Жанна. фантазия в стиле готики

Рина Хаустова

ЖАННА. ФАНТАЗИЯ В СТИЛЕ ГОТИКИ

Нить, соединяющая неприметные события с великими катастрофами, никогда не рвалась, и нам остается лишь следовать за этой нитью…



ШИНОН

Сегодня, отходя к Богу, я обращаюсь к тебе, Филипп, король Франции, чтобы сказать тебе о каре, что постигнет тебя, папу и твой народ за невинную кровь рыцарей Христа. Не пройдет года, и вы уйдете к Богу – твой палач, твой папа и ты... Не пройдет трех лет – за тобой последуют твои сыновья. Сто лет войны, чума и голод и чужеземцы будут править на твоей земле, а священный елей святого Ремигия станет отравой для французских королей, что воссядут вслед за тобой и твоими детьми. Пройдет век и безумие воцарится на престоле, и Безумец лишит наследства сына. После смерти святого безумца во Францию придет посланник, чистый, как Лилия. Он вернет корону французским королям, принесет Мир и Великой победой искупит державу. Пусть сын Безумного отца отдаст в Париже тому, кто послан Богом все, чем ты, преступный король, желал владеть, что получил, чем не смог и чем не будешь владеть никогда.
Писано в парижском Тампле,
восемнадцатого марта, года 1314.
Жак де Моле.

Дофин Карл поднимается. Подходит. Долго смотрит в глаза монсеньору. Спрашивает вежливо, а в глазах насмешка:
– Вы верите в подлинность этого письма?
– Вне всяких сомнений – это подлинное письмо!
– Вы так думаете? Почему?
– Я не думаю, я знаю. Пергамент хранился в архиве собора города Реймс почти сто лет. По повелению умирающего короля его доставил в Реймс Пьер де Латиль, епископ Шалона. Как известно, он был другом детства короля Филиппа и присутствовал при его кончине. Когда я стал архиепископом Реймса, документ передали мне вместе с остальными важными документами.
Дофин Карл молчит. Протягивает руку за пергаментом. Беззвучно шевеля губами, читает. Делает резкий жест рукой.
– Это не может быть правдой!
– Это подлинное письмо. Оставьте сомнения, мой любезный Дофин. Оно продиктовано последним Великим магистром ордена рыцарей Храма. Судя по тому, что достоверно известно, после того, как Жак де Моле на паперти собора Парижской богоматери публично заявил о невиновности ордена, обвинил короля в неправедном суде и отказался от помилования, дарованного королем, Его вернули в подземную камеру в замке Тампль. Там он продиктовал посланному королем Филиппом личному секретарю его величества, метру Майару, этот текст. Сразу после того, как секретарь отбыл, старика сожгли. Мне хотелось бы напомнить вам факты. Они упрямы.
Монсеньор негромко свистит. Повинуясь этому, едва слышному звуку, из тени мгновенно выступает человек. У него внимательные глаза преданной собаки. Он, не переставая кланяться, подает Монсеньору список, и вновь растворяется во мраке. Монсеньор держит в руках бумагу, но не глядит в нее. Видно, что знает на память каждый пункт. Он неторопливо перечисляет:
– Великий магистр сгорел в огне 1314 года. Почти вслед за ним по неизвестной причине умирает канцлер и хранитель печати Гийом Ногарэ, организовавший процесс над орденом. Видимо его магистр называет в письме палачом. Затем, и снова по неизвестной причине, на свидание с Богом отправляется Папа Климент. Потом умирает король Филипп. Все уходят в течение года. Вскоре по разным причинам все трое сыновей короля покидают этот мир. Ветвь королей Капетингов отмирает. На трон восходят Валуа. Английский король, внук короля Филиппа и сын его дочери, объявляет себя королем Англии и Франции. Далее – сто лет несчастий и неудач. Чума. Голод и бунты…
Монсеньор неспешно загибает пальцы. Губы Дофина кривятся и он прерывает с досадой:
– Когда не было чумы и бунтов?
– Верно. Но что скажет о прозрениях Великого магистра сын безумного отца?
Монсеньор поднимается из кресла и произносит мягко, почти кротко:
– Или вы не слышали, мой дорогой Дофин, что всех королей Франции, короновавшихся в Реймсе после короля Филиппа, называют «проклятыми королями»? Разве вы сами не чувствовали никогда, что над жизнью ваших предшественников и над вашей тоже, висит темная неумолимая рука рока? Вы никогда не чувствовали обреченность, которая держит в плену ваши дела, ваши помыслы и вашу жизнь?
Дофин бледнеет. Всматривается в глубину себя. Видит много мучительного, того, что хотел бы не вспоминать. Трясет головой.
Ходит кругами по залу, то останавливаясь надолго, то вновь возобновляя бег. Он похож на лиса, взявшего след. Вдруг улыбается легкомысленно. Говорит:
– Быть может, письмо все же написано уже при моем отце? А вас обманули?
– Исключено.
– Почему вы не допускаете это?
– Со дня смерти короля Филиппа письмо хранится в Реймсе. Его содержание известно с того времени… Я готов засвидетельствовать это перед Богом. Оставьте сомнения. Думайте о том, что делать!
– Что делать? – голос Дофина звучит насмешливо.
– Именно – что делать! Если вы оставите свое неверие, поверите в подлинность этого документа, то поймете – ваше время приходит.
Дофин меняется в лице. Трет щеки, стирая улыбку... Окунает глаза в документ. Внимательно идет по ровным строчкам. Об одну претыкается. Отрывает взгляд. Спрашивает:
– Этот посланник от Бога, чистый как Лилия – кто это?
– Это покажет время. Пусть он придет. Церковь сумеет распознать его.
Дофин кивает.
– Хорошо! Допустим, я поверил в посланника. Что я должен ему отдать?
– То, что хотел и чем не смог владеть король Филипп!
– Что он хотел? Это известно?
– Это известно! Титул Великого магистра, его власть, знаки его власти и золото ордена.
– Где мне взять все это? – Дофин вновь становится насмешлив, а тон резок и зол.
– О знаках власти ордена Храма мне ничего неизвестно, моя власть ничтожна и не простирает рук за пределы Шинона, а золото ордена, как мы знаем, долго искали после кончины короля Филиппа, да так и не нашли.
Он лукаво прищуривается:
– Да и будь у меня золото ордена, я не ждал бы посланника с небес! Я бы вооружил и послал против англичанина войско, более многочисленное, чем бывает камней на морском берегу…
Монсеньор прерывает насмешливую речь Дофина:
– Реликвии скрыты в тайных местах, известных архиепископу Реймса, а золото ордена спрятано в сокровищнице кафедрального собора…
– Что!!!
Дофин Карл застывает на месте. Когда он начинает говорить, голос из тихого шепота понемногу вырастает в крик:
– У вас золото ордена! Я всегда это подозревал! Церковь! Церковь владеет золотом ордена! И скрывает это! А тем временем государство гибнет! Это ли не предательство! Это ли не измена! Предатели! Предатели!
Он трясет сжатыми кулаками. Его гнев громогласен и отдает подмостками.
Монсеньор невозмутим. Неторопливо кивает головой. В глазах запряталась презрение. Он тихо роняет рассудительные неторопливые слова:
– Хранить – не значит владеть, мой дофин. Золото ордена отдано в благословенные руки церкви на хранение. Сейчас вы потребуете отдать реликвии и золото вам. А мы ответим – нет.
Лицо Дофина наливается синевой. Монсеньор продолжает кротко:
– Мы скажем – нет, потому, что все золото мира не поможет тому, кто проклят, чьи помыслы, даже самые благие, обречены на поражение и позор. Мы скажем – нет, потому, что эти реликвии и золото предназначаются не вам. Что стоит Государь без Божьего благословения? Золото утекает через его пальцы в песок небытия. Нет, мы должны позаботиться, чтобы они попали в указанные в документе руки. Великий Магистр завещал свой меч и корону не вам, а тому избраннику, кто много лет спустя придет в Шинон, чтобы снять проклятие и вступиться за королевство и королевскую кровь. Так пожелал распорядится Бог и Он завещал нам сделать это!
– Бог? Или Жак де Моле, которого осудила церковь?
Монсеньор молча смотрит на взбешенного Дофина. Поднимает палец, тихо грозит. Постой жест, почти отеческий.
Дофин отступает. Трет щеки руками. Понемногу опоминается. Идет к монсеньору. Смиренными губами касается пасторского перстня. Отступает. Садится в кресло напротив. Он деловит:
– Как они попали в Реймс, монсеньор?
– Дорогой, причудливой, как жизнь.
– И все же?
Не дождавшись ответа, говорит просительно:
– Расскажите. Я хочу знать все об этом деле.
Монсеньор быстро прикрывает глаза веками. Невозможно понять – как он относится к внезапному смирению Дофина. Смотрит в огонь. Начинает задумчиво:
– От вас у преблагой церкви нет тайн. Слушайте! После того, как рыцарей арестовали и обыскали одну за одной, их резиденции, не нашли ни золота, ни знаков власти магистра. Рыцарей пытали, но дознаться не удалось. Из простых храмовников никто того не знал. Высшие молчали. И тех и других пытали без перерыва, но не узнали ничего. Они признавались в чудовищных грехах под пыткой. Чего только не наговорили о себе! Но о сокровищах молчали. Король Филипп, сам желающий стать Великим магистром ордена, был в гневе. Правда открылась год спустя, здесь, в Шиноне.
Монсеньор встает и, разминая затекшую от долгого сидения руку, неторопливо ходит по залу. Муаровая сутана ползет за ним, вкрадчиво шелестя.
– Вам, вероятно известно, что в 1310 здесь, в башне Кудрэ, были заключены пять руководителей ордена вместе с самим Жаком де Моле. Стены башни хранят об этом лете особую память – знаки, которые, по преданию, начертал на стенах сам великий магистр или его спутники. Эту башню часто посещают разные люди – отцы церкви, прорицатели и философы, пытаясь разгадать тайну знаков. Одни говорят, что это колдовская тайнопись, в которой зашифрованы соблазнительные и ужасные пророчества о золоте, о власти, о конце времен. Другие полагают, что это карта, на которой начертана тайна пропавшего золота ордена Храма и его реликвий…
Монсеньор замолкает задумчиво. Вдруг улыбается по детски:
– Я сам в дни юности провел перед этими таинственными знаками несколько ночей.
– И что? Вам что-то открылось?
Монсеньор отвечает, уклончиво качнув зрачками:
– Если и есть в знаках скрытый смысл, Богу не было угодно открыть его мне, своему слуге… Но более склоняюсь я к тому, что это не более чем занятие для рук, чтобы успокоить истерзанный пытками ум и бесполезно искать в этих знаках откровения, либо знака свыше…
Монсеньор крестится. Продолжает:
– Итак, летом Шинон посетил король Филипп в сопровождении Ногарэ и королевского палача метра Фрибо. На второй день пыток мессир Рембо де Каромб, командор Заморья, выдал место, где были спрятаны сокровища ордена и в ту же ночь проколол себе горло заточенной на камне пряжкой от плаща. Его тело бросили в реку. По его указаниям сокровища отыскались в тайном подвале парижского Тампля. Свою находку король скрыл, не желая делиться с папой Климентом. И скрывал сокровища почти семь лет. Уже после смерти Жака де Моле, после смерти Ногаре и папы, он в час смерти приказывает письмо, реликвии и золото отдать на сохранение святым отцам в Реймс. Святые отцы разделяют сокровища и скрывают их в разных местах, сведения о которых передают по наследству реймсские епископы.
Дофин заводит за спину оледеневшие вдруг ладони:
– Золото ордена, какое оно?
– Обычное золото, мой Дофин. Желтый бес в доброй старинной чеканке. Его много. Очень много! В летописях реймсской епархии осталось упоминание о том, что для того, чтобы его вывезти из Парижа, понадобилось несколько десятков повозок.
Дофин бегает по залу, потирая на ходу руки. Подходит к столу и снова берет в руки документ:
– Реликвии ордена – что это?
– Это меч Великого магистра и его корона. Очень древние. Их история восходит к основанию ордена в Иерусалиме. Меч принадлежал некогда Готфруа де Бульону, а корона - тот самый венец, что отверг великий рыцарь, когда его хотели провозгласить королем Иерусалимским. Корону венчает огромный красный камень – в прежние времена знаменитый на весь христианский мир, кровавый карбункул рыцарей ордена Христа. С этой святыней связано много легенд. Корона, якобы, приносит всемогущество тому, кто оденет ее на свою главу с Божьего благословения. Ходили разговоры, что с королем Филиппом случился удар именно в тот час, когда он попытался увенчать свою голову этим венцом.
Дофин ведет пальцами по строчкам документа. Палец дрожит, то замирает, то возносится вверх на несколько строк, то снова падает вниз и вновь дрожит, Возбуждение рисует на его бледном лице багровые пятна:
– Почему в письме Жак де Моле называет моего отца святым? Разве он не обычный сумасшедший? Ведь он же просто Безумец? А?
– Вспомните – разве не называют вашего отца в народе Благословенным королем? Разве не говорят – глас народа – глас Божий?
Каждый ответ монсеньора Дофин сопровождает утвердительным кивком. Он словно отбивает какие-то одному ему понятные пункты.
– Значит, мне нужно ждать появления посланника от Бога? Тогда я получу несколько десятков возов золота в монетах старинной чеканки? И долго ждать?
Монсеньор следит за Дофином внимательным взглядом. И молчит. Дофин еще раз вперяет глаза в документ. И не отрывая глаз от красивой вязи слов, нанесенной на пергамент искусной рукой личного секретаря последнего короля династии Капетингов, говорит вопросительно:
– Прежде должен умереть мой отец…
– Он уже умер.
Голос Монсеньора прозвучал буднично, серо. Дофин по-прежнему не отрывает взгляда от пергамента. Но дрожащие руки вдруг замирают. Спрашивает внезапно потускневшим голосом:
– Когда?
– Вчера вечером.
– Где?
– В своем парижском замке. На руках мадемуазель Одинетты.
Дофин оставляет документ. Подходит к камину. Смотрит в огонь. Поленья трещат, сыплют яркие искры на каменный пол.
Падают. Гаснут. Падают. Гаснут.
Проходит время, прежде чем Дофин прерывает молчание:
– Он говорил перед…уходом что ни будь?
– Ваш отец? Да!
– Что говорил мой отец?
– Что беден, как ни один человек во французском королевстве. Казалось, эта мысль доставляла его величеству большое удовольствие. Он повторил ее несколько раз.
Дофин усмехается с горечью. Проводит рукой по лицу. Словно смахивает с него приставшую липкую паутину. Спрашивает осевшим голосом:
– Он вспоминал меня?
– Да. Он много думал о вас в час смерти.
– Что велел передать мне отец?
– Он велел вам терпеть, молиться и ждать. И велел передать вам это…
Монсеньор вытягивает руку. Дофин берет из руки шкатулку. Открывает. В шкатулке лежат любимые четки отца. Четки Безумца. На нить нанизаны мелкие раковины, морские камушки, высохшие ягодки рябины переплетенные с бесценным жемчугом, и всякая дребедень… На глаза Дофина набегают слезы. Он зло смахивает их.
– Что-то еще?
– Последними словами его были слова – «Я победил Англию!»
Дофин улыбается. Губы трясутся. Он спрашивает неуверенно:
– Он ведь был сумасшедшим, не так ли?
Проводит рукой по запылавшему внезапно лбу и шепчет почти просительно:
– Он ведь был сумасшедшим – мой отец?
– На надгробье решили написать – Карл Благословенный, король Франции.
Дофин не отвечает, молчит. Монсеньор говорит тихо:
– Его похоронят в Сен Дени, в королевской усыпальнице.
– Когда?
– Через три дня. В среду.
Дофин чувствует, что мгновение – и он зарыдает. Упадет и будет биться головой о каменный пол. Хватает свой плащ. И перерубает нить разговора:
– О дальнейшем поговорим после!
Разговор закончен. Монсеньор согласно наклоняет голову. Дофин бежит к лестнице. На пути спотыкается о неподвижные тела стражников. Замирает. Не обернувшись, произносит с насмешкой:
– Вы, я вижу, отравили мою стражу, Монсеньор?
– То, что я рассказал вам, предназначено только для ушей Дофина. Ваши стражники выпили вина и спят.
Дофин смотрит в лица стражников. Лица искажены сном. Они кажутся беспомощными и глупыми. Дофин не отрывая глаз от их лиц, говорит глухо:
– Я хочу золото ордена, я хочу победы над притязаниями Англии и я хочу быть коронован в Реймсе! Я хочу быть королем Франции! Чего хотите Вы, монсеньор?
– Я хочу увидеть лицо Бога!
Дофину кажется – он ослышался. Переспрашивает:
– Что?
– Я хочу видеть того, кто придет. Посланника Бога. Я хочу видеть все – и его начало и его конец.
Дофин молчит. Потом спрашивает:
– Больше ничего?
– Больше ничего!
Дофин пожимает плечами.
– Хорошо! Вы остаетесь. Мы вместе подождем вашего посланца небес. Я, Буржский король, даю вам должность канцлера и хранителя печати при моем дворе.
Дофин еще раз задумчиво смотрит на неподвижную стражу. Осторожно обходит разбросанные тела. Из темноты появляется человек с собачьим взглядом. В его руках факел. Он пытается помочь Дофину спуститься. Дофин отталкивает его. Спускается по лестнице. Его догоняет голос Монсеньора:
– Спокойной ночи, – и после мгновенного колебания, голос добавляет – сир!
Дофин вздрагивает. Машет рукой. Выходит во двор. Останавливается под луной. Стоит. Ловит ртом злой холодный ветер. Луна колдует над ним, ворожит, взмахивая прозрачными рукавами туч.
Он стоит растерянный. Злой. Бледный. Несчастный.
Внезапно, словно решившись на что-то, тихим шагом крадется к башне, нависшей над рекой.
Ни одна живая душа не встречается на его пути. Темным призраком входит в башню. Чуть не наступает на тела. В мертвенно-синей темноте стражники кажутся мертвыми. Дофин поднимается по лестнице. Замирает на пороге.
Лунный свет чертит на белесых пористых камнях бледный круг. Черные кресты решеток едва проступают из тьмы. Дальше, в глубине стен – чернота.
Дофин снимает со стены факел и освещает комнату …
В бойнице, над сводом, чья-то терпеливая рука выдолбила в камне знаки. Сейчас они дрожат, наполняются жизнью в колеблющемся свете огня.
Дофин видит рыцаря, стоящего возле креста… карбункул в сиянии солнечных лучей, пять восьмиконечных крестов, выложенных журавлиным клином, указывают куда-то вниз… Две фигуры, склоняясь друг другу, тайно делятся сокровенным. На других камнях он видит отпечатки поднятых ладонями вверх человеческих рук. Копья и распятия. Выше написано на латыни – «Мы просим прощения у Господа!» Взгляд Дофина соскальзывает вниз и останавливается на выбитой в камне лилии…
Догорающий факел чадит. Дофин Карл бросает его на каменные плиты и ощупью спускается вниз. Расталкивает пинками перепуганных обитателей башни.
 – Кто сделал это?
Он указывает пальцем вверх. Стражники в кособоко натянутых со сна кольчугах, кривятся перед ним в полутьме. Они не понимают. Дофин ведет их вверх. Тычет пальцем.
– Кому из вас известно, кто начертал наверху знаки? Не бойтесь, отвечайте смело и тот, кто расскажет, получит от нас милость!
От горстки стражников тут же отделяется один. Ярко освещается лицо в пунцовых пятнах.
– Отец мой, – начинает он, и голос его то и дело прерывается и взвизгивает по щенячьи, –  служил верой и правдой вашему отцу, а дед мой деду вашему и прадеду, а прадед мой начинал службу свою при короле Филиппе Красавце. При нем появились в башне эти знаки, сир… а начертал их…
Стражник весь напрягается и торопливо, боясь растерять слова, договаривает подпрыгивающей скороговоркой:
– … а начертал их Жак де Моле, Великий магистр ордена рыцарей Христа, в те времена, когда по приказу короля его пытал в стенах этой башни метр Робер Фрибо, королевский палач.
Дофин смотрит на стену. Взгляд упирается в лилию, выбитую в камне.

