Учителю Самбуров Ю. С. Из книги Дорога моей жизни

Учитель, образ его мыслей, – вот что самое главное
во всяком обучении и воспитании.

(Адольф Дистервег  – немецкий педагог)

Ведущий за собой.

Жутко хочется знать, откуда берётся порядочность? И почему добрый человек всегда остается добрым и отзывчивым? Почему дурак иногда становится умным, а умный – напыщенным дураком? Где грань величия и безнравственности? Почему гордыня и самовозвеличивание побеждают простые человеческие чувства? Не обожествляет ли человек себя раньше времени? И зачем тогда он это делает? Хочет остаться бессмертным или увековеченным в камне?

Я полагаю, что такими людей делает среда, в которой они жили и воспитывались.
У меня мало подобных примеров, но всё же один, о человеке высокой порядочности и нравственности, приведу.

Давно-давно мы учились в Военно-медицинской, ордена Ленина Краснозна-менной академии имени С.М. Кирова на факультете подготовки врачей для Военно-морского флота.

С любовью и теплотой вспоминаю своего начальника курса, полковника медицинской службы Юрия Сергеевича Самбурова.

Быть учителем и воспитателем в военном коллективе одновременно и тяжело, и ответственно. Только с возрастом понимаешь, какой это нелёгкий труд.
 
Нас поступило на учебу сто тридцать два человека, а выпустилось сто двадцать, физически здоровых, разносторонних парней. И у каждого свой характер, свой нрав и свои способности. Пусть из этой общей массы сто были тихи и коммуникабельны, но остальные двадцать требовали постоянного и пристального внимания из-за их взбал-мошного и авантюрного характера, их постоянного стремления к свободе.
Одни пакостили мелко, другие покрупному. Одни часто, другие изредка. Да и хорошие тоже имели свою обратную сторону. Каждый шёл к своей цели своим путём. И за каждым нужен был глаз да глаз.

Конечно, в молодом, мужском, тем более военном коллективе нельзя быть бле-ющим ягнёнком, иначе эти молодые волчата сами тебя сожрут. Дай им хоть малую волю – и коллектив будет неуправляем.

Как воспитатель Ю.С. Самбуров был сам велик, и делал ставку на сержантов и старшин. Они были его правой рукой, успешно сдерживая наш юношеский порыв. А такой вид наказания, как наряд на службу или работы остужал начинающий закипать мозг слушателя. Была и такая мера, как отчисление из академии: за хроническую неуспеваемость, злостные и систематические нарушения воинской дисциплины, пьян-ство, воровство и просто нежелание учиться. Он быстро разобрался с нашим коллекти-вом и за два года отчислил более двадцати человек.

Что характерно, Юрий Сергеевич никогда не кричал, всегда решал вопросы ти-хо и основательно. Он умел тонко, со свойственным ему флотским юмором так поговорить с нарушителем, что не только ему, но и всему курсу было предельно ясно, что так поступать очень даже некрасиво. И этот юмор у него был резкий, хлесткий, и самое главное, к месту.

Приведу несколько примеров, в которых я был либо главным лицом, либо сви-детелем происходящего. О других мне сложно писать, ибо не знаю подробностей, а фантазировать здесь не хочу.

Юрий Сергеевич пришёл к нам в конце 1971 года, а набирал нас офицер академии майор медицинской службы Николай Ефимович Пасечник, ставший год спустя начальником нового набора слушателей IV факультета.

Ю.С. Самбуров, наш начальник курса, тогда еще подполковник медицинской службы, был человеком прогрессивных взглядов и редко искал у слушателей грязные носки под подушкой, а бутылки в рукавах. Он и так знал, что это всё есть и не быть не может. Однако и ему приходилось периодически проводить осмотры «скромных» по-мещений слушателей. Один из них пришёлся на момент, когда мы изучали ЦНС (цен-тральную нервную систему).

В этот раз осмотр проводил генерал-майор медицинской службы Василий Ва-сильевич Семенов, начальник четвертого (флотского) факультета. Юрий Сергеевич молча шёл за ним и скрупулёзно фиксировал в блокнот все гениальные мысли и заме-чания высокого начальника.

Вернувшихся с занятий и из столовой слушателей ждала «приятная» неожиданность. Курс построили в коридоре казармы и «шеф», как мы его называли, со свойственной ему флотской шуточной манерой, озвучивал нам выявленный на этом смотре «криминал».

Список был длинен: незаправленные койки, стоячие трусы, ломающиеся поло-тенца, негнущиеся носки и тому подобное. Даже у будущего профессора под подушкой в носке была любовно спрятана от товарищей уже начатая шоколадка «Алёнка».

А в моей тумбочке лежал мозг, натуральный человеческий мозг, заботливо обёрнутый в белую тряпочку, взятый мной на кафедре анатомии во временное пользо-вание для изучения на нём борозд, бугорков и впадин.

– Пронесет или нет? И что будет, если не пронесет? – сосредоточенно пережи-вал я.

Вот дошла очередь и до меня.

– А Финогеев в тумбочке хранит мозг, – Самбуров делает паузу, слушая друж-ный хохот своих подопечных, – Лучше, если бы он его в своей черепной коробке но-сил. Как череп будет по латыни, бездельник?

Казарму снова покрывает дружный хохот.

