Госпожа сочинитель. Гл. 22-24

22


— Оставьте нас наедине.

Сквозь сон Даниэль не сразу понял: утро сейчас или вечер. Ленивые проблески сознания отзывались в голове тупой болью. Вчера он хватил лишнего и принялся бегать по комнате, что-то кричать, размахивать руками, а его новые знакомые только посмеивались и подливали ему спирта. Припомнив свое поведение, молодой человек смутился. Боясь услышать в свой адрес колкости, он долго не осмеливался открыть глаза. Но кто-то рядом ждал его пробуждения — он чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд; чья-то теплая рука ласково перебирала его волосы...

Даниэль не сразу осознал, что голос, произнесший: «Оставьте нас наедине», принадлежит Экле. Его чарующее звучание как будто донеслось сюда издалека.

Обитатели комнаты неохотно исполнили просьбу, но тут же жадно припали к двери с обратной стороны. Экла возвышалась над кроватью в своем обычном черном узком платье, в кружевных перчатках до локтя — и улыбалась так, как если бы ничего не произошло, будто страшное разоблачение им только приснилось.

Отняв руку женщины от своего лица, Даниэль сел в постели.

— Как ты меня нашла? — холодно спросил он. Ему хотелось добавить: «Как ты осмелилась найти меня после всего, что случилось?! И зачем? Что даст нам эта лишняя встреча?»

Но Экла не растерялась. Она продолжала глядеть на него с восторгом и потаенной радостью. Ее большие выразительные глаза лучились любовью, сопереживанием и предвкушением чего-то.

— Дурачок, — сказала она, после чего хотела вновь потрепать его, словно ребенка, по щеке, но он не позволил ей этого сделать. — Узнать твое местонахождение не составило труда. Увидеть тебя как можно скорее было моей первой мыслью.

— И ты, наверное, хочешь мне всё объяснить?

По ее лицу едва заметной тенью скользнуло замешательство.

— Да, конечно, мой милый. Непременно, — покорно кивнула она.

Положив свою маленькую сумочку из черного вельвета на рассохшийся стул, женщина опустилась на колени и с чувством прижала его руки к своим губам.

— Я…— она глубоко втянула в себя воздух. — Я люблю только тебя… Мне никто не нужен, когда мы вместе. Мы принадлежим друг другу — разве не так?!

Даниэль с недоверием смотрел на нее. «Неужто эта нервная дама — та самая женщина, которая раньше казалась мне цветущей и юной? Которую я любил и которая открыла мне глаза на прежде невиданные вещи? Ее ли я обнимал, к ее ли губам прикасался поцелуем?» Отныне он видел в ней мать и чужую жену. В его понимании это было непреодолимым препятствием. При всем желании Даниэль не мог забыть о существовании пятилетней девочки и обезумевшего от горя господина Олсена. Когда-то они были семьей, которую он, Даниэль, собирался разрушить.

Кроме того, теперь он напряженно ждал от Эклы очередного обмана. Нет, до тех пор, пока она будет увиливать и сбивчиво говорить о своей любви, он не поверит ни единому ее слову. Он был дураком, когда верил ей и в упоении от прежде неиспытанного старался привязать к себе. Наверное, Даниэль был эгоистом, но он действовал из лучших побуждений.

— Посмотри на меня, — приказал молодой человек и, когда она обратила на него затуманенный взор, с силой встряхнул ее руки, которые еще покоились в его ладонях. — Говори. Говори обо всем.

— Что? — Она изобразила недоумение. — Что я должна говорить? Дэни, о своей любви к тебе я готова повторять бесконечно…

— Не нужно о любви, — возразил он, и его взгляд сделался жестким, а сердце — глухим к мольбам о снисхождении. Он больше не позволит ей обманывать. — Говори о главном. Я хочу слышать суть.

— Дэни, я не понимаю тебя! — почти со слезами взмолилась она.

Вокруг убогая комната. Обшарпанные стены и пыльный дощатый пол. Богато одетая дама дрожит у его ног, но, к счастью, Даниэль не страдал потребностью унижать других ради подпитки собственного тщеславия. В тот момент он испытывал глубокое сожаление.

