Белеет парус одинокий...

Белеет парус одинокий…

Лёнькина мама очень хотела, чтобы её сыновья занимались музыкой и могли играть на инструментах, петь, заниматься науками и выросли интеллигентными и образованными людьми. Она делала для этого всё возможное и, в частности, хотела, чтобы они получили музыкальное образование.
И вот, когда Лёнька пошёл в первый класс, мама настояла на том, чтобы папа купил пианино. Пианино называлось «Кубань». Оно оказалось очень тяжёлым. Лёнька так и не узнал сколько оно весило. Но если они жили на втором этаже, то его туда с трудом затаскивало шесть человек.
Естественно, никто на этом пианино играть не мог, и оно стояло у папы в кабинете мёртвым грузом. Папа, иной раз, подходил к нему и что-то пиликал, каждый раз при этом вспоминая:
— А вот у вашего дедушки — удивительный слух. Он нигде не учился музыке, но виртуозно играл на балалайке и сам выучился играть на баяне. Вот бы его сюда. Он бы показал нам всем класс игры.
Но вскоре мама решила:
— Мы не можем на нём играть, потому что оно не настроено.
Из Орджоникидзе вызвали настройщика. Он настроил пианино и весь вечер играл разные мелодии. Так он испытывал пианино. Настройщик только утром собирался уехать в город на первом автобусе и поэтому папа попросил его остаться. Они пили коньяк и после каждой стопки настройщик исполнял что-нибудь на вновь настроенном пианино. Мама восторгалась, что наше пианино так прекрасно звучит.
Да, настройщик-то настроил пианино, но играть всё равно на нём никто не мог. И оно так же стояло в комнате, поблёскивая красно-бордовыми боками, с которых тётя Глаша осторожно стирала пыль.

В посёлке два года назад открыли музыкальную школу, а когда Лёнька перешёл во второй класс, мама повела его поступать в эту музыкальную школу.
За пианино сидела директор школы, она же и преподавала музыку. Поставив перед Лёнькой деревянную доску, директриса заставила его простучать какую-то мелодию, проверяя, как он сможет повторить её. Лёнька начал такое барабанить, что от его стучания, лицо преподавательницы всё больше и больше кривилось.
Потом директриса заставила его спеть детскую песенку и ещё заставляла что-то делать. В итоге, после всех этих испытаний, она горестно посетовала:
— Вы не расстраивайтесь, - обратилась она к маме, - но этого ребёнка бесполезно чему-нибудь учить. У него абсолютно нет слуха. Ему медведь давным-давно наступил на ухо, и я не знаю, получится ли что-нибудь из вашего ребёнка в нашей музыкальной школе. Но если вы хотите, то мы попробуем с ним позаниматься, - закончила она свой приговор.
Ну, естественно, мама хотела. И с Лёнькой начали заниматься.

Вот тут-то всё и началось. Сначала его заставляли держать правильно руку. Это пришлось долго и терпеливо изображать, что ты держишь в руке яблоко. Потом заставляли играть гаммы, а так как рука не держала яблока, то и гаммы не получались. Пальцы куда-то не дотягивались, то излишне растягивались. Требовалось нажимать одну ноту там, другую ноту сям, а это так, а это не так. Что и как нажимать, Лёнька абсолютно не понимал. И сидел балбес балбесом, долбя эти проклятые клавиши.
Мало ему обычной школы. Там-то он всё понимал, хотя писал, как курица лапой и считать у него получалось лучше на пальцах, чем на бумаге. Так тут ему добавилась ещё и эта чёртова музыкальная школа, где он чувствовал себя дурак дураком. Кроме обычных уроков в обычной школе, ему приходилось часами сидеть дома под пристальным родительским вниманием. Его заставляли сидеть за этим долбаным пианино каждый день дома по часу, а то и по два. Как только приходило время готовить домашнее задание по музыке, тётя Глаша срочно собиралась или в магазин, или на базар, дабы избежать прослушивания какофонии в Лёнькином исполнении и треска подзатыльников, производимое родителями за неправильно исполненное какое-нибудь великое произведение типа гаммы до-мажор.
Лёнька садился на стул перед пианино, как, наверное, садятся на кактус. Как на кактус, это точно. Ой, как ему не хотелось учиться, как он ненавидел это пианино, его красно-бордовые бока, крышки и всё то, что на нём блестело. Он ненавидел все эти белые и чёрные клавиши, но за спиной стоял папа, а иной раз и мама с готовой рукой для очередного подзатыльника. Мама, иной раз, если Лёнька что-то не так играл, огревала его мокрым полотенцем и поэтому Лёньке приходилось пиликать эти треклятые произведения типа гамм, скрепя зубы и глотая слёзы.
Однажды, когда мама ушла на работу, он так разозлился на пианино и как дал по одной клавише! И это оказалась нота «си». Квадратная нашлёпка с клавиши возьми, да отклейся. Лёнька тогда не на шутку перепугался. Вопрос встал ребром. Нашлёпку к клавише надо приклеивать. Но чем её приклеить? Он не знал, что у них в доме есть клеящее и лихорадочно прикидывал, как же устранить поломку. Но тут вспомнил, что если ешь варенье, то руки всегда становились липкими. И тогда Лёнька приподнял на клавише ноты «си» оторвавшуюся нашлёпку, будь она неладна, и намазал под ней вареньем. Прижав пластинку к клавише пальцами, ждал, когда она приклеится. Но пластинка всё равно не приставала к клавише. Тогда он поставил сверху на эту чёртову клавишу папину гантель. Дома никого не было. Пластинка вроде бы прилипла, когда он потрогал её через несколько часов. Но через какое-то время поверхность её стала выпуклой. Поэтому, когда Лёнька играл на пианино, то эту оторванную «си» жалел и не бил её сильно, боясь, что она вот-вот совсем отвалится. К счастью, этого не случилось, и никто не заметил оторванную нашлёпку на клавише «си». С такой клавишей «си» пианино потом и продали уже через много лет.

