1645. Так было и так будет! В преддверии раскола

            Почернел, укрылся туманной далью старый хвойный лес. Стволы мощные, корявые, крепко-накрепко корни свои запустили! И те, что пали от старости, после себя пни оставили такие же крепкие – не выкорчевать. А поверху диковатые буреломы, так и сяк, навалены недобрыми бурями. Всем своим поведением лес недвусмысленно показывает неприятие к постороннему вторжению в свою жизнь, опутывая неосторожного путника паутиной непроходимой чащи, загодя предупреждает о своём нашествии на чуждые ему и хилые покосившиеся постройки, бог весть кем, когда и зачем возведённые на убогой полянке близ реки. Из века в век стоит такой бор, шумит, отзывчив на каждую летнюю перемену.

            Зато молодые деревца, под его покровом да под защитой от невзгод и буйных ветров, к свету тянутся. И первыми, неприметно, по-детски ласково выбрасывает свои росточки, сорные деревца, кусты и ветлы. На хорошей, удобренной почве расцветают.

            А и весело ж эти хороводы смотрятся в тиши павших гигантов, укрытых крапивной травой и малинником. Берёзки, обряженные узорными листочками, белеют, кривенькими стволиками в танце изогнулись, да расписной боярышник и печально опавшая верба колышутся среди изобильного ягодного и грибного покрова. Забот не ведают, и соки получают из почвы, подготовленной предыдущими поколениями. Уверены - придёт наскоро их время. И тогда они займут достойно место. С весны по осень тут сотнями натянутых струн звон комариный, гульба птичья, шум, стрёкот, и отзывчивый, чуткий к теплу и лету, трепет листов. Привносят свои, новые и непонятные пням веяния. Только опутаны и перепутались меж собой их корни,

            Под повислыми ветвями беззаботных березок, под высокой кроной тонких молодых сосёнок, неприметно пока, чуть видной порослью, выскочили ёлочки. Их ещё и из травы-то не видать, хвоинки мягкие наивно к небу тянутся. Год, а то и пять пройдет прежде, чем в сухое жаркое лето вдруг выкинут ввысь свои неожиданно окрепшие макушки, и примолкнут соседки, подчинённо выстроятся рядом, признают их верховенство. И века не пройдёт как они, когда-то стыдливо прикрывавшие своё тело ветками, станут вровень с предками. И снова сурово потемнеет лес, охраняя великое и святое таинство, во время которого, по его мнению, происходит мистическое единение всего сущего под их укрывом, для чего победно заявит свои права на окружающий их мир!

            Если только не принесут из дальних стран птицы или буйный ветер семена посторонние, тоже похожие, но чуть иные, если не найдутся способные агрономы, уверенные, из лучших или иных достойных или не очень побуждений, что пора менять окружающий мир. Какие птицы исторгли эти семена? По неведению, то ли с целью облегчить свою жизнь, чтобы создать и приблизить удобное для себя окружению?

            С вершины замшелой ели, паутинными белёсыми махрами по нижнему ярусу обтянутой, с любопытством взирает на копающихся внизу людей уже немолодая серая ворона. Из года в год она прилетает сюда, чтобы в своём родном гнезде вырастить новое поколение. Она не торопится – зима прошла, весна в разгаре, лето впереди. Так было всегда! И через год, и через сто лет всё будет также! Всё как было вчера. И так будет завтра. И так будет каждый год.

            Вот и сейчас она, обнажив спину из серой стали, распластав свои чёрные, из кованого железа, отливающие синевой крылья, смело слетела на траву, уверенно, без тени смущения идёт поперек поляны, кивает на каждый шаг упрямой головой, утверждая своё право на всё и всех, кто попадёт ей на пути.
Увидав приближающегося человека, гневно открывает клюв, непомерно твёрдый и большой, предупреждает, что готова не пустить его, отстоять свои права на прилегающую к её ели территорию. Ещё шаг и хищно кинется она на неосторожного путника, блеснут перед ним её красно-зелёно- разъярённые глаза, ударят по лицу жёсткие грани крыльев, и разлетится на мелкие кусочки надежда на мирный исход.

            Авраамий, черно́й поп, хотел было высказать своё мнение о невежливом поведении старой знакомой, но та уже угнездилась на вершине. Снизу, в лучах заходящего солнца, только зоркий глаз углядит и вычленит её тёмное оперение на фоне чернеющей в небе хвои. Презрительно прокаркала и насмешливо скосила глазом на неповоротливого старика. Так было каждый вечер. Ответный взгляд Авраамия оставался покоен. И не потому, что птица не мешала ему, скорее он осознавал уже свою никчёмность и помеху для неё. И кроток. Потому, что по́лон мудрого милосердия. Ведь она всегда была самая внимательная и понятливая его насельница.

