Чистое сердечное признание - попытка дневника

Глава 1. Все мы немножечко «с Урала».
(фрагмент)
Эпиграф.
Майданутый: - Не «на» Украине, а «в» Украине!
Парень с Урала: - А я вот живу «на» Урале. И у нас «в» Урале — только Чапаев... (драка).

Родился я 4 декабря 1962 года под Нижним Тагилом, в городке Верхняя САлда — уральской столице титана, и больше никогда в жизни в нем не бывал.
Место моего рождения ничем особо не примечательно, разве что в конце 90-х году в нем случилось эпидемия ВИЧ среди местных наркоманов, первая в послеперестроечную эпоху, которая поставила «на уши» весь Урал, а следом и весь Союз.
С рождения я жил среди уральской тайги, в военных городках: сначала в каком-то номерном, «десятой», кажется, или «пятой», по номеру ракетной площадки, расчет которой с семьями и домашними животными жил в этом городке. Потом были покрупнее городки - «Свободный», «Зеленая».
Называя наши крохотные, в десяток строений поселки «городками», я ни чуть не преувеличиваю, в них были и многоэтажные блочные дома, и такой же блочный ДКСА (ДэКа Советской Армии), и котельная на мазуте или угле, и магазин с офицерским кафе. В некоторых городках были даже детсады. Правда школы были только в центральных городках, в которых размещался штаб и тыл соединения, но такие городки уже примыкали к местным «цивильным» поселениям. В один такой — Ясный, город рудокопов и ракетчиков (в нынешнее время там обосновался весьма серьезный космодром)  в Оренбургской степи мы в конце концов и переехали.
Время в тайге помню смутно, фрагментами, скорее эмоциями, чем событиями.
После предгорной кондОвой уральской тайги я попал оренбургско-казахстанскую сухую степь.
Так как мне было всего 7 лет, переключился я на новое окружение легко — шампиньоны вместо боровиков, опят и обабок-подберезовиков, кругом до горизонта слегка горбистая заросшая ковылем степь. А военный городок был крупный, и сам город Ясный при Киембаевском асбестовом комбинате аккурат где-то после нашего приезда стал непосредственно городом, с населением десять тысяч и более, видимо, наша цыганская кибитка из четырех душ своим приездом довела счет народонаселения до необходимого. Не исключено.
Кстати, после долгих брожений по густым подлескам с напряжением глаз и чувств по уральской тайге, «тихая» охота на шампиньоны в степях Южного Урала была по своему оригинальна — ходишь по степи и ищешь проплешины в густой, как собачий подшерсток, южноуральской траве — ведь над грибницей трава плохо растет. А на этой проплешине ищешь или собственно белую головку шампиньона или потрескавшуюся и немного вспученную землю. Под этой вспучившейся коркой глинистой земли находишь еще не выросший, но уже крепкий гриб со шляпкой сантиметров 5-7 в диаметре. А пластиночки под шляпкой розовенькие как филе форели.
Срезаешь и обязательно! (мелкий засранец) втыкаешь рядом нож в землю и вспучиваешь ее, будто гриб прорастает.
А иногда найдешь вспученную землю, расковыряешь ее, а там пусто. Видно, такой же прекраснодушный мальчик с доброй улыбкой во взгляде тоже пошутил с ножичком...
А еще в открытой бескрайней степи было раздолье для запуска... бумерангов!
Отец в каком-то популярном журнале, коих мы выписывали каждый год вагон, обнаружил подробное, с чертежами, описание процесса изготовления бумерангов из восьмислойной фанеры, которой дома было полным полно (военные ящики же!). По выходным отец стал изготавливать странные, не похожие на виденные по телевизору в «Клубе путешественников» австралийские бананообразные бумеранги некие угольники с прямыми длинными концами.
И когда мы первый раз вышли в степь (а простор нужен, как выяснилось, нешуточный) с этими странными, похожими по форме на плечики для одежды, угольниками, нем не верилось, что вообще хоть что-то произойдет.
И вот отец отогнал нас метров на двадцать, обхватил бумеранг ладонью за кончик и странным образом очень сильно бросил его вперед, держа вертикально. Нашему изумлению не было описания. С резким шелестом аппарат рванулся вперед, резко взмыл ввысь, где, продолжая, шелестя, вращаться, плавно снизился почти до земли, но не коснулся ее, а повернул в сторону внимательно наблюдающего за его полетом отца. И чудесным образом подлетев к нему был схвачен прямо в воздухе за центральную часть и покорно затих.