Но занятия музыкой продолжались. Лёньке приходилось заниматься музыкой дома каждый день и три раза в неделю ходить в музыкальную школу. Занятия продолжались по сорок пять минут, но Лёньке тогда казалось, что каждое занятие — это вечность. Да ещё к тому же в музыкалку приходилось идти на занятия с нотной папкой в руке через весь посёлок.
Лёнька тащится в музыкальную школу с папкой в руках, а пацаны смеялись и отпускали в его адрес различные шуточки и пакости, что он, как баба. Они-то вольно бегают по горам, по берегу Ардона, а он идёт в музыкальную школу, чтобы сидеть на уроках сольфеджио и петь хором: «до, ре, ми…».
Господи боже мой, какая же это нудная наука музыкальная грамота!

К концу первого года обучения Лёнька еле-еле выучил мелодию одного из опусов древнерусского творчества мелодию песенки «Во поле берёзонька стояла».
Изучить и запомнить ноты этого шедевра для него оказалось хуже, чем выучить теорию относительности, изучение интегралов, дифференциалов, сопромата и теоретической механики вместе взятых. А с этими науками Леониду пришлось столкнуться позднее и освоить их в совершенстве без особого труда.
Но запомнить, какие ноты, когда и где надо нажимать, для него в то время явилось верхом сложности. Но всё-таки у него кое-что получалось.

