Ночь и туман. Родительское собрание

11 декабря 1941 года

Париж, оккупированная территория Франции

«Ну и что мне с тобой делать?» – совершенно искренне осведомился Колокольцев у девушки после того, как она опустилась на стул донжона.

Колетта пожала плечами: «Выпороть … наверное. Как и всех остальных»

Любой женщине в первые же секунды пребывания в донжоне мгновенно становилось ясно, в чём будет заключаться индивидуальная работа с ней.

«Ты вообще выживешь?» – обеспокоенно спросил он. Она пожала плечами:

«Меня никто пальцем никогда не трогал… так что не знаю. Физически выдержу, я думаю – я на ферме выросла; так что сильная и выносливая – да и в школе плаваю кролем в бассейне…»

Глубоко вздохнула – и задумчиво продолжила: «Хотя Вы, наверное, правы – я запросто могу руки на себя наложить потом… или с ума сойти от стыда и позора…»

«Вот именно» – кивнул Колокольцев.

«Я настолько Вам не безразлична?» – удивилась девушка. Он пожал плечами: «Мне никто не безразличен»

Она вдруг выпалила: «А если бы я была еврейкой?»

И тут же сама испугалась собственного вопроса. Колокольцев вздохнул и спокойно ответил: «Если бы ты была еврейкой, то уже завтра в составе группы из четырнадцати евреек, которую я с формировал сегодня, с новыми документами ехала бы на поезде в Марсель. А оттуда на турецком корабле в Палестину…»

Сделал многозначительную паузу – и продолжил: «В город-кибуц, который основали четыре с половиной тысячи спасённых мной евреев, которых я перехватил по дороге в расстрельный ров…»

«Вы спасли четыре с половиной тысячи евреев?» – изумилась Колетта.

«С августа тридцать третьего» – бесстрастно ответил Колокольцев, «я спас тридцать тысяч. Отправив их туда, где им ничто не угрожает…»

«Обними меня» – не столь уж и неожиданно прошептала девушка. «Мне страшно. Мне очень страшно…»

Он подошёл к ней. Она поднялась и по-детски доверчиво прижалась к нему, ища защиты. Ибо после его откровения знала, просто знала, что он – и только он – может спасти, защитить её… да от чего и от кого угодно, на самом деле.

Колокольцев обнял девчушку, нежно и ласково погладил по голове и спине и покачал головой: «Ну вот о чём ты думала, когда во всё это вляпывалась? Что у тебя девять жизней?»

Она крепко прижалась к нему и всхлипнула: «Да ни о чём я не думала… дура малолетняя». Отстранилась и посмотрела на него заполненными слезами карими глазами: «Что теперь со мной будет?»

«Ничего плохого» – уверенно пообещал Колокольцев. «Пороть тебя никто не будет, догола раздевать тоже… вообще раздевать никто не будет…»

Отстранился, подошёл к встроенному в стену телефону, набрал номер комиссара Пуйоля (по такой мелочи беспокоить начальство не было необходимости):

«Отправь кого-нибудь за родителями некоей Колетты Кристель. Адрес…»

Он продиктовал адрес, который прочитал в списке – у него была фотографическая память ещё с детства.

«Скажи пусть бросают всё и едут сюда – за своим чадом. Буду проводить воспитательную беседу…»

«Ты собрался выпороть моих родителей?» – испуганно-изумлённо спросила девушка. Колокольцев усмехнулся: «По-хорошему надо бы – особенно твою маму, ибо девушка всегда произведение мамы в первую очередь…»

Глубоко вздохнул – и уже совершенно серьёзно добавил: «Успокойся – я сегодня добрый – да и вообще это не мой стиль совсем. Поговорю с вами тремя, подпишешь обязательство и домой пойдёшь…»

«Ох и выпорет меня мама, чует моё сердце» – грустно вздохнула Колетта. «Так отделает – я неделю с кровати не встану…»

«Никто тебя не будет пороть» – спокойно ответил Колокольцев.

«Почему?» – совершенно искренне удивилась девушка. Удивилась потому, что в деревне, в которой она выросла, телесные наказания даже взрослых девушек (и даже совершеннолетних) были в порядке вещей.