Мы визжали, просили: «Дай я, дай я!» Но отец был непреклонен — для запуска такого бумеранга нужна хорошая сила.
Позднее мы стали все же их запускать сами, но силенок и правда, на эффектный полет на хватало. А однажды я решил запустить его по-хитрому, горизонтально, как летающую тарелочку «фрисби». Бумеранг красиво взмыл в небеса свечой и обратным ходом со всей силы врезался в землю. Так погиб первый из отцовых бумерангов. А наделал он их дюжину, если не больше. Чего еще в военном городке во время, свободное от дежурств на ракете, делать?
Наш город Ясный располагался в сорока километах от места трагической гибели космонавта Комарова, там, на этом месте даже есть памятный знак. И школа моя, в которой я впервые сел за парту, называлась Комаровской в память о герое-космонвте.
Семья наша жила в пятиэтажной «панельке» на улице, естественно, Комарова, дом 5.
Конечно, я хорошо помню нашу трехкомнатную квартиру №25 на втором этаже последнего подъезда. За углом дома не было ничего, там начиналась Великая Степь, что разлеглась от Каспия и Арала до Уральских гор. Летом — безумолчно звенящая кузнечиками и шуршащая разнотравьем, зимой — освистанная ледяной пургой, закованная в панцирь крепчайшего наста, а весной... ковры, поля, моря цветов. Самое прекрасное время года в степи. Но будь бдителен. Степь расслабления не прощает. Помни про «бескунак».
Что ж это за зверь такой, «бескунак»?
Представьте — март, +25 по Цельсию. Солнце, как в Гаграх. Степь в цветах, легкий освежающий ветерок. И внезапно не пойми откуда срывается, злобно свистя, леденящий вихрь! Небо пропадает в тучах, температура сваливается до минус 5-8-ми. И это за час-другой. Ваше счастье, если вы на надежном УАЗике выехали в степь на пикник — загрузитесь быстро и по-домам.
А если молодой романтик, не сведущий в местных реалиях, решил на велосипеде уехать в степь подальше от цивилизации, остановился на пригорке, не видя уже вдали городка, подстелил одеяльце и прилег на припеке вздремнуть-отдохнуть среди весенней благодати... Бывало насмерть замерзали бедолаги...
Детство пацана, предоставленного самому себе.
В основном всевозможные активные игры на свежем воздухе — прятки, салки, казаки-разбойники, «жопки», лапта, ролики, ну и, как без него — футбол.
Как-то в пылу игры в прятки решил спрятаться на бетонном козырьке над входом в подъезд. Путь туда был из подъездного окна, под которым проходила толстая газовая труба. И я, спрыгивая из окошка на козырек, зацепился носком сандалия за трубу, мгновенно потеряв равновесие и полетев вниз головой аккурат в железную решетку для чистки от грязи ног у входа в подъезд —  гарантированная смерть.
Но там, наверху (нет, не на подъездном козырьке, много выше), на меня еще были планы — из подъезда выходила женщина и я упал ей прямо на плечо. Женщина получила перелом ключицы, а я с нее все же приземлился головой в ту самую железку, получив шрам на всю жизнь и серьезное сотрясение мозга. И в старости это мне еще аукнется каким-нибудь Паркинсоном...
В школе в 1-м классе нашей Комаровской школы  случилась у меня первая любовь, я до сих пор помню ее, Иру Митинкину, огромные голубые глаза и светлые кудряшки в хвостах.
В 1974-м летом побывал на реке Урал, в пионерском лагере «Янтарь», по Оренбургом. Волшебные дни, кто знает пионерлагерь 70-х — подтвердит. И там опять была любовь, и снова первая, Люда Алехина. Я даже ее адрес узнал при расставании, она сама была из Казахстана, из города Державинска, что на реке Ишим. Немного переписывались, она даже свое фото прислала, хранил. Я в первом своем письме ее назвал «Людой АлеШиной», мне показалось, что фамилии «АлеХина» быть не может, как-то грубо звучит. Не знал еще, какая это великая российская фамилия.
В 1976-м по исполнении 14-ти вступил в комсомол через Домбаровский райком. О чем, бишь, я? Время такое было, гордое...