– Сranium, – хрипло отвечаю я и густо краснею.

– Отнести на кафедру! Немедленно!

– Есть.

Слава Богу, в этот раз пронесло.

Потом ещё долго сокурсники спрашивали: «Саня, твой мозг при тебе или ты его снова в тумбочку спрятал»?
 
Яша Агапов, слушатель 9 взвода, имел рост 195 или 196 см, был худой и сильно смахивал на слегу, с наклоненной влево головой. Юрий Сергеевич заметил, что Яков, после приёма пищи собирал со столов хлеб и рассовывал его по карманам, всё время хотел есть. Согласно всем инструкциям, дополнительная порция полагалась только во-еннослужащим, имеющим рост выше 2 метров.

Самбуров, чтобы слушатель не погиб от кахексии, повёл Яшу, показал его буфетчицам и поварам, попросил давать ему дополнительную порцию второго.
Яков был спасен от мучительной голодной смерти.

На проспекте Карла Маркса напротив друг друга стояли два общежития. Одно – чисто мужское, военное, для слушателей Военно-медицинской академии, а другое – чисто женское, от завода «Русский дизель». Как его называли у нас, уже не скажу, ибо сейчас для меня это звучит неприлично.

Не одно поколение слушателей мужало в его стенах. В нём девочки получали удовольствие, а юноши, то есть мы, знакомились с радостями и новыми ощущениями доселе неизведанного чувства – секса. И первые самовольные отлучки вели нас имен-но туда. Дорогу перебежал, – и вот она, ненасытная радость!

Ярых поклонников запретного плода, кто, разумеется, попадался, Самбуров выводил из строя и, заложив руки за спину, дефилируя перед слушателями, назидательно говорил: «Эти девушки, как ружья образца 1812 года – просты в обращении и безотказны. Я не буду никого оправдывать и огораживать, если какая-то из них забеременеет. Дорога одна: гауптвахта, ЗАГС и комсомольская свадьба».

С годами слушатели взрослели. Их интересы менялись, они уже находили то же самое где-то на стороне. Но новое, молодое поколение заменяло их, и тропа, вытоптанная предшественниками, до сих пор манит юные души, и они идут по ней, невзирая на наказания и лишения, которыми военная служба изобилует.

Раз в год у всех слушателей курса Ю.С. Самбуров принимал повзводно экзаме-ны по уставам. Сейчас я понимаю, что эти самые уставы он не очень любил, да и не сильно знал их.Мы рассаживались в холле, и Юрий Сергеевич всегда задавал один и тот же вопрос: «Что такое воинская дисциплина»? И всегда задавал его тем, кто прене-брежительно относился к этой самой дисциплине: мне, Жене Ковлеру и Коле Модухай. Остальные получали оценку «отлично».

Спортивные мероприятия в академии очень приветствовались.
 
Надо сразу сказать, что все преподаватели на кафедре физического воспитания были в прошлом мировые, олимпийские и прочие чемпионы. Спортивных медалей – грудь до земли оттягивают.

Да и курс у нас был разносторонне спортивный, ведь в каждой учётной карточ-ке стояло, что каждый из нас в совершенстве владеет не одним видом спорта, а каждое высшее учебное заведение, включая и военное, всегда набирало себе спортсменов. Это престижно! У нас были хоккеисты, фигуристы, футболисты, гандболисты, шахмати-сты, гимнасты, бегуны, пловцы и т. д.

Два раза в год среди слушателей всех курсов и всех факультетов проводились кроссы: зимой на лыжах 10 километров, а осенью – бег на 3 или 1 километр. Причём, те, кто не укладывался в норматив, по воскресеньям бегали в парках пригорода до тех пор, пока этот норматив не был выполнен, а зимой – пока не стает снег.

Один раз ваш покорный слуга и ещё несколько горе-спортсменов: Жора Феода-риди, Женя Ковлер, Паша Рыхлецкий, будущий профессор Александр Уточкин и ещё 2–3 человека с других факультетов перебегали этот проклятый лыжный кросс в апреле по озеру Разлив, где уже и снега не было, лишь лёд и талая вода. И только из жалости, что снега больше нет, и не будет в ближайшие полгода, нам засчитывали эту дистанцию.
 
На зимнем лыжном кроссе наш первый курс показал самые худшие результаты, среди всех курсов академии.Нас построили в коридоре казармы. На лице Самбурова проступил лёгкий румянец. Я никогда не слышал, чтобы он ругался матом, но было видно, что сейчас ему этого хотелось. Надо полагать, что руководство факультета за наши «высокие» достижения его явно не похвалило.

Он несколько раз молча прошел вдоль строя, глядя в пол.

– Мне не нужны на курсе фигуристы, шахматисты, хоккеисты, танцоры диско и прочие лжеспортсмены… – начал он, – Мне нужны атланты и сайгаки! Посему, – он опять ненадолго замолчал, – Все!!! Подчеркиваю, все встают на полчаса раньше и бе-гают по стадиону пять кругов. Такие, как Финогеев, мне сейчас посмеют задать право-мерный вопрос, что на улице мороз и холодно. Я отвечаю. При температуре сорок три и две десятых градуса можно не выходить, а прыгать в коридоре, пока пол не рухнет под ногами. Командиры отделения, старшины и сержанты возглавляют эту траурную процессию.