Ночь ухает. Стонет. Дофин не может уснуть. Он чувствует –  отец стоит под окном спальни. Согнутые плечи стегает дождь. Отец завернут в плащ странника... Он пришел прощаться. Дофин боится подойти к окну и посмотреть вниз. Но знает – отец там. Стоит. Ждет. Хочет говорить…
Дофина пробирает холодный озноб.
Он плачет.
Ему жаль отца, который умер и которого он больше не увидит никогда…
Горланят рассветные петухи. В башню робко втекает утренний свет. Отец уходит.


ЖАННА

К деревушке, ласточкиным гнездом прилепившийся к краю Французского королевства, подходит человек. Лицо тонет в тени капюшона.
Странник перешел мост. Миновал церквушку, стучится в дом Жака Дэ.
Сыновья хозяина теснятся, дают место у камина.
Сегодня не работают в деревне. Утром гонец принес в замок Вокулер скорбную весть – Карл Шестой, безумный король, умер в Париже.
Странник отказывается от еды. Не произносит ни слова.
– Может быть, он немой, и странствует по святым местам в поисках исцеления? – думают собравшиеся у очага.
Странник сидит у камина, смотрит в огонь. Он ничего не просит, но отчего то, ему стараются угодить…
Странник протягивает руки к огню. Руки погружаются в огонь, словно в воду. Вокруг белых пальцев, кружится огонь. Огонь скользит между пальцами, играет краем широких рукавов плаща, не причиняя вреда.
Отговорились разговоры. Пора спать.
Жак посылает свою дочь проводить гостя на сеновал.
Жанна идет впереди с лучшими покрывалами, указывая путь. Огонек лучинки в руке трепещет. Отражается дрожащими звездочками в глазах теснящихся в загоне овец. Пахнет сеном и шерстью.
Жанна взбивает сено, расправляет одеяла, выпрямляется. Странник властным движением руки отпускает девочку. Жанна возвращается в дом.
Темнота и тишина ночи ее тревожит. Она не может уснуть.
Она поднимается, выходит из дома. Скользя голыми пятками, Жанна спускается по пологому берегу к мосту. Умывает лицо холодной водой.
В черной воде купается луна. Водоросли плывут мимо, перевиваясь, перекручиваясь, вновь расплетаясь…

Внезапно налетает ветер. Река подергивается рябью, дрожит. Ветер разметал волосы. В ушах раздался шепот…
– Жанна, Жанна…
На звук настойчивого зова отзывается еще один голос, еще один, и еще… Голоса, голоса, голоса… Они заговорят настойчиво, горячо…
Жанна зажимает руками уши. Голоса становятся громче, отчетливее. Они звучат внутри нее… Говорят, спорят. О чем? – Она не может разобрать…
Голоса смолкают внезапно... И она слышит внятный тихий призыв:
– Жанна, Жанна…
Темноту пронзает тоскливый вой. Воет волк. Собачий лай вторит из глубины развалин старого замка, стоящего у реки.
Жанна встает.
Стараясь проскользнуть мимо сеновала как можно тише, возвращается в дом. Ложится в остывшую постель.
Закрывает глаза.
Ветер налетает внезапно. Ворошит солому сараев, гремит черепицей крыш…
– Жанна, Жанна…
Она узнает голос. Это странник, прошлым вечером постучавшийся в их дом.
– Жанна!
Жанна шагает навстречу. Но огонь обвивается вокруг нее, хищно дохнув в лицо.
Жанна кричит. И просыпается.
И видит – утро наступило.
Деревья зябнут под холодным небом. Ветер выкручивает из облаков потоки воды.
Жанна идет к сеновалу. Смотрит…
Пусто! Странника нет. Сено не смято. Нет покрывал.
Бросается в дом, ожидая там найти вчерашнего гостя.
Братья жмутся возле пылающего огня.
Странника нет с ними.
Жанна обходит дом. И не находит того, кого ищет. Заглядывает в сундук. Шерстяные покрывала лежат сухие, не смятые.
Мать уже приготовила еду и сидит за прялкой. Лицо ее спокойно и строго под темным, туго закрученным вокруг головы платком.
Жанна не решается спросить ее о страннике. И выходит во двор.
Жак Дэ стоит в луже воды перед сеновалом. Он рассматривает испорченную крышу. Об спину, затянутую в старую кожаную безрукавку, ровно и нудно бьются дождевые капли.
– Отец, – спрашивает Жанна, – куда подевался наш гость?
Отец поворачивается к Жанне. Рассеяно переспрашивает:
– Чего?
– Странник! Где он?
Тяжелое недоумение выступает на лице Жака.
Последние дни странные сны видит Жак Дэ. Ему снится повзрослевшая дочь Жанна. Верхом на большом черном коне. С обрезанными волосами. В мужском платье. Она удаляется, тает в тумане. Он кричит, что скорее утопит дочь, чем дозволит ей уйти! Но она уходит. И он просыпается в слезах…
Он хмуро смотрит на дочь. Ворчит:
– Какой еще странник, дочка? Приснилось что ли что…
Отворачивается, поднимает лестницу, лезет на крышу.
Жанна несколько мгновений ошеломленно смотрит, как отец сбрасывает на землю черные от влаги комья соломы, потом перепрыгнув через глубокую лужу, расплывшуюся у каменного порога, с усилием открывает дубовые ворота.
Над деревней бушует гроза.
– Жанна, Жанна, – явственно звучит в ушах…
Деревенская церковь стоит рядом с домом. Ее фасад набухает влагой…
Внутри церковь сияет белизной. По краям выбеленных балок теснятся воробьи, тихо болтая о своем, птичьем.
Жанна в смятении проходит по церкви один раз, другой… останавливается в левом приделе. Там стоят большие, ярко раскрашенные статуи Святых. Лампады из цветного стекла, разбрасывая во все стороны неяркие отблески.
Чьи-то грустные глаза ласково и внимательно смотрят прямо на Жанну. Она поворачивается и видит Богоматерь с младенцем. Жанна опускается на колени, складывает ладони на груди. Ее губы шевелятся.
Дрожь проходит.
Жанна встает с холодных плит.
Открывает распухшую от сырости дверь, и, держа над собой платок, выходит из церкви. Бежит к мосту.
Холодная мокрая грязь мешает идти.
Она скользит. Спотыкается. Косой дождь слепит глаза. В голове стучит:
– Жанна, Жанна, Жанна…
Навстречу выносится черная туча. Озаряет деревню и реку мрачным светом. Едва не сбивает Жанну с ног и несется дальше по полям.
И становится тихо.
Слышно, как дождевые капли обрываются с дубов и падают на землю.
Странник стоит у подножья огромного дерева. Ждет.
Жанна прижимает руку к сердцу. Кажется, от стука ее сердца содрогается земля…
Странник опускает на плечи капюшон. Жанна впивается в странника взглядом.
У странника странное бледное лицо. Много морщин. Очень светлые глаза смотрят сквозь нее, словно заблудились в дали.
– Кто вы?
– Я? Король!
– Кто?!!
Жанна бледнеет. Она долго смотрит в усталое лицо. Глубокие морщины отчеканены страданием. Она спрашивает снова. Голос ее слаб:
– Какой король?
– Милостью Божьей Карл Шестой Капет, четвертый правитель Франции из королевского дома Валуа по прозвищу Безумный король.
Странник выпрямляется. И глядя на него, неуловимо странным чувством Жанна вдруг понимает – это правда! Перед ней – Безумный король, умерший в Париже.
Она знает, что он умер. Но вопреки и знанию, и памяти, какая-то сила хватает ее за плечи, давит к земле, сгибает в поклоне.
Она выпрямляется. Морщит лоб. Спрашивает:
– Сир! Скажите! Я сошла с ума?
– Сошла с ума? Уж верно, сошла, если спрашиваешь о том у мертвого Безумца…
Смех его тих, почти беззвучен.
Жанна смотрит на него обезумевшими глазами.
Смех обрывается.
– Ведь это безумие, верно?
Жанна не знает ответа. Молчит.
Голос короля звучит над ее головой:
– Однажды я видел сон, Жанна. Это был сон, а я видел будто наяву. Я видел Повелителя Вечности. Он сидел на берегу океана и океан этот был – человеческая жизнь. Повелитель извлекал из глухих бездн его самый прекрасный, самый драгоценный жемчуг, морские камни, раковины и сор. И все это были люди. Повелитель нанизывал этот жемчуг, этот камень, эту раковину, этот сор, на нить, более крепкую, чем Время и более неотвратимую, чем Смерть. Он связывал их воедино крепким узлом. Тогда, во сне, понял, что повелитель Вечности вяжет четки. Для своих, ему одному ведомых молитв…
Жанна не осмеливается поднять глаза. Она видит только белые пальцы, неспешно перебирающие четки. Все перемешалось на странной вязке – жемчуг и дорожные камушки, случайно попавшие в башмак, сушеные ягодки и драгоценные камни… Пальцы перебирают их неспешно. И голос говорит неспешно, словно размышляет вслух:
– Мне кажется, нить, что связывает нас, все время живет у нас внутри. И если мы чувствуем натяжение этой нити в своих внутренностях, то мы слышим друг друга. Мы слышим Голоса. И тогда нам кажется, что мы сходим с ума. Но это не безумие. Это не безумие, Жанна!
Его глаза светятся мягким светом.
– Мне было 28 лет, я был молод. Голова моя разрывалась от гордых планов. Я был королем и был всесилен, я держал в руках жизни людей и судьбы государств. И моя гордость отделяла меня от истины непроницаемой завесой. Но на узкой лесной тропе возле городка Ле-Ман я повстречал старика в белом плаще. Он поднял завесу и показал мне – кто я, и что ждет от меня Провидение. Я подчинился словам старика в белом плаще и порвал свою жизнь на части, как страницы плохо написанной книги. Я стал тем, кем должен был стать. Я стал Безумным королем.
– Кого вы встретили, сир?
– Рыцаря. Его звали Жак де Моле.


