Ценнейший разговор с Владимиром Ядовым

Много лет назад, на 80-летие Владимира Александровича Ядова (1929-2015), я написал небольшой текст «Советская социология начинается с буквы Я» <http://proza.ru/2022/04/26/211>. Безусловно, в этом утверждении присутствует известная метафоричность, но сущностная доля утверждения – значительно выше.
На момент этой беседы с Ядовым мы знали друг друга четыре десятилетия, и наши профессиональные и личные отношения были в высшей степени доверительными. Ему первому из моих коллег я сказал в начале 90-х, что уезжаю жить в Америку, и с ним одним из первых начал восстанавливать общение, когда после пятилетия вынужденного молчания возвращался к научным исследованиям.
Ядов не занимался историей социологии, он не был «кабинетным» ученым, его по-настоящему интересовали теоретико-эмпирические поиски и результаты наблюдений над социальными процессами. Однако он понимал важность анализа развития науки, и он был одним из первых в стране, кто придавал первостепенное значение вопросам совершенствования методов социологического измерения.


Так или иначе, но когда на рубеже веков я приступил к изучению истории опросов общественного мнения в США и становления послевоенной советской / российской социологии, Ядов активно поддержал мои поиски, я обсуждал с ним ход работы и делился с ним многими результатами до их публикации. Несмотря на огромную научную и научно-организационную деятельность, он был директором Института социологии РАН, он быстро все прочитывал и комментировал.


В первом полугодии 2008 года у нас состоялось очень обстоятельное интервью по электронной почте, Владимир Александрович расспрашивал меня о принципах, приемах моего изучения истории социологии (науки), и итоги нашей беседы были опубликованы в двух выпусках журнала «Телескоп» [1]. Прошло полтора десятилетия после той беседы, и сейчас я понимаю значение состоявшегося разговора, его истинную ценность. Ядов был идеальным собеседником, он прекрасно понимал и мои научные интересы и необычность моей жизненной ситуации: не отшельничество, но скудность, ограниченность научных контактов. Тогда, в начале моего многолетнего историко-социологического проекта, я смог обсудить с Ядовым и первые находки и перспективы движения. Сегодня я вижу, что в последующие годы я шел именно по рассмотренными нами направлениям.


Ниже размещено начало нашей беседы, в ней отражен характер ядовского типа мышления – его вопросы сразу касаются «ядра» моих размышлений того времени. Уверен, это мог сделать только он.


Работа над биографиями – это общение с моими героями» (интервью В.А.Ядову)


Все началось с письма В.А. Ядова, полученного мною 3 января 2008 г., в нем было сказано: «Не знаю, хватит ли мне времени и способностей, но хотел бы предпринять интервью с тобою наподобие тех, что ты осуществил с коллегами. Это было бы и справедливо и поучительно. Главное, что представляется мне ценным, – артикулировать узловые точки твоей методологической саморефлексии, лабораторию мыслительного процесса». Принципиально новым для меня в этой беседе оказалось фокусирование Ядовым широкого спектра вопросов, относящихся именно к методам, приемам моей работы по историко-биографической тематике.


В. Ядов. Начиная с 2005 года в журнале «Телескоп» регулярно публикуются интервью Бориса Докторова с российскими социологами. Находясь в США, наш земляк и мой друг пишет историю становления социологии в советское время и, как я считаю, очень продуктивно. Недавно он прислал мне фрагменты своей новой книги об истории становления опросных методов в США, где рассматривает свой предмет, опираясь на сведения о жизненных судьбах первопроходцев массовых опросов. В заключении автор излагает далеко не тривиальные соображения относительно методологии работы с такого рода источниками.
Пару лет назад Борис Докторов брал у меня интервью, теперь я предложил ему поменяться ролями и взял у него интервью on line. Мы договорились для начала ограничиться обсуждением его работы над историей рекламы и опросов общественного мнения в США, потому что, реализуя именно этот проект, он в основном и разработал свою особую методологию. Рассматривая рассказ моего респондента-летописца в качестве своего рода методологического практикума, я расчленил текст на подразделы. Так легче вникнуть в особенности системы действий исследователя. Назову ее док-методологией интервью с экспертами.
Особенности исследовательской методологии моего собеседника.


