Пылесос

Путь до школы был неблизкий. Надо было пройти мимо нескольких двухэтажек, затем трёхэтажек, стройки, которая почему-то была огорожена высоким забором с колючей проволокой. У входа можно было остановиться и поговорить с солдатами. Они зачем-то охраняли этот забор и дядек, которые что-то строили внутри него.
Обычно, у двухэтажек меня ждал Ляжкин, которого его мама всегда провожала до выхода из подъезда.
Вообще-то он не Ляжкин. Он - Таймураз Катаев. Голова у него огурцом, что мне иногда даже бывало смешно смотреть на неё. Мы всегда с ним дружили. И в детском саду, и после него на улице. Мы всегда играли вместе. В детском саду даже наши кровати всегда стояли рядом. Он осетин. Иногда он плохо говорит по-русски и тогда он учит меня говорить по-осетински. Вот поэтому для меня нет проблем, чтобы понять его, а ему - меня.
Его мама частенько передавала ему для меня всякие вкусности, а моя мама всегда напоминала мне, чтобы я угостил Таймураза бутербродами, которые она оставляла мне, если задерживалась на работе.
Таймураз был повыше и посильнее меня. Поэтому нам с Черёмой никогда не было страшно затевать потасовки с другими пацанами с улицы и из соседних дворов. Они всегда знали, что наша тройка неделима и мы вместе и сильнее их всех. Но иногда Жаронд, рыжий, хитрый пацан из соседнего подъезда вылавливал нас поодиночке, то вымещал все свои накопившиеся обиды.
Но это ему редко сходило с рук. Возмездие всегда настигало его в лице нашей тройки. В конце концов, Жаронд от нас отстал, и мы всегда спокойно играли и у нас во дворе и в соседних тоже.
А сейчас мы идём вместе с Таймуразом в школу. Черёму уже отвели в детский сад. А мы уже взрослые первоклассники, поэтому идём самостоятельно. Ведь мы уже учимся целую неделю в первом классе. И все премудрости этой школы нам знакомы и мы их легко преодолеваем.
Вот мы подошли к стройке. Поглазели на солдат с настоящими автоматами и на злобных овчарок. Чуть что не так, они сразу же начинали лаять. Но с солдатами мы уже познакомились. Овчарки слушались их и только недоверчиво косились в нашу сторону и, порой, только рычали.
Нас так и тянуло поглядеть в щели в заборе. Что же там делают люди, которых так строго охраняют?
Прошли мимо зелёного забора детского сада. Иногда мне было очень грустно, что больше никогда нельзя будет вернуться назад в свою группу, к своей воспитательнице в детском садике.
Но ничего. Вечером, когда Черёмина мама пойдёт забирать его, я обязательно пойду с ней и попаду в такую знакомую и добрую обстановку.
Но вот забор детского садика закончился и сразу открылся вид на школу. Она находится за небольшой речкой Бадкой. Сейчас Бадка быстро катит свои прозрачные воды в бушующий Ардон. Это она сейчас такая мирная. А весной, когда тает снег, она бешеная. Её тогда уже уважительно называют Баддон. Она даже может катить огромные камни и вода в ней тогда очень грязная и чёрно-коричневая. Родители всегда предупреждают нас, чтобы мы близко к ней не подходили в этот период. А сейчас с берега на берег можно перебраться по обнажённым гладким камням, что мы иногда и делали летом.
Но сейчас нам не до этого. Надо учиться. Надо идти в класс и постараться всё делать так, как говорит Прасковья Антоновна.
Школа у нас большая, двухэтажная. Класс наш находится на первом этаже. У него очень большие, высокие окна. В нём с утра всегда светло, потому что в них всегда светит яркое утреннее солнце.
Я устраиваюсь со своей соседкой Женькой на первой парте, а Таймураз уходит на задние парты. Он ведь высокий и ему определили место там.
Женька на меня больше не обижается. Она знает, что я не со зла макнул её косу в чернильницу. Она смотрит на меня большущими карими глазами и улыбается.
Но мне сегодня не до её улыбок. Папа вчера вечером сказал, чтобы я внимательно слушал учительницу и впитывал в себя все её слова, как губка. Вот этим я и собирался сегодня заняться с полной серьёзностью.
Я вынул чернильницу и ручку, разложил тетрадку на парте и слегка залез на Женькину половинку. Та вызывающе глянула на меня:
- Не лезь на мою половину парты, - ехидно прошипела она.
Я послушно отодвинулся. Всё-таки я ещё чувствовал себя виноватым, но она тут же задвинула свою тетрадь на мою половину.