МОНСЕНЬОР РЕНЬО ДЕ ШАРТР
Три дня спустя.

Город залит серым. В Париже дождь. Лица людей, их одежды, каменная кладка мостовой дома, улицы раскисают от влаги.
Хоронят короля. Он был безумцем и полвека правил народом, который по странной прихоти прозвал его Благословенным королем.
Гроб плывет над улицами, как лодка, рассекая волны горожан. То надуваясь как парус, то опадает с хлестким звуком промокший насквозь полог с портретом умершего короля. Кажется – король жив и раздает подданным последние благословения.
За гробом едет на траурном коне герцог Бетфорд. Англичанин. Парижский влажный октябрь выстудил его до костей.
Останки Безумца устанавливают на клиросе церкви Сен-Дени, и всю ночь высокие своды собора истекают неистовыми восковыми слезами.
Перед рассветом на клирос входят два человека. Это епископ Реймса Реньо де Шартр и его слуга, магистр права Луазелер, человек с ласковыми собачьими глазами. Монсеньор подходит к умершему. Касается руки короля. Она холодна, как десятки мраморных рук его предшественников, сомкнутых в молитвенном жесте в темном сумраке королевской усыпальницы. Монсеньор отступает на шаг, и прячется за колонной.
В серых сумерках утра приходят привратники. Отворяют решетку королевского склепа. Долго снуют вокруг гроба и негромко гомонят между собой… Открывают двери. В усыпальницу втекает скупой ручеек зрителей.
Наконец тело Безумца опускают в землю.
– Да ниспошлет Господь Бог свое милосердие душе Карла Шестого, короля Франции, нашего законного и суверенного Государя…
Преломленные жезлы падают на гроб. Глухо барабанят о свинец земляные комья.
– Да продлит Господь Бог дни Генриха Шестого, Божьей милостью короля Англии и Франции, нашего суверенного Государя!
К высоким сводам взлетают булавы с изображением французских королевских лилий.
– Да здравствует король!
Монсеньор незамеченный никем, выскальзывает из храма. Добравшись до гостиницы, едва сняв пропитанный дождем плащ, открывает большую кожаную тетрадь. Пишет:
 «Король Карл Безумный, после 53 лет царствования, умер. Герольды прославили нового короля – и это был король Англии. На крик герольдов, прославляющих нового короля, ответом было молчание тех, кто слышал это. Дальнейшее – ожидание».


ДОФИН

Уже семь лет, как умер Безумный король…
В один из холодных дней, уже в сумерках Дофину приносят письмо, переданное неизвестным.

 «Любезный и благородный Дофин! Я Жанна, девушка из Лотарингии, послана к Вам от Царя Небесного, нашего высшего и правого сеньора. Прошу у Вас дозволения войти в город Шинон, где Вы пребываете в ожидании обетованной Вам благой вести.
Писано в Сент-Катрин де Фьербуа на постоялом дворе,
третьего марта, года 1429».
Дофин еще раз пробегает глазами письмо. Луна светит на старую башню Кудрэ.
Дофин кутается в старый лисий плащ. Что это? Насмешка? Розыгрыш?
Едва занимается рассвет, он призывает слугу и велит немедленно позвать к себе канцлера и хранителя печати.
Дофин задумывается так, что не слышит, как входит Монсеньор.
Когда огонь догорает, он видит – Монсеньор сидит в глубоком кресле. Притаился и смотрит.
Дофина передергивает.
Он протягивает письмо.
Монсеньор перечитывает письмо. Откладывает в сторону.
Спрашивает осторожно:
– Чего Вы хотите от меня, сир?
– То есть как чего? Совета! Я не знаю – как поступить мне с этим письмом? Порвать? Поверить? Скажите мне вы!
Монсеньор еле слышно вздыхает. Морщится…
Снова берет письмо в руки.
Всякий раз, видя руки Монсеньора, следя за уверенными властными движениями сильных пальцев, Дофин думает – это руки, которые, быть может, возложат на меня корону Франции. И всякий раз, думая так, он ловит на себе проникновенный, как клинок, взгляд Монсеньора. И понимает – он знает, что я так думаю. И чувствует странный холодок в сердце…
Между тем, монсеньор говорит тихо:
– Написавший письмо, прибыл в Сент-Катрин де Фьербуа вчерашним утром, в сопровождении двух спутников. Втроем они отстояли три мессы. Потом вернулись на постоялый двор. Там, в общей зале, было продиктовано это письмо. Диктовавший, одет в мужское платье, хотя видом скорее похож на девицу, но волосы острижены в кружок, как у мужчины, занятого войной, при себе носит меч.
Дофин Карл в изумлении слушает.
Что? – Архиепископ сам побывал ночью в Сент – Катрин де Фьербуа, или вопросил какое-то всевидящее око? В голове проносится:
– Все окутал паутиной… каждое движение души. Каждый шаг!
Дофин улыбается своей мысли. В темной мантии и с крестом на груди, Монсеньор в самом деле похож на паука
– То ли юноша, то ли девушка…
Реньо де Шартр смотрит в письмо, кривит губы:
– Скорее, все-таки, девушка... Да! Девушка из Лотарингии. Одета в коричневую куртку, черный пурпуэн, краги и темный плащ.
Продолжает он задумчиво.
– Ходят слухи, что о ее прибытии к стенам Шинона, то ли знает, то ли сам послал ее, Робер де Бодрикур, рыцарь, известный вашему королевскому высочеству как капитан крепости Вокулер. Ее спутники видом смахивают на рыцарей, но с ней ведут себя с почтением… Что еще? В вещах, что привезли они с собой, нет ничего, ровно ничего ценного… Ваше королевское высочество?
Дофин молчит. Лишь хрустит костяшками пальцев. Первым прерывает молчание Монсеньор:
– Думаю, мы может выслушать того, кто написал письмо. Кто бы он ни был.
Голос Реньо де Шартра звучит безмятежно, почти безразлично.
Дофин произносит с легким поклоном:
– Благодарю. Ваши советы, как всегда, бесценны. Мы примем ее немедленно.
Хочет идти. Монсеньор останавливает. Говорит почти безразлично, но Дофин понимает вдруг, что это у него давно обдумано:
– Почему бы не испытать эту девушку? Если она воистину послана Господом – ей это будет нетрудно.
-----------------
Дофин почти слышит у себя за спиной сдавленные смешки, хотя, если прислушаться и поразмыслить, в туго набитой придворными полутемной зале даже как-то слишком тихо. Все ждут развязки задуманной шутки.
Дофин, одетый в простой камзол глубже пытается зарыться, забиться в людскую мякоть.
– Дофин!
Он опускает глаза, взгляд упирается в тонкий затылок, неровно выстриженные кружком темные волосы и бог знает, какими непогодами исполосованную кожаную куртку.
– Я не Дофин!
– Вы Дофин!
– Нет!
– Да!
– Хорошо! Я Дофин. Встань.
Жанна поднимается. Они одного роста. Жанна и Дофин.
– Говори!
– Я послана к вам, чтобы вступиться за королевскую кровь. Мне велено короновать вас в Реймсе…
Вдруг она словно спохватывается, перебивая себя, договаривает торопливо:
– Велено похвалить вас за долготерпение и сказать – ваши мольбы исполнились – вы будете королем… скоро.
– Как ты узнала меня?
– По четкам вашего отца.
Дофин разжимает пальцы. Четки беззвучно ускользают в широкий карман. Наклоняет голову. Спрашивает громко и на всякий случай, насмешливо:
– Так это ты пришла, чтобы короновать меня в Реймсе?
– Я!
– Знаешь ли, что путь в Реймс лежит через Орлеан!
– Знаю!
– И как ты проведешь меня в Реймс?
– Нам придется прогнать англичан от стен Орлеана. И из Реймса.
Ответы Жанны звучат резко. Так же резко Дофин спрашивает:
– Ты это можешь?
– Да!
Дофин еще раз осматривает девушку с головы до пят. Это какое-то безумие! И все же… Он хватает ее за локоть, тащит в глубокую оконную нишу. Здесь никто не подслушает и можно говорить. Он шепчет:
– Если ты исполнишь то, с чем пришла в Шинон, я дарую тебе все, что пожелаешь.
Жанна молчит.
– Чего ты хочешь? Я сделаю для тебя все! – нетерпеливо повторяет Дофин.
– Простите, Ваше королевское высочество, не надо ничего…Я ничего не могу просить у вас, и ничего не могу взять для себя. Дайте мне лишь то, что должны дать, и не держите дольше. Клянусь, этим летом вы станете королем…
Запоздалая мысль поражает Дофина. Он прерывает Жанну:
– Где ты могла видеть четки моего отца?
Жанна не отвечает. И вдруг произносит мягко, так говорила бы сестра:
– Не бойтесь, милый Дофин. Все обойдется. Все сбудется. Не бойтесь!
Карл впервые осмеливается посмотреть ей прямо в глаза. И видит – глаза у нее карие, темные, взгляд твердый.
Уверенность в том, что все обойдется и сбудется, вдруг наполняет его до краев, как наполняет кувшин внезапно хлынувший с небес ливень.
Он отходит и шепотом велит перенести вещи Жанны с постоялого двора в крепость Шинон. В башню Кудрэ.

-----------------

В башне, на светлой каменной стене в свете огня трепещут фигуры.
 «Мы просим прощения у Господа».
Жанна видит поднятую руку. Это – знак обета.
Огромная фигура в плаще, стоит между двумя распятиями. В руках – восьмиугольный щит рыцаря ордена храма. Нимб над головой. Рядом еще одно распятие. И копье.
Воин, символ ордена рыцарей Христа, он идет со склоненной головой от распятия Христовой Голгофы к другому, врытому в иную землю, и эта земля – Франция. И там и здесь символ копья. И у распятия Голгофы и у распятия на Еврейском острове…
Пять щитов, опрокинутых клином в землю… Такие щиты носили рыцари ордена Христа. Один из щитов, отделившись от остальных, падает вниз.
Две фигуры прижались друг другу и, кажется, говорят друг с другом.
На седьмом камне в лучах света ярко горит карбункул. Под ним на щите – белая лилия. А дальше ступени, уводящие вверх. И еще одно распятие. И еще копье.
Жанна прикасается руками к глубоким бороздам, процарапанным в базальте. Отступает на шаг. У нее в душе растет чувство, что она открытыми глазами глядится в собственную судьбу. Она хочет пересчитать ступени, ведущие к распятию, но не может.
Отчего-то на глазах слезы.
Она закрывает глаза. Спрашивает:
– Вы знали?
– Что?
– Что на земле Франции вас несправедливо обвинят и убьют?
Голос вздохнул...


ЖАК ДЕ МОЛЕ

Нас везли в Пуатье на встречу с Его Святейшеством Папой. Мы еще надеялись тогда, что Папа защитит орден. Нас было пятеро здесь. Я, Гуго де Пейро, Жофруа де Гонневиль, Шарне, и Рембо де Каромб, командор Заморья…
Мы прибыли в аббатство Сент – Катрин де Фьербуа. От Папы нас отделяло всего 17 лье. Мы смыли дорожную пыль. Отстояли три мессы. Потом исповедались.
А перед отъездом из аббатства нашему тюремщику стало известно все. Мы давно решили между собой, что откроем папе всю правду – покажем Папе раны, и скажем, что признания в кощунствах и преступлениях против веры выбиты у нас под пытками. Мы скрывали это. И теперь это раскрылось. Мы боялись даже подумать о том, кто предал нас…
Тюремщик послал нарочного к королю.
Папе послали гонца, сообщившего о нашей внезапной болезни. А нас отвезли в ближайшую крепость. В Шинон. И привели в эту башню.
Прошло много дней. Светило солнце. В такие дни сердце радуется божьему свету, а свет помимо доводов разума питает надежду. Мы отмечали их, отчерчивая крестики на базальте.
В один из дней нам сказали, что в крепость прибыл королевский палач. Когда нас ввели в подвал башни, плоть наша взвыла от одного его вида. Его звали Фрибо.
Фрибо был не один. Из подвального сумрака на нас смотрели глаза, отлитые из олова. Это был Филипп. Король Франции. За спиной с непроницаемым лицом стоял Ногарэ.
Филипп долго рассматривал нас. Потом, не отрывая от нас глаз, протянул руку к пергаменту. Ногарэ подал. Филипп зачитал:
…«Я, Жак де Моле, коснувшись Святого Евангелия, объявляю под клятвой, что когда вступал в братство ордена, посвящавший его приказал принести бронзовое распятие и велел плюнуть на него и отречься от Христа. И я плюнул на него.
Опрошенный о том, сколько раз он это сделал, заявил под клятвой, что только один раз…»
Филипп усмехнулся. Повторил с насмешкой:
– Только один раз! Только один!
Взял другой пергамент. Голос звенел насмешкой:
…«Я, Гуго де Пейро принеся клятвы, признаю, что отрекся от Христа и плюнул на его изображение в день своего посвящения. Подтверждаю также, что посвящающий меня сказал, что если естественное желание толкнет меня к несдержанности, он даст мне разрешение утолить телесный голод с другими братьями… Клянусь так же, что и я и братья поклонялись демону, именуемому Бафомет, и что я видел голову этого демона в Монпелье и ощупывал ее. У вышеуказанной головы два рога: два со стороны лба, и два сзади»…
Снова пошелестел листами. Выбрал. Зачитал:
…«Я Рэмбо де Каромб, допрошенный комиссией признаю, что члены ордена плевали на Крест, братья удовлетворяли свои плотские желания друг с другом, творили и другие непристойности»…
Мои щеки горели, исхлестанные пощечинами слов. Я спросил короля:
– Зачем вы здесь, сир?
– Я проделал длинный путь, чтобы повторить тебе и твоим товарищам то, что говорил не раз. Признайте меня владыкой ордена. Откройте путь в сокровищницу. И будете жить!
– Нет!
– Что?
– Нет!
Филипп кликнул палача.
Нас пытали.
К утру Рембо де Каромб открыл королю Филиппу тайну места, где хранились сокровища ордена Храма.
Вернувшись в башню, наш бедный товарищ, улучил момент, и проткнул себе горло пряжкой от плаща. Пол был залит его кровью. Губы Рембо де Коромба шевелились. Он безостановочно повторял холодеющими губами – прости, Господи, Господи, прости…
Нас осталось четверо.
Услыхав про случившееся, пришел король.
Я указал на кровь и сказал:
– И за тобой придет смерть. И тогда спросят с тебя за невинную кровь…
Он прервал:
– У вас есть ночь. Одна ночь. Но если завтра, к утру, вы не согласитесь признать свои грехи перед Папой, клянусь, я сожгу вас, как сжег три дня назад сто ваших братьев, не пожелавших преклониться перед моей волей.
Тело Рембо де Каромба унесли и сбросили в реку.
Сто наших братьев!
Странное безумие овладело нами! Острием пряжки Рэмбо де Карона, мы чертили на стене слова и знаки. Мы глядели в прошлое и прозревали будущее в эту страшную ночь.
Когда встало солнце, он пришел. Я сказал ему:
– Сколько раз ты вырвешь под пыткой у нас признание вины, столько раз мы отречемся и скажем – не мы говорили эти слова, не мы! Говорила пытка!
И вновь приступил к нам палач Фрибо.. И мы позавидовали Рэмбо де Каромбу.
Уходя, Филипп осмотрел нас с ног до головы. Ткнул в мою грудь:
– Что-то подсказывает мне – мы не увидимся больше!
– Увидимся…
Я едва шевелил губами:
– Увидимся, король… Это будет в Париже, ранней весной… Деревья еще не распустят листья, ноги людей будут плавить грязный снег… когда они придут, чтобы посмотреть на смерть еретиков… А потом придет Смерть. Сначала за Папой… Потом Смерть придет за тобой… потом за твоими сыновьями. Потом за твоим народом...
– Слышу, ты стал пророком, Великий магистр?
– Я всегда был всего только простым солдатом... Какой я пророк!
Король постоял немного. Попытался задуматься – не смог. Слишком радостно светило за решетками темницы июльское солнце. Он махнул рукой, пошел к порогу.
Я сказал:
– Когда решишь послать меня на Смерть, король, – пошли прежде ко мне человека с бумагой и пером. Обещай проследить, чтобы исполнили мою последнюю волю прежде, чем сам отправишься вслед за мной…
На лице короля играли беспечные солнечные блики. Он зажмурился. Раскрыл свои странные свинцовые глаза, кивнул.
– Я сделаю то, что ты просишь, старик, хотя ты глуп и упрям!
И ушел. А потом стало исполняться то, что напророчила минувшая ночь…
Пальцы Жанны скользят по стене, как пальцы слепой. Так слепые ощупывают лица, желая увидеть то, что не видно глазу. Пальцы дрожа ощупывают последний знак.
Он разбит чьей-то рукой. Словно кто-то разгневанный ударил по стене, раскрошив мягкий камень. Остался лишь силуэт, мотив, намек. Он похож на человека в сутане. Лицо разбито.
– Что было там? Кто это?
Никто не ответил. Голос ушел.