— Прошу, расскажи мне о себе, — смягчившись, сказал Элинт. — Правду. Признайся: ты всё вспомнила…

Экла долго глядела на него снизу вверх — жалостливо и горько, словно побитая собака. Ее прозрачные глаза искрились, но уже от слез.

— Ох, Дэни! — вздохнула она.

Кажется, она боялась говорить без утайки; ей было трудно стать честной перед самой собой.

— Да. Я вспомнила. Родной дом оживил мою память — я вспомнила нашу встречу в ресторане, падение с лошади… Но даже теперь я не могу любить тебя меньше. Родной дом стал мне чужим, а люди — посторонними. Дэни, ведь я почти сразу полюбила тебя! — воскликнула она с жаром. — О, ты был таким чистым, таким печальным; в тебе было столько обаяния, что я не устояла перед соблазном...

Все эти годы я вела примерную жизнь. Или хотя бы старалась это делать. Муж был мне противен, но я терпела его, пока однажды, на вечеринке у друзей, я не позволила себе немного пококетничать с одним отставным генералом. Олсен жутко приревновал. Он кричал, бил посуду, обзывал меня грязными словами… Это больно. Я не выдержала, когда в пылу гнева он бросил: «Я женился на тебе только из-за денег! Мою семью разорили, а я должен был выживать. О, если бы у тебя не было этого дома, фабрик и крупного счета в банке — я бы не посмотрел в твою сторону!» Тогда я поняла, что больше не выдержу с этим человеком и дня. В тот же вечер я села перебирать бумаги отца и наткнулась на адрес его давнего друга. В порыве отчаяния, в желании убежать от действительности, которая стала мне ненавистна, я написала господину Рэмблу. Вскоре он мне ответил. Да, в моем письме было больше лжи, чем правды, но, Дэни, ты должен понять меня. Сперва мне хотелось просто играть, хотелось создать видимость того, что я одинока, а значит — свободна. Ах, как бы я хотела, чтобы это действительно было так! Но после встречи с тобой моя игра усложнилась… Я поняла, что теряю над собой контроль. Началась борьба: в твоем понимании ничто не мешало нам быть вместе, ты не знал, что я тебе лгала. Признаться же просто не хватало духа. Говорят, в таких случаях верное средство — с глаз долой, из сердца вон. Ты не представляешь, чего мне стоило прогнать тебя. Уезжая, я старалась не смотреть в твою сторону, но уже к вечеру поняла, что не вернусь к мужу… И я наконец-то решилась всё рассказать: о нем, о дочери… Я хотела перехватить тебя на станции, и если б не… Что было потом, ты знаешь. Нас постигло испытание, но ведь всё лучшее еще впереди! Мы убежим, мы будем вместе!

— У тебя есть дочь, — машинально возразил Элинт.

— Это не проблема! После нашей встречи она мне безразлична так же, как и муж. Я с радостью принесу в жертву эту обузу…

Даниэль слушал ее с нескрываемым страхом. Та страсть, та пылкость, что раньше приводила его в восторг, доходящий до опьянения экстазом, теперь его ужаснула. Что-то отталкивающее, обжигающе-холодное таилось в самом сердце любовного огня, питаемого Эклой. Неожиданно перед глазами возник образ белокурой девочки в воздушном платье…

— Всё, — облегченно выдохнула Экла. — Я выполнила твою просьбу. Теперь ты исполни мою: поцелуй меня, как ты делал это раньше… Я не забыла, нет! Пусть я начала игру — ты ее продолжил. Я даже горжусь тобой, твоей смелостью…

Несколько минут она ждала, но он не шевельнулся. Сидя с каменным лицом, Даниэль был близок к тому, чтобы оттолкнуть ее, а она тем временем продолжала наивно улыбаться, еще не замечая перемены, произошедшей в нем.

— Ну же! Чего ты медлишь? Поцелуй меня! Я требую!.. Дэни, что с тобой случилось? Я не понимаю! — Она надула губки и демонстративно отвернулась.