«Потому» – наставительно объяснил Колокольцев, «что тебе от этого будет намного больше вреда, чем пользы… если вообще какая-нибудь польза»

Затем вздохнул – и приказал: «Будешь здесь сидеть, пока твои родители не приедут. Смотреть будешь на порку других женщин… в воспитательных целях»

Она вздохнула: «Хорошо, буду сидеть и смотреть…»

Почти сразу же выяснилось, что этим дело не ограничится точно. Ибо когда следующая воспитуемая –  Валери Бетанкур – от страха безнадёжно запуталась в одежде, пытаясь как можно быстрее раздеться догола, Колетта подошла к ней и мягко предложила:

«Давайте, я Вам помогу…»

И помогла – причём параллельно заметно успокоила женщину. Не в последнюю очередь потому, что спокойно… очень спокойно и уверенно заявила: «Не бойтесь – больно будет хоть и сильно… очень сильно, но недолго. Никакого долговременного вреда для вашего здоровья не будет – и вообще Роланд очень добрый и заботливый. Мы это заслужили – но он в первую очередь хочет, чтобы мы больше не делали глупостей и не оказались сдуру в Равенсбрюке или на гильотине…»

Перевела дух – и уверенно резюмировала: «Порка для нас – а не для его удовольствия…»

У Колокольцева аж челюсть отпала от изумления. А Колетта снова мягко предложила – но уже ему: «Давай я её привяжу – ей будет спокойнее и комфортнее, если это сделает женщина…»

И Валери действительно успокоилась. Да так успокоилась, что совершенно спокойно перенесла три десятка плетей (Колокольцев решил сделать именно это число своим стандартом).

Когда он закончил, он протянул Колетте банку с волшебной мазью: «Действуй. Ты права – будет гораздо лучше, если это сделает женщина…»

Он успел – при деятельной поддержке мадемуазель Кристель – выпороть ещё трёх женщин, прежде чем материализовались месье и мадам Кристель. Точнее, мадам и месье – ибо с первого взгляда было совершенно очевидно, кто в этой семье главный (и это был точно не месье).

«По-хорошему» – усмехнулся Колокольцев, обращаясь к мадам Кристель, «выпороть нужно Вас. Ибо за художества несовершеннолетней дочери отвечает в первую очередь её мама. И во вторую. И в третью…»

«Я согласна» – немедленно ответила Амели Кристель. «Хоть до смерти – лишь бы Колетту не трогали. Она этого не переживёт…»

«Ты ошибаешься, мама» – неожиданно взрослым тоном ответила дочь. И объяснила: «На моих глазах только что выпороли четырёх женщин. Я совершенно спокойно перенесу такую порку; не наложу на себя руки и с ума не сойду. Да, полная нагота – это стыдно… но не смертельно…»

«Так, уважаемые дамы» – вмешался в разговор Колокольцев, «отставить порку»

И объяснил: «Я не сомневаюсь, что делать глупости Колетта больше не будет… так, Колетта?»

Девушка кивнула. Колокольцев взял её дело, которое он предусмотрительно забрал из допросной и решительно швырнул в камин – на глазах изумлённой семьи Кристель.

После чего усмехнулся: «Вот и всё – не было никакого дела никогда. Это всем просто приснилось…»

И продолжил: «Вам всем сейчас нужна любовь, забота и поддержка друг друга – особенно Колетте…»

«Это точно» – вздохнула девушка.

«Поэтому» – распорядился Колокольцев на правах полковника СС, «и думать не смейте о том, чтобы повысить голос друг на друга… тем более, руку поднять…»

Семья Кристель изумлённо смотрела на него.  А он неожиданно задумчиво произнёс: «И помните, что Любовь – самая могущественная сила во Вселенной. Ибо Бог есть Любовь… поэтому просто любите друг друга. Всегда…»

Амели Кристель, до которой, похоже, дошло, на волосок от чего была её дочь, опустилась на колени перед Колокольцевым: «Вы святой. Вы просто святой…»

Он быстро поднял её, поставил на ноги и покачал головой: «Я не святой, мадам Кристель. Я просто чудовищный грешник… я просто всегда стараюсь делать то, что должен. Сегодня я сделал именно это»

И глубоко вздохнул: «А теперь идите. Колетта подпишет обязательство – и домой. И чтобы я больше никогда вас не видел – и без вас дел невпроворот…»

Колетта подписала обязательство, получила пропуск и выразительно посмотрела на него. Он покачал головой: «Даже и не думай – этого не будет никогда. Это сделает только любимый и любящий мужчина… после твоей свадьбы»

И махнул рукой в сторону двери: «Брысь отсюда – мне ещё минимум дюжину обработать надо»

Семья Кристель покинула донжон, обнявшись. А Колокольцев отправился в допросную – за очередным объектом для воспитательной работы.