МОНСЕНЬОР

– Монсеньор! Что скажете? Это избранник, которого вы ждали – эта она?
– Не знаю пока, что сказать вашему королевскому высочеству. Я провел с ней целый день и выяснил только, что она не хуже меня держится в седле и прекрасно играет в кольца. Этого мало, чтобы признать в ней посланницу Господа. А какое сложилось мнение у вас?
– Мне кажется – она та, кого мы ждали!
– Почему вы так думаете?
– Ну… я чувствую это!
Монсеньор пристально смотрит на Дофина. Усмехается лукаво. Кивает головой.
– Я понимаю ваше нетерпение. Но потерпите еще немного. Как оказалось, она совсем не проста, эта Жанна из Лотарингии. Святая церковь навела справки. Среди народа ходит много странных слухов. Говорят, как о несомненной истине, что Францию в последний миг спасет дева, которая выйдет из дубовой рощи. Говорят о каком-то открывшимся вдруг пророчестве английского колдуна Мерлина о Деве, которая наполнит Англию плачем и стоном. И много еще чего… Где причина этих слухов? Кто распускает их? И для чего? Этого выяснить не удалось! Эта девушка? – та ли она, кого мы ждем? Или тот, – нам ведь даже не ясен пол того, кто должен прийти!
Дофин чувствует исходящее от Монсеньора почти невыносимое напряжение. Он говорит:
– Позвольте мне рассказать вам одну коротенькую историю, Монсеньор! Еще в Париже, к моему отцу, когда он был жив, приходила святая женщина. Ее звали Мария! Мария из Авиньона… Она говорила отцу, и я помню точно, что ей было видение! Она видела оружие, много оружия – мечи, копья, кольчуги… Она спросила – для кого оно? А ей ответил голос с небес, что для женщины, девы, которая спасет Францию!
Реньо де Шартр слушает Дофина с язвительной улыбкой, качая головой в такт. Словно в вслед звучащей музыке, радуясь, что в мелодии не встречается фальшивых нот.
– Это хорошо, – мягко, почти ласково, говорит он, – пусть так! Значит, Дева, которая спасет Францию…
Дофин понимает, что Монсеньор не верит ни одному слову, хотя сказанное им сейчас действительно было. Была Мария из Авиньона! И приходила к Безумному королю. Дофин видел ее и помнил блестящие глаза и пронзительный голос пророчицы…
Монсеньор садится в кресло. Сдвигает брови. Плотно скрещивает руки на груди. Дофин почтительно ждет. Монсеньор думает. Потом начинает говорить, сначала тихо, но усиливая голос с каждой фразой:
– Пусть так! Можем ли мы воспользоваться ее приходом, и имеем ли право? – спрашиваю я? И отвечаю, – можем и имеем! Люди слишком в плену своих предрассудков! Им необходимы чудесные знамения! Они жаждут манны с небес! Они любят сочинять героев и святых и любят сочинять про них легенды! Можем ли мы воспользоваться легковерием людским? Сделать девушку символом, сделать Девой, сделать знаком, дающим воодушевление? Да! Это умно и дальновидно. Но должны ли мы отдать ей то, о чем говорится в завещании Великого Магистра ордена Христа и что король Филипп доверил на сохранение пресвятой матери-церкви? Отдать золото, святыни, власть? На этот вопрос я отвечаю – не знаю! Пусть докажет свое право! Если она – посланница Бога – церковь сумеет это распознать!
Последнюю фразу Монсеньор почти кричит. Дофин поднимает на архиепископа Реймса угрюмые глаза:
– Как?
– Она должна доказать это право перед судом клириков.
Рука Монсеньора отбивает каждый произнесенный слог по подлокотнику кресла с такой силой, что пальцы наливаются кровью.
– Я ей верю. Этого мало?
– Вероятно, она предъявила некие доказательства своей божественной миссии, известные только вашему королевскому высочеству? Тогда, ввиду важности дела, я прошу доверить их мне!
Губы Дофина стягиваются, как кошель скупца. Монсеньор обходит кресло и с деланным безразличием спрашивает:
– Как, вы говорите, ей удалось узнать вас в толпе?
– Она сказала, что узнала отцовские четки.
– Где она могла их видеть?
– Она не сказала!
Монсеньор вздыхает:
– Не сказала! Не сказала! Тогда пусть даст знак!
– Она говорит, что послана делать дело, а не творить чудеса.
Монсеньор взмахивает рукавами:
– Ах, ваше королевское высочество! Ах! Человеку трудно в одиночку противостоять дьявольским искушениям! А что, если …
Монсеньор, поднимается из кресел, снова ходит взад-вперед по комнате, волоча за собой длинные свистящие фразы…
– А что если некий нечистый дух искушает нас? Чтобы не впасть в искушение, надо довериться суду церкви. Так следует поступать каждому, верующему в Господа нашего. Надо довериться, надо подчиниться, дабы избежать проклятия вместе с врагами Божьими, кои всегда норовят смущать людей, принимая подчас облик ангельский, и даже обличье самого Христа, о чем подробно сообщается в житиях Отцов наших… Вам об этом известно. А потому, заклинаю вас, мой милый Дофин, отриньте свои представленья об этой девице, ибо они ненадежны и зыбки, и внемлите мнению клириков, которые ведают и законы, и Священное писание и сведущи в познании истины…
Голос Монсеньора взлетает все выше, выше, и гремит уже в высях горних. Дофин не противоречит. Жизнь дала ему много уроков. Он знает – каждый пленник судьбы. Кто ждет своего часа, должен вести себя скромно и не перечить. Он зависит от Монсеньора. В его руках золото. Двух дней не хватит, чтобы свезти его в королевскую сокровищницу.
Реньо де Шартр кружит вокруг сидящего в креслах Дофина. Свист сутаны режет по невыносимо натянутым нервам…
Дофин сжимает в потных руках четки отца.
– Она говорит, что послана Богом!
– Я повторяю – мало того, что она говорит! Подтвердить ее слова может только чудо, которое сподобит свершить ее Господь в подтверждение ее слов. Но она отказывается его предъявить! А коли так, не пасть бы нам жертвой ошибки, как не раз бывало! Хотя бы взять историю с копьем, случившимся во времена первого крестового похода… Вашему королевскому Высочеству, несомненно, известна эта история…
Монсеньор приостанавливается, скосив глаза.
Дофин рассеянно качает головой.
Монсеньор по своему обыкновению неторопливо:
– Не знаю, известно ли Вашему королевскому высочеству, что предки мои были рыцарями ордена Христа?
Он обстоятельно проходится по лицу Дофина внимательным взглядом, видит – как удивляет Дофина его нежданная откровенность, и, как ни в чем не бывало, продолжает:
– Да – да! Один из них даже возглавлял некогда орден. А еще раньше мои предки вели сражение за Святую землю. История, которую я желаю вам рассказать, была записана в наших семейных хрониках моим тезкой, рыцарем Реньо де Шартром, воевавшим при Антиохии, во времена первого Крестового похода…
Дофин подается навстречу из кресел.
Ему интересно.
Монсеньор стоит у окна и легонько постукивает пальцем по стеклу:
– Это были черные времена для крестоносцев, мой милый Дофин. Поредевшее войско пожирали голод, холера и душил зной. Доблестные защитники гроба Христова поливали святую землю своим поносом и варили в своих котлах тела язычников. Некрещеных младенцев жарили на вертелах… В захваченной Антиохии сарацины обступили воинов Христа кольцом. Им осталось есть самих себя. И все равно умереть! И в этот миг на выручку им подоспеть сподобилось чудо! По обреченному смерти лагерю разнеслась весть, будто одному солдату приснился вещий сон. Он увидел во сне ангела! И ангел поведал, что в одном из храмов города, в земле, покоится копье, коим римский легионер пронзил ребро Христа при Голгофе! Какая нелепость! Но что сталось с людьми! Они, живые трупы, внезапно поднялись, бросились к указанному храму в поисках святыни… и конечно же, ее обрели! Как было не сыскать ржавого копья в этой израненной железом непрерывных войн земле!
Монсеньор замолкает, продолжая постукивать пальцем по стеклу. Этот мерный, глухой стук звучит странным фоном к его рассказу. Стук дурманит Дофина, перенося его в дальние дали, в выгоревшие от нестерпимого зноя пески…
– Обретя свой знак, крестоносцы бросились к тому, кого посетило святое видение. Его звали Симеон, он был простой солдат. Одичавшие люди потребовали, чтобы он подтвердил истинность своего видения, пройдя испытание огнем. Быстро раскалили до красна кусок железа, сунули в руки, сжали на железе пальцы, и сказали – встань и иди! Едва Симеон, зажав железо, сделал несколько шагов, как стая мертвецов, чудесным образом ставшая войском, взревела, ринулась за пределы крепости, смела ряды сарацин и сняла осаду с города. А когда, пьяные от победы, еды и добычи, вернулись, увидели, что солдат Симеон мертв. Пока они кололи, рвали на куски и рубили, он прошел еще несколько шагов и упал лицом вниз. Еле смогли разжать его руки, сомкнувшиеся на железе. Но когда руки разжали – разочарование охватило крестоносцев. Они поспешили поверить в чудо! Руки Симеона обгорели до костей.
Дофин слушает. Не столько рассказ о Святом Симеоне, много раз слышанный, занимает его, сколько голос Монсеньора. Поначалу мягкий, слегка насмешливый, он внезапно дрогнул. Реньо де Шартр замолк, словно вслушивался в какие-то ему только слышные голоса, не принадлежавшие живым, но продолжает мерно ударять пальцем по стеклу…
Дофину становится не по себе. По спине его мечутся колкие мурашки. Но вот – Монсеньор поворачивает лицо, и наваждение рассеивается – Монсеньор спокоен, тонкие губы иронично кривятся:
– Симеон оказался обманщиком! Испытания железом не прошел! Но что с того? Об этом забывают все! Даже те, кто видел эти обгорелые кости и нюхал эту обгорелую падаль… Людская молва прощает безумному Симеону этот позор! Симеон становится святым! И копье становится величайшей святыней! Подумайте, милейший Дофин! Маловероятно, чтобы это было истинное копье, коим римский легионер пронзил пречистое ребро Спасителя. Откуда бы ему взяться в Антиохии? Да и кому пришло бы в голову прятать его там…. Но будучи всего лишь копьем, неизвестно кому принадлежащим, оно стало воодушевляющим символом для войск крестоносцев, и принесло победу. И теперь за эту святыню ведут спор христианские короли и толпы паломников спешат на поклон. Говорят, копье это даже научилось исцелять. Такова история многих земных чудес. Человеческая фантазия всегда готова услужить божественному провидению, не так ли? Жанна из Лотарингии! Дева Франции! Ей уже начали поклоняться люди. И толи будет! Но доказывает ли это, что она послана Богом?
Монсеньор взмахивает широким рукавом сутаны, словно смахивая нечто совсем незначительное, не более, чем легчайшую пыль.
Его насмешливый цинизм приводит Дофина в замешательство.
Поэтому он устало прерывает:
– Чего же вы хотите? Каких доказательств?
– Мы отвезем ее в Пуатье, соберем комиссию уважаемых клириков. Она выслушает эту девушку, прибывшую из Лотарингии. Расспросит ее. Все обдумает. Взвесит! И примет решение! Только после того, как она докажет свое право на наследие Великого Магистра, она его получит!
– Яснее ясного!
Дофин встает. Поклон его нарочито низок.
– Она ваша, монсеньор!


ЖАННА

Ее раздевают догола, подводят к столу, говорят, как надо лечь. Жанна ложится. Холод каменной столешницы обжигает лопатки. И сразу она чувствует на себе прикосновения чужих холодных пальцев, в которых нет ни смущения, ни стыда. Они проникают повсюду. Жанна лежит неподвижно, бездумно и терпеливо… Смотрит в окно.
Солнце медленно падает за горизонт. Сумерки заполняют комнатку, когда произносятся слова:
– Монсеньор! Она девственница. Могу поклясться, что ее тела еще не касался ни мужчина, ни сатана…
Над Жанной склоняется лицо Монсеньора. В руках он держит свечу. Монсеньор озабоченно морщится, губы кривятся. Он, щурясь, всматривается. Лицо Монсеньора серьезно. Он не смотрит ей в лицо. Он смотрит ниже…
Неожиданно для себя, Жанна насмешливо улыбается.

Начинаются допросы.
Она сидит на скамье. Вокруг вьются сутаны клириков.