За дверью слышались шаги и сопение. Эти звуки навели Даниэля на мысль, что там, в коридоре, находятся люди, в глазах которых происходящее здесь выглядит ничем иным, как тайной встречей любовников. Вспомнив категоричное «никогда!» господина Олсена в отношении развода, Даниэль вернул себе самообладание.

— Экла, прежде ты ответишь на несколько моих вопросов. Между нами не должно быть тайн...— Он не понимал, зачем говорит это. Он просто тянул время. Ему не хотелось бросать себя и эту несчастную на произвол новых безумств, но вместе с тем он отчаянно боялся ее бесповоротного ухода. — Кем был твой отец?

Она ответила без тени удивления — вяло и равнодушно, как если бы речь зашла о ком-то неприятном или наскучившем:

— Мой отец был хорошим человеком. Он много работал, чтобы обеспечить мне достойное будущее.

— Давно ли он умер?

— Десять лет назад произошел несчастный случай... Это был золотой человек...— Экла опустила голову с видом наигранной скорби, но дрогнувшая нижняя губка выдала ложь.

Даниэль сжал зубы — она опять лгала, или «сочиняла», выдавая желаемое за действительное. Вранье стало ее привычкой, образом жизни.

— Хорошо. А теперь скажи правду, — спокойно сказал он.

Экла вскинула на него ошеломленный взгляд.

— Я не понимаю! Дэни, ты устраиваешь мне допрос? Почему вы все хотите меня допрашивать?!

Она поднялась, чтобы придать своим словам больший вес, но он схватил ее за руки и прижал к своей груди. В желании проучить его она предприняла слабые попытки вырваться, но Даниэль держал ее крепко. Спустя секунду-другую на ее устах уже блуждала блаженная улыбка, открывая взору прелестные ямочки на щеках, к которым так хотелось прикоснуться губами... Волна нежности подкатила к сердцу Даниэля; он с отчаянием сознавал, что не может удержаться на краю — желание любви, несокрушимое стремление к счастью пересиливали гранит разума и воли.

— Я всё устрою, — прошептала Экла, дрожа от страсти. — Тебе нужно немного потерпеть зловоние этого клоповника. После судьба воздаст тебе за лишения вдали от меня...

А Даниэль уже забыл свои честолюбивые планы. Аромат духов, атласный лоск кожи, пламя исступленных поцелуев — помутили разум. Он смутно понимал, что говорит совсем не то, что должен был говорить ради людей, которые нуждались в этой женщине больше него.

— Я хочу, чтобы ты была со мной… чтобы ты всегда была со мной...

Экла довольно улыбнулась, удостоверившись во власти своих чар.

— За нами подглядывают, — сказала она. — После у нас будет много времени побыть наедине.

На прощанье она крепко прижала его к себе, и от ее проницательного взгляда не утаился землистый оттенок его лица, темные круги под глазами и проступившая щетина над верхней губой.

— Что сделали с тобой сердечные муки! — весело заметила госпожа Олсен. — Ничего. Скоро мы будем вспоминать это как страшный сон. Если всё получится, то…

— Муж любит тебя. Он не позволит...— в забвении прошептал Даниэль, но Экла перебила его с мстительным выражением лица, какое появлялось у нее всегда, если она говорила о муже:

— Мне всё равно. Пусть подавится своей любовью. Наш брак был недоразумением, и я никогда не прощу Олсену тех слов. Никогда!

У двери она послала любовнику воздушный поцелуй, а затем скрылась. Припав к пыльному окну, Даниэль еще несколько мгновений мог наблюдать ее стройную фигуру, быстрой походкой пересекающую двор в направлении автомобиля.

— Она что-то задумала...— пробормотал он, не заметив близости одного из обитателей приюта.

— Ты нравишься этой дамочке только потому, что безропотно потакаешь всем ее прихотям. С тобой ей проще витать в облаках. — Корж неодобрительно покачал косматой головой. — Но ведь она «всё устроит»! Поглядим, что задумала твоя госпожа сочинитель...