ВЯ: Боря, твой титанический труд по реконструкции истории отечественной социологии на основе интервью с ее деятельными созидателями – шестидесятниками и следующими поколениями – представляется мне ценным как минимум в двух ракурсах. Один, само собой, – собственно история, как ты справедливо пишешь, второго становления, а не возрождения социологии в СССР. И второй ракурс – методология твоего подхода к предмету. Меня очень заинтересовало стремление отрефлексировать именно методологию реконструкции становления методов опроса в Америке и следом – историю нашего прошлого. В начале 1990-х мне казалось, что по свежим следам невозможно более или менее адекватно, то есть непредвзято, по рассказам ветеранов социологии описать историю ее становления в СССР. Но твоя работа вызвала в этом сомнения. Похоже, что тебе удалось найти методологическое решение проблемы. Давай поговорим об этом. Предлагаю тебе реконструировать лабораторию твоих реконструкций. Согласись, что концептуальные опоры, которые помогают понять что-то большее, непосредственно невидимое в описываемых событиях, – это наши конструкции социальной реальности. Они могут быть более или менее эвристичными, но у нас нет доказательств их истинности (= полного соответствия сущности изучаемых процессов). Как ты смотришь на такую постановку вопроса в общем виде?


Борис Докторов: Прежде всего, Володя, спасибо тебе за твое постоянное внимание к моей работе, твои реакции на то, что я стараюсь делать, всегда крайне ценны для меня. Сейчас, когда мною накоплен некоторый опыт сбора и анализа биографической информации и прилагаются усилия, чтобы использовать ее для воссоздания нашего профессионального прошлого, указанные тобою две историко-науковедческие проблемы и мне представляются важными, во всяком случае – заслуживающими направленного анализа.


ВЯ: Кроме того, я прочел твое заключение к еще не опубликованной книге «Реклама и опросы общественного мнения в США. История зарождения и судьбы творцов». Ты заметил, что это историко-науковедческое исследование. Разверни смысл такого определения с опорой на биографию ученого как первоисточник.
БД: Я думаю, что наше обсуждение должно охватить оба моих проекта – «российский» и «американский». В последнее время я рассматриваю их как элементы единого историко-науковедческого исследования, охватывающего четырехвековое прошлое-настоящее рекламы и опросов общественного мнения в США и пятидесятилетнее развитие отечественной социологии. Их и объединяет общая методология, позволяющая, как мне кажется, предложить такое толкование истории науки, в котором центральными фигурами оказываются ее создатели. Иногда я об этом говорю, как о стремлении писать историю с «человеческим лицом».
Продвижение по каждому из направлений – американскому и российскому – требует решения двух важнейших задач: как изучать биографии, и каким образом строить переход от биографий к истории. Причем я трактую эти задачи не просто как проблемы общеметодологического плана (как надо делать?), но как области исследовательского поиска, то есть отыскиваю решения задачи непосредственно в процессе изучения и написания биографий творческих людей и перехода от анализа их судеб к воссозданию исторических процессов, в которых они являются главными участниками. Мне самому интересно, отвечая на твои вопросы, суммировать сделанное и аргументировать, почему я делал именно так, а не как-то иначе.


В итоге мне хотелось бы показать, что, следуя определенной методологии изучения биографий, то есть жизни и творчества ключевых участников становления того или иного раздела науки, оказывается возможным высветить главное в истории самой науки: понять ее дух и раскрыть ее потенциал. Вместе с тем, безусловно, исследование прошлого любого фрагмента бытия предполагает много больше, чем рассмотрение жизни участников и свидетелей этого прошлого, и существует огромная литература, конкретизирующая это положение применительно к истории науки, искусства, прогресса в целом.
Исследование прошлого рекламы и опросов общественного мнения ведется мною уже восемь лет, изучение ряда аспектов становления и развития российской постхрущевской социологии – лишь три с небольшим; оно – в самом начале. И, хотя в методологическом плане они сейчас для меня едины, что не означает тождественности их методологии, сфокусируем наше обсуждение на рассмотрении сделанного.
Результаты исследований истории американской рекламы и творчества отцов-основателей изучения общественного мнения в США регулярно появлялись на страницах «Телескопа», так что многого я могу не конкретизировать, а ссылаться на уже опубликованное. В целом на основе этих материалов были написаны две книги, вышедшие в 2005 и 2006 годах, они же составили и содержание рукописи третьей, названной выше.