– Откуда тебе известно о завещании Великого Магистра?
– Этого вы не узнаете!
– Как ты узнала в толпе Дофина?
– По четкам его отца!
– Где ты видела их раньше?
– Это я не скажу вам!
– Почему?
– У нас в деревне говорят – могут и убить за правдивое слово.
– Сколько тебе лет?
– Думаю, около восемнадцати.
– Откуда твои родители?
– Из Домреми.
– Ты простолюдинка?
– Нет! – моя мать и мой отец - оба из обедневших рыцарских родов.
– Почему Дофин поверил тебе?
– Спросите у Дофина!
– Напротив твоего дома есть дубовый лес?
– Да! Думаю, как и напротив многих домов, что стоят по деревням Франции.
– Тебе известны сплетни, которые ходят о тебе в народе?
– Да. Люди любят утешать себя выдумками. Мне жаль их.
– Почему ты носишь рыцарские шпоры?
– Потому, что была посвящена!
– Кем?
– Увольте и переходите к другому!
Она улыбнулась. Монсеньор поморщился.
– Твои предки были тамплиерами?
– Так же, как и ваши, монсеньор!
Монсеньор вскочил. Бешенство сдавило горло.
– Ты девственница?
– Да, и вы уже проверили это!
– Почему ты решила сохранить девственность?
– Потому, что никого не полюбила.
– А если бы полюбила?
– Все равно сохранила бы.
– Почему?
– Ради людей, которые думают как вы!
Монсеньор прошелся, пытаясь успокоиться. Повернулся. Сказал примирительно:
– Ты должна дать нам Знак! Тогда мы поверим тебе!
Она парировала устало:
– Вы ищете свои знаки в странных местах, Монсеньор!
Монсеньор чувствует – у него вспыхнули щеки. Он кричит:
– Мы не можем довериться тебе без Знака.
– Я пришла не для того, чтобы совершать чудеса. Дайте вы то, что должны, и отправьте к стенам Орлеана. Там вы получите знак.
– Ты просила у Дофина о солдатах и золоте. Если тебе помогает сам Господь, то зачем тебе солдаты и золото?
Жанна смотрит на Монсеньора так, что ему делается не по себе:
– Мы дадим солдатам золото и вооружим их. Солдаты будут сражаться оружием, которое им дадут, а Господь дарует им победу!
– Ты должна дать клятву, что будешь отвечать на все, заданные нами вопросы!
– Я не могу в том поклясться.
– Почему?
– Мне это запрещено!
– Кем?
– Тем, кто меня послал.
– Кто послал тебя?
– Царь небесный!
Реньо де Шартр чувствует, что снова выходит из себя. Он берет себя в руки:
– Ты должна довериться церкви. Так делают все достойные христиане.
– Нет! Я должна выполнять то, что мне велено Богом. Что до церкви – ей случалось предавать весьма достойных христиан.
– Чем ты докажешь, что послана Богом? – Ты должна дать знак!
– Если иные не достойны знака, я бессильна!

Шел шестой день допросов…
– Ты девственница?
– Да! И вы уже спрашивали об этом.
– Откуда ты знаешь о завещании короля Филиппа?
– Я полагаюсь на то, что говорила раньше.
– О чем ты говорила с Дофином?
– Увольте! Переходите к другому…
– Ты должна довериться церкви!
– Я ничего не должна вам, монсеньор!
Реньо де Шартр удаляется в свою келью.
Ему не по себе…
Он хотел увидеть лицо Бога.
Он половину жизни потратил на то, чтобы дождаться прихода его избранника. И вот то, чего он дожидался с таким терпением и надеждой, случилось.
И что? Что теперь?
Никогда еще он – Реньо де Шартр, архиепископ Реймса, не ненавидел так, как возненавидел эту девушку. Жанну из Лотарингии… Бесстыдницу. Которую он видел голой. Которая смеялась над ним!
Он удаляется в свою комнату и пишет письмо.
«Ваше королевское высочество! Шесть дней мы, архиепископ Реймса, допрашивали известную вам особу, прибывшую из Лотарингии. С очевидной несомненностью удалось установить лишь то, что она является девушкой и нетронутой девственницей, что говорит в ее пользу, доказывая, что она не вступала в плотскую связь с сатаной. В отношении иного, вам известного, с полной ясностью установить ничего не удалось, ибо сия девица отказалась со всей откровенностью отвечать на предложенные вопросы, и дать какой-либо знак. А потому, прошу у вас разрешения подвергнуть ее испытанию, смысл которого вам изложит мой посыльный, известный вашему высочеству метр Луазелер. Испытание это необходимо, поскольку невозможно принимать на веру каждого, кто является к нам от имени Божьего. Ибо, что будет с миром, если из-за легковерия нашего, мы дойдем до того, что прорицательницам, лжевещающим от имени Господа нашего, который их не посылал, люди по легкомыслию своему станут внимать более, нежели пастырям и учителям Церкви, коим сам Христос сказал когда-то: «Идите и поучайте народы»…
Реньо де Шартр морщится, обмакивает перо и пишет дальше:
 «…В тот час погибнет вера наша, обрушится Церковь, и неправедность сатаны воцарится над миром. Да благоволит Иисус Христос пресечь сие и благостным согласием Вашего королевского высочества да поможет сохранить стадо наше в целостности и чистоте.

Писано в Пуатье,
25 марта, 1429 года от Рождества Христова».

Два гонца ожидают его за дверью.
Скрепив алый воск печатью, он вручает два письма. Одно – в Шинон, к Дофину. Другое, секретное, предназначено некому оружейнику из Тура.
Ну что же, если он, Реньо де Шартр, архиепископ Реймса и канцлер «Буржского королевства», и не удостаивается Знака Божьего добровольно, он вынудит этот Знак силой!
И он приказывает вызвать Николя Луазелера. Человека с ласковыми собачьими глазами.


КАРЛ

За окном, над низкими облаками неторопливо распускается бледный цветок весенней зори. Перед Дофином Карлом лежит меч с пятью крестами на клинке. Этому мечу – 300 лет. Он помнит прикосновения крепких горячих рук, нестерпимый жар песков Палестины и холодный сумрак французской земли.
Дофин смотрит в окно. Только по неторопливому движению облаков, и по тому, как лениво растекается по небу золотистая солнечная дымка, он видит, что время не остановилось, время течет, оно не умерло еще…
Наконец ухо его улавливает движение на нижней галерее.
Дофин откладывает четки. Медленно поднимается навстречу.
Дверь распахивается, девушка из Лотарингии входит.
На ее развернутых вверх ладонях лежит корона. За спиной лица тех, кого Дофин избрал в свидетели...
Дофин судорожно сглатывает. Смотрит на корону. Узнает! Все! Свершилось! Осторожно откашливается.
– Подойди!
Жанна подходит. Протягивает корону.
– Вот ваш Знак!
Дофин указывает пальцем вниз:
– Вот то, что я тебе должен.
Жанна не поднимая глаз, берет меч. Встает на колени.
 Дофин говорит:
– Я посылаю тебя к Орлеану, и да дарует Господь твоему оружию благодать, дабы ты могла поддержать нашу правую войну и одержать многие блистательные победы. Завтра ты отправишься в Тур. Там ты получишь все, что нужно для ведения войны. Солдат. Оружие. Золото. Доспехи. Одержи победу и будешь вознаграждена. Ступай!
Жанна поднимается. Поклонившись, выходит, так и не посмотрев в глаза Дофину.
Дофин вздыхает. Дергает подбородком. Ищет среди свиты, подзывает маршала Жиля де Ре. Вдвоем они отходят в глубокую нишу окна.
– Как это было?
– В часовне собрали почти триста различных корон. Они лежали и стояли повсюду, освещенные многими факелами и свечами. Иные были одеты на статуи Святых и Ангелов. Короной же, привезенной Монсеньором, он лично увенчал голову статуи Святой Маргариты, стоящей близ алтаря, стоя на плечах своего пса Луазелера. Было душно и жарко от огня, дыхания людского, блеска золота и драгоценных камней.
– Что было дальше?
– Она вошла, оглянулась и сразу опустилась перед алтарем… Встав, поискала глазами в толпе и обратилась ко мне. Она велела мне подвинуть тяжелую скамью к статуе Святой Маргариты. Я сделал. Она поднялась, перекрестившись, сняла с головы Святой корону Великого магистра и вышла из часовни. Мы пошли за ней. Вот и все, что было. Далее вы все видели сами, сир.
– Она не колебалась?
– Нет!
– Ничего не говорила при этом?
– Ни слова!
– Что вы думаете об этом?
– Я не знаю, что думать… Она выбрала один венец из трехсот. Это чудо!
Небо осветилось. Дофин долго смотрит, как утро плещется в купели солнечного света. Спрашивает хмуро:
– Она вам нравится, маршал? Эта девушка из Лотарингии?
– У меня такое чувство, что я видел и знал ее раньше…
– Где?
– Я стараюсь вспомнить это.
– Хорошо! Расскажете, если вспомните… А сейчас…
Дофин берет корону. Она из золота и убрана камнями. Ее венчает огромный ограненный красный камень. Знаменитый камень, венчавший королевскую корону Готфруа де Бульона.
– Так вот он какой – знаменитый карбункул ордена рыцарей Христа!
Солнечный свет падает на камень и словно разбрызгивает вокруг окрашенные красным капли. Карбункул похож на каплю крови, стекающую вниз.
Дофин вспоминает о слухах. Корона приносит тому, кто ее носит великое могущество. Если он достоин носить ее. Тому, кто недостоин, корона приносит смерть.
Карл Седьмой из династии Валуа беспощадно всматривается в себя. Это миг жесточайшего откровения.
Нет!
Нет, никогда он, Карл Валуа, не оденет эту корону!
И никогда он, Карл Валуа, не передаст эту корону никому, - вдруг понимает он. Этого не будет никогда! Никогда!
Дофин поспешно всовывает корону в руки своего маршала.
– Пусть корону осмотрят все желающие. Затем… Затем, я желаю, чтобы вы отнесли это в мою сокровищницу. И хорошо спрятали.
Говорит с усмешкой:
– Держите осторожно, мой маршал. Говорят, людям с нечистой совестью эта корона приносит смерть.
Маршал кланяется. Осторожно берет корону...
Дофин перебирает четки. Неторопливо, камешек за жемчужиной, ягодка за раковинкой. Спрашивает небрежно:
– А что Монсеньор? Вы видели его?
– После того, как девушка из Лотарингии сняла корону с головы Святой Маргариты, я не видел Его преосвященство. Но когда входил в тронный зал, мне передали письмо.
– Читайте!
Маршал де Ре разворачивает свиток:
 «Мы, милостью Господа нашего, архиепископ Реймсский, проведя дознание с разрешения Вашего королевского высочества, установили следующее: известная вам Жанна из Лотарингии является христианкой, католичкой и нетронутой девственницей. В словах ее и поступках мы не нашли ничего, противного вере. Полагаем, что Ваше королевское высочество может принять предлагаемую ею помощь. То, о чем мы говорили семь лет назад, будет незамедлительно доставлено в сокровищницу Вашего высочества».

-----------------

Через три месяца, сняв осаду с города Орлеан, Жанна проводит Дофина сквозь вражеские войска в Реймс. Проводит, словно через реку по одному ей известному броду. И далее ведет Дофина навстречу его звезде. В Реймс.
Реймс вспыхивает пронзительными красками, синим бархатом и золотом лилий. Трубы герольдов, словно отточенными кинжалами, вспарывают воздух.
Улицы украшаются штандартами и флагами. Глазам больно от ряби толп, одетых в праздничное платье. Жарят дичь, коптят колбасы, откупоривают бочки с вином. Во дворе епископского дворца устанавливают оленя, отлитого из бронзы. Его металлическое чрево наполняют шампанским вином.
Пей кто хочет!
17 июля. Жаркий зной.
Голова Дофина невыносимо болит.
Внутри собора города Реймс колонны, ниши. Внутри них – статуи и картины. Солнце переливается на кристаллах гигантских витражей. На витражах крестоносцы ведут сраженья за Святую землю. Гудит орган.
Прямо в собор церемониальным строем въезжает кавалькада блистающих всадников. Они доставляют из монастыря чашу Святого Ремигия.
Маршал Жиль де Рэ, спешившись, преклонив колени, передает святыню в руки архиепископа Реймса.
По серым камням течет густой пурпур мантии Реньо де Шартра.
Монсеньор плещет длинными рукавами над чашей.
Дофин Карл наклоняет голову. И чувствует на лбу липкое прикосновение елея. Терпкий запах едва не душит его. Божественный елей. Его принесла с небес золотая голубка. Он дает власть и всепрощение грехов.
Мысли Дофина отрывочны и бессвязны. Он горит, словно в огне под мехами горностая.
Потом исполняется давняя греза.
Руки Реньо де Шартра держат над пульсирующей болью головой тяжесть королевского венца.
Дофин поднимает глаза к Реньо де Шартру. И видит – тот смотрит через него. Куда-то в сторону.
Он следует за взглядом Монсеньора и видит Жанну.
Жанна стоит в алтаре. На ней простые белые доспехи. Рука сжимает боевой штандарт. Она бледна. Брови сдвинуты. На лице – боль. Она похожа на статую мученицы.
В этот миг, дофин чувствует, как на голову его обрушивается горячая тяжесть венца. Боясь пошатнуться, Дофин Карл поднимается с колен. Перед глазами – черная пороша…
От крика « Да здравствует король!», его качнуло. Он едва не падает.
Ревут трубы. Какой невыносимый шум!
Свершилось! Дофин Карл становится королем Карлом Седьмым.
Король не чувствует восторга, который ожидал испытывать.
У него болит голова.
День пролетает, словно в бреду.
Он раздает приказы, он дарует милости. Он дарует Жанне по случаю своей коронации герб, на котором на лазоревом поле меч с пятью лилейными крестами увенчан короной рыцарей ордена Христа. По бокам на лазоревом поле – две лилии. Святой Безумец и посланец, чистый, как Лилия.
Он дарует Жанне из Лотарингии новое имя. Отныне король Карл Седьмой, желает, чтобы ее называли дама дю Лис. Дама Лилия.
Еще бывший дофин велит не взимать более податей с деревни, где родилась Жанна, которую теперь все чаще называют Орлеанской девственницей…
Король Буржа становится королем Франции. Исполняется то, что казалось безумием многим. И что казалось безумием ему самому.


МОНСЕНЬОР

Реньо де Шартр обмакивает перо в чернильный сумрак. Перо продолжает извилистый путь, оставляя на пергаменте темный след:
 «Сегодня, 17 июля, новопомазанный король Карл Седьмой даровал Жанне из Лотарингии грамоту. В ней на бумаге он дарует ей то, что поклялся даровать ей после коронации, повинуясь указаниям Великого магистра ордена Христа. Посланнице Господа он даровал кусок пергамента, себе оставил то, что принадлежит посланнице Господа по праву – меч, корону и золото. Больше он не даст ей ничего – даже возможности одержать еще одну победу… Я спросил короля – Сир, вы решили нарушить слово? Он ответил – Чтобы сдержать слово, я должен прийти в Париж».
 Монсеньор отложил перо. И задумался.


