Вой волка

Как всегда, после школы делать было нечего.
В школе хорошо.
Можно было на уроках с умным видом слушать Прасковью Антоновну. Она специально пересадила меня с Женькой со среднего ряда и передней парты, в первый ряд первой парты прямо у своего стола, который стоял впритык к этим партам. Это для того, чтобы я всегда был у неё на виду. И это было не просто так. Она с моей мамой была постоянно озадачена моим поведением.
Многих осетинов оставили на осенние занятия по русскому языку и арифметике, а меня… Прасковья Антоновна сомневалась брать ли меня в следующий класс с таким поведением или оставить на второй год следующей учительнице.
Я сейчас понимаю, что это был только один из воспитательных приёмов педагогов. Но этот приём на меня подействовал.

***

Перед первым сентябрём, если мы подтвердим свои знания, нас переведут во второй класс, а если нет, то мы будем второгодниками.
А у меня по поведению в конце года так и была цифра два, которую надо был исправить на занятиях перед школой. Но это зависело только от решения учительницы. И об этом моя мама с папой очень серьёзно однажды с ней разговаривали.

Мне было необходимо приходить в школу в девять часов утра и сидеть спокойно за партой четыре часа, пока все осетины не выучат арифметику или русский язык.
И вот так на первой паре в третьем ряду мне приходилось проводить четыре часа.
Конечно, после окончания таких занятий, меня у ступеней школы ждал Таймураз, а иногда и Женька. И мы вместе убегали в ущелье и носились там по лугам.
Как мне трудно было высидеть эти четыре урока с второгодниками, которые не могли понять объяснений Прасковья Антоновны! Я, иногда пытался им помочь, но вездесущее око нашей учительницы не позволяло мне сделать этого.
Поняв, что лучше спокойно отсидеть и получать за каждый отсиженный день пятёрку, я смирился. На каждый вопрос, заданный второгодникам, я уже заранее знал все ответы. Ведь мы их уже проходили в первом классе. Мне было странно и удивительно, почему мои одноклассники не поняли всё это во время школьных занятий. Ведь объясняли же всем одинаково. Им обидно, но они старательно учатся, чтобы перейти во второй класс. А меня за что тут держат? Чему меня учат? Смирению, что ли?
И я, как было приказано, молча сидел. Руки под партой. Ни слова не скажи. Это таким образом я исправлял свою двойку по поведению.
Но у парты есть крышка. Она поднимается. А между партой и крышкой всегда остаётся щель.
Первые дни я в эту щель разглядывал только свои руки. Через неделю я начал приносить в карманах солдатиков, которые папа привёз мне из Москвы.
С виду я сидел спокойно, понурясь. Но мои руки воевали. Иногда с двумя солдатиками, а иногда и с четырьмя сразу.
Главное нечем себя не выдать учительнице и, временами, делать подсказки особо «одарённым» одноклассникам.
Прасковья Антоновна сразу прерывала меня:
- Макаров, сиди спокойно.
- Ой, Прасковья Антоновна, я совсем забылся, - и я делал скорбную физиономию у себя на лице.
После этого учителка про меня забывала, и я мог играть в солдатики дальше.
Но вчера Таймураз принёс мне патрон от мелкашки. И сейчас он был у меня в руках. Под щелью я его разглядывал и был им так заинтересован, что потерял бдительность.
Надо мной возвышалась Прасковья Антоновна. Крышка парты была с треском откинута, и перед её всевидящим оком предстали мои шаловливые ручонки с неразряженным патроном в руках.
Прасковья Антоновна медленно изъяла патрон из моих рук, прошла к столу, сняла очки, спокойно выдохнула и тихим голосом произнесла:
- Макаров, марш отсюда. Чтобы я тебя больше здесь не видела до первого сентября.
Мне этого только и надо было. Меня смыло из класса с оставшимися тупариками, как волна прибоя смывает пену с береговых камней.
На улице меня ждали Таймураз и Женька. Мы долго смеялись и не жалели о потере утраченного патрона. Потом сорвались и с криками и гиканьем побежали вверх по дороге, вдоль по речке Бадке к Поляне Растерях, второму мосту, на альпийские луга, где было так хорошо и свободно.
А вечером …
Конечно, опять папа и мама разговаривали со мной целый вечер. Они объясняли мне недостойность моего поведения.
Ой! Как мне плохо было чувствовать себя таким плохим и безобразным хулиганом. Поэтому я стоял между ним, слушал их правильные слова и из моих глаз лились правдивые слёзы. Мне было так плохо, что я и вправду во всё сказанное поверил. А после этого мама взяла меня на ручки и, наговорив ласковых слов, уложила спать. Слушая её успокаивающий голос, я заснул с одной мыслью, чтобы все отстали от меня, и быстрее бы наступило завтра, когда снова можно будет бегать и играть с друзьями.
А что я мог поделать с собой? Если мне было так интересно из чего же состоит этот патрон. И не виноват я в том, что Прасковья Антоновна обнаружила его в моих руках. Ну, просто так получилось. Зато мы провели после этого замечательный день в горных лугах вместе с Ляжкиным и Женькой.