            Они давно понимают друг друга. Это понимание раскрывается не только в движениях и жестах, но и в контакте взглядов старика и птицы. Её глаза полны понимания, почти сочувствия, она строго и чуть презрительно встречает своего знакомца. Знает, и потому не ожидает от него пакостей, вроде брошенной палки или камня. Они не мешают друг другу. Но и не друзья! Оттого взгляд старчика мимолетен и равнодушен. Но её прилёт для него тоже наполнен радостной надеждой возрождения жизни. Ещё секунда и к ней придёт это понимание.

            Архиепископ Киприан в 1621 году зачал здесь монастырь, поставив «старов́о игумена Авраамия*» и с ним старца строителя Варлаама. В 1624, по дозору Тюхина, в Тагильском монастыре было шесть келий: одна для игумена, другая для строителя да четыре кельицы для нищих.

            Но, то до «калмацкого» набега на Тагильскую волость (в 1625 году). Тогда басурманы пожгли пустынь, да побили всех её насельников, кажется с того, она и покончила своё существование.

            Нынче поп в очередной раз окинул взором поникшую обитель, пожевав сухими губами, углубился в непроходимые буреломы своих размышлений.

            «Можно ли, дозволено ли, не грех ли великий изменять давно, от дедов и прадедов, установления жизненного уклада и веры? Нет! Наши предки сохранили полновесные, спелые зёрна для того, чтобы из них произрастали добрые злаки. И тогда из их новых зёрен появится достойная нива. И за ней потребуется уход! Чтобы не задавили её пле́велы и сорные травы! И нельзя принимать новины, а не и́наче, как с рассудком, без измены понимания своего места в них. «Не всякому духу веруйте, не всякому учению следуйте, но искушайте духи, аще от Бога суть». Как в первую седмицу, в «Фёдорову неделю»** принято очищать себя и дом, духовно и физически, изгонять всё нечистое, так и нам надобно поверять свои мысли и действия с неравным нам временем дедов и прадедов. И за верой, как за нивами, ухаживать, выпалывая всё вредное, дурное и в заблуждение вводящее».

            Да так, чтобы всё постороннее, мешающие и чуждое, несущее в себе зловонный заряд губительной отравы, было отвергнуто христианами и извергнуто прочь с земли, изгнано, лишено прав на произрастание на благодатной почве. Но так, чтобы усердный хозяин «выбирая пле́велы, … не выдергал вместе с ними пшеницы; а связал их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу убрал в житницу свою***».

            Не лукавый смущал его дух, сам себе нашёптывал:

            «Отчего ты, старо́й, ровно изъезженный конь пережевываешь одну и ту же прелую солому? Почему не радует тебя свет и тепло, запах и блеск свежей травы, звон падающей в реку родниковой воды? Или уже вовсе угасли твои глаза, заросли мхом и не слышат уши, не слушаются ноги, усохли и ослабли руки?»
Он, несомненно, не слышавший страстные проповеди архимандрита Дионисия из монастыря Святой Троицы (нынешней Троице-Сергиевой лавры) не мог здесь, в уральской глуши, изучать, быть ознакомлен, с работами великого антиохийца Максима Грека, столь близкого по духу архимандриту. С редкими находниками с Руси шли сюда пугающие вести. Рушился старый, привычный ему, мир. Падали веками освященные, низвергались мощные, казалось на века вставшие, столпы православия. И когда ещё взрастёт им замена? Новые имена тоже настораживали своими неистовыми призывами к исправлению царящих в храмах непорядков, похожих на “мятеж церковный и ложь христианскую”.

            Здесь, за Уралом, священство менее строго относились к проявлениям язычества в народе. Пускай на светлый четверг после Пасхи “собираются девицы и жёны под берёзы в приносят, яко жертвы, пироги и каши и яичницы, и, поклоняясь берёзкам, ходят, распевая сатанинские песни и всплёскивают руками”. А после плетут венки и возлагают их себе на головы, а в Петров пост и в день Иоанна Предтечи зажигают костры и “всю ночь до солнечного восхода играют, и … через огни скачут… ”.

            Пускай в городах и близлежащих деревнях скоморохи ходят с “медведями, с плясовыми псицами... с позорными блудными орудиями; с бубнами и сурнами и всякими сатанинскими прелестями”. Пускай развлекают народ рассказами, и шутками весьма сомнительного содержания, часто унижающих духовных отцов, а то и высмеивающих их. А во время представлений простолюдины пляшут, пьянствуют и предаются разврату.