БЕЗУМЕЦ

Перед Жанной лежит красное платье. Она носила это платье дома, а когда покинула дом, повсюду носила с собой в походной сумке. Грубую материю, вытканную руками матери, изрыли морщины. Они похожи на русла рек. Жанна двигает материю дрожащими пальцами, и под ее руками красные реки меняют берега и русла.
Жанна думает о том, что она привела французского дофина в Реймс. Она стояла в алтаре в окружении знамен и рыцарей. Она видела, как архиепископ Реймса опустил королевскую корону на голову Дофина и он стал королем. Это казалось безумием, но безумие сбылось.
И только она подумала так, Безумный король появился. Сел напротив, подперев подбородок рукой.
– Что говорят твои Голоса, Жанна? Что дальше?
– Они говорят мне, что впереди меня ждет Великая победа.
– Какая?
– Не знаю. Они не сказали.
Под вздрагивающими пальцами красная ткань меняет выражение. Теперь она похожа на лицо, на котором отразились вдруг все страдания и горести человеческие. Жанна говорит почти беззвучно, не поднимая глаз:
– Раньше я знала, что будет. Я не боялась и шла к цели. А сейчас я не знаю. Ни того, что будет со мной, ни того, что дальше делать. Раньше я никогда не знала, как умирают. Теперь я знаю… Мне страшно…
– Но так живут все.
– Я знаю.
– Ты хочешь уйти?
– Мне снятся странные сны…
– Что ты видишь?
– Огонь! Везде огонь…
– А что еще?
Жанна говорит медленно, трудно, словно себе самой:
– Меня ранили стрелой в шею у стен Орлеана. Я видела английского лучника, который целился в меня. Он стоял в проломе крепостной стены. У него был расчетливый… прищуренный глаз… он старательно целился.
Она комкает красную ткань, прижимает к груди:
– Сир, я боюсь вашего сына. Его глаза похожи на глаза лучника, который пустил в меня стрелу... Меня мучают сомнения! Я не понимаю – зачем я привела его в Реймс. Почему Господь избрал его? Именно его? Почему он? За что?
Безумный король печально покачал головой, осторожно коснулся красного платья рукой…
– Жанна, бедная, бедная Жанна… Бедная Жанна… Любой король, даже самый ничтожный, отчего-то уверен, что елей Святого Ремигия дает ему отпущение всех грехов…
– А это не так?
Безумный король вздыхает.
Жанна встает. Встряхивает платье. С нежностью расправляет складки и складочки красной материи.
Обрывает резко:
– Я хочу уйти.
– Куда ты хочешь уйти?
– Я сделала то, зачем меня посылали. Теперь я свободна!
– А как же Великая победа, обещанная тебе твоими Голосами?
Жанна не отвечает.
Король заговаривает не скоро, а когда начинает говорить, слова текут неровно, словно горная река, спотыкается о речные камни:
– После того, как я встретил Жака де Моле и принес Господу обет искупить грех короля Филиппа, отказавшись от своей королевской власти, прошел всего лишь год. За этот год память о Великом магистре ордена бедных рыцарей Христа стала стираться с моей души, как тонкий слой позолоты с дешевого олова. Мне говорили, что рассудок возвращается ко мне. Я снова становился королем. И чем больше я забывал об обете, тем больше страшился, что разум вновь оставит меня… Я боялся вновь потерять обретенную беззаботность… обретенную власть. И немыслимую свободу, которой не мог насытиться!.
Я боялся. Но это был не самый страшный страх. Я узнал об этом в январе. Был день трех волхвов. Праздник всеобщего безумия. Ослиный праздник...
В тот день Париж замело снегом. Синие сумерки. Оранжевые огни факелов. Я и четверо моих приближенных, ряженых в чертей, скованных кандалами, бежали по улицам на бал в ратушу. Лица горели, спины студила метель… Из снежного тумана то и дело выныривали ослиные корабли, скалились звериные маски, всюду слышался хохот, непристойности и вой. Я погонял, гнал свою дьявольскую упряжку, размахивая кнутом! Было весело и жутко, как бывает в такие синие снежные вечера при призрачном свете пылающих то здесь, то там, костров. Внутри нас плескалось теплое красное вино, кровь бурлила, рвалась на свободу.
Мы на полном скаку врезались в зал. Там пили, веселились и плясали… Красное мешалось с черным, розовое путалось голубым, сплеталось желтое с зеленым.. Летели бриллиантовые брызги талого снега. Душно пахло жареным и вином. И любовью! Отовсюду из узких прорезей масок сверкали женские глаза…
Мы нырнули в карнавал, как в омут.
Я даже сейчас не могу вспомнить – как это произошло. Мой брат, Людовик, принц Орлеанский, поднес факел к одному из моих чертей, чтобы рассмотреть. И чертово платье, пропитанное дегтем и серой, вспыхнуло. Огонь перекинулся на остальных…
 Люди горели!
Они кричали, не в силах разорвать железо кандальной упряжки.
И сгорели заживо у меня на глазах.
Меня держали за руки и ноги.
 Все кричали – «держите короля»!
А я не мог оторвать глаз от четырех человек, скованных кандалами, горевших заживо у меня на глазах...
Я видел костер, сложенный на еврейском острове по приказу короля Филиппа. И горящих заживо рыцарей ордена Христа…
Когда меня отпустили, я вновь был безумен...
Я вновь взвалил на себя принятый из рук Жака де Моле крест. Передо мной лежала долгая жизнь. Долгая жизнь, и долгая дорога, Жанна…

Жанна шепчет в ужасе:
Это могла быть простая случайность!
– Это так! Но не было дня, чтобы совесть, которая болела во мне, не твердила мне, что эти несчастные погибли, чтобы напомнить мне о моем долге. О моем обете, которым я решил пренебречь.
Голос короля отзвучал и ушел...
Жанна остается одна. Она долго, до заката, сидит, вперив слепые глаза в красную смятую материю.
В тот день, 17 июля, в день коронации короля Карла XII, она дает обет. Она клянется, что не оденет женского платья, пока не одержит предреченную ей Голосами великую победу.
И она просит своего дядю, пришедшего к ней на утро с поздравлениями, отвезти красное платье к матери. Домой. В Домреми.

Жиль де Ре
– Так что же, мой маршал, вспомнили, где уже видели нашу девственницу?
Жиль де Ре вздрагивает. Ему казалось – король забыл о своем давнем вопросе...
Король Карл сидит в креслах у камина, перебирает свои знаменитые четки...
Каждый раз, глядя на самого молодого в истории Франции маршала, он испытывает смутную обиду.
Жиль де Ре красив и молод. А король Карл уже не молод, от детства не красив и половина жизни его утекла мутной водой в песок…
– Так что? – переспрашивает король раздраженно.
– Это странная история, сир!
– Вот и хорошо! Сегодня время идет медленнее обычного, и я расположен слушать странные истории о жизни своих подданных. Итак…
– Сир! Я видел ее во сне.
– Интересно! Говорите!

– Сир!
Начинает маршал:
– С самого того времени, как я себя помню, с детства – мне снится один и тот же сон. Он приходит странно – перед болезнью или перед несчастьем, но всегда в такие минуты, которые потом невозможно забыть. Мне снится, будто меня ведут жечь на костре по приговору суда… И всякий раз сон этот невыносимо явственен…
Он начинается внезапно. В глаза ударяет свет. Гремит железо. Раскрывается решетка. Меня ставят на колени. Велят исповедаться. Я рассказываю свою жизнь. Я перебираю свою жизнь день за днем… долго. Говорю, говорю, чтобы отдалить миг, когда меня не станет. Никак не могу это охватить умом… Заканчиваю.
Меня поднимают. Я словно застываю, но со мною что-то делают – двигают, ведут, заставляют говорить… И я двигаюсь, иду, отвечаю. И только одна мысль – как это может быть, что меня не станет!
Отчего-то вспоминаю родник. Это самое раннее воспоминание моего детства. Вода журчит, переливается, шалит и бежит вниз. Я набираю ее в ладони, пытаюсь удержать, крепко сжимаю пальцы. Но вода все равно утекает.
Потом…
Чувствую – стою босыми ногами на колючих вязанках. Мне вяжут щиколотки… Вяжут запястья. Чувствую, что вяжут туго и грубо… уже не как живого… словно вязанку дров!
И я оживаю!
Я хочу вырваться, расшвырять всех ногами, руками. А сил хватает только на то, чтобы сражаться с вскипающей в душе горечью и злобой! Душит ужас…
Узлы стягиваются. Замыкается железо.
Кончено!
Я стою и смотрю в небо. Оно быстро темнеет. Отсекает меня от наваждения жизни. Я вижу лица, много лиц внизу. Внезапно они кажутся мне чужими. Все на земле вдруг кажется мне чужим, кроме маленьких мерцающих глаз, зовущих меня из дальней высоты…
Я говорю себе – Вечность, меня ждет вечность. Слово кажется мне прохладным и свежим на вкус, как родниковая вода моего детства. Я смакую ее вкус на губах. В-е-ч-н-о-с-ть… Я не хочу входить в нее с ненавистью в сердце… Я последним земным желанием прошу дать мне сил простить и встретить смерть с молитвой на губах… И тут в прохладную мою Вечность врываются звуки. Кто-то надрывно кричит, гудит толпа… дребезжит в агонии колокол, словами зудит исповедник. Невыносимо шумно! Как невыносимо шумно на этой земле!
Я вижу отчетливо, до мельчайших грязных пор, лицо человека. Он идет ко мне, в руках горит факел.
Сейчас!
Сердце обрывается, как за секунду до начала битвы.
Я говорю себе – боль не продлится долго. Один миг! Терпи!
Но во мне погибает смирение.
Я ненавижу тех, кто внизу. Тех, кто меня погубил. Тех, кто ждет моей смерти. Кто пойдет домой и встретит утро, когда меня уже не будет. Я кричу проклятия. Я кричу страшные, грязные слова и вою, вою как волк! А потом меня охватывает пламя. И я горю. Горю. В глазах кипят слезы. Сквозь них я вижу девушку. На ней красное платье. В руках кувшин с водой. Она идет через огонь, раздвигает руками огненные всполохи, как ветви деревьев. И дает мне пить. Вода прохладная и свежая. Я припадаю к кувшину и пью, пью.
И просыпаюсь.
Жиль де Рэ бледен.
– Это была она! Жанна из Лотарингии! Я видел ее лишь миг. Я не помню черт ее лица, не помню губ, волос, ни рук, ни фигуры. Одни глаза! Всякий раз, когда вижу ее, я чувствую странное волнение. Словно невидимая нить связывает меня с ней, и с тайнами иного мира, откуда поднимаются голоса и зовут меня … хотя я слышу их, смысл от меня ускользает…
Король Карл смущен. Не знает, что сказать. Потому говорит пошлость:
– Да вы не влюбились ли в Девственницу, мой маршал?
В лице Жиля де Рэ ни кровинки. Отвечает задумчиво:
– Нет… Да! – Не знаю! Это другое. Я никогда не видел таких глаз. В них светится ум, насмешливый, быстрый, как верно пущенная стрела. Но когда она смотрит на меня, в ее взгляде я вижу сострадание и невыразимую жалость. И мне хочется плакать, как малому ребенку…
– Пустое! Это всего лишь сон! Забудьте о нем!
Карл встает с кресел. Скользит взад, вперед, искоса пронзительно посматривая на маршала. Поворачивается на каблуках с силой. Будто хочет ввинтить в каменный пол.
Разговор стал ему неприятен. Он резко поворачивает его течение:
– А что она, наша девственница? Что собирается делать дальше?
Жиль де Рэ еще не пришел в себя. Отвечает рассеяно:
– Она готовит план похода на Париж!
– Зачем?
Король подносит руку к губам. Губы затряслись. Теперь он бледен, как полотно:
– Зачем это еще?
Жиль де Рэ бросает на Карла недоуменный взгляд:
– Чтобы положить столицу Франции к ногам Вашего королевского величества.
Карл забегал взад-вперед. Маршалу вдруг приходит на ум, что король похож на лисицу, путающую след. Карл на ходу бросает:
– А что думает мой маршал?
– Думаю, это весьма разумно.
Король Карл словно наталкивается на невидимую стену. Замирает! Медленно, с непонятным выражением, словно, пытаясь как следует разжевать и почувствовать вкус слов, повторяет:
– Весьма разумно… разумно!!! Разумно… Что она говорит еще?
– Она говорит, что будет ранена под стенами Парижа.
– Кем?
Маршал не отвечает. Он вдруг с каким-то особенным вниманием смотрит в лицо короля. И не может отвести глаза.
Молчание затягивается. Оно длится неприлично долго.
Жиль де Рэ словно читает что-то в лице своего короля.
Король Карл с шутливым испугом прикрывает побледневшее лицо рукой:
– Что с вами? Что – услышали голоса?
Жиль де Рэ опоминается.
– Простите, сир!
– Париж… скажите, пожалуйста! Что же, пусть будет Париж!