После первого года обучения в школе проходил академический концерт. Преподаватели стояли в одном углу концертного зала, родителей посадили в другой. Исполнители выходили на сцену один за другим, играли произведения, которым их обучили за этот год.
Лёнька исполнял мелодию песенки «Птичка за моим окошком гнёздышко для деток вьёт».
Пока он играл эту мелодию, то, наверное, раз десять сделал в ней ошибки, сбивался с такта, фальшивил, путал ноты, но всё-таки доиграл мелодию до конца и заслужил аплодисменты. Слёзы радости в глазах мамы от того, что её сын всё-таки освоил сложности музыкальной грамоты и что он что-то может нажимать на клавишах, стали максимальной оценкой за все мучения.
Лёньке бы погонять по горам. Ляжкин вместе с Женькой каждый день ждали его после уроков в обычной школе, чтобы побегать, а ему приходилось идти в музыкальную школу. Он туда ходил как на каторгу целых три года, но потом в школе появилась девчонка. Ольга Омельченко.
На Лёнькин взгляд - очень красивая девочка. Она ему понравилась! Он начал ухаживать за ней, пытаясь стать её другом. Оля видела, что Лёнька оказывает ей знаки внимания, но в итоге избегала его и где-то пряталась со своими подружками-девчонками на переменках.
Училась она в параллельном классе и совсем не хотела встречаться с Лёнькой.
Мама Лёньки дружила с мамой Оли, потому что они работали в одном отделе управления треста. Мама в тайне радовалась тому, что её сын пытается подружиться с девочкой, а не удирает с Ляжкиным неизвестно куда, не лазает с Икашей или Козлом по горам и не приходит грязный и оборванный по вечерам. А вместо этого ходит домой к девочке делать вместе с ней уроки. По мнению мамы — это замечательно. Мама стала чаще заходить в гости к своей подруге, Олиной маме. Когда она ходила к ней в гости, то всегда брала Лёньку с собой. А когда оказывалась занятой какими-то своими делами, то звонила Олиной маме и предупреждала её о том, что Лёня пойдёт к ним делать уроки вместе с Олей.
Олина мама всегда радушно встречала Лёньку и, наверное, тоже потворствовала этим встречам.
Но Оле в их классе давали одно задание, а Лёньке другое, хотя и по одинаковым темам. У Оли на завтра один предмет, а у Лёньки другой. Но, всё равно, Лёнька всегда с таким удовольствием сидел с Олей и делал уроки… Иногда и свои, и её задания.
Оля тоже ходила в музыкальную школу. Вот тут-то Лёньку и пронзило что-то такое, от чего музыкальная школа начала ему нравиться, и он стал ходить туда с удовольствием, потому что там он мог видеть Олю.
В один и тот же день у них проходил урок сольфеджио. И в сольфеджио Лёнька даже начал делать успехи. В один и тот же день у них шёл хор, где они пели песни, и у Лёньки даже прорезался голос. Оказывается, ему не так сильно медведь на ухо наступил, как об этом заявляла директорша.
Когда на седьмое ноября их хор исполнял в клубе посёлка песню «Лёшенька, Лёшенька, сделай одолжение, Лёшенька, Лёшенька, выучи таблицу умножения…», то Лёнька выходил вперёд и пел мальчишеским громким, звонким голосом: «Я заниматься не привык, я отстающий ученик…», а хор опять пел: «Лёшенька, Лёшенька, сделай одолжение» и т. д.
Это был триумф. Мама сидела, чуть ли не рыдая от счастья, в первом ряду и со всей силы хлопала в ладоши. Они вместе с Олиной мамой смотрели на Лёньку, какой он, оказывается, замечательный певец.

Потом проходили новогодний и первомайский концерты. На Первое мая хор музыкальной школы исполняли песню: «Люди мира, на минуту встаньте, слушайте, слушайте, это раздаётся в Бухенвальде колокольный звон, колокольный звон. Звон летит, летит над всей землёю…»
Эта песня поразила Лёньку своим звоном, яркостью слов и торжественной музыкой. Он пел эту песню от всей души вместе с Лоркой. Лорка Кодзаева, отличница их класса, тоже училась в музыкальной школе — они пели эту песню с ней вдвоём, стоя перед хором. А хор гремел припевом за их спинами.

Оля так и не стала дружить с Лёнькой, она всё время от него скрывалась и убегала с девчонками. Вскоре Лёньке надоело такое издевательство над свободолюбивой личностью, то есть выпрашивать встречи и вечно оставаться осмеянным её подружками после того, как Оля не приходила на них.
Лёнька намного интереснее и веселее проводил время с Черёмой или с Ляжкиным. А с Женькой их дружба так никогда и не прекращалась. Лёнька с ней почти до самого отъезда из Мизура виделся каждый день в школе. Они всегда находили интересные темы для разговоров.
Поэтому спустя примерно с год, Оля отошла на второй план, а потом и совсем забылась. Вскоре они и вовсе уехали из Мизура. Её папу перевели на новое место работы.
Музыкальная школа стала Лёньке опять, как вилы в горло.
Вовку, среднего брата, тоже отдали в музыкальную школу. Теперь дома появилось два «музыканта». И вот братья наперегонки стремились заниматься этой долбаной музыкой. В смысле, кто первый останется последним.
Лёнька всегда старался отстать, чтобы Вовку первого сунули за пианино и, чтобы он первый начал делать домашние задания по музыке. Каждый день у них возникал один и тот же «концерт».
Раздавался мамин непререкаемый голос:
— Дети, идите заниматься музыкой.
На что Вовка реагировал всегда первый:
— Нет, я не хочу, давай-ка ты сначала! — отнекивался он шёпотом.
Тогда Лёнька подносил ему к носу кулак и так же многообещающим шёпотом угрожал:
— Вот как сейчас набью тебе морду… Ну-ка давай, иди и садись за эту долбаную пианину.
Вовке ничего больше не оставалось делать, как идти и первому начинать бренчать по клавишам. В комнате его ждала мама, а сзади нешуточно торчал мой кулак. Ну и Вовка вынужденно шёл на эту Голгофу, т. е. к пианино. Он садился и играл там свои гаммы и прочее, что ему задавали. Занимался он прилежно, хотя результаты у братьев были примерно одинаковые.
В школе всегда говорили, что Вовка умный мальчик:
— Вот, Инна Ефимовна, у вас два сына. Старший и младший — как земля и небо.
Естественно, Вова – это небо, а Лёнька — земля, что чётко понимал Лёнька.