В декабре того же 1976-го, по прошествии 16-ти  лет безупречной службы на Урале, отец, наконец, получил перевод в Прикарпатский военный округ, в Винницкую армию РВСН, в Севастопольскую ракетную дивизию! Во как замкнулся круг на шарике — во время войны это была гвардейская артиллерийская дивизия, которая за участие в освобождении Севастополя в 1944-м году получила почетное наименование в честь нашего легендарного города.

Сначала несколько месяцев мы все жили в общежитии на территории полка на Советской (ныне Сичовых Стрильцив, мать бы их!). Всемером в одной комнате. Солдатские кровати стояли впритык.
Доучивался я в русской 9-я школе на улице Некрасова (не знаю имени какого Бандеры она сейчас). Завел в классе, а потом и во дворе своего дома новых дружбанов — Игоря «Лука», «Князя» Лукашука, Генку «Ярмелю» Ормели, невероятного на Полесье, но настоящего крымского караими. Это была моя компашка по школе, а во дворе — Глеб «Глеб» Пашуков, Серега «Серый» Карташов, были еще пацаны, которых имена память не сохранила. Шарились мы по городским подземелиям (и в старом городе, и под костелом иезуитов возле замка Любарта), рисково и невероятно увлекательно. В костельном подземелии искали легендарный «второй ярус» - таинственное, еще не вскрытое подземелие, полное всяческих ништяков. Балбесы малолетние, такое творили!.. Нашли нишу, замурованную в стене, а там — старинное погребение. И мы вытащили кучу черепов, я забрал три штуки домой, там выварил их в ведре от всякой гнили и из чистеньких человеческих черепов стал мастерить с братом шкатулки с подсветкой... Господи, простят ли мне на Страшном суде это? Дитя неразумное, коммунизмом и атеизмом воспитанное, что с меня было взять?..
После 9-го класса меня надоумили (кто не помню) поступить в «художку» - Луцкую художественную школу. При поступлении, после творческого вступительногоь экзамена, учитывая мои способности к рисунку, мне предложили за год пройти обучение в двух классах из четырех, экстерном. Что я и сделал без особых затруднений. И когда я закончил общеобразовательную школу, в «художке» я уже учился в третьем классе.
Однако, совмещать две школы или совмещать школу и завод — это оказалось совсем не одно и то же. Мне нравилось в «художке», я с нетерпением ждал, когда мы начнем осваивать масло — акварель мы к тому времени прошли.
Но на заводе я работал до 4-х-5-ти вечера и идти в вечернюю художку после завода очень не хотелось, стал много пропускать, а потом и вообще бросил ее.
В итоге, за два года и три класса я ничего особо так нового и не освоил, разве что лепку, да рисование акварелью «по-мокрому». А в общем, с чем пришел, с тем и вышел.
Интересно, как сложилась судьба моей учительницы Натальи Кумановской, полноценной польки, даже с  польским акцентом. Она, когда извинялась, говорила: «ПрОшу». В этом гнилом бандеровском шабаше ей никак не удержаться на стороне света, даже, при ее рафинированной интеллигентности и аполитичности.
С 1976-го у нас была цепочка улучшений условий жилья (представляю, сколько здоровья отняла она у родителей), сначала переезд на проспект Правды, в двухкомнатную, потом в трехкомнатную на Артема, у вокзала. И, наконец, четырехкомнатная в новой кирпичной 9-этажке на 33-м микрорайоне, улица Ворошилова. Когда мы получили это жилье, на 33-м было 5-6 домов всего. Нынче там небольшой город в городе.
В то время там была городская окраина, до которой можно было добраться транспортом от вокзала кругом через весь город, так как мост над ж/д, разрезавшей Луцк пополам, был один, у автозавода.
Пешком или великом от вокзала, где мы до этого жили, до нового дома было 15-20 минут, микрорайон располагался прямо за железной дорогой. И, кстати, когда наконец-таки достроили путепровод у вокзала, трафик в городе «закольцевали» и наш район из «выселок» превратился в центр деловой активности, а жилье тут просто расклонировалось, с 5-6-ти домов в 1979-м до нескольких сотен к 1991-му.
Из-за переезда я поменял школу, перевелся в 18-ю. Да я бы и не переводился в 10-м классе, но сестричка Танюшка шла в 1-й класс 18-й и надо было ей помогать.