Через четыре дня клиника инфекционных болезней стала массово заполняться больными с нашего курса с ангиной, бронхитами и пневмонией. Массовые забеги пре-кратились.

Помню, как на финише осеннего кросса, для прибежавших первыми академиче-ский оркестр играл «Славянку», а последним – «Чижика пыжика».

Командовал всем этим Г.И. Фатале, легендарный гимнаст, который на демон-страции после Парада победы на Красной площади, на перекладине, установленной на едущем грузовике, крутил солнышко.

Существует легенда, что это его выступление заметил И.В. Сталин и спросил, кто такой этот спортсмен? Ему доложили, – Капитан Фатале.

– Передайте майору Фатале мою благодарность.

Ю.С. Самбуров ни на первых, ни на последних бегунов никак не реагировал. Он молча стоял в сторонке и беспрестанно курил, потом молча разворачивался и уез-жал домой. Он мог пошутить, но чтобы смеялся – не помню.

На все наши выкрутасы полковник Юрий Сергеевич всегда находил что-то своё, что заставляло одновременно и задуматься, и устыдиться.

Да, мы ещё воспитывались в те далёкие времена, когда такие редкие для сего-дняшней молодёжи чувства, как совесть и стыд, были знакомы нам не понаслышке.

Но, вернёмся к главному.

Лето 1974 года едва только началось, а жара в Ленинграде для этой поры стояла просто невыносимая.

Было часов десять утра. Все обитатели были на занятиях.

Самбуров, прикурив папиросу «Беломор», решил совместить приятное с полез-ным. Во-первых, пройтись и размять кости, а во-вторых, как бы между прочим, посмотреть, что делается у слушателей в кубриках.

С такими мыслями он неторопливо шёл по коридору курса, подходил к комнате, резко толкал дверь, входил, молча и лениво оглядывал помещение, открывал на выбор тумбочку или шкаф, кривился и шёл дальше.

Картина везде была удручающей, всюду был полный беспорядок.

Открыв очередную дверь, он по привычке уныло вошёл в кубрик. И тут его взгляд остановился на кровати, на которой под простынёй лежало тело.

Самбуров подошёл, резко сдёрнул простынь. На кровати, совершенно голый, свернувшись калачиком, мирно спал сержант.

– Вы почему спите в рабочее время, товарищ слушатель?!

Сержант вскочил как ошпаренный. Его возбуждённый член упёрся полковнику в грудь.

– Заболел, товарищ полковник.

– Ну, болейте дальше, – сказал Самбуров, косясь на могучий детородный орган будущего офицера. – Как выздоровеете, зайдёте ко мне.

Он вышел в коридор, оставив дверь открытой. Желаний на дальнейший осмотр жилых помещений уже не было. Рука сама собой потянулась в карман за очередной папиросой…

Свой кабинет, что находился в большом холле, Юрий Сергеевич никогда не запирал. Скажу честно, я в нём ни разу не был, но другие, более храбрые, тайно посещали его. У него в столе лежали бланки чистых увольнительных и ключ от сейфа, а в самом сейфе покоилась печать. Они брали несколько увольнительных, ставили печать и быстро исчезали. Подпись, естественно, подделывали. Второй же стоял на стрёме, просматривал коридоры и лестницу. Думаю, что Самбуров, если и не знал об этом, то догадывался. Наверное, он понимал, что если человеку нужно уйти, он обязательно уйдёт. Уж лучше пусть у него будет липовая увольнительная, и в городе он будет в десятки раз осмотрительнее, чем попадётся в самоволке. В первом случае его просто запишут, а во-втором – непременно заберут в комендатуру. Из двух зол следует выбирать меньшее. И в этом тоже была заложена его великая мудрость.

Это было в самом начале второго курса, ближе к вечеру. Юрий Сергеевич ре-шил посмотреть, чем занимаются его подопечные. Открыв один из кубриков, он уви-дел склонившихся возле стола слушателей. Он вошёл. Никто на открывшуюся дверь не среагировал. Самбуров сверху взглянул на то, что там происходило. На столе лежали листы бумаги, на которых красовались во множественном числе его подписи. Когда Самбурова увидели, было уже поздно. Все остолбенели. Ведь это уже не шалость, можно рассматривать как уголовное преступление. Юрий Сергеевич взял несколько листов, посмотрел на них.

– Вот эта похожа, – ткнул он пальцем, положил листы на стол, вышел, не сказав больше ни слова.

Все находились в шоке. И именно это стало наивысшей точкой воспитания и убеждения, что подобное делать никогда нельзя.

Тех, кто не хотел покориться судьбе или плохо учился, в увольнение не пускали. Но так как нельзя бесконечно держать человека в неволе, то стали по воскресеньям проводить для таких моральных уродов экскурсии по историческим и культурным ме-стам города-героя Ленинграда. Таких разгильдяев нашлось человек десять.
Экскурсия проводилась с тринадцати до семнадцати часов, то есть до ужина. Старшим был Олег Кулешов.