Действительно Лёнька рос приземлённым, ему требовалось по этой земле носиться, рвать штаны, ботинки и лезть во все дыры. По-другому у него не получалось. Вова же учился на одни пятёрки и Вову ставили всем в пример. Он никогда не дрался, но морду Лёнька ему бил частенько. Поэтому Владимир Владимирович сейчас доктор наук, профессор в университете, а Леонид Владимирович — обычный старший механик, отработавший сорок лет в море, а сейчас вспоминающий своё детство.
Но, всё равно, когда приходилось заниматься музыкой, Вовка под страхом воздействия Лёнькиного кулака шёл пиликать на пианино.

Настало время, когда Лёнька пошёл в шестой класс музыкальной школы, а Вовка — в третий.
На одном из уроков музыки учителка решила, что Лёньке надо начинать готовиться к академическому концерту. Это в младших классах академические концерты проходили два раза в год. После пятого класса их проводили по окончании каждой четверти.
Преподавательница - молодая симпатичная девчонка на несколько лет старше Лёньки. Ему недавно исполнилось четырнадцать лет, а ей — девятнадцать или чуть больше. Но она чувствовала себя очень большой начальницей над Лёнькой и всегда подчёркивала разницу в возрасте.
Когда Лёнька приходил в класс, она сразу начинала командовать:
— Ну-ка, садись, - указывая на стул у пианино.
Лёнька садился. А когда начинался урок, то тут она отвязывалась на нём по полной схеме.
Для разминки заставляла играть гаммы. И тут оказалось, что пальцы его не там стояли, тогда она за это хлопала Лёньку по рукам — что надо палец туда тянуть, а не просто его растягивать. И мизинец он не туда тянет, как надо и скорость руки у него не такая и даже сидел он не так, как подобает.
И по представлениям преподавательницы Лёньке вообще-то надо на свиноферме вилами играть на заборе, тогда бы и музыка получалась более благозвучной.
Но тут приближалось окончание четверти, и Лёньке предстояло на выпускном концерте к концу четверти сыграть с ней ансамблем какую-нибудь знаменитую мелодию. То есть она будет играть басы, а Лёнька первую партию.
Училка решила, что Лёнька должен играть мелодию романса на стихи Лермонтова «Белеет парус одинокий». В один из дней на занятиях этот шедевр они начали разучивать.
А Лёньке учить ничего не хотелось. Середина осени, хорошая погода, с пацанами надо постоянно решать свои пацановские дела, поэтому ребята носились после занятий в школе по всем окрестностям посёлка. Теперь Лёнька частенько грозил Вовке, когда тот сидел и пиликал на пианино:
— Вот только скажи маме, что я не занимался, я тебя вообще тогда прибью и морду твою расквашу.
Поэтому частенько Лёнька вообще не садился за пианино, чтобы готовить домашние задания. Вовка знал, что его брат слов на ветер не бросаю. Ему частенько перепадало по этой самой морде.
Лёньке больше нравилось перефотографировать с Черёмой картины из книг по истории искусства, а потом печатать фотографии, чем долбить какую-то мелодию. На концерте его устроил бы и трояк. Двойку не поставят. Это Лёнька знал чётко.
Поэтому то, что училка задавала на дом, Лёнька, естественно, дома не учил. И раз за разом приходил на урок музыки как белый лист бумаги. Без единого навыка, как надо играть этот «Белеет парус одинокий».
Уроки шли, училка постоянно показывала Лёньке, как играют «Белеет парус одинокий».

Сейчас Леониду Владимировичу нравится этот романс, и он может его с удовольствием спеть, а тогда он смертельным образом ненавидел каждую ноту этой мелодии.