            Вдохновенные труды святого Иоанна Златоуста, обличавшего безнравственность, глубоко укоренились в его сознании.  Но он хорошо понимал людей, среди которых провёл всю свою долгую  подвижническую жизнь, и  уже больше не призывал ни к жертвенности, ни к христианскому покаянию.
Не то важно! В его видении не было сомнений, что в народном сознании неискоренимы истины Божии. Только нельзя трогать её основы. Они – суть, это краеугольный камень веры, из него исходит поток золотого света. Он - опора Церкви, основа ее единства и порядка. И то важно, что как на краеугольном камне держатся две стены, так и две человеческие ипостаси держатся на едином образе единения Божественной и человеческой природы. «Всякий человек вообще состоит из души и тела, а Спаситель состоит из Божества и человечества».****

            Иное дело, что и самое величественное здание состоит из многих элементов и, если вынуть из кладки хоть один, даже самый малый, то ослабнуть оно может и рухнуть даже под самым малым возмущением. Так и истинная вера состоит из многих элементов - крестное знамение, метания и поклоны, сугубая аллилуйя, число просфор  и начертание печати на них. крестные ходы,  а повторение, очередность через обрядность приводят к усвоению и пониманию самого учения. Обряд также важен, как и вероучение, он неизменен, и столь же свят. Изменить обряд, значит тоже, что изменить вероучение. Внешняя обрядовая сторона христианства, в отличие от отвлеченных истин, всегда ближе и понятнее для простого народа. Тут важно всё! Все элементы имеют значение!


            Мечтал ли старец о создании подлинно христианского общества, боролся ли за высокую нравственность мирян и духовенства и ставил ли высоко чувства христианского сострадания? Несомненно! Только времени у него для этого уже не было!

            Осознавал ли он, что семена христианского аскетизма, полные протеста к злоупотреблениям власти, уже посеяны в бедную мыслью почву русского Зауралья? И что дадут они вскоре всходы, местами уродливые и страшные, приводящие к мученической кончине многих и многих жителей. Пусть и неведомы ему проповеди Иеронима Савонаролы, пламенного флорентийца, за веру, за духовное возрождение народа, только сил и времени для христианского возрождения, как это сделали Иоанн Златоуст и Савонарола, у Авраамия уже не было.
Вновь взмахнула крылом ворона, и укрылись остатки солнца, и пали темными лужами тени на землю, на черневшие пашнею поля, на невызревшие сенные покосы, что на лугу за Тагилом-рекой и на погост, что выпирает из чащи своими покосившимися крестами и скорбными холмиками.

            «Нет! Видит Господь, меня, как прежде, манит поутру свет Божий, днем по солнцу я могу весь день не только любоваться, но пахать и сеять, и уходом за скотиной ходить. И молить Бога о ниспослании мне духа и силы».
Авраамий, что чуть не с начала века и поныне служивший в «ыгумнах», укоризненно погрозил корявым пальцем мудрой птице, подхватил поудобнее мешок с подобранными  на лугу засохшими лепешками навоза. Что-то сильно смутило на этот раз старчика. Уж не вестница ли она беды? Не нравится ему её карканье.

            Солнечный круг послал прощальный привет. Тяжким грузом спускалась на землю ночь, натягивая на весь мир изорванное ветром покрывало туч, сквозь прорехи которого высверкивали и мерцали редкие звезды, но не меркли многие заботы. Чуял старец, что надвигаются на мир неслыханные испытания, и не всем по силам их одолеть. Грядут времена. Даже самый крепкий лес израстаясь дает слишком глубокую тень, и в той тьме не каждый сможет выбрать верный, единственно правый путь.

            Только и лукавый враг человеческий прав был. И силы были не те, и забавы жизни не привлекали. Так,  в какой-то год и преставился Авраамий.

*Есть основания полагать, что в лицах «старо́во игумена Аврамия» и «старца строителя Варлама» следует видеть смещенных архиепископом Киприаном в 1621 г. в старом Верхотурском Никольском монастыре игумена и строителя. (А. В. Полетаев Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. Вып. 2(6). 2013, 73–97).
**«Фёдорова неделя» - первая неделя Великого поста после масленицы.
*** Новый Завет (Евангелие от Матфея, гл. 13, ст. 24 - 30)
****Высказывание, приписываемое монаху Леонтию Иерусалимскому (VI в. – VII в.).