23

Даниэль больше не ощущал за собой власти и значимости. Он был лишь промежуточным звеном в цепи, он оказался в руках сильнейших — в руках хозяев этой жизни. А маленький человечек так и остался маленьким человечком. День за днем, час за часом покорный раб ждал вестей от своей госпожи. Она редко приходила в Приют; ее письма были преисполнены злости на мужа и ослепительной жажды свободы. Что-то пошло не так, но влюбленная не сдавалась.

В одно из свиданий, когда Экла выглядела особенно усталой — упреки Олсена и слезы дочери совершенно измучили ее, — она дала Даниэлю денег, и он под скабрезные ухмылки теперь уже бывших сожителей перебрался в чистый номер гостиницы.

Даниэлю казалось, что в последнее время отношение бродяг к нему изменилось. С небрежно-приятельской ноты они опустились до откровенной вражды. Конечно, борец за любовь заслуживал больше симпатии, нежели апатично бездействующий тюфяк, готовый существовать на подаяние женщины. А Даниэль стал именно таким! Он пребывал в том состоянии, когда не знаешь, что делать и откуда ждать помощи. Кроме того, старая травма вновь напомнила о себе — юноша больше лежал, с тревогой вслушиваясь в отдаленные звуки гостиничной суеты.

Не иначе отчуждение бродяг вызвано завистью! Наблюдая, как их собрат обнимает богатейшую из женщин страны, как принимает дары из ее унизанных кольцами рук, как, не ударив и пальцем о палец, в будущем грозит стать изнеженным баловнем счастья, — нищие кипели от гнева. А он, без того терзаясь муками совести при мысли о муже и дочери Эклы, остро чувствовал себя виноватым.

В их короткие, но жаркие встречи Экла слезно умоляла его еще потерпеть; Даниэль же начинал вести себя словно избалованное дитя: сыпал упреками, кипел преувеличенно возросшим гневом и был уверен, что его поведение будет принято как должное и безропотно прощено.

Экла ничуть не сердилась. В ответ на его яростные выпады она сидела, стыдливо потупив взор. В глубине души Даниэль знал, что его упреки несправедливы, но, памятуя о своем положении в доме Джоанны, в отместку за все когда-либо понесенные унижения, отыгрывал упущенное. Эта несчастная женщина, сполна поплатившаяся за свою беспечность, нежно его любила, и он слишком хорошо это понимал. Он хотел казаться могущественным самому себе, но не представлял, насколько каждая попытка выказать силу делает его слабее…

Даниэль не трудился объяснить себе причин своей ярости. В страхе оказаться неправым он хотел остановиться, но не мог.

— Ты трусиха! — как-то крикнул он ей, скривившись от омерзения к самому себе, которое лишь добавило ему гнева. — Ты только и можешь клясться да болтать всякую амурную чушь, но никогда не сделаешь решительного шага! Или ты хочешь, чтобы я до скончания века ходил у тебя в любовниках? Чтобы мы встречались в гостинице под покровом темноты?

Она сидела в постели, натягивая на себя простыню, и как будто пыталась защититься от его тирады. Ее расширенные глаза, кажущиеся теперь совершенно прозрачными, были полны немого страдания.

— Ты можешь увиливать от ответа, кормить меня своей ложью, но никогда — никогда, слышишь? — не сделаешь ничего ради нашей любви! До скончания века ты будешь бояться своего грозного мужа, выпрашивая у него милость!

Его голос звенел, рассыпаясь сотнями иголок, которые ранили Эклу в самое сердце. Даниэль мерил шагами комнату, пока боль в колене не заставила его вскрикнуть от досады и опуститься на кровать.

— Я не откажусь от своих слов: ты подлая трусиха… Рано или поздно ты потеряешь меня. Я не буду ждать вечно! Мне нужно строить свою жизнь!

В мгновение ока она оказалась рядом и, не обращая внимания на спавшую простыню, припала горячим обнаженным телом к его спине, осыпая поцелуями шею и перебирая проворными пальцами волосы.