То злополучное занятие проходило примерно так.
После разминки с гаммами Лёнька сел с училкой рядом и начинал вместе играть. Он начал свою партию, как обычно: «Белеет парус одино…», и палец у него попадал на знаменитую «си», которую он так лелеял дома на своём пианино. Вот палец добирался до «си» и — бах… Лёнька всегда помнил, что у них на пианино эта «си» отклеенная, и он её всё время жалел, поэтому и не бил по ней со всей силы. А тут на ней приходилось делать акцент. Поэтому дома Лёнька нажимал "до" или "си-бемоль". И вот по этой самой привычке он и на уроке нажимал не на ту клавишу.
Училка спокойно отреагировала на его ошибку:
— Макаров, давай-ка начни играть сначала.
Бум-бум-бум, играет она басы, а Лёнька ведёт первую партию: «Белеет парус одино…», его рука опять срывается, и он нажимаю не на ту клавишу.
Училка — бах — и трескает Лёньку по руке ладонью:
— Ну-ка начинай заново! — уже более зло требует она и начинает играть басы, а Лёнька вновь выводит — «Белеет парус одино…», а палец опять попадает не на ту ноту. Училка уже злее бьёт Лёньку по руке кончиками пальцев, да ещё и с оттяжкой.
Такое издевательство уже стало надоедать Лёньке, и он попытался объяснить свою ошибку:
— Не могу я эту «си» взять! У меня палец не растягивается до неё, - с надрывом начал он объяснять, но училка уже со злостью зыркнула на него и чуть ли не выкрикнула:
— Смотри! Вот как это надо делать, — и, навалившись на Лёньку своей девичьей грудью, начала играть первую партию.
Лёньку от ощущения твёрдости её груди аж в жар бросило. Но училка не заметила его смущения и уже чуть ли не заорала Лёньке в ухо:
— Ты сделай так, чтобы она нажималась, — и, уже сдвигая Лёньку со стула, потребовала: — Ну-ка, отойди, я покажу тебе, как это делается.
Она начала играть и всё у неё получилось замечательно.
— Вот так! Вот так! — показала она Лёньке начало мелодии.
Увидев, что он понял, что от него требуется, она успокоилась и пересела на свой стул:
— Теперь ты так же попробуй сыграть, - приказала она.
Лёнька начал медленно выводить эту треклятую мелодию, сидевшую у него уже костью в горле. Если он играл медленно, то у него всё получалось нормально и он повторил мелодию несколько раз медленно. Училка успокоилась и предложила:
— Вот видишь! Всё у тебя получается. Давай начнём играть вдвоём.
Как только они начали играть вдвоем, то бац, палец опять соскальзывает с этой треклятой «си». Уж тут училка всерьёз разозлилась на Лёньку и со всей силы ка-ак треснет его по руке. Аж со звоном. Рука Лёньки скользнула по клавиатуре, а та жалобно отреагировала: «Блям-блям-блям…»
И тут, Лёнька сам не понял как, но правая рука, по которой ударила училка, сама отреагировала и врезала училке по её невинному личику, а та бряк — и со стула отлетела на пол. А стул без спинки. Поза, конечно, у неё аховая. Сидит она на полу, раскорячив ноги в недоумении и, моргая огромными глазищами, хочет чего-то сказать. «Ам-ам-ам», а слова изо рта не вылетают.
Потом вдруг как завизжит, как завопит, как подскочит, да как выскочит из класса в коридор. А Лёнька как сидел, так и остался сидеть, ничего не понимая, что же именно произошло.
Через пару минут в класс врывается директор школы.

А директорша учила Лёньку во втором и третьем классах. Она тайно ненавидела его и поэтому при первой же возможности сбагрила молодой училке, потому что Лёнька, по её мнению, тупой и других мнений, кроме её, в природе не существовало. Она была убеждена, что из него никогда ничего толкового не получится. И старания всего коллектива музыкальной школы над повышением качества его музыкального образования — это только пустая трата времени. Она всегда так говорила и полностью была уверена в своей правоте.
А так как Лёнькин папа большой человек в посёлке, она терпела Лёньку только из-за положения его папы и настойчивости мамы.
А тут такой шанс! Наконец-то ей можно надо тупариком Лёнькой поиздеваться и выместить на нём всё то, что накипело у неё на душе за эти долгие годы. Она наконец-то сможет вышвырнуть Лёньку из музыкальной школы и её мучения закончатся. Отольются кошке мышкины слёзы.