В этот раз мы с Глебом заранее наметили свой маршрут. Глеб Куприянов – это мой лучший друг. Был еще и третий, мой земляк – Вова Зуев, с факультета подготовки врачей для ВВС. Нас так и звали за шустрость и неугомонность – братьявеники.
Доехав до Эрмитажа, мы, а это была уже весна и даже щепки под ногами исто-чали андрогены на асфальт от возбуждения, сославшись, что нам нужно позвонить до-мой по межгороду, сели на такси (это при всём том, что получали мы тогда три рубля и восемьдесят копеек в месяц) и поехали к девочкам. Там нас ждал Зуев. Он был в увольнении, ему легче. Веселье с вливанием и выливанием в себя и из себя всего, чего можно и уже можно, притупило бдительность. Нам уже не до ужина!
 
Приезжаем в казарму в 22.00 к вечерней проверке. И тут нас ждет «задница». Допущен стратегический просчет. Оказывается, дежурным по факультету заступил наш начальник курса.

Мускатный орех, лавровый лист притупляют запах алкоголя. Но что может прикрыть совершённую самоволку?

Строгая беседа, лепетание ягненка о случайной встрече с виртуальной одно-классницей и клятвенные обещания быть хорошим успеха не имели. Итог – пять наря-дов на службу. И это через день. Стоишь у этой долбанной тумбочки восемь часов – четыре ночью, четыре днем. А это, плюс ко всему, пропущенные занятия и их отработки. Короче – тоска смертная.

Было это уже на третьем курсе, когда мы имели свободный выход в город и право ношения гражданского платья. Решили мы с Глебом посетить неизведанный нами доселе пивбар «Пушкарь». Пришли туда, а там дым коромыслом. Все пьяные, включая и барменов. Чтобы расплатиться, ждали еще дольше, чем нам это пиво приносили. Официант не реагировал на наши крики. Видимо ему было в этот вечер не до денег. Мы огорчились, встали и ушли.

Бредя бесцельно по Петроградской стороне, встречаем толпу молодых спорящих ребят.

– Что случилось?

– Не хватает тридцать копеек.

– А что дают?

– Вино, «Бычья кровь».

Мы кооперируемся и берем пять бутылок, ну чтобы второй раз не бегать.

Где же пить?

Оказывается рядом ДК «Ленсовета». Идем туда и в туалете, а где же еще, все это дело выпиваем. Ну а дальше – танцы.

Духота, скачки сделали свое дело. Сев на скамеечку, я задремал.

И вот будит меня дружинник. Ну разбудил бы и ладно.

Иду в гардероб. Ан, нет. Ведет он меня в комнату ДНД. А там какое-то гражданское чмо учиняет мне допрос. И как услышал, что я военный, что слушатель Военно-медицинской академии, да еще в гражданском платье, да еще нетрезв, его аж окрылило.

Ни униженная мольба пожалеть и отпустить, ни навернувшиеся слезы, ни аргументы, что меня выгонят, ничего не помогло. Закрыл он меня, скотина, за решетку. И просидел я там, пока не прибыл за мной помощник дежурного, слушатель пятого курса.

На занятия я не пошел. Ждал сурового возмездия со стороны начальника курса.
И чего я ему только не плел. Выслушав этот бред, Юрий Сергеевич велел мне идти на занятия.

Последним часом была лекция. Не успела она закончиться, как входит шеф. Я, естественно, был поднят с места, облит ушатом помоев, а в конце, для поднятия боевого духа масс, начальник добавил: «Финогеев, если вы пьянеете от пива, не пейте пива, если пьянеете от кефира, не пейте кефира, а сосите говно через тряпочку. Садитесь, я подумаю на сколько». Слава Богу, всё этим и закончилось. Мер дисциплинарного наказания ко мне принято не было. И жизнь потекла размеренным ритмом. Впереди были новые приключения.

Жизнь – это тельняшка. И после черной полосы, всегда идет белая.
 
Эти маленькие весёлые воспоминания, связанные с Юрием Сергеевичем, я хочу завершить рассказом «Мы хотим всем рекордам…», напечатанном в моей девятой книге «Тихая заводь».

Спорт в моей жизни занимал и занимает далеко не последнее место, а скорее… предпоследнее. Да и отношусь я к нему всегда инертно…

Ну, нет у меня ни яркого желания, ни силы, ни умения, ни, тем более, упорства…
Конечно, как всякий нормальный мужик, я болею за наших футболистов, хоккеистов, биатлонистов, сокрушаясь и радуясь, высказывая дельные советы, коря за про-махи и повышая адреналин в крови. А болеть – не самому на поле пахать. Здесь, кроме эмоций, ничего и не надо.

Учась давным-давно в Военно-медицинской академии, а потом, служа на флоте, мне все-таки пришлось несколько раз стать спортсменом-тотальником.

Волею судьбы я участвовал в каких-то соревнованиях и даже что-то завоевывал, но это было уже потом, во взрослой жизни, да и то по шашкам.

И ничего не поделаешь, военный, даже если он и врач, должен быть выносливым и мужественным. С этим не поспорю.

Служа уже на флоте, я даже принимал участие в очень «интеллектуальном» состязании по перетягиванию каната, отстаивая честь родного корабля. Но и здесь ничем похвастаться не могу. Если силы нет, умом её не заменишь!