***

Теперь, по просьбе моей мамы я был всегда под наблюдением у Прасковьи Антоновны. Мама была рада, что из школы ей больше не звонили о моих нарушениях, и что я всегда приносил только хорошие отметки. Женькина мама тоже была довольна, что её дочь учится хорошо и что она с Лёшкой больше не бегает в горы.
Но, эта тростиночка Женька, постоянно косила глазом в мои тетради. А я специально отодвигал руку, чтобы ей лучше были видны всегда правильные ответы в них. Я так показывал ей свои тетради, чтобы и Прасковья Антоновна не видела этого и её сынок Свисток, который сидел на второй парте за нами тоже ничего не разглядел.
У Свистка не работала правая рука после полиомиелита. Он всегда писал левой рукой, но если он что и успевал заметить, то сразу же на перемене закладывал об этом своей маме.
Но когда я подставлял Женьке для списывания свою тетрадку, Свисток тоже старался списать с неё. И тогда он маме уже не рассказывал, что я помогаю Женьке. Поэтому Прасковья Антоновна была уверена, что и её сынок, не смотря на атрофированную правую руку, всё равно самый умный мальчик.
Тогда я решил, что пусть так оно и будет, лишь бы Свисток не мешал мне и Женьке. А то иной раз этот, толстопузый задавака, на переменках предлагал Женьке то пирожок, то чебурек. А Женька, как мне казалось, всегда сторонилась Свистка. Но если мама давала мне в школу бутерброды с колбасой, а иногда и с ветчиной, то Женька никогда не отказывалась от них. Мой друг Ляжкин и Женька всегда были на переменках со мной. Если надо было запить бутерброды, то Ляжкин бегал за водой, а Женька оставалась рядом. Мы ни о чём с ней не разговаривали. Просто красота её карих глаз всегда обвораживала меня. Я всегда хотел поделиться с ней всем самым своим лучшим, что было у меня.
Моя мама знала о нашей дружбе, и всегда давала мне бутербродов на троих. Когда уже у нас стала жить домработница тётя Глаша, то она всегда, как правило, спрашивала меня:
- А Женька с Таймуразом тоже покушают не переменке?
В моём портфеле всегда оставлялось место для этих бутербродов.

