно произнес: Он. То есть тот сказочный герой, рыцарь без страха и упрека.
И тут же отпали всякие сомнения.
Леха в это мгновение словно что-то перебирал в памяти. Морщина появилась между бровей, а шлем, который был смещен на затылок, все больше покрывался искрящимися снежинками.
Мимо прошел усталый Ящер и как будто прошипел свое любимое: «Тебе шайбу доверили, раздолбай».
И Леху, словно током пронзило, у него больше не осталось никаких сомнений. Ему все стало ясно в этот самый момент, во всем большом мире. Вот она его детская мечта, внезапно озарившая душу. Вот для чего он пришел в команду Петровича. Вот чего ему не хватало всю его небольшую, не совсем организованную жизнь.
Соня заворожено смотрела на этого парня, которого выбрала изо всех. Вот оно ее счастье, за которым она прилетела не знамо откуда.

В тот вечер на городской коробке был настоящий праздник. Она уже не выглядела старой баржой, списанной по возрасту. Она была истинным дворцом хоккея. И после матча местный заводской слесарь сам обязался заделать дырки на заградительной сетке. А директор завода, пришедший на матч по приглашению Петровича, почесал макушку и предложил выполнить крышу или хотя бы легкий навес от внезапного снегопада.
И какой-то мальчишка после матча подошел к усталому Ящеру и
попросил расписаться на его маленькой детской клюшке.
- Глядите, что у меня есть! – радостно оглашал он окрестности.
А потом подошла Ирина и долго смотрела на него своими прежними синими искренними глазами. «А я ведь совсем не знала тебя, Ящер», - говорили они. Ведь от унылого сидящего за лентой конвейера Ящера на ледяной площадке не оставалось и следа.
И может быть, сам Ящер в тот самый момент понял, для чего он так долго учился играть в эту не всем понятную игру.


Итак, по великолепной осенней аллее, я иду от ледового дворца спорта. Мне приятно шагать по мокрому асфальту, все еще прикрытому густым туманом, приятно выслушивать гомон невидимых галок, приятно разглядывать билетик – мое маленькое воспоминание о хоккейном матче. Неужели во мне так и не умер болельщик? Неужели для меня все еще это важно?
А как же Колька?
Не знаю. Я сильно был увлечен происходящим на льду и совершенно не заметил, как лохматый человек в белом пуховике покинул свое место. Да и Колька ли это был? Ведь говорят, что Николай женился на своей этой знакомой с синими глазами по имени Ирина и с тех пор на хоккей не ходит.