И все ж таки я имел честь, правда, потом за это имели меня, принять участие в соревнованиях по плаванию, защищая честь второго курса факультета подготовки врачей для Военно-морского флота на первенство Военно-медицинской академии в лучшем бассейне города-героя Ленинграда – бассейне спортивного клуба армии.
А получилось так: за какую-то очередную провинность мне объявили три наряда на службу, и я отрабатывал их через день, стоя дневальным по курсу. И было это аккурат за полтора месяца до летних экзаменов.

Природа надела на себя зеленый наряд, солнце помогло женщинам сбросить колготки, вездесущие голуби сели на яйца высиживать потомство, а майское тепло плавило лёд в сердцах черствых и бездушных людей.

Время приближалось к девяти, когда мне милостиво позволили сходить на зав-трак, проглотить комок застывшей в комбижире перловой каши и выпить полусладкий чай, температура которого не превышала температуру тела здорового человека.

Я, измученный бессонными ночами стоянья у тумбочки с нулей до четырех часов утра, шаркая от усталости ботинками, с красной повязкой «Дневальный» на левом рукаве бушлата, чтоб не дай Господь патруль не забрал, равнодушно брел в академическую столовую.

Все послушные и дисциплинированные слушатели давно поели, их развели на занятия, где они впитывали азы военной медицины. А я… Я отрабатывал свою непокорность.

У входа в столовую стоял подполковник Самбуров, начальник нашего курса, и нервно курил папиросу «Беломор». Он всем нам олицетворял собой образец военно-морского доктора: высок, подтянут, строен, симпатичен. Выглаженная форма идеально сидела на его статной фигуре, а огромная фуражка с шитым «крабом» лихо красовалась на голове.

– Финогеев, кто есть сейчас на курсе?

– Никого, кроме дежурной службы. Коротаев на занятия пошёл, сейчас дневалит Быцко.

– Дежурный кто?
 
– Мордухай.

Самбуров задумался, горестно сплюнул и закурил вторую папиросу.

– Не служба, а сплошь убогие. Придется тебе, Финогеев, защищать честь курса.

– Я ещё не завтракал, – пытался возразить я, чувствуя что-то недоброе, а ослабевшая прямая кишка была готова сползти по ноге вниз.

– Не возводи пищу в культ. Пойди, купи себе пирожок.
– У меня денег нет.

– На рубль, себе два возьми и мне. Сейчас поедем в бассейн. Москалёв болеет, а Борминцев повредил ногу… Кого я сейчас найду? – он снова задумался. – Поплывешь ты!!!

– Я плаваю плохо. Второе место после топора, – попытался я свести разговор на шутку.

– Не спорь… – было видно, что начальник меня не слушает.

– У меня и плавок нет, шапочку кто-то спер… – я еще надеялся убедить его в своей непригодности.

– Не переживай, шапочку и плавки здесь в магазинчике купим. Иди в буфет за пирожками, мне с капустой возьмешь, а я в магазин.

Когда я вышел, жуя пирожок, начальник курса ходил по дорожке взад и вперед и опять курил. У парапета стояло такси.

– Почему так долго? Мы уже опаздываем!

– Очередь была.

– Быстро садись в машину, повезу тебя как порядочного. Держи, это твоё, – протянул он сверток.

Поставив на себе жирный крест и понимая собственную обреченность, я быстро сел на заднее сиденье, развернул бумагу и ахнул от увиденного: у меня в руках были огромаднейшие ядовито-желтые плавки 60 размера, тогда как мое тщедушное, анемичное тело весило пятьдесят девять килограммов и трусы 46 размера грустно пытались сползти вниз.

– Товарищ полковник (в вооруженных силах подполковников обычно называют полковниками)… – надежда вновь затеплилась в моей впалой груди, – Эти плавки мне велики, у меня 44 размер.

– Ничего, подвернешь, резиночку подтянешь… И вопросов больше не задавай. Плыть будешь ты!

Надежда угасла, почти не зародившись.

– Ты откуда родом? – спросил он.

– Что? – не понял я из-за шума в машине.

– Родился где, спрашиваю…

– Пензенская область, поселок Беково.

– Там речка есть у вас или лужа какая-нибудь?

– Извините, не разобрал.

– Ты не глухой? После соревнований на ЛОР-кафедру сходи. Может, тебя пора комиссовать. Результат мне доложишь.

Таксист, молодой парень, тихо трясся от смеха, что ещё сильнее подзадоривало моего начальника.

– Хопёр.

– Что Хопёр?

– Речка у нас, Хопёр.

– Летом высыхает?

– Отчего высыхает? Нет, не высыхает.

– Почему тогда плаваешь плохо?
 
Я молча пожал плечами. Мы подъехали к ненавистному мне бассейну. Самбуров протянул таксисту рубль.

– Не надо, товарищ полковник. Я получил от этой поездки истинное удовольствие.

- Спасибо, я тоже. Это один из моих многочисленны кандидатов в паралимпийскую сборную. Пойдем, у нас времени уже нет, – он взглянул на часы. – Через двадцать пять минут твой старт.

Таксист впервые посмотрел на меня и рассмеялся в полный голос.

– Победы вам! – прокричал он, захлопывая дверь.

– Наша победа – не утонуть, правда, Финогеев? – и он обреченно хлопнул меня по плечу.

– Ты хоть знаешь, кто такой Пьер де Кубертен и что он сказал?
Я потупился.