Нет! Такого я стерпеть не смог. Я моментально смёл её тетрадь в сторону. Заодно были сметены и её и мои ручки. Чернильницы чудом задержались в лунках.
Прасковья Антоновна сразу же заметила нашу потасовку.
- Макаров, ты опять принялся за старое! – грозно прикрикнула она, когда я полез под парту за утерянной ручкой.
- Ничего я не начинаю, - пропыхтел я из-под парты. - Она сама всё начала.
Но когда я вылез, то уже у парты стояла Прасковья Антоновна. Она строго смотрела на меня и от её взгляда я невольно содрогнулся. Ну вот, опять всё началось заново.
Из громадных Женькиных глаз катились слёзы. Она с такой обидой смотрела на меня, что мне вообще стало плохо. Предчувствие наказания нависло надо мной.
- Ну, сколько можно издеваться над нами, Макаров? – громыхал голос Прасковьи Антоновны. - Ты постоянно мешаешь мне проводить уроки. Выйди из-за парты и встань в угол.
Пришлось подчиниться, выйти и встать в угол около учительского стола лицом к стене.
Было так обидно. Собирался ведь с утра впитывать все знания. А тут как их впитаешь, когда сам стоишь в углу, и весь класс сверлит твой затылок глазами? В голове не было ни одной мысли до самого звонка. Только обида терзала меня, да иногда предательские слёзы сами выкатывались из глаз.
Зазвенел звонок. Все задвигались в классе и захлопали крышками парт. Прасковья Антоновна подошла ко мне и развернула лицом к себе.
- Ну что? Понял свою ошибку? – она строго уставилась на меня.
Какую ошибку? Что за ошибку? Но я смекнул, что надо соглашаться, а то потом неизвестно что ещё будет.
Хлюпнув носом для большего эффекта, я кивнул и без того понуренной головой. Наверное, моё раскаяние понравилось учительнице.
- Ладно. Иди, погуляй на переменке, - подобревшим голосом, разрешила она.
Я поплёлся к двери. За дверью меня ждали сочувствующие друзья. Таймураз похлопал меня по плечу:
- Не реви. Всё уже прошло. Училка больше тебя не накажет.
Другие пацаны тоже с сочувствием смотрели на меня. Они понимали, что наказание было несправедливым. Я перестал хлюпать носом, вытер его кулаком и огляделся.
В другом конце коридора стояла группа девчонок. Они окружили Женьку и о чём-то шептались.
Какая сила потянула меня туда, я не знаю. Но мы всей ватагой грозно приблизились к этой группке беззащитных одуванчиков. Я выдвинулся вперёд и зловеще пообещал, вытянув вперёд кулак:
- Ну, всё! Хана вам пришла. После уроков встретимся.
Побледневшие девчонки только плотнее сгрудились, но тут раздался звонок, который помешал мне высказать накипевшие обиды. Все помчались в класс, и уселись за парты.
Я тоже занял своё место. Но какое уже тут было впитывание знаний? Какая учёба? Голова была полна коварных замыслов о предстоящей расправе. Все переменки мы обсуждали о нашей мести вообще всем девчонкам. У всех пацанов были какие-то обиды на этих задавак.
Так прошло ещё два урока и, наконец-то прозвенел долгожданный звонок.
Наша банда гурьбой выбежала из школы. Мы быстро перебежали мост и спрятались за дровяным сараем школьного сторожа Геора, который был построен около зелёного забора детского садика.
В засаде пришлось сидеть довольно долго. Уже прошли все первоклассники из других классов, но наших девчонок всё не было.
Но вот они показались на мосту. Осторожно оглядываясь, они группкой перешли мост.
И, вот настало наше время.
Места для отступления у противника не было. Мы с тыла неслись на врага с криками и воплями, грозно задрав портфели над головами.
Я, Таймураз, Икаша, Козёл, Пигич, Созий, Свисток. Нас было около десятка. Мы были полны мести и решимости. Расплата за нанесённые обиды была неминуема. Но тут раздался грозный окрик, и мы увидели хромого сторожа Геора. Он выскочил из-за моста и быстро приближался к нам, грозно тряся палкой над головой.
Конечно, силы были не равны, и наша ватага изменила направление набега. Скорее всего, это был побег от разъярённого Геора.
С криками:
- Мы ещё встретимся, - мы быстро удрали за детский садик и стройку. Там мы обсуждали дальнейшие планы нашего мщения. И, довольные, разошлись по домам.
Вечером мама меня ни о чём особом не расспрашивала, она только просмотрела мои тетрадки, и отправила спать.