— Нет! — страстно шептала женщина. — Я запрещаю тебе говорить о разлуке. Меня ничто не остановит. Не думай о плохом, не думай…

После она действительно делала многое, чтобы искоренить дурные мысли. Ненадолго он забывал, но потом возвращался к ним снова. Каждая их встреча порождала в нем большие сомнения. Даниэль жил точно на вулкане — в ожидании возмездия со стороны господина Олсена. «Может, мне следует уговорить ее вернуться в семью? — размышлял молодой человек. — Но так я дам слабину, принесу себя в жертву… Нет! Больше я не буду уступчивым!» Свою новую тактику он называл «твердостью духа». Даже если Экла утратит в его глазах всякую прелесть, даже если он разлюбит ее — он не выпустит ее из объятий своей ненасытной власти. Она будет принадлежать ему в доказательство его первой мужской победы — победы над моралью и честью. Даниэль не подозревал, что та глубокая симпатия, то благоговение, то чистое восхищение Эклой впоследствии сделает из него порочного властолюбца. А она, по неосторожности позволившая «милому мальчику» почувствовать себя хозяином своей судьбы, станет его заложницей.

Вседозволенность пагубно повлияла на впечатлительное сознание Даниэля. Он возгордился. Слишком велик был контраст между ролью покорителя сердец и участью бесславного приспособленца. Отныне он считал себя вправе распоряжаться не только своей судьбой, но и судьбой Эклы.

Однажды, когда Даниэль, припадая на одну ногу, подходил к гостинице после короткой прогулки, путь ему преградил знакомый обитатель Приюта. Корж был чем-то взволнован. Даже не оставив юноше секунды на приветствие, он заговорил:
— Страшное известие потрясло город! Первым делом мы решили предостеречь тебя, ведь ты парень неглупый, пусть и связался с этой… богачкой. Но если ты и дальше будешь волочиться за ней, влипнешь в неприятности!

Даниэль похолодел от предчувствия, сдавившего ему грудь.

— Нет времени, — возразил осведомитель, когда юноша предложил ему пройти в его номер, однако выпить не отказался. Получив деньги, он продолжал:

— Сегодня утром Олсена нашли мертвым в его собственном доме. Накануне он громко спорил с женой — они ругались до потери сознания. Это наверняка она отравила его за то, что он не дал ей развода. Отчаянная особа, ничего не скажешь! А тебе, дружок, нужно поскорей убираться восвояси. Сейчас шумиха поднимется — всему городу было известно про ваши шашни. А убитый так вчера на весь дом и кричал, что скорее умрет, чем отпустит от себя женушку, — тараторил Корж, сверкая белками выпученных глаз. — Оба они — важные птицы. Начнется расследование, отвечать придется тебе. Ты де заставил госпожу Олсен прикончить мужа. Говаривают, будто еще и на дочь намекал… Рука правосудия пощадит богачку, а тебя — нет. Ты нищий без роду и племени, на тебя спустят всех собак.

— Я не верю, что Олсен мертв! — дрожащим голосом вскричал Элинт. — С чего ему умирать? И Экла… Она здесь не при чем. Она не могла…

Он припомнил ее усталый взгляд, ее решимость, ее исступленную страсть и… осекся. Кто знает?..

Даниэль был поглощен своими мыслями, отчего неожиданный окрик заставил его подскочить, словно на него уже собирались надеть наручники:

— Господин Элинт, вас к телефону!

Он подошел к стойке и взял трубку из рук портье. Голос Эклы полился как из тумана, где она волновалась и захлебывалась от неясного восторга. Страшные сомнения овладели Даниэлем. Он смутно понимал, что говорит женщина, беспечно смеясь и перебивая себя, но в каждом ее слове напряженно искал ответа. Ему хотелось немедля увидеть ее глаза: интересно, какое у них выражение? Что могла бы чувствовать жена, убившая мужа?..

«Нет, — тут же прервал себя Даниэль. — Это случайность, она не могла так поступить». Однако многое противоречило этому.