– Ничего не знаешь, бездельник. Тебя по жизни не голова ведёт, а нечто другое. Запоминай, вдруг блеснешь где-нибудь. Де Кубертен – французский общественный деятель, барон, между прочим, в отличие от тебя в самоволки не ходил. А сказал он слова, ставшие олимпийским лозунгом: «Главное – не победа, а участие». Так что иди и участвуй!

Олимпийца я даже отдаленно не напоминал. Плавки, дважды подтянутые и трижды подвернутые, чтоб ничего из них не вываливалось, очень напоминали форму лопнувшего желтенького воздушного шарика. И вообще, я сильно походил на сутулого, печального и разочаровавшегося в этой жизни мима.

На жеребьевке мне досталась седьмая дорожка.

- Божье число, – подумал я без энтузиазма и особой радости.

– Вы кто? – спросил, излучая радость, судья.

– Защитник Отечества! – хмыкнул я.

Раздался смех.

– Это я вижу! С какого факультета?

– Четвертого.

– Второй курс?

– Так точно!

– Кто начальник?

– Полковник Самбуров…

– Если таких орлов готовят для флота, мы – непобедимы! Выходим и строим-ся! После того, как диктор всех представит, встаёте каждый на свою тумбочку. Всё ясно? После свистка стартуем, пошли!

Когда мы вышли, болельщики (а их было достаточно много, в основном жены, невесты и просто подруги будущих военно-морских врачей) от увиденного вначале остолбенели, а потом разразились неудержимым хохотом. Овации переросли в шквал аплодисментов. Всё их внимание было приковано, естественно, ко мне. Я украдкой бросил взгляд на трибуну. Начальник курса сидел, упершись руками в колени, низко наклонил голову и пальцами нервно крутил папиросу, периодически нюхая её. Я понял, что он хочет не только курить, но и выпить, а может, и убить меня с особым цинизмом в изощренной форме.

Начали объявлять участников. Когда назвали мою фамилию, я сделал шаг вперед и импозантно наклонил голову, мои плавки тревожно завибрировали. Чаша бассейна вновь задрожала от раскатов хохота. Мне уже это начинало нравиться, и предстоящая гибель в водяной пучине не казалась столь трагичной.
Все разошлись, бодро встали на тумбочки и принялись махать руками, разминались, готовя себя к прыжку.
 
Болельщики продолжали неистовствовать, ожидая, что будет дальше. Такого циркового номера больше никто и никогда не видел в своей жизни.

Я согнул корпус и подогнул колени, чтоб локтями придержать намеревающиеся сползти плавки. Могу только представить свой вид сзади, но мне сейчас было не до этого. Панически боясь высоты, со страхом глянул на воду, голова закружилась, под-ступила тошнота.

– Внимание! – голос судьи из-за шума еле пробивался.
Соревнующиеся напряглись, я вспомнил о счастливом седьмом номере и закрыл глаза, чтоб не упасть и не утонуть.

И вот – «долгожданный» свисток!

Как я оказался в воде, не помню, кажется, сзади кто-то меня подтолкнул. Теперь требовалось плыть нескончаемые пятьдесят метров, и желательно быстро. Но опять возникла проблема – вторглись потусторонние высшие силы: я с ужасом почувствовал, что при соприкосновении с водой мои плавки сползли до колен. Натягивать их времени не было, потерял бы драгоценные часы. Стиснув ноги в коленях и, извиваясь, как Ихтиандр, я неистово заработал руками. Казалось, что первые полтора метра я проплыл невероятно быстро. Но этот новый вид плавания оказался для меня очень тяжелым. Проклинать судьбу времени не было. Понимая, что плыть надо, я ослабил ноги, что позволило плавкам благополучно утонуть, и стал переходить на разные стили под общим названием «Самопомощь человеку на воде, не умеющему плавать», не-спешно преодолевая водное пространство.

Когда с чувством собственного достоинства была мною преодолена половина дистанции, все, кто стартовал со мной, уже вышли из воды и ушли в раздевалку. Не дожидаясь моего финиша, стартовала следующая группа слушателей, и они уже догоняли меня.

Наконец моя рука коснулась кафеля, и я бездыханно повис на канате. Трибуны радостно взревели. Никто не собирался расходиться.

– Чего ждем?! Быстро вылезай! – заорал судья.

– У меня плавки утонули.

– Жаль, что только плавки.

– И что мне делать?

– Повторить их подвиг! – перекрикивая болельщиков, заорал он.

Трибуны резко затихли, они явно не понимали, что происходит внизу и с нетерпением ждали моего выхода из воды, чтоб выразить свой неистовый восторг.
Самбурова на трибуне не было. И радости от встречи со мной у него тоже явно не было. Да и мне, если честно, встречаться с ним абсолютно не хотелось.

Я почувствовал холодную дрожь в теле, а это минимум ангина, да еще накануне летней сессии.

Проклиная всё и всех, изрыгая в атмосферу общенародную брань, я подплыл к трапу и стал подниматься, при этом пытаясь прикрыть пах левой ладонью. Но из этого ничего не получалось, правая рука соскальзывала с поручня, и я дважды падал в воду. Мой новый номер снова привел в экстаз публику. Они встали и захлопали в ладо-ши… Вдруг кто-то запел:

«Мы верим твердо в героев спорта!
Нам победа, как воздух, нужна...
Мы хотим всем рекордам
Наши звонкие дать имена»!