На следующий день первый урок начался как обычно. Но, вместе с тем и необычно.
Прасковья Антоновна, медленно осмотрев весь класс пронзительным взглядом, зловеще произнесла:
- И что же это вы сотворили вчера? Позор! Стыд какой! Нападать на девочек! Да разве я вас этому учу? Встать всем участникам! – грозно приказала она.
Под её тяжёлым взглядом волей-неволей пришлось встать. Вся наша банда стояла, потупив головы.
- Хорошо, хоть смелости хватило признаться в своём безобразном поведении, - так же грозно рокотал её голос. - Хорошо, что мне не надо вас об этом допытывать, и вы в этом сами сознались. И поэтому мне не надо об этом безобразии ставить в известность директора школы.
От этих слов невольный холодок пробрался по спине и мурашки пошли по коже, но училка была непреклонной:
- Всем нарушителям порядка! Немедленно принести и положить свои дневники мне на стол, - и с невероятным треском она ладонью обозначила место на столе, куда именно надо принести и положить дневники. - Я напишу вашим родителям о ваших героических похождениях. Пусть они с вами сами разбираются.
У меня не только холод пронизал всю спину, а начали трястись коленки, когда я представил, что случится с моей нижней задней частью тела, когда папа прочтёт такую запись в моём дневнике.
Медленно, с явной неохотой, преступники несли свои дневники на стол. Кроме меня.
Я тоже сделал вид, что ищу дневник в портфеле, но незаметно перепрятал его в мешок, где лежал мой завтрак и поглубже засунул его под парту. Женька вопросительно глянула на меня. Я прижал палец к губам. Молчи мол и она утвердительно кивнула головой.
Прасковья Антоновна, грозно глядя на меня, медленно произнесла:
- А тебя, Макаров, что, моё приказание не касается?
Хоть поджилки и тряслись у меня, но я, не моргнув глазом, соврал:
- А я его дома забыл.
Прасковья Антоновна не поверила мне. Она подошла ко мне, открыла парту и, достав мой портфель, заглянула в него. Дневника не было. Она удивлённо перевела взгляд на меня:
- Ну, что же. Значит, ты принесёшь его завтра, - решительно произнесла она. - Но запись я тебе всё равно сделаю, - и начала урок.
Я благодарно посмотрел на Женьку. Но та только дёрнула плечиком. Мол. Подумаешь. Но я всё равно был ей благодарен. Эта не Валька Бекузарова. Она Таймураза сразу заложила учительнице в прошлый раз.
На следующий день урок начался точно так же. Прасковья Антоновна первым делом спросила у меня:
- Ну, что, Макаров? Ты принёс дневник? – вопрос прозвучал так же грозно, как и вчера.
Но дневника у меня в портфеле сегодня на самом деле не было. Я его дома засунул глубоко под тумбочку, на которой стоял радиоприёмник.
Это было самое новое и интересное приобретение моих родителей. Если поднять верхнюю лакированную крышку у него, то там был патефон, и на нём можно было проигрывать пластинки. А на шкале приёмника были названия городов всего мира и десяток клавиш под ней, которыми переключались радиоволны. Короткие, ультракороткие, длинные. От этих названий кружилась голова. И мы подолгу с Черёмой и Таймуразом щёлкали ими. Ловили музыку всего эфира, всей Земли.
- Нет, я его не смог найти. Он куда-то неизвестно куда задевался, - невразумительно лопотал я.
У Прасковьи Антоновны от удивления поднялись брови:
- Как это неизвестно куда задевался? У него что, есть ноги или крылья, что он сам может деваться, куда ему захочется? – так же удивлённо произнесла она. - Очень даже странно. Придётся мне с тобой вместе пойти к тебе домой и попытаться разыскать его.
Вот те раз! Меня, как молнией пригвоздило к парте. А вдруг найдут!? Вот тогда мне уже точно попадет.
- Да нет, Прасковья Антоновна, вы даже и не пытайтесь его искать. Его даже с помощью пылесоса невозможно отыскать так глубоко он задевался, - я всё пытался избежать неизбежно приближающейся порки и поэтому придумал про пылесос.
Папа недавно привёз его из Москвы. Такого в нашем посёлке ещё ни у кого не было и я подумал, что учителка и не догадывается о существовании такого агрегата. Но, не тут-то было.
- Странно, - произнесла в очередной раз Прасковья Антоновна. - Но домой мы к тебе всё же сходим после уроков, - многообещающе огорошила она меня и начала урок.
Какой тут урок! Какие тут знания! Я сидел, как на иголках с одной мыслью, как бы успеть перепрятать дневник и избежать предстоящего раскрытия преступления.
