Перелетные ангелы гл. 17

Дом в Леоново нас не дождался и сгорел. Я не раз замечал связь трагедий и всевозможных разрушений и поломок. А повод для этого мог быть какой угодно - может, замкнуло проводку, может, рыбаки залезли и неосторожно топили печку, а может,  соседке не захотелось больше слышать крики Юки, она ведь не знала о трагедии.

На пепелище я, конечно, не поехал, да и вообще жить одному в глуши совершенно не хотелось. Вот в детстве и молодости совсем легко переносил одиночество. Я был сродни Маугли, срастаясь с природой так естественно, словно других людей и не существовало вовсе.

А был ли я ребенком? Сюсюканье взрослых меня тогда раздражало - какими же глупыми они мне казались. Мир я воспринимал даже реальнее, чем потом, когда уже вырос. Ну и как мне нужно было общаться со сверстниками, часто агрессивными, которые, казалось, только и ждут какого-нибудь тихоню, чтобы всласть поиздеваться?

- Приха, дай списать. Приха, постой на секе.
И я давал и стоял, только потому меня не били.

Вот почему я так ждал лета, мою деревушку на берегу озера, где я провел первые шесть лет жизни у бабушки. Самый родной человек тот, с кем ты живешь в начале жизни, а потом, как ни старайся, трудно найти настоящую близость. Да никто и не пытался искать. Кроме фразы " Уроки сделал? " что-то ничего не вспоминается в ленинградском детстве.

А в деревне жила любовь. Ею была пропитана вся изба - дощатые чистые полы, рубленые стены, большая русская печь в четверть дома. Бабушка затапливала ее в пять утра, а я ждал, когда тепло подползет к моей кровати, и я спрыгну с нее с высоты своего роста к неудовольствию кота Володьки. Он всегда приходил утром и придавливал мне грудь, а я боялся его потревожить. Вот грудь и оставалась, скорее, вогнутой.

И всюду запахи, запахи. Утренние - парного молока, черного хлеба, дневные - свежей выловленной рыбешки, рыжиками из-под елочек, букетиками земляники - разве могут они сравниться с розами? Вот ландыши - это да, я готов был идти несколько километров по лесу, чтобы отыскать это чудо. И почему они так сильно пахли?

А сено? Разве можно забыть его аромат? Представляю, как оно пахнет для коров! Вот они и жуют его целый день в холодную пору, а что ещ; делать? У нас не было ни света, ни радио. А вечерние запахи - керосиновый, чистых половиков, сотканных бабушкой из полосок ткани, вар;ной картошки в мундире из чугуна или щей из крошева.

И почему все таким вкусным было? Ведь мама дома готовила очень хорошо и разнообразно. Отец в порту много зарабатывал, и даже получал награды. Силища у него была богатырская, три нормы в день на разгрузке пароходов - играюче. А я все это молоко с хлебом вспоминаю. Они ведь были пропитаны любовью, а не чесночным соусом.

Целыми днями я пропадал на озере или в лесу. Почему-то во мне сидела страсть строить. От заброшенных колхозных сараев отрывал доски, сколачивал личный домик с полочками, на которые ставил свои драгоценности. И правда, они были:  разбитая фарфоровая чаша с вензелями барона, старые книги со сказочными литографиями, здесь же -  пачки "Крокодила", уж их я зачитывал целиком. Так формировался юмористически-сатирический взгляд на мир, который проявился гораздо позднее.

Из бревен тех же сараев сооружал корабли. Просто плот - это ведь скучно. А с надстройкой мой корабль тонул, ноги оказывались в воде, но я не сдавался. И все же моей стихией был лес. Непременно, сначала шалаш из еловых лапок, костерок, а потом можно и побродить в поисках съедобного. Ну хотя бы начистить дудник или нарвать щавеля.

Я так и не привык разговаривать, ведь лес понимал меня и без слов, подсказывая, где он приготовил мне грибочки, где черникой можно разукрасить рот до ушей. Замашет резко ветками - беги домой, приближается гроза. А дома уже в нетерпении смотришь в окно, когда можно выскочить и залезть в лужу. Пустить бумажные кораблики, настроить на берегу глиняных замков. Вот, теперь совсем обжитая лужа!

Дядя катал вокруг деревни на велосипеде с головокружительной скоростью. Я до синяков отбивал себе зад на кочках и ногтями впивался в его спину. А на озере с лодки он бросал меня в воду, совсем неожиданно, я даже не успевал зажмуриться. Так я узнал, что вода на глубине вовсе не прозрачная, а зеленая, и научился заодно плавать под хохот отплывающего дяди.

Меня, конечно, заставляли и трудиться, поменьше, чем деревенских мальчишек, но огород, пастьба деревенского стада в нашу очередь были на мне. Может там я и научился много бегать? С коровами было проще, их умный взгляд проникал в меня, вызывая неподдельную любовь. И вот уже я готов отдать весь свой хлеб, взятый на обед в брезентовой котомке.

С ребятами играл нечасто, в основном в войну, стреляя из дудок крушиной, почему-то никогда не попадая в глаза. Может Бог берег? Иногда переходили и на тяжелую артиллерию камнями, а уже постарше - и на самодельные бомбочки из пороха и селитры. Вот стрелами из можжевелого лука не стреляли друг в друга, только в ворон, впрочем, всегда промахивались.

Ночь накрывала прохладой. Мы возвращались из клуба после киносеанса. Сидели в нем на деревянных длинных лавках, грызя семечки, а киномеханик лет шестнадцати крутил прямо в зале свой аппарат. Часто пленка останавливалась и плавилась, и так несколько раз, наполняя клуб специфическим запахом. А эти ночные возвращения издалека были, пожалуй, интереснее фильмов. Здесь уже шли с девчонками, и разговоры окрашивались совсем в другой цвет.

Неизменно перед школой поезд увозил меня в Ленинград. Я всегда дрожал, стоя на краю насыпи, когда огромный паровоз словно саранча, подходил почти вплотную ко мне, свистя, шипя, и двигая своими рычагами. Казалось, он немного не рассчитает и даст этим рычагом в живот, а я покачусь вниз по склону. Но все обходилось благополучно: меня бросали в вагон, а дальше уже сам искал место, и если их не было, то залезал на третью полку.

Это с семи лет. До этого память почти ничего не сохранила. Говорят, у меня был шок, когда забирали в город, и все подаренные сладости летели в грязную лужу. Но убежать далеко тогда не удалось. Я все детство мечтал это сделать, но так и не решился.

Мальчик-интраверт залезал в ракушку и оттуда мечтал, когда же он станет самостоятельным и непременно будет жить в природе. А ведь и отца тянуло на родину, на Кубань. От него я узнал слово "воля", но его подлинный смысл понял нескоро. Тогда ему не хватило совсем немного денег, чтобы купить домик, а у меня что-то внутри совсем оторвалось, когда он вернулся без этой покупки. Но фантом отца поселился в каком-то дальнем углу и периодически подавал слабый голосок: "Ты помнишь детскую мечту?"