ВЯ: В науковедении, как ты знаешь, сосуществуют разные подходы. Томас Кун опирается на историю развития научного знания, Роберт Мертон ввел в анализ социальную среду ученого, Бруно Латур и Стив Вулгар, другие этнометодологи наблюдали «повседневную жизнь лаборатории». Ты предлагаешь, если я не ошибаюсь, свою парадигму, не встречавшуюся в науковедческой литературе. Вопросы: (а) верно ли последнее? (б) Как бы ты сформулировал особенности своей методологии для учебного пособия?
БД: Не знаю содержится ли некая новая парадигма в моих попытках изучить то, как происходило становление рекламы и опросов общественного мнения в США, а также в моем подходе к анализу недавнего прошлого российской социологии. Во-первых, сам термин парадигма слишком многозначен. Во-вторых, за последние десятилетия в науковедении, социологии науки и знания сделано так много, что трудно предложить что-либо действительно новое. Мне кажется, что даже в самых инновативных концепциях эксперты увидят продолжение построений, предлагавшихся еще учеными XIX века. В-третьих, все последние годы я был настолько погружен в собственно историко-науковедческие исследования биографической окрашенности, что не мог «со стороны» посмотреть на свою методологию.


Тем не менее я думаю, что характер задач, которые я ставил и продолжаю ставить перед собою, комплекс используемых аналитических приемов, нормативы научности, которые я разделяю, стилистка изложения (риторика) результатов – все вместе, возможно, содержит некую новую методологию. Твой вопрос я понимаю как просьбу указать, какие научные школы или кто из ученых оказали на меня наибольшее влияние, что особенно близко мне по духу. Однозначного ответа нет, в разное время у меня были разные пристрастия, хотя никогда ранее обсуждаемая с тобой проблематика не находилась в центре моих профессиональных интересов. Я попытаюсь сказать, почему, но сам не знаю, зачем еще в начале 1970-х годов я стал читать историко-науковедческую литературу.
Если говорить о последних годах, когда я втянулся в собственно исторические штудии, то идеи Т. Куна явно не довлели надо мною, его аппарат максимально эффективен при исследовании проблем перехода науки из одного состояния в другое, меня же интересовал, прежде всего, процесс зарождения выборочных опросов общественного мнения. Калибр орудия, сконструированного Куном, слишком крупен для использования в моих явно тактических боях.
Теоретические построения Р. Мертона настолько универсальны и настолько глубоко сидят в сознании, что в той или иной степени они всегда присутствуют в наших рассуждениях. Мне хотелось бы думать, что мой подход к анализу генезиса методов изучения общественного мнения и становления рекламы в определенном смысле дополняет (конкретизирует) модели Мертона, ведь я рассматриваю становление рекламы и науки об общественном мнении на тех этапах, когда они еще не были институционализированы. Да и российская тематика в значительной степени будет относиться к тому времени, когда отечественная социология была слабо институционализирована.


Биографический метод входит в арсенал понимающей, феноменологической социологии, и в этом смысле мне близко многое из того, что делается науковедами-этнометодологами. Однако, по моему мнению, их внимание в большей степени сосредоточено на процессе развития науки, генезисе научного знания, мне же более интересна личность и природа деятельности ученого.
В целом, то, я что пытаюсь делать, скорее относится не к социологии науки, не к тому, что и в российской литературе часто обозначается аббревиатурой STS (science and technology studies), но к социологии и психологии творчества, в частности – научного, и собственно к истории науки. Мое понимание личности формировалось, давно это было, в процессе участия в известном ленинградском семинаре Б.Г. Ананьева, при чтении Б.М. Теплова, А.Н. Леонтьева, Ж. Пиаже, Л.С. Выготского и И.С. Кона. Если говорить о работах историко-науковедческого плана, то это прежде всего исследования А.В. Ахутина, Л.М. Баткина, В.С. Библера, А.Я. Гуревича. Но, пожалуй, самое сильное впечатление оказали на меня историко-биографические книги Б.Г. Кузнецова, В.П. Зубова, У.И. Франкфурта, И.И. Канаева и некоторых других историков науки. Это одновременно и глубокие научные исследования, и блестящие художественные произведения, в них через анализ судеб и творческого наследия гигантов науки показано становление и динамика их представлений о картине мира. В этих книгах есть то, что я теперь называю «биографии в истории» и «история в биографиях». Именно эта литература обратила меня к чтению Куна, Мертона и этнометодологов.
Так что моя методология является полипарадигмальной и междисциплинарной. Мне кажется, что это продуктивнее, чем, вообще говоря, всегда мифическая «чистота жанра».
Фото: Б.Докторов, В. Ядов. Москва, июль 2015. Дом Ученых. Фотография Елена Икингрин

1.Докторов Б. Работа над биографиями – это общение с моими героями (интервью В.А.Ядову) // Телескоп. 2008. № 1. С. 40 – 50; Разговоры через океан: о поколениях отечестенных социологов на протяжении полувека (интервью В.А.Ядову) / Телескоп. 2008. №3. С.40-50.