Только живи. Глава 10

Сюжет является художественным вымыслом, любые совпадения случайны.


Глава 10

Маргот проснулась среди ночи от ощущения, что она в постели одна. Протянула руку, подушка рядом уже остыла, а значит, Роберт встал давно. Она зажгла ночник, протопала босыми ногами на кухню, муж стоял у окна, выпуская струйки сигаретного дыма в открытую створку.

– Ты что?! Ты же столько лет не курил! Откуда вообще в доме сигареты!

Роберт обернулся, покачал головой:
– Ну что ты босиком прибежала!

Затушив сигарету в фарфоровом блюдце, которое использовал вместо пепельницы, прошёл мимо Маргот, вышел из кухни, вскоре вернулся, неся в руках шаль и тапочки. Она успела открыть окно настежь, чтобы дым быстрее выветрился, вытряхнуть пепел и помыть блюдце.

– Ты объяснишь, что случилось? – закутавшись в шаль, она села на краешек дивана, глядела на мужа с тревогой.

Роберт тоже сел, на расстоянии от неё, на стул, отодвинув его от круглого обеденного стола. Маргот напряжённо ждала.

– В юности, – медленно заговорил он, – мне казалось, что после пятидесяти жизни нет. То есть она есть, конечно, но такая… бесцветная, что ли… А после шестидесяти вообще мысли будут только о здоровье. Теперь же мне семьдесят три, а я по-прежнему очень сильно тебя люблю и очень боюсь потерять. Не перебивай, пожалуйста, – попросил Роберт, увидев, что Маргот сделала движение встать. – Не перебивай, мне нужно договорить. – Он помолчал, снова собираясь с мыслями, пряча глаза. – Мне всегда казалось, что моей любви хватит на нас двоих. Казалось даже, что только я смогу сделать тебя счастливой… Только я… И, когда ты ждала возвращения Вальтера, я жалел тебя… Был уверен, что даже если он выжил на войне и вернётся, то и не вспомнит тебя, что таких кратковременных увлечений было у него множество… Переживал за тебя, твоё разочарование, но и радовался… Радовался, что ты порвёшь нить, которая связывала тебя с ним, и останешься со мной. Но… судьбу невозможно обмануть. На тех фотографиях… – Роберт пошарил рукой в кармане домашнего халата, словно хотел найти там снимки, но достал пачку сигарет, коротко взглянув на Маргот, смял её и снова сунул в карман. – На тех фотографиях вы – одно целое… Две половинки, которые нашли друг друга…

Он встал и отошёл к окну, уставился в темноту ночи.
– Ты зовёшь его во сне…
– Прости… – растерялась Маргот, она никогда не видела мужа таким подавленным.
– Не за что просить прощения. Никто не виноват. Разве что сама жизнь… И… иди ложись под одеяло, ты вся дрожишь.
– А ты?.. – Маргот понимала, что спросила какую-то глупость, но мысли в голове словно слиплись в снежный ком, от которого холод расходился по телу, сковывая движения, вызывая сильный озноб…
– А я принесу тебе горячего чаю с мёдом, – усталым голосом ответил Роберт.

*
На 9 Мая, как это часто бывало, резко потеплело: только накануне термометр показывал чуть выше ноля, и вдруг – почти двадцать тепла… Вальтер испытывал в этот день смешанные чувства. С одной стороны, прожив в Союзе почти полвека, он научился воспринимать праздник глазами его граждан. Радовался победе над нацизмом. С другой – в этот день он особенно остро чувствовал стыд за Германию, за миллионы своих соотечественников, поддержавших идею «арийского превосходства», и свою сопричастность к войне на «той» стороне…

Жена, понимая его состояние, не неволила, не звала в гости или на вечернюю прогулку – смотреть салют. Уходила сама, оставляя его в одиночестве. Обычно он открывал какую-нибудь книгу и проводил время за чтением. Телевизор не включал – не любил смотреть фильмы про войну, а других в тот день не показывали.
 
Наступившее 9 Мая отличалось от предыдущих… Переживания за Валю-Маргот, неизвестность, невозможность узнать о её состоянии продолжали мучить его… Прошедшие с момента авиакатастрофы полгода он жил словно на автомате: одна его часть, внешняя, вела себя по-прежнему, не вызывая у родных подозрений в том, что внутри него живёт другой человек – глубоко страдающий. Разве что приступы боли за грудиной стали чаще, продолжительнее, сильнее…

Вальтеру захотелось на воздух, подышать клейким запахом молодой листвы, которая, обрадованная теплу, буквально за день погрузила деревья в зелёную дымку. Он вышел в сквер рядом с домом, посидел на скамейке, жадно вдыхая весну. Затем, подхваченный праздничным оживлением, царившим повсюду, пошёл по улице, бездумно сворачивая в переулки и снова выходя на широкое пространство. Он не заметил, как очутился на Лубянке. Опомнился, когда перед ним выросли знакомые, дубовые в вензелях, двери. Словно ноги сами привели туда, откуда тянулась единственная ниточка к его Валеньке.

Вальтер не успел осознать случившееся, как тяжёлые створки открылись, выпуская того самого комитетчика.

– Вы? – удивился гэбэшник. – По какому вопросу?
– Отдайте мне её фотографию… – Наверное, мысль давно жила в его голове, не сформулированная отчётливо, дожидаясь момента, когда понадобится, и вот – вырвалась, прозвучала, превратилась даже не в просьбу, в требование. И голос не дрогнул, Вальтер вдруг преисполнился спокойной уверенности в правомерности и правильности своих действий.

Возможно, поведи он себя иначе, чуть более мягко и просительно, и комитетчик ответил бы дежурным отказом, сославшись на инструкции и прочее, что стояло между этими двумя, к истории которых он невольно прикоснулся; разделёнными жизнью, словно мощной Берлинской стеной… Всего через два года она рухнет, сметённая волей и стремлением немцев снова стать единым народом, а в тот момент казалась незыблемой и вечной…

– Я позвоню, – коротко бросил гэбэшник и зашагал к станции метро.

Вальтер поверил. Что стоило комитетчику произнести суровое и безоговорочное «нет»? Но он его не произнёс. Вальтер заторопился домой, как будто важный звонок мог прозвучать тем же вечером.

Звонка не последовало вовсе… Вместо него в один из позднемайских, почти летних дней он достал из почтового ящика адресованный ему конверт. По плотности сразу определил, что внутри лежит фотография. Их оказалось две: с объятием и с поцелуем… На обороте второй – номер телефона, судя по цифрам – в Мюнхене.

…Мне бы только знать, что где-то ты живёшь,
И, клянусь, мне большего не надо…

Строчки из песни Визбора, услышанной им ещё в далёком 1969 году, неожиданно обрели новый смысл. Тогда он был уверен, что Валя навсегда исчезла из его судьбы, оставшись лишь в памяти – яркой утренней звёздочкой, той, что дольше всех сияет на небосклоне… Теперь – она держала в своих руках ту самую нить, что стягивала его сердце.

На Центральном телеграфе было многолюдно, пришлось дожидаться очереди.

– Мюнхен. Кабинка номер семь, – равнодушно объявил наконец голос телефонистки.

…Мне бы только знать…