Директриса, вбежав в класс, ухватила Лёньку за шиворот:
— А ну встань немедленно! — кричала она истеричным голосом. — Что ты себе позволяешь?! Ты поднял руку на учительницу?!
А Лёнька на самом деле сидит и думает: «Вот это да! Как же это так получилось, что ж такое вышло?»
А директорша не успокаивается:
— Немедленно вон со школы! – вновь прокричала она, указывая пальцем на дверь класса.
И наконец-то Лёньку выгнали из музыкальной школы!

Мама потом приходила в музыкальную школу и долго извинялась перед бедной девочкой и директоршей. А Лёньке дома прочитали очередную проповедь о недостойности его поведения.
Вот так бесславно и закончилось Лёнькино музыкальное образование. Ходить туда, в эту долбаную музыкальную школу Лёнька перестал с превеликим удовольствием. А так как его музыкальное образование закончилось, то и Вовка заявил родителям:
— Лёнька не ходит, и я не буду ходить в музыкальную школу.
Ну и ладно. Мама устала сопротивляться, тем более что они скоро собрались уезжать из Мизура.
Вместо музыкалки Лёнька увлекся книгами, гонял по улицам с Ляжкиным и Женькой. С Черёмой они продолжали печатать фотографии. У Лёньки появились новые интересы, шедшие вразрез с родительскими. Мама только одно говорила:
— Слава богу, что он с Козлом не общается и вообще с этой непонятной уличной шантрапой.
Ей оставалось радоваться тому, что её сын дружит с Черёмой, Ляжкиным и Женькой. Теперь ей это нравилось. Учёбе новые увлечения не мешали. Отметки в школе стали только лучше. И тогда папа уже окончательно убедил маму:
— Пусть они не ходят в эту музыкальную школу, это уменьшит наши расходы.
Последний довод оказался, пожалуй, самым весомым, потому что каждый месяц маме приходилось платить по 12 рублей — и за Вовку, и за Лёньку. Этот последний довод пересилил всё. В итоге мама решила:
— А теперь ты можешь свободно позволить купить себе хорошие туфли.
Папа согласился с мамой и в ближайшее время купил себе, сыновьям и маме очень красивые туфли на лето.
Пианино осталось стоять в большой комнате на прежнем месте, а тетя Глаша, вытирая с него пыль, жалостливо вздыхала:
— Какой хороший инструмент и никто на нём не играет.
На что Лёнька, проходя мимо неё, язвил:
— И никто не будет на нём играть.
Но тётя Глаша только ахала и охала.

При переезде в город пианино опять спустили со второго этажа и погрузили в грузовик.
А уж потом из грузовика грузчики заперли его на пятый этаж нового дома, так оно и стояло обычной мебелью. Единственное, что Лёнька исполнил на пианино в последний раз, так это песню из кинофильма «Республика ШКИД».
Это произошло, когда зимой из Новокузнецка приехали дедушка с бабушкой. Дедушка подобрал эту популярную тогда мелодию, а Лёнька её с надрывом пел:
— У кошки четыре ноги, позади у неё длинный хвост, но трогать её не моги за её малый рост, малый рост…
Он так классно выводил эту песенку, что бабушка с дедушкой умилялись, что он точь-в-точь походил на того артиста из «Республики ШКИД».

Когда уезжали из Орджоникидзе, то за две недели до отъезда нашёлся, наверное, такой же, как и Лёнькина мама, идейный человек, захотевший приобрести пианино для своей дочери. А так как оно не новое и нота «си», приклеенная Лёнькой вареньем, вздыбилась и стояла бугром на фоне остальных клавиш, пианино мама продала по дешёвке.
После одной из последних тренировок по боксу, когда Лёнька пришёл домой, то с облегчением вздохнул, увидев, что пианино нет:
— Слава тебе, господи, пианино нет!
Его несказанно радовало, что пианино продали и теперь его нет дома. Дышать стало легче, жизнь стала веселей. Лёнька даже почувствовал облегчение и счастье, что наконец-то он избавился от ужаса своего детства.

Сейчас, может быть, это и смешно, не знаю, но в своё время Лёнька действительно испытывал счастье, что никто больше никогда не заставит его сесть за вертящийся табурет перед этим монстром — пианино.

PS. Прошу прощения у знатоков музыки за опошление одного из шедевров русской классики Варламова Александра Егоровича, но, наверное, директор школы оказалась права. Не стоило Лёньку и на милю подпускать к музыкальной школе, потому что Леонид Владимирович, описывая эпизод из своей жизни, и сейчас перепутал все ноты в гениальной композиции.

Владивосток, июль 2014

Рассказ опубликован в книге «Детство»: https://ridero.ru/books/detstvo_3/