Трибуны дружно подхватили эту песню. Такого ликованья здесь никогда не было, даже при проведении мировых и олимпийских игр.
 
А я, сгорбившись, синий, весь покрытый огромными мурашками, прикрыв мужское, с позволения сказать, достоинство, которое сжалось до величины спичечной головки, и походя на стоящего на лестничной площадке обнаженного инженера Щукина из знаменитого романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев», скользя по кафелю, шёл в душ, прекрасно понимая, что впереди ничего хорошего меня ждать не может.

Ночью у меня поднялась высоченная температура, и я был госпитализирован в клинику инфекционных болезней с лакунарной ангиной. Видно, Бог из двух зол выбрал одно, менее жесткое.

Шли годы, я мужал, приближалось окончание учебы в академии. Но даже потом, будучи уже офицером, когда приезжал в Ленинград на повышение квалификации, меня иногда узнавали, останавливали незнакомые мне люди, жали руку и неистово хохотали.

Путь к Славе и Бессмертию не всегда в благих делах.
И таких воспоминаний можно привести сотни, но… думаю и этих достаточно. А то уж я да я…

Повторюсь, выглядел Юрий Сергеевич всегда безупречно. Смуглое, гладко вы-бритое лицо, черные волосы, безукоризненно пошитая и выглаженная форма делали его поистине красавцем.

Ничто не чуждо…

Самбуров был очень порядочным и тактичным человеком. Мне почему-то кажется, что он был как раз из тех людей, которые любили волю, женщин, и все то, к чему стремились те двадцать непокорных слушателей. Поэтому нас и наши юношеские глупости он понимал и смотрел на них, как взрослый человек смотрит на свою юношескую фотографию. Понимал и прощал.

За это всё я Юрию Сергеевичу, безмерно благодарен. И я бы первым дал в морду тому, кто-то сказал бы, что Самбуров был плохим человеком.
 
В нём не было желчности, озлобленности и ненависти. Он умел прощать и не помнил зла. Эти его качества я всегда стремился привнести и в свою жизнь. И, кажется, у меня это получилось.
 
Через время, став флагманским врачом, я никогда не позволял себе унизить под-чиненного, обидеть его и не разрешал этого делать другим. Все, кто хотел расти – рос-ли. Всех, кто катился вниз – тормозил. Упавшего – поднимал. «Взорвавшихся» – собирал по кускам.

Закончив службу и одев белый халат, я стал заведующим отделением физической реабилитации.

И больной считал за благо попасть ко мне на лечение. Это я не вру.

Все это, кем и чем я стал, Ваше, Юрий Сергеевич! Спасибо Вам!

Вот что сохранилось до сих пор, Юрий Сергеевич, так это то, что я остался хулиганом и просто веселым парнем, безумно любящим жизнь во всех её проявлениях. Вы нам говорили: «От моряка должно пахнуть «Беломором», «Шипром» и коньяком». Это я тоже пронес сквозь годы. Правда изменились марки сигарет и одеколона. Но коньяк я люблю. Хотя к алкоголю в больших количествах отношусь отрицательно.
Христианская мудрость учит: «Не сотвори себе кумира». Ну как без этого? Вы, полковник Самбуров, мой эталон, образец, идеал военно-морского врача. Я тоже лю-бил форму и шил её так, что женщины оборачивались мне вслед, а вот представителям комендатуры она почему-то не нравилась.

И женщин я любил. И они мне отвечали взаимностью. Как без них? Это всё равно, что быть в бане и не помыться.

Дорогой Юрий Сергеевич! Я не думаю, чтобы кто-то из бывших слушателей, тех, кого вы выпустили в свет, в люди, сказал бы о Вас что-то плохое.

Для всех нас вы были отцом, а не отчимом. Низкий Вам за это земной поклон!

Многие Ваши воспитанники достигли больших высот: Тагир Мухамеджанов стал заместителем начальника IV факультета Военно-медицинской академии, Лёня Левченко – начальником медицинской службы Тихоокеанского флота, Аслан Цикушев – заместителем начальника медицинской службы Черноморского флота, Володя Огородник – начальником медицинской службы флотилии на Северном флоте. Дима Шмаров, Володя Бадиков, Саша Уточкин, Женя Змушко, Костя Рознотовский и Саша Москалёв стали докторами медицинских наук. Свыше 15 человек защитили кандидатские диссертации.

А если бы это все было не так, то и не было бы этого рассказа.
Искренне уважающий и любящий Вас, Александр Финогеев!

По дороге жизни

Во второй главе хочу немного рассказать о жизненном пути Юрия Сергеевича.
Идя по этой жизни, мы мало интересуемся теми, кто нас ведет и наставляет на путь истинный, довольствуемся лишь тем, что знаем фамилию, имя и отчество. Вот и я столкнулся с этим при написании очерка. Я обзвонил десятки ребят, с которыми учился, и собрал лишь крохи из биографии Юрия Сергеевича. Очень помогли однокашники. Тагир Мухамеджанов нашёл в архиве личное дело полковника Самбурова, перефо-тографировал его содержимое и прислал данные из него. Володя Коротаев, Женя Ковлер, Олег Кулешов, Игорь Меркушев (выпускник 1979 года), рассказали некоторые факты из его жизни. За это всем им огромное спасибо.