После уроков, Прасковья Антоновна не дала мне даже приподняться с парты, пригвоздив к ней строгим взглядом, поэтому я молча сидел и покорно ждал, когда она закончит проверку наших тетрадей.
Перед выходом из школы, Прасковья Антоновна зашла в учительскую. Я слышал, как она что-то говорила по телефону. Но и без всяких слов было понятно, что она звонила моей маме, и о чём-то её просила.
Вот мы и вышли из школы. Ни яркое солнышко, ни нежный осенний ветерок, ничто не радовало меня. Я плёлся рядом с учительницей и однозначно отвечал на её вопросы. Никогда ещё дорога домой не казалась мне столь длинной.
Но вот мы и перед дверью нашей квартиры. На стук в дверь её открыла мама. Ну, ничего себе! Так и папа оказывается дома?! Он обычно приходил только поздно вечером, а тут в середине дня и он дома. Всё это показалось мне очень странным. Под ложечкой противно заныло.
Родители гостеприимно встретили Прасковью Антоновну. Усадили её в гостиной за круглый стол, накрытый белой скатертью, а меня поставили перед своими очами и начали допрос.
Меня, как вражеского агента, всячески допытывали о столь злостном событии, как о потере дневника. Но, оказывается, что это только вершина айсберга. Начало-то было совсем другое. И моё главное преступление в раскрытии заговора по нападению на девчонок, и мерзкая мстительность моего характера, и моё злостное враньё - всё было раскрыто разом.
От злости за мои преступления, голос папы стал ещё более басовитым. При появлении таких ноток в его голосе, гроза над моей головой сгущалась. Добра это мне уже никак не могло принести. Надо было сознаваться. Сознаваться как можно быстрее и искреннее.
Я разрыдался, наверное, вполне естественно, потому что мама схватилась за грудь, а я с таким рёвом полез под тумбочку за этим злополучным дневником.
Предмет преступления был изъят и выставлен на всеобщее обозрение.
Прасковья Антоновна была довольна. Свою воспитательную миссию она выполнила. Она быстро засобиралась домой, а родители, проводив её, вернулись в комнату, где меня оставили в гордом одиночестве.
Папа был очень недоволен и нервничал.
— Это же надо додуматься. Пылесосом не достать, - грозно вопрошал он. - И что же мне с тобой делать с таким умным и сообразительным? – его рука непроизвольно тянулась за ремнём. По моей спине прошёл смертельный холод, рыдания переросли в нешуточный вопль, слёзы градом текли, как из брандспойта, в надежде на родительское сострадание.
Первой не выдержала мама:
- Ну, успокойся, ну, не плачь, - приговаривая так, она прижала меня к груди, нежно гладя по голове, а когда я увидел, что папина рука оставила ремень, то понял, что наказание миновало, но для убедительности в своём раскаянии, мои рыдания стали ещё громче и слёз покатилось в десять раз больше.
Я долго ещё не мог успокоиться от рыданий. И даже, когда мама поила меня чаем, всхлипывания то и дело сотрясали мои плечи.
Папа ходил мрачнее тучи. Он всё ждал, когда же я перестану рыдать. Он так больше сегодня и не пошёл на работу.
А вечером началась экзекуция. Я стоял между папой и мамой, которые пытались достучаться словами до моих мозгов. Нет, они ничем мне не угрожали, они разговаривали со мной и всячески пытались мне объяснить то, где я был не прав, и как бы надо было поступить в данном случае.

***

Последняя такая беседа со мной проводилась в мои семнадцать лет. Но, видно их слова слишком долго идут до тех, кому они предназначаются. И, только сейчас, когда мои мама и папа смотрят на меня с небес, я могу осознать, как же были они правы, и насколько они хотели поселить добро в мою юную голову.

***

А наутро была снова школа и пытливые взгляды моих «друзей». Только и слышалось:
- Ну, что, отлупили? Ну, что сказала учителка? Что, зад болит? – ехидничали мои «друзья» по банде.
Их всех не пожалели дома и нешуточно отделали ремнём. Даже Таймураз пожаловался.
- Мама долго, долго меня бил.
А я фертом прошёлся перед ними.
- У вас у всех есть красная запись в дневнике. А мой, так и остался чистым.
Наверное, это и был первый урок всем моим «друзьям».
Ох, и сколько подлостей они сделали мне в моей юношеской жизни.  И Козёл и Икаша и Пигич. Все кроме Ляжкина.
Только Таймураз навсегда остался мне моим самым лучшим и преданным другом, наверное, потому что он был именно сыном своих гор, аланом.

Владивосток 2012

Рассказ опубликован в книге «Детство»: https://ridero.ru/books/detstvo_3/