А сегодня, когда закончились уроки, я вернулся домой. Поел и сделал уроки на завтра. Что делать дальше? Эта мысль меня терзала больше всего.
Отрезав от булки кусок белого хлеба и намазав его маслом, я посыпал его сахаром и решил выйти во двор. С таким богатством во дворе всегда кто-нибудь да встретиться. Обязательно попросит «сорок», то есть откусить кусочек. Но сегодня никого не было. Я откусил кусок от бутерброда и заорал во всю глотку:
- Черёма!!
Через некоторое время на его балконе открылась дверь и с перил свесилась Черёмина голова:
- Чего надо? - полушёпотом спросил он. - Бабка только заснула, - пояснил он свой шёпот.
Я так же шёпотом позвал его:
- Спускайся, дело есть, - и показал ему на бутерброд.
Черёма облизнулся и удовлетворительно кивнул головой.
Через несколько минут он был уже внизу, и мы вместе с ним доели этот огромный бутерброд, а когда он закончился, то в нерешительности посмотрели друг на друга.
- Ну, и что дальше? – уставился на меня Черёма.
Вопрос его озадачил меня и я, задрав голову посмотрел на уходящие круто вверх склоны гор. И тут мне в голову пришла неожиданная мысль.
- Смотри. Видишь вон ту старую грушу на горе? – показал я пальцем на распадок между двух заросших деревьями склонов гор.
- Ну, вижу, - осторожно посмотрел на меня Черёма. Он как будто предвидел какую-то очередную пакость.
- Так вот, слушай, - с жаром, продолжил я. - Она настолько старая, что груши с неё не падают летом. А падают они только после первых холодов. И мы будем первыми, кто соберёт их. Мы их соберём, и отдадим их нашим родителям. Они, знаешь, как будут от этого рады? Ты даже себе не представляешь!
У Черёмы и в самом деле в глазах появилась какая-то мысль.
- Точно. А давай и вправду их соберём, пока бабка спит, - бодро отреагировал он на моё предложение.
Меня его решительность подзадорила, и мы, сорвавшись со скамейки выбежали со двора. Зашли к нам в сарай, где квохтали две курицы-несушки, взяли по пустому мешку, и медленно начали карабкаться в гору.
Папа мне объяснил, что при подъёме в гору надо ступать на полную ступню и идти не торопясь, а то можно быстро устать и сил добраться до вершины не останется.
Поэтому мы двигались не спеша.
Старая груша росла у ручья. Под её тенью всегда можно было полежать летом и отдохнуть после подъёма. Под ней всегда было спокойно и уютно, а в ручье всегда была холодная вода, которой можно было запастись на целый день.
Но ствол груши был настолько толст, что на неё было невозможно взобраться и набрать плодов. Они всегда так заманчиво манили к себе, но из-за толщины ствола оставались недоступными, зато после первых заморозков они сами падали на землю. А так как первые заморозки в горах уже прошли, то надо было только забраться на гору и собрать уже сладкие и мягкие плоды.
Весной эта груша всегда была белая при цветении, а осенью – жёлтая от плодов. Из-под неё многие жители нашего посёлка собирали урожай.
Вот и сейчас я надеялся, что и мы тоже соберём последние плоды.
Взбираться на гору было очень трудно и долго. Уж очень отвесные горы окружали наш посёлок.
Если мы с папой летом, когда ходили за грибами добирались туда почти час, то сейчас я решил сэкономить время, и мы карабкались до груши наикратчайшим путём. Черёма пыхтел и полз за мной.
Однажды дед Геор показал мне эту тропу. Но он тогда сказал, чтобы я никогда больше этой тропой не пользовался. Она была, по его мнению, очень крутой и опасной. С неё легко можно было свалиться вниз на острые камни, которые были нагромождены под обрывами.
Но сейчас мне надо было срочно добраться до груши, и я нарушил своё обещание, данное деду Геору.
Вот мы и добрались до этой груши! Передохнули. Хотя земля и была уже холодная, но мы легли на мешки и долго смотрели в небо.
Рядом журчал ручей. Вокруг была тишина, только последние листья старой груши трепетали над нами, нарушая её своим шелестом. Мы лежали и не думали ни о чём. Нам надо было передохнуть, чтобы собрать плоды и вернуться домой.
Отдохнув, я огляделся. Вокруг было столько опавших жёлтых груш!
И я, зачерпнув из ручейка вкуснейшей воды, напился и посмотрел на притихшего Черёму:
- Ну, что? Давай собирать.
Тот нехотя поднялся, взял в рот, лежащий рядом с ним жёлтый плод, и с вожделение впился в него зубами, но тут его глаза округлились, и он застыл.
Откуда-то сверху донесся протяжный волчий вой, а потом ещё один и ещё…
У меня у самого всё обмерло внутри и непроизвольно вырвалось:
- Нас сейчас сожрут, - и я с ужасом уставился на Черему.
Это было настолько страшно, что мы оцепенели. Протяжный волчий вой, о котором мы слышали только по рассказам, холодил кровь, заставляя сердце сжиматься и отбивал напрочь все мысли, кроме одной – бежать, бежать и бежать. Драпать как можно подальше и как можно быстрее.
В страхе переглянувшись и забыв про мешки и урожай, за которым взобрались на такую высоту, мы сорвались с места и помчались вниз, к поселку, что было сил. Мозг сверлила только одна мысль:
- Подальше, подальше от этих пр;клятых мест. Подальше от этой груши, от этого жуткого воя, от этого гиблого места, - и это была та мысль, которая гнала нас только вниз, к дому.
