Савелий и Мурий

        Четырнадцать лет назад в деревне Савельево к нам зашел сосед, Николай Иваныч с пушистым котенком на руках. Сосед, инженер из Москвы, поселился в деревне с женой Светой. И дети одарили их маленьким сибиряком, серым, с белыми лапками, найденным во дворе, ну дабы не скучно было. «Возьмите кота! А то ведь каждый день сосиской кормить,» произнес сосед. Ну, куда нам, у нас собака Нюся, котов гоняет. Да и вообще мы собачники. Ну, не настолько, чтобы чай – собака – Пастернак., а не кофе – кошка – Мандельштам. То есть в те годы кофе я любил больше, но к Мандельштаму относился так же равнодушно, как и к котам. Однако, когда сосед вошел второй раз, и бывший Вася, сообразив, что Иваныч, как он нам поведал, пулю на кота не тратит, управляется лопатой, развалился лапами кверху и больше не ушел. Нюся ходила вокруг и ничего не могла понять, как это, кот, и лежит, не убегает. Так у нас появился Савелий.
        Сява был прыгуч, отменно охотился по ночам на мышей и полевок, выкладывая не доеденные излишки на веранду и к столу на завтрак, осваивал все деревенские окрестности. Но однажды пропал, пару дней его не было. И тут соседка Зина рассказала, что видела Савелия окруженным местными собаками, а потом слышала его голос из избы Мани. Мы с сыном нашли-таки, бедолагу в подполе её дома, с трудом вытащили в почти бессознательном состоянии. И с тех пор Сява никуда не уходил, всё время был рядом, я в ашрам, он рядом садится, я в античный двор, и он туда же, приляжет или прыгает по камням, мол дела у него тут, я к соседке, он на воротах, ждет. Но на руки не шел, гладить не давал. Сибиряк, одним словом.        Поздним вечером, когда гасили свет, обожал бродить по коридору и комнатам, распевал свои песни, о чем-то поведывал. Но понимал я его плохо, да и не любил толком, так, кормил, раз уж взялся.
        И решил Сява воспитать, приручить меня. Замолчал. Просто усаживался на стол, на кровать или на стул напротив и смотрел в глаза, в промежутках позволяя чесать и гладить, поуркивая. Мысли мои он считывал давно, что было неоднократно проверено. Оставалось главное, - научить меня нормальному телепатическому общению, по Шелдрейсу, которого Сява вместе со мной изучил. Савелий очень старался. Из звуков он теперь произносил только нечто среднее между «а» и «я», когда мне приходило в голову открыть ему любимую баночку «гурме». Наконец у меня что-то стало получаться. То есть по началу я понимал не всё дословно, но в целом ясно. А потом стал отслеживать и весь ход его мысли. И одновременно вдруг понял, что полюбил котов. Тут и интернет постарался, одни котики.
Однажды Сява познакомил меня с закадычным приятелем, домовым Мефодием, которого я просто до того не замечал. Я сидел в кресле, Савелий рядом на коврике, Мефодий – на низкой бамбуковой табуретке. Второго, младшенького, Мурия, с нами не было.
- У тебя в шкафу спрятался, за коробкой с проводами, - пояснил Мефодий, -отщепенец.
Мефодия понимать оказалось совсем не сложно, даже не глядя в его сторону.
        Вспомнилось былое. Мурий появился у нас в деревне годом позже Савелия. Мы тогда отправились с сыном в Нинорово на велосипедах за продуктами и обнаружили рыжее чудо с облезлым боком под лестницей магазина. Продавщица пояснила, что кто-то обварил его бок кипятком, что сидит этот малый неделю, что она пытается его кормить, да окрестные коты всё съедают.
- Все ест, - добавила продавщица.
 «У меня через пару дней ничего есть не будет», - подумал я и решил взять. Взвалил на себя рюкзак с продуктами, котоноида, едва похожего на котенка, посадил в целлофановый пакет. Отправились в путь. Чудо орет на всю округу.
- Молчи, дурачок, в рай едешь, - успокаивал я. Вымытое и обласканное чудо, выпившее молока поначалу больше собственного объема, выпустили на свободу. На третий день он действительно стал отворачиваться от баночных сардин, выбирал что повкуснее.
- А ведь хорошо охотился, - вспомнил я.
- Кто, Мурий? Да ему только птиц таскать и моих мышей подъедать, да прятаться вечно от меня. Охотник! - хмыкнул Савелий и отвернулся.
         Мурия действительно отыскать было не просто – знал все не ведомые нам укромные места. Но в промежутке любил пообниматься, подрать меня в кровати, мол, вот какой я крутой, поурчать на плече.
Сява всегда был альфой, но в нужный момент не оставлял друга, защищал.
- Смелый парень, но всего боится, - добавил Савелий.
Мефодий почесывался, зевнул. Столько раз он уже и видел и слышал эти истории!
- Ладно, хорош, в люлю пора, - прервал домовой, - ты до конца то не допивай, Южную Африку я еще не пробовал. Печеньку принеси, «огонек», любимую, мне в банку не залезть. И дурку то не валяй, приберись в мастерской. Плюнуть некуда.
И растаял, исчез. Как будто на табуретке его и не было. Исчезать он любил, ворчун старый.
        Как завершить рассказ, какое написать в конце заветное, самое главное слово? Ради чего всё писалось? Просто захотелось поклониться моим «хвостунам», открывшим во мне еще одну важную ёмкость, куда можно качать и качать эту самую любовь. Спасибо!