Юрий Сергеевич родился 6 ноября 1930 года в селе Новосурино Можайского района Московской области. В 1948 году, окончив 10 классов средней школы в городе Можайске, поступил в Военно-морскую медицинскую академию, которую окончил в 1954 году. После окончания академии служил на Дважды Краснознамённом Балтийском флоте, получил назначение на должность дивизионного врача 105 дивизиона сторожевых кораблей 97 бригады охраны водного района военно-морской базы Порккала-Удд.
 
Немного отступив от темы, мне хочется рассказать в какое «райское» место по-пал лейтенант Самбуров.

Порккала – советская военно-морская база на территории Финляндии, суще-ствовавшая с 1944 по 1956 годы на полуострове Порккала и прилегающих островах и землях.

Территорию и водные пространства в районе Порккала-Удд Финляндия согла-силась сдать в аренду СССР сроком на 50 лет для создания военно-морской базы в рамках Соглашения о перемирии от 19 сентября 1944 года. Находилась она всего в двух-трех десятках километров от центра Хельсинки. На флоте база считалась чем-то вроде неформального штрафбата. Условия службы и жизни здесь были просто ужаса-ющими.

Оперативные задачи, решаемые этой военно-морской базой – осуществлять обо-рону и не допустить прорыва морем в Финский залив надводных и подводных сил противника. Как плацдарм, она была готова к приёму войск для развертывания актив-ных действий на сухопутном направлении, обеспечивала временное базирование и оперативное развертывание кораблей Краснознамённого Балтийского флота, погрузку и разгрузку транспортов.

На территории военно-морской базы было создано около 300 различных оборо-нительных сооружений.

Территория базы закрытая. Периметр охраняемой территории – 40 километров. Чтобы покинуть территорию базы, даже старшему офицеру или членам семьи надо бы-ло оформить большое количество бумаг на выезд и столько же на въезд.

С 1955 года руководство СССР выступало с призывом прекратить гонку воору-жений и созвать всемирную конференцию по этому вопросу.
 
19 сентября 1955 года в Москве было подписано соглашение между СССР и Финляндией об отказе Советского Союза от прав на использование территории Порк-кала-Удд для военно-морской базы и выводе советских вооружённых сил с этой терри-тории. Вывод советских войск и передача полуострова Финляндии были закончены в 1956 году.
В мае 1955 года Самбурова переводят на должность дивизионного врача 147 дивизиона рейдовых тральщиков того же соединения.

В связи с расформированием военно-морской базы в Порккала-Удд, Юрия Сер-геевича назначают начальником медицинской службы эскадренного миноносца «Справедливый» 38 бригады эсминцев 22 дивизии строящихся и ремонтирующихся кораблей Ленинградской военно-морской базы.

В январе 1957 года вместе с кораблём он вошёл в состав 190 бригады эсминцев, которая была в ноябре 1958 года преобразована в бригаду учебных и резервных кораб-лей Краснознамённой Кронштадтской военно-морской базы.

В январе 1962 года вместе с кораблём был переведен в состав 128 бригады ра-кетных кораблей Балтийского флота, а в ноябре того же 1962 года назначен старшим врачом – начальником медицинского пункта 20 учебного отряда авиации, который в 1964 году был преобразован в 125 авиационную школу механиков Балтийского флота.
В ноябре 1966 года Самбурова назначают начальником медицинской службы 3 Балтийского флотского экипажа.

В августе 1968 года Юрия Сергеевича переводят в Калининград на должность старшего офицера по лечебно-профилактической работе Отдела медицинской службы Балтийского флота.

31 июля 1971 года Ю.С. Самбурова направляют в распоряжение начальника Во-енно-медицинской академии имени С.М. Кирова, а в январе 1972 года назначают начальником курса факультета подготовки врачей для Военно-морского флота акаде-мии.
 
Так Юрий Сергеевич стал моим непосредственным начальником и учителем.
Его родители: отец – Сергей Васильевич Самбуров, 1896 года рождения, порт-ной по профессии, участник Гражданской и Великой Отечественной войн. Умер в 1971 году; мама – Зинаида Ивановна Самбурова, 1905 года рождения, крестьянка.

В 1952 году Юрий Сергеевич женился на Коротковой Людмиле Михайловне.

В 1968 году она умерла. В 1971 году он женится второй раз. Жена – Елена Георгиевна Старовойтова – медицинская сестра в центральной поликлинике Военно-медицинской академии. У него двое детей – сын от первого брака и дочь от второго.

В 1977 году, выпустив наш курс, Юрий Сергеевич набирает новый, но в ноябре 1981 года уходит на преподавательскую должность, на кафедру «Организация и такти-ка медицинской службы ВМФ».
 
В 1984 году Юрий Сергеевич демобилизуется.
 
Находясь на пенсии Юрий Сергеевич работает в медицинской службе Военно- морской академии имени А.А. Гречко, ныне Военно-морская академия имени Адмира-ла Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова.

Умер Юрий Сергеевич Самбуров 8 июля 2010 года. Похоронен на Северном кладбище в городе Санкт-Петербург, п. Парголово.

Вечная память Вам, дорогой Юрий Сергеевич!