- Мамочка, дорогая, спаси и защити меня. Я больше никогда ничего плохого делать не буду, - при каждом шаге и прыжке только и приговаривал я. – Я всегда тебя буду слушаться. Только люби и сбереги меня.
Черёма орал в голос то же самое, и мы неслись вниз с воплями:
- А-а-а-а-а.
На очередном повороте, я заметил, что Черёмы нет. Он исчез. И, как бы мне не было страшно, я остановил бег и заорал:
- Черёма, ты где?!!!
В ответ не было ни звука, и только где-то сверху несся страшный заунывный волчий вой:
- У-у-у-у.
Нет! Без Черёмы я не мог бежать домой!
Я повернул назад и всё время орал, кричал, взывал:
- Черёма, Черёма, Вовка! Где ты, нас же убьют, сожрут! Появись. Ты где? Ты куда пропал? – от страха мне казалось, что Черёму уже сожрали и я его больше никогда не увижу.
Я бегал кругами по склону и звал Черёму, а он неожиданно появился откуда-то из-под земли.
- Лёшка! Ты чего орёшь? Быстрее. Иди сюда. Вытащи меня отсюда, - прокричала мне его голова, торчащая из-под земли.
Глаза его были круглые от страха, а лицо бледное.
- Там мертвецы, скелеты. Там темно, - в страхе кричал он мне. - Быстрее бежим отсюда.
Я подал ему руку и помог выбраться из ямы. В руках у Черёмы была какая-то короткая палка, на которую он опирался, разгребая себе дорогу.
Черёма выкарабкался из ямы, и мы вновь рванули вниз подальше от этого страшного волчьего воя.
Уже внизу, почти у самых домов, мы сели за сараями, чтобы перевести дух.
Страшно было и в самом деле. Посмотрев друг на друга, на свои испуганные лица, на перепачканную одежду и руки, мы долго-долго смеялись. Вой волков уже не был слышен. Мы были в безопасности. Вон он наш дом. Вон там уже люди. И нет нигде этих страшенных волков. Мы от них убежали. Но наш смех от пережитого страха, невозможно было унять.
Только потом, успокоившись, мы поподробнее стали осматривать себя. Как говориться, зализывать раны.
И тут обнаружилось, что в руках у Черёмы не палка, а железяка.
Мы попытались отчистить её от грязи, и были очень удивлены.
Это оказывается не железяка, а настоящий кинжал. Ножны его ещё были в грязи, но в некоторых местах, они поблескивали серебром. Лезвие кинжала, хоть и было покрыто ржавчиной, но притягивало своей красотой. Рукоятка кинжала была покрыта какими-то рисунками. Мы были ошарашены этой находкой.
- Ты где это взял? – я с удивлением уставился на Черёму.
- Откуда я знаю, - так же непонимающе смотрел он на меня. - Я провалился в яму. Что-то свалилось на меня. Я как заору. А на меня только скелеты смотрят. Страшно. Жуть! Я давай выкарабкиваться от них, а они за мной. Я орать, а один протянул мне палку, и махнул в сторону света. Я туда на четвереньках и выполз. А потом ты помог мне выбраться от этих смертей.
Я посмотрел на Черёму и только сейчас понял, что ему на самом деле было страшно от этих мертвецов, которых он увидел в яме.
- Что будем делать с кинжалом? – вертел я в руках старинную вещь. - Нам же всё равно попадёт. – И в заключение решил: - Лучше уж сразу во всём сознаться.
Черёма понимающе посмотрел на меня и невольно почесал зад.
- Чего ты его чешешь? Всё равно влетит! Давай сознаваться, - накинулся я на Черёму, стараясь побороть его нерешительность.
Черёма недовольно согласился, и мы уже через несколько минут были около нашего дома. А там, на наш невезучий случай, моя мама с тётей Галей уже ждали нас. Видно было, что они уже оббегали весь посёлок, потому что уж очень растрёпанный вид был у них обоих.
Нас не лупили, а только схватили на руки и обливали слезами, обнимая и расцеловывая.
Несколько недель назад со скалы свалился и погиб Тутик, пацан из нашего дома. Его хоронили из нашего двора. Мамы с нас тогда взяли обещание, что мы никогда не будем ходить в горы одни. Мы тогда им всё это обещали. Но сегодня так получилось, что мы нарушили свои обещания.
Меня мама сразу посадила в ванну и отмывала от грязи тёплой водой. Она всё боялась, чтобы я не простудился. Потом, укутанного в тёплые полотенца, она поила меня чаем с малиной.
Вечером пришла тётя Галя с этим злосчастным кинжалом и они с мамой держали совет. Что же с ним делать. Решено было сдать его в музей.
Отлично! Завтра не надо идти в школу!
Утром к дому подъехал дядя Лаврик (папин шофёр) и мы все вместе поехали в Тамийск. Там был музей.
У Черёмы был очень важный вид, когда он отдавал кинжал директору музея. Черёма был просто герой. Обычно, после наших похождений его лупили, как сидорову козу. Но сегодня он светился от гордости, а тётя Галя была счастлива. Ведь её сын сделал такую важную находку.
На гору, в обнаруженную могилу, родители нас не пустили. Занимался этим дед Геор. Он и раньше знал про этот склеп. Но где он, так и не мог найти, а по нашим рассказам он его нашёл.
И теперь, частица истории осетинского народа, так и лежит в музее. Наш класс как-то привозили туда. Очень интересно было рассматривать уже очищенный кинжал, газыри, одежду людей, которые жили задолго до нас.

Владивосток март 2013

Рассказ опубликован в книге «Детство»: https://ridero.ru/books/detstvo_3/