ФИЛИПП КРАСИВЫЙ

Войска короля Карла Седьмого идут на Париж.
Черный конь несет Жанну легко. Он ступает уверенно, словно путь был ему знаком. Он пробирается среди деревьев, осторожно огибая предательски подстерегающие в густом тумане узловатые корневища деревьев.
Жанна отстала. Топот и звон конницы и пехоты растворятся вдали. Она едет одна, склонив голову на грудь.
В лесу безраздельно властвует туман. Он, точно отряд бестелесных призраков, неслышно скользит между деревьев...
Внезапно Жанне слышится звук. Она настораживается. Стук… Стук… Словно кто-то невидимый едет за ней вслед-вслед. Она задерживает дыхание. Вслушивается.
Так и есть! Ей явственно слышатся звуки лошадиных копыт, и чья-то узда позвякивает в тумане…
Она оборачивается назад.
Никого! Один только звук слышится смутно.
– Показалось!
Но звук не пропал. Нет! Она слышит его.
Стук… стук.
Слегка шпорит коня. И оборачивается назад.
В раздвинувшейся на мгновение пелене тумана видит темный силуэт. Всадник! Он раскрылся на миг и вновь затаился в белесой мгле.
Жанна напряглась. От всех ее чувств остались только уши и они не слышали ничего, кроме вкрадчивого перестука чужих копыт позади…
Звук становится настойчивее, громче…
Она пускает своего коня в галоп.
Тот, что позади, тоже прибавляет шаг.
Жанна пришпорила изо всех сил. И перестук копыт ее коня заглушил звук копыт преследователя…
Скачка заканчивается внезапно.
Прямо перед Жанной висит человек. Он висит вниз головой.
Странный человек висит в тумане, подвешенный на невидимой веревке, привязанный к небесной пустоте. Глаза его закрыты.
– Эй! – негромко окликает Жанна.
Повешенный не отвечает.
Жанна спешилась. Подошла.
Опрокинутое лицо оказалось как раз на уровне груди. С длинных, завитых тугими спиралями, волос Повешенного, изгибаясь прозрачными змеями, стекает роса.
Жанна медленно вытянула руку, качнула Повешенного. Тот отклонился в одну сторону, в другую. Замер.
Не понятно – жив он, или мертв…
Жанна словно решает в уме трудную задачу… Брови ее смыкаются у переносицы. И вдруг, приподнявшись, она с силой рассекает мечом пустоту над ногами незнакомца.
Раздается оглушительный хохот. Хохот переходит в надсадный кашель. Кашель – в молчание.
Глаза Повешенного раскрываются.
– Молодость! Каждый мнит себя Александром Великим и верит, что в силах разрубить любой узел! Даже тот, что завязался на небесах!
Повешенный, коротко хохотнул. Осмотрел Жанну с ног до пят. Кивнул, словно отвечая своим мыслям. Глаза его закрылись.
Жанна вспыхнула.
Опрокинутое лицо висит перед ней безучастно, безжизненно.
– Кто вы
Повешенный оживает. Усмехается. Манит пальцем, а когда Жанна нагибается к его лицу, шепчет:
– Тебя предали еще до того, как ты появилась на свет! Возвращайся домой!
–  Предал? Кто?
Повешенный усмехается глумливо:
– Хочешь, чтобы я исповедался?
Тонкие губы раздвигаются, приоткрыв зубы. Повешенный вперяет неподвижные оловянные глаза в тоскливую пустоту и замирает. Вокруг его опрокинутого тела, как речная вода вокруг камня, белой рекой течет туман. Кажется, жизнь, вспыхнувшая в нем на мгновенье, вновь погрузилась в небытие.
Время идет.
Повешенный молчит.
Жанна касается Повешенного. Он холоден как лед.
Жанна идет прочь.
Воскресший голос Повешенного ударяет ей в спину:
– Тебя предали! Предали, говорю тебе! Ты погибнешь! Возвращайся назад! Смерть уже увязалась за тобой. Обернись! Она там – у тебя за спиной!
Жанна чувствует, что леденеет…
Она в ужасе всматривается на белую стену тумана.
Опоминается. Оборачивается в гневе:
– Если вы что-то знаете – скажите! Если не желаете говорить – молчите! Но не смейте пугать меня!
– А если не перестану сметь, тогда что?
В голосе слышится вызов.
Руки Жанны сжимаются на рукояти меча.
Повешенный замечает это. И захлебывается в приступе хохота.
– Я давно умер! Разве ты можешь убить меня?
Его тело ходит ходуном. Он похож на неправдоподобно большую деревянную марионетку.
Жанна поворачивается и идет прочь.
В угрюмом молчании Повешенный провожает взглядом девушку на черном коне. Чуть позади, в тумане, за ней следует смутная тень. Неизвестный преследователь знаком Повешенному, но Повешенный не считает нужным приветствовать его… Он с отвращением отворачивается. Отчаяние и страх сковывают его колени, бедра, подбираются к животу. Губы Повешенного шевелятся. Он что-то быстро и невнятно шепчет, всхлипывая, взмахивая руками. Иногда все тело его выгибается, и он изо всех сил упирается пальцами ног в свинцовое небо… Слова текут из него беззвучным потоком... Губы шевелятся…
Так он висит уже целую вечность, твердя про себя речь, которую готовит себе в оправдание на день Страшного Суда.
Жанна догоняет войско. Она то и дело оглядывается и смотрит назад тревожными глазами. Это не остается незамеченным. Через три дня, во время осады Парижа, в самый разгар битвы у ворот Сен-Оноре, стрела, выпущенная из арбалета, вонзается ей в бедро. Ее на руках выносят из боя. Жанна вырывается, кричит, требует вернуть ее к воротам. Когда осматривают рану, многие замечают, что стрела прилетела и поразила Орлеанскую Деву сзади. Тогда вспоминают этот ее тревожный взгляд. И говорят себе – она чувствовала, что будет ранена, она предвидела это. Деву перевязывают и привозят в Сен-Дени.


ЖАННА

Король Карл дотрагивается рукой до ее плеча. Чувствует – она вся сжалась…
– Кто? Кто это! Кто?
Повернулась. Слепо смотрит ему в лицо. Словно не узнает.
Но вдруг обмякла. Прошептала:
– Сир!?.
В глубине глаз плещется ужас.
Она стоит возле надгробья короля Филиппа. Рукой опирается о постамент. Король Карл прикасается к ее руке. Рука холодна, как лед:
– Ты чего-то боишься? Чего?
– Я ничего не боюсь… кроме предательства!
Она смотрит королю прямо в глаза. Король не может оторваться от ее взгляда, и чувствует –  к горлу подступает дурнота. Он едва заставляет себя выговорить:
– Полно, Жанна… полно! Кто посмеет предать тебя?
Она не отвечает. Молчит.
Карл чувствует, что по лбу, вискам и шее струится холодный пот.
Они стоят одни, вдвоем, в базилике Сен-Дени. Главной усыпальнице Французских королей.
Что-то странное в этом месте. Короли лежат стройными рядами. Они уже жили, сделали все, что им было отпущено и позволено, и умерли. Теперь они спят под надгробьями с мраморными двойниками. Летние солнечные лучи идут по каменным лицам, словно кисти, меняя выражения и настроения недвижных лиц.
– Зачем вы пришли, сир?
– Как твоя рана, Жанна?
– Болит. Но душа болит больше.
– Ты ранена и нуждаешься в отдыхе.
– Я отдохну, когда войду в Париж.
Король Карл прячет глаза как вор, укравший монету.
Повторяет настойчиво:
– Ты устала и нуждаешься в отдыхе!
– Клянусь, я тогда отдохну, когда вы придете вместе со мной в место, где французы совершат самое прекрасное деяние, какое когда-либо совершалось для христианского мира!
Король Карл спрашивает, едва дыша:
– О чем это ты?
– Парижский Тампль вновь должен принадлежать ордену рыцарей Христовых. Орден должен быть восстановлен. Невиновные должны быть оправданы. Это искупит все. И принесет мир.
Карл вспыхнул.
– Зачем это тебе?
– Так должно быть!
– Кто сказал тебе? – твои Голоса?
– Так говорит мой голос справедливости!
Карл чувствует - в глубине сердца закипает гнев. Он говорит, едва сдерживая раздражение:
– Оставь этот тон, Жанна. Ты не хочешь, не желаешь слышать то, что я пытаюсь довести до тебя мягко! Хорошо! Я скажу твердо. Я, король Франции, и я не желаю идти на Париж! Я не желаю восстановления ордена рыцарей Христа!
– Почему?
– Восстановить орден? О Господи! Ты совсем безумна! Не заражай же своим безумием меня! Только Безумный может сам, своими руками восстановить силу, так разумно уничтоженную королем Филиппом Красивым. Я никогда не позволю похитить у себя и своих детей любовь и уважение черни! Добродетель и праведность – это огромная сила! Она восхищает даже тех, кто сам ее не имеет. Таковы были рыцари Христа! Праведные! Добродетельные! Честные! И они обкрадывали своей честностью меня, короля! Теперь ты обкрадываешь меня! За тобой ходит толпами чернь и готова назвать тебя Святой при жизни! Слыхала, что для тебя стали возводить алтари и строить храмы? Что будет, когда ты придешь в Париж и получишь то, что должна получить по духовной Великого инквизитора? Подумай и рассуди сама!
Карл потряс сжатыми кулаками. Снова заговорил, уже спокойней:
– Все, что есть прекрасного в этом мире, должно исходить только от меня! И от церкви, которой я покровительствую! Не требуй же от меня, чтобы я своими руками сдал великое завоевание, сделанное для моего блага и блага моих потомков, и уступил великую победу, которая так дорого стоила моему королевству! Этого не допустит ни королевская власть, ни власть Церкви. Понимаешь ты это? Никогда!
Он замирает, ожидая возражений. Но в усыпальнице стоит тишина. Вдруг испугавшись, что остался здесь один, он смотрит в ее сторону…
Жанна стоит на прежнем месте, опустив голову.
Карл произносит слова, голос звучит повелительно и строго:
– Мы, король Карл VII, милостью Божьей, запрещаем далее штурмовать Париж. Все, что необходимо для процветания державы нашей, мы достигнем переговорами. Я распускаю твоих солдат. А тебе…Тебе будет оказан вечный почет и королевская милость! Обещаю! Приказываю тебе, Жанна, следовать за теми, кого я пошлю!
Он уже подходит к железным дверям, но слышит – она плачет.
Эти тихие звуки поднимают в нем высокую волну раздражения. И уже не владея собой, со всей силой он швыряет оземь отцовские четки, которые все время сжимал в руке. Нить рвется. Жемчуг, камушки, ягодки и щепки со стуком разлетаются.
Неожиданно Карл чувствует головокружительное облегчение... и глубоко вдыхает воздух.
Сквозь витражи светит неяркое, еще утреннее солнце, красит каменные плиты собора дрожащими бликами.
Он выходит из базилики. Приказывает отрывисто, сам не видя кому:
– Сопроводите ее в Жьен. Не спускайте глаз.
Вскоре королевский посланник приходит к Жанне, чтобы потребовать меч из Катрин де Фьербуа. Жанна вынимает меч из ножен, целует клинок, отмеченный пятью крестами, передает посланнику. Вместо него, она не говоря ни слова, опускает в ножны меч неизвестного пленного бургундца.

Через три месяца ее пленили бургундские рыцари у стен крепости Компьень. Там ее раздели догола, обыскали, тщательно осмотрели. Отняли все, что нашли на ней. И убедившись, что та, кого они озлобленно называли Орлеанской шлюхой, все же Орлеанская девственница, отвезли в замок Боревуар, к человеку, который имел право получить за нее выкуп. Это был Жан Люксембургский, сеньор Боревуар, граф Линьи.


РЕНЬО ДЕ ШАРТР

Стило, повисшее в воздухе, успело просохнуть. Монсеньор обмакнул его в чернила и продолжил письмо:
 «…Что касается Жанны, не корите себя за ее судьбу, сир. Господь покарал ее за гордыню, а роскошь двора, на которую она не имела прав по скудости происхождения, вскружила эту деревенскую девицу. Она все делала в свое удовольствие, никого не слушала и отвергала советы умудренных и мудрых. Вы осыпали ее милостями, которые она в гордыне своей отвергла. Она пренебрегала волей Господа нашего, диктующего волю свою устами матери-Церкви, и тем сама навлекла то бедственное положение, в коем она поныне пребывает…»
Монсеньор морщится, по своему обыкновению, подумав, приписывает еще:
«… таковы, сир, дочери Евы. Женщина сия, подобна, плачевной памяти, папессе Иоанне. Как и та, – девица сия начала свой путь с высокомерием и самодовольством, продолжила ложью и упрямством, а закончит позором…»
Входит слуга. Раздвигает занавеси.
Хлынул солнечный свет.
Слуга на цыпочках внес кувшин и таз.
Не дописав письма, монсеньор встает, чтобы умыться. Он моет руки. Моет сосредоточенно и долго.
И чему-то морщится про себя.


ЖАННА

Несколько месяцев Жанна живет в крепости Боревуар. Жена хозяина и его тетя, Жанна Люксембургская, хорошо относятся к ней, жалеют и любят. Старая Дама Люксембург грозит племяннику, что лишит наследства и проклянет, если племянник хоть в чем-нибудь обидит пленницу.
Вскоре приходит весть – король Карл не станет платить за Жанну выкуп. И Жан Люксембургский, сеньор Боревуар, вступает в тайный торг с англичанами.
Жанна чувствует всепоглощающее одиночество. Мир живых отторгает ее. Впереди она уже видит плен, унижение и смерть. И топот копыт за спиной…

-----------------
Она видит – тюремщик заснул. Жанна неслышно скользит мимо и выходит на винтовую лестницу. Прислушивается. Звук, знакомый всем пленникам – глубоко внизу ее стражники играют в кости. Смех, брань и дробный стук.
Трик! Трак!
Трик! Трак!
Она крадется, выходит из залы, поворачивает наверх и через несколько витков каменной лестницы оказывается на каменной площадке под тяжелым, непроглядно черным ноябрьским небом.
Она стоит на вершине башни крепости Боревуар.
Ветер, холодный и резкий несет запахи леса, осенней прели и далекого человеческого жилья…
Земля внизу. Кажется – рядом.
Земля, изрезанная руслами дорог. Быть может одна из этих дорог поведет ее к Великой Победе…
Жанне трудно дышать.
Земля. В ночной темноте она почти под ногами.
Жанна делает шаг ей навстречу…
Раздавленная копытами и ногами людей, подернутая хрупкой корочкой льда, сквозь которую едва можно различить комковатую глину и жухлую траву, земля широко разбрасывает руки ей навстречу.
Жанна тяжело падает.
Пытается встать, подняться… и не может. Что-то повредилось глубоко внутри.
Она пробует ползти.
Каждое движение отзывается болью. Под локтями скрипит жесткий ломкий иней.
Она смотрит вверх.
Время застывает под тяжестью неба.
Она лежит, бездумно глядя в небесную черноту.
Хрусткую траву терзает холодный ветер. Бередит и разбрасывает белую крупу инея. Холодит щеку, впечатанную в землю.
Раздается звук…
Жанна открывает глаза.
Высоко над ней, в глубине неба ударил и поплыл тяжелый звук колокола. Словно сердце забилось в широкой груди небес. И земля отозвалась на его биение содроганием. Земля трепещет и колеблется под щекой Жанны.
Она слышит шаги. Много шагов!
У нее перехватывает дыхание.
Быть может, это идут те, кто даст ей свободу...
Жиль де Рэ! Быть может, он спешит на помощь?
Ей в глаза смотрят его глаза – отчаянные и вопросительные.
Жиль де Рэ!!!
Она пытается кричать. Звать на помощь.
Звук застревает у самых губ запертым пленником… как в ночном кошмаре, когда кричишь и не можешь отпустить голос на волю.
Земля трясется. Все ближе те, чьи шаги раскачивают ее.
Кто идет? Кто?
Перед ней возникает неясное очертание. От него идет мутный водянистый свет. Оно понемногу обретает форму… Вот уже человек показался, лошадь, из темноты проступают телеги, повозки…
Мимо нее проходит неизвестное войско. Впереди идет пехота.
Жанна вжимается в мерзлую землю.
Пехотинцы идут мимо, толкают впереди себя вьючную скотину, нагруженную награбленной одеждой, утварью. Мародеры войны.
Вид их ужасен.
Дырявые тела, дырявые лица… Из дыр выпирают обрывки одежды, окровавленные клочки плоти. У многих лица ободраны до костей… Они идут мимо. Не переставая считают добычу, потраченную временем. И проходят.
Тянутся серой струйкой крестьяне, свесив разбитые работой руки…
Идут купцы, раздавленные тяжестью золотых монет.
И они прошли.
И вновь ударяет колокол…
Слышится латинское пение…
Гремя железом, тяжело пригибая землю, идут рыцари, закованные в великолепной красоты доспехи. Они потрясают расписными знаменами, расшитыми гербами. Доспехи разрублены, исковерканы, смяты. Страшные раны на телах и золоте лат. Страшная гордость в их глазах.
И запах тлена.
За ним вслед летит душистый ветер. И потянулась гирлянда женщин, молодых и старых. Их много, они прекрасны, они были прекрасны, и они проходят…
Пахнуло тленом вновь…
Важно идет вслед команда могильщиков… А за ними – палачи, вооруженные орудиями своего труда – мечами, топорами… Пыточные мастера идут за ними, толкая повозку, наполненную дыбами, испанскими сапогами, клещами. Все это ужасное добро звенит, раскачивается на ухабах дороги, шевелится живым железным пауком. И паук этот подернут рыжей ржой.
И они проходят.
Показываются те, кто пел. Это воинство монахов и клириков. Впереди шествуют прелаты. Их одежда тускло светится каменьями и золотым шитьем. Они идут, важно опираясь на посохи. Колонна клириков похожа на змею, она извивается, сверкая чешуей, плывет по черным водам монашеских одежд. А над змеей качаются высокие звуки латинской молитвы…
Ударяет колокол…
Показывается колонна мужчин и женщин. Одежды их прекрасны. Головы увенчаны коронами. Это королевы и короли… Они идут церемониальным шагом, красиво и стройно, словно в танце, сложив перед грудью руки. Они похожи на свои надгробья в усыпальнице Сен-Дени.
За ними вслед один, одиноко идет человек в рубище. Жанна узнает его. Это Повешенный. Его веревка перерублена. Обвивает шею, конец свисает вниз. В руках – тяжелая свеча. Ее фитиль потух. Повешенный не видит этого. Его глаза закрыты. Губы шевелятся.
На отдалении следует свита. На них – белые, потрепанные плащи с красными крестами.
Лица обернуты к Жанне.
Жанна слышит шепот их губ:
– Молись за нас, Жанна!
Голоса. Она слышит их. Их много. Они множатся, резонируют, содрогают ум, сознание, волю.
Последнее, что видит, проваливаясь в забытье – Повешенного, раскрывающего серые оловянные глаза.
Различает его едва слышный шепот в оглушающем хоре голосов:
– Молись за нас! Молись, Жанна…

-----------------
– Жанна! Жанна!
Ее грудь сдавлена тяжестью. Она открывает глаза.
Ночью выпал снег. Погреб ее под белым покровом. Скрыл все следы.
Белая-белая пустыня.
Белый лист.
На нем можно писать новую историю. Прежняя кончилась.
Прошла.