— Дорогой, мы свободны, всё позади! Ты понимаешь? Нет, ты скажи: понимаешь?!

Он слышал, как она судорожно вздыхает, как шмыгает носом, плача от счастья.

— О, что мне пришлось пережить, Дэни, на что пойти… Я всё расскажу, как только мы встретимся. Ах, не молчи! Скажи, что ты рад! Я не трусиха. Я доказала это. А мой муж…

— Что твой муж? — вдруг со злостью, комком подкатившей к горлу, оборвал ее он. — Твой муж больше не в состоянии нам помешать, не так ли?

— Милый, я не понимаю твоей иронии, — слегка обиделась она, на что получила тяжелое молчание. Даниэль был загнан в тупик. О, как ему хотелось напрямую спросить ее о том, что сказал Корж! И вместе с тем он боялся даже произнести вслух слово «убила». Он не смог бы вынести правду, а тем более — ложь. Конечно, Экла станет извиваться. Она придумает ограбление, самоубийство или сердечный приступ, но правду не признает никогда. «Ужас! — подумал он. — Ведь это я виновен в смерти ее мужа! Это я сделал из доброй феи преступницу, это я оставил ребенка без отца! Я разрушил их брак… Я разрушил целый мир!» И ему уже отнюдь не хотелось ни преклонения, ни власти. Теперь он даже не хотел ее любви… Не такой ценой! Это слишком. Остро захотелось вернуться во времена мирного детства, когда он еще не знал ни навязчивой опеки Джой, ни сладкой преданности Эклы.

— Я скоро приеду. Жди меня, — донеслось в телефонную трубку. — Больше никто не стоит у нас на пути…

Даниэль слушал короткие гудки, затем оцепенело положил трубку на стол рядом с аппаратом и в совершенной беспомощности огляделся по сторонам. Спросить совета… Но у кого? Бродяга, принесший страшную новость, испарился. Через считанные минуты Экла приедет сюда… Он не вынесет ее обманчиво невинный лепет! Паника сковала его.

— Я — чудовище! — сказал Даниэль, придя в номер и плотно затворив за собой дверь.


24

Да, теперь всё изменилось раз и навсегда. Нельзя сказать, что мечты рухнули — их просто вмиг не стало. Они растворились без следа под давлением страха, от которого хотелось спрятаться, как в детстве с головой зарывшись в одеяло. Но это уже далеко не детские шутки — на карту поставлены жизнь и свобода. Как особо впечатлительный человек, Даниэль знал, что никогда не простит себе участия в этой темной истории. Он должен отказаться от Эклы. Забыть ее — стало самым заветным его желанием… Даниэль полюбил одинокую женщину, он намеревался скрасить ее одиночество, но никогда, даже в самых смелых мечтах не посягнул бы на чужую жену. Разрушить семью — разве это геройство? Это всего лишь грязное дело, за которое придется нести ответ.

Город кипел новостями. «Убит Ричард Олсен», — трубили на каждом углу. Прислуга разнесла известие по всему Сальдаггару не хуже газетчиков. Слухи наводнили улицы подобно грязевому потоку, несомому с гор. А Даниэль бессильно дрожал. Ему хотелось захлопнуть окна, задернуть шторы, запереть дверь, зажать уши… С минуты на минуту он ждал, что за ним придут. Почему же Олсен не пожелал отпустить свою жену? Должно быть, он слишком сильно, слишком странно любил ее…

Даниэль не заметил, как выбрался из гостиницы, стараясь не слушать, о чем говорят на каждом шагу, а затем в слепом бегстве устремился на вокзал. Он бежал, не отдавая себе отчета, куда бежит и зачем, ведь уже одна только мысль о нескончаемых допросах, вынужденной лжи — повергала в ужас, граничащий с отвращением.

Он очнулся в вагоне третьего класса. Рядом находились попутчики, которые, небрежно развалясь кто на деревянных скамейках, а кто прямо на полу, рассказывали байки и громко смеялись. На Даниэля не обращали внимания; он забился в угол и старался не шевелиться. Впереди состава запыхтело, повалил густой пар, и поезд тронулся с места. Медленно, но затем всё быстрее поплыло здание вокзала, фонари с причудливыми завитками, фигуры провожающих; солнечные блики замелькали в просветах между стенами домов…

«Я послужил причиной гибели человека… А как приятно было сознавать, что многое зависит от меня! Что я кто-то, а не пустое место!» Даниэль попытался вспомнить, как выглядел господин Олсен, но не припоминал ничего, кроме орлиного носа и острого взгляда… Что будет с Эклой? Наверное, он ее предаёт. Но ведь он не просил ее совершать убийство! Она дошла до этого сама. Даниэль скорчил презрительную мину: «Такие, как она, не заслуживают сострадания. Лживое, безрассудное существо!»

В это время на перроне случилась суматоха. Кто-то вскрикнул; совершенно неожиданно гуща народа раздалась, расступаясь перед кем-то. Попутчики Даниэля с любопытством вгляделись в окно, и он невольно последовал их примеру. Его сердце дрогнуло, оборвалось и застыло в поверженной немоте. Чувства разметались, притупились и заледенели. Право, он не имеет к происходящему ни прямого, ни косвенного отношения! Он не знает женщину, которая бежит сломя голову, распихивая тех, кто попадается ей на пути. Простоволосая, бледная, с безумным взглядом — это она вызвала переполох. Взволнованно дыша, Даниэль припал к стеклу, и когда Экла заметила его в окне, когда выкрикнула его имя, он отшатнулся вглубь вагона, точно воришка, застигнутый за совершением кражи. Но было поздно: она узнала его и еще энергичнее устремилась вдогонку за уходящим поездом.

«Я не могу остаться! Мы только погубим друг друга, ничего путного не выйдет из нашей любви!» Вспомнились слова доктора Сормса... Она была ошеломлена, разбита и напугана. Рядом оказался Даниэль. Он проявлял заботу и ласку, был терпелив и кроток; он, гордый осознанием своего влияния, внушил ей ошибочную мысль, что друг без друга они не просуществуют и дня. Именно поэтому Экла впадала в отчаяние, стоило ей намекнуть о разлуке. С момента своей болезни она прилепилась к Даниэлю, словно моллюск — к стенке раковины. Тогда, когда он еще «играл», она давно отказалась от всего напыщенного и фиктивного. Для нее уже не могло быть никакой игры — любовь Эклы превратилась в манию. А мания, как и всякая крайность, отпугивает.

…Она кричала еще и еще. Даниэль окаменел. Больше он не смотрел в окно, но всюду его преследовал ее голос. Он закрадывался в душу мрачной, укоряющей тенью. Поезд набрал скорость, Экла давно уже отстала, отошла в прошлое, но Даниэль слышал до сих пор: «Посмотри на меня! В последний раз! Пожалуйста, Дэни! Посмотри!»
Он так и не посмотрел. Его глаза словно приросли к полу. Даже невежественные попутчики, которые обменивались кривыми ухмылками и отпускали замечания по поводу разразившейся сцены, теперь притихли. Должно быть, исступленная мольба женщины тронула их очерствелые сердца.

Даниэль сидел не шелохнувшись, а когда наконец поднял голову, то заметил, что все смотрят на него: кто с любопытством, кто с осуждением.

— Жестко, — протянул один, передвигая языком папиросу из одного уголка рта в другой.

— Так им, бабам, и надо. Молодчина! Пусть знают, кто в доме хозяин!

Люди принялись галдеть, наперебой обсуждать этот случай. Даниэль ощущал толчки в бок, рассеяно выслушивал вопросы, но, к своему удивлению, не проронил ни звука. Что-то подкатило к горлу, сдавило тело изнутри, словно щупальца спрута. Жгучая боль изливалась из сердца, обжигая слезами глаза.

— Ты что, оглох или не желаешь снизойти до разговора? — недовольно пробурчал докучливый пассажир.

— Оставь его, Рони. Не видишь разве — он плачет.