Жанну находят ранним утром и с трудом откапывают. Снова переносят в крепость. Лечат. Потом она узнает, что в ночь ее падения с башни, умерла старушка Дама Люксембург. И ее племянник, едва похоронив тетю, договорился передать Жанну в английский плен. Что он мог? – За нее уплатили цену принца королевской крови.


ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА

… Вокруг сияет свет. Он разлит повсюду.
Под ногами, куда может достать глаз, простираются небеса. Море облаков, жемчужных, золотых, серебряных и ослепительно снежных. Легкими волнами облака катятся в пламенеющую даль.
Синими силуэтами грезятся вдали цепи фиолетовых гор и тонкие полоски небесных лесов. В небесных морях, бездонных озерах сверкают отраженным светом косые солнечные лучи с нанизанными на них ожерельями солнечных бликов... Иногда, сквозь завесу, которую изредка приподнимает ветер, видится силуэт большого города с высокой стеной и сверкающими на солнце золотыми куполами и воротами.
Голова Жанны кружится от сознания необычайной высоты, на которую она вознесена.
Не слышно ни звука, ни вздоха. Тишина чуть слышно звенит в ушах.
В воздухе полумесяцем висит серебряный рог. Безумный король берется за него, с усилием разворачивает и, глубоко вдохнув, трубит.
Звуки кувыркаются в облаках, отражаются многократно, наполняют небеса...
Отзвучал последний отголосок.
И Жанна видит стол. Двенадцать рыцарей в простых белых доспехах сидят за столом. И одно место во главе стола пусто среди них.
Рыцари сидят молча. Они похожи на безжизненные статуи, отлитые из металла, но за опущенными забралами шлемов внимательно смотрят, пульсируют, живут, дышат внимательные глаза.
Безумный король опускается на колени. Губы его шевелятся. Жанна понимает - он молится.
Жанна опускается на колени рядом и соединяет руки перед грудью…

Отворяется дверь с надсадным скрипом. В низкую залу, куда сквозь узкие стрельчатые оконца словно задушенный, едва проникает слабый зимний свет, вливаются люди в темном.
Входит стража с тускло отсвечивающими стальными алебардами.
Спертый воздух, отдающий запахами людских тел, понемногу наполняется смутным шелестом бумаг и сутан.
К ней приближается человек с одутловатым лицом. Она его знает – он уже допрашивал ее накануне.
Это Пьер Кошон. Епископ Бовесский. Он похож на толстого мохнатого шершня. Полон сладости. Он кружит вокруг, гудит, усыпляет мерным гудением слов. Потом, усыпив, жалит.
– Сколько тебе лет!
– Думаю, около восемнадцати.
– Кто научил тебя вере?
– Мать.
– Назови ее имя?
– Изабелла де Вутон.
– Как зовут твоего отца?
– Жак Дэ.
– Хорошо ли ты поступила, уйдя из дома без дозволения отца и матери?
– Я им писала из Шинона и они простили меня.
– Думала ли ты, что грешишь, покидая отца и мать?
– Так мне велел Господь. Будь у меня сто отцов и сто матерей, будь я даже дочерью короля, я все равно бы ушла.
– Говорили ли тебе голоса, что ты попадешь в плен?
– Так было угодно Богу. И я думаю, что то, что случилось – к лучшему!
– Какие молитвы ты знаешь?
– Pater Noster, Ave, Credo.
Жанну судят в Руане…
Ее обвиняют в колдовстве и ереси.
– Прочти!
– Только если вы исповедуете меня.
– Я приму твою исповедь, но только если ты поклянешься отвечать на все вопросы, какие мы зададим тебе, без всяких оговорок.
– Не поклянусь. Вы можете спросить меня о том, чего мне не дозволено открыть вам.
– Кто тебе не дозволяет говорить правду?
– Переходите к другому!
– Какие откровения ты явила своему названному королю?
– Пошлите к королю – он вам расскажет. У него было множество откровений.
Какие?
– Он откроет их, если пожелает.
– Видела ли ты ангела над головой своего короля?
– Увольте. Переходите к другому!
– Какой награды ты просила для себя у своих голосов?
– Я никогда не просила ничего, кроме спасения души.
– Почему ты ушла от Парижа?
– Я никогда бы не ушла. Я была ранена. Меня увели силой.
– Ты начала штурм Парижа в день рождества Богородицы?
– Человек – господин и субботы.
– Это голоса тебе посоветовали вести войска в этот день?
– Нет!
– Часто ли ты слышишь свои голоса теперь?
– Да. И вчера и сегодня.
– Что они говорят тебе?
– Чтобы я отвечала смело!
– Хотелось ли тебе стать мужчиной, когда ты пошла к своему королю?
Жанна смотрит на епископа. С недоумением и насмешкой:
– Я уже отвечала – нет!
– Ты будешь отвечать на все вопросы?
– Нет! Поверьте, монсеньоры – не люди мне запретили это.
– Кто?
– Переходите к другому.
– Была ли у тебя мандрагора?
– Я не верю в это! Я слышала, что росла такая возле нашей деревни, в лесу. Но я не верю в мандрагору.
– Считаешь ли ты, что Богу не угодно, когда говорят неправду?
– Мне было велено передать откровения королю – не вам. Королю же было обо мне много знаков и откровений.
– Каких?
– Спросите у короля!
– Почему ты носишь мужское платье?
– Мне удобно в нем.
– Кто велел тебе надеть мужское платье? Твои голоса?
В глазах Жанны – нетерпение. Досада. Она машет рукой.
– Платье – это мелочи и пустяки! Никто от мира сего не приказывал мне этого.
– Не хочешь ли ты надеть женское платье?
– Еще не время! Нет!
– Какой знак ты дала своему королю?
– Вы не исторгнете из меня этого!
– Кто еще видел знак, который ты явила своему королю?
– Архиепископ Реймса. Пошлите за ним. А так же видели множество достойных рыцарей. Они видели все и поняли так же хорошо, как и я сама. Пошлите за ними. Они расскажут, если пожелают.
– Этот знак еще существует?
– Да, и он пребудет еще тысячу лет и даже больше.
– Где сейчас этот знак?
– В сокровищнице короля.
– Этот знак благоухает?
– Не знаю. Никогда не думала об этом.
Молчит. Потом говорит, улыбнувшись:
– Если подумать – да! Он благоухает и будет благоухать, если люди будут хорошо его хранить.

Миновал февраль. На землю опускается туман. От него веет холодной печалью.
В зале горько чадят факелы.
– Какие знамения исходят от твоих Голосов?
– От голосов исходит ясность!
– Есть ли у твоих голосов головы, глаза и руки?
– Есть присказка у маленьких детей – могут повесить за правдивое слово!
– Какое из видений пришло к тебе первым?
– Святой Михаил!
– Когда ты слышала голос Святого Михаила в первый раз?
– Я не говорю о голосе. Это было великое подкрепление.
– Какое?
– Я поведала об этом королю – это его касалось. И он меня понял.
– Был ли ангел над головой твоего короля, когда ты его увидела!
В голосе Жанны усталость и досада:
– Матерь Божья! Если и был – я его не видела!
– Ты говорила, что видела Святых. Кого?
– Святую Екатерину и Святую Маргариту.
– Что обещали тебе Святые?
– Они обещали, что король будет восстановлен в своем королевстве.
– А что они обещали тебе?
– Они обещали мне освобождение через великую победу…
– Голоса говорили тебе, что ты сбежишь?
Отвечает равнодушно:
– Это вас не касается! Не хотите же вы, чтобы я говорила против себя.
На следующий день. Утро.
– Поклянись, что скажешь всю правду!
– Я уже поклялась отвечать обо всем, что касается вашего процесса. О том, что не касается вашего процесса, я отвечу перед Богом.
– Если ты не подчинишься церкви и ее догматам – ты будешь еретичкой и будешь наказана и казнена на костре.
– Если я даже увижу огонь, я не скажу вам ничего другого.
– Какой знак ты явила своему королю в Шиноне?
– Это был знак короны.
– Где это было?
– В покоях Дофина.
– Из какого материала была корона?
– Из золота. Она означала, что Франция будет принадлежать Дофину, если он допустит меня до дела.
– Были на короне драгоценные камни?
– Я сказала вам все, что могла.
– Откуда взялась эта корона?
– Ее явил ангел.
– Ангел летел, или шел по земле?
– Он шел по земле.
– Где ангел явился тебе?
– Я молилась, чтобы Бог послал моему королю королевский знак. Мне явился ангел. Мы вместе пошли к королю, и ангел был в окружении других ангелов. Не каждый мог видеть их. Я думаю, ангел пришел и явил знак из любви ко мне, чтобы избавить от мук.
– Кто причинял тебе муки?
– Люди, которые мне не верили.
– Кто видел этот знак и ангела, кроме тебя и Дофина?
– Думаю, многие видели. А кто не видел ангела, тот видел корону. Ангел пришел ради великого дела, чтобы мне поверили и пустили до дела.
– Какого сложения и роста был ангел?
– У меня нет дозволения отвечать на это!
Вечером того же дня.
– Почему ты спрыгнула с башни Боревуар?
– Франции нужна была моя помощь. И я боялась, что меня продадут англичанам. Мне было лучше умереть, чем попасть в руки врага.
– Ты прыгнула по совету своих голосов?
– Нет! Они запрещали мне! Голоса говорили мне, что Господь поможет Франции. И поможет мне. И они говорили, чтобы я не страшилась встречи с врагами и приняла плен достойно. Они говорили, что я не увижу освобождения, пока не увижу Англию.
– Ты ослушалась своих голосов?
– Да! Голоса увидели мое отчаяние. И сохранили мне жизнь. Уберегли от самоубийства. Я ослушалась их. И раскаялась в этом. Раскаялась, исповедалась. И получила прощение.
– Ты хотела убить себя?
– Нет! Нет!
– Был ли твой поступок смертным грехом?
– Не знаю. Полагаюсь в том на Господа.
– Почиет ли на тебе Божья благодать?
– Если почиет – молю Господа не отнимать ее. Если нет – молю Господа даровать мне ее.
Следующий день. Утро.
– Каков был рост и одежда явившегося к тебе Святого Михаила?
– Он был истинен и достоин. Он учил меня доброму. И сам был добр и справедлив. О его одеяниях и об остальном я ничего не скажу вам. И об ангелах не скажу вам, хотя я видела их своими глазами. Словам их я верю. Верю так же крепко, как верю тому, что Господь наш Иисус Христос потерпел муки и смерть за нас, за искупление наших грехов.
– Готова ли ты вверить дела свои, и дурные и благие, пресвятой матери церкви?
– Я люблю церковь и всеми силами желаю ее поддерживать во имя сохранения и укрепления веры христианской. А что касаемо дел моих, как благих, так и дурных, я уповаю только на Господа. Он послал меня к Карлу, сына Карла Безумного, который был французским королем. И скоро вы увидите, как французы выиграют великое дело по воле Господа и оно потрясет все королевство Французское. Вспомните тогда мои слова!
– Когда будет это?
– В том я уповаю на Господа!
– Вверишь ли ты свои слова и поступки пресвятой матери-церкви?
Устало:
– Я уповаю на Бога, Царицу Небесную и всех Святых рая. Мне кажется – должно быть совершенно едино – и Бог и церковь… Не надо делать из этого трудностей. Зачем вы все усложняете?
Этот же день. Вечером.
– Так ты говоришь – Бог ненавидит англичан?
– Я не знаю ничего о любви или ненависти к англичанам. Я не знаю, что сделает он с их душами. Я твердо знаю только то, что они будут изгнаны с земель Франции, кроме тех, кто останется здесь и умрет. Бог пошлет победу Франции. Это я знаю. И так будет.
– Какой награды и помощи ты ждешь от Бога, нося мужское платье?
– Никакой, кроме спасения души.
– Какое оружие ты принесла в дар церкви Сен-Дени?
– Свой белый доспех.
– Ты принесла его в дар, чтобы ему поклонялись?
– Нет! Я принесла его в дар, потому, что имя Святого Дионисия – боевой клич всех французов.
– Стали бы голоса помогать тебе, если бы ты утратила девственность?
– Я не знаю.
– Какого папу ты считаешь истинным?
– Разве их два?
Следующий день. Утро.
– Отчего в соборе Реймса, во время коронации, твой штандарт носили больше, чем штандарты других капитанов?
– Этот штандарт был в большем труде. Справедливо, чтобы он был в большей чести.
– Подчинись церкви. Открой все, что знаешь. Если не подчинишься, у тебя не будет никаких прав. Ни причащения, ни исповеди. Ни отпущения грехов!
– Если мое тело умрет в тюрьме, я надеюсь, что вы положите его в освященную землю. Если не положите – я уповаю на Бога.
Закончился апрель. Жанна сидит перед судьями, крепко прижав руки к груди. Она будто пытается заткнуть в себе дыру, из которой утекают последние силы.
– Ты должна просто и безоговорочно принести клятву и присягнуть говорить всю правду.
– Я готова присягнуть так, как уже присягала. Я скажу вам всю правду только о том, что касается вашего процесса. И чем больше вы будете вынуждать меня рассказать все, что я знаю, тем больше я стану медлить с ответом.
– В день, когда тебя пленили, говорили ли с тобой твои голоса?
– Да! Они говорили мне о моем пленении много раз. Я их просила дать мне умереть без долгой пытки тюрьмой.
– Ты спрашивала их о часе, когда это случится?
– Да! Но они не сказали. Они сказали, чтобы я не приходила в ужас от пленения, но приняла его как должное и надеялась на Господа.
– Откуда ты брала золото на войну?
– Мне давал мой король. Я никогда не просила у него ничего, кроме доброго оружия, хороших лошадей и денег, чтобы платить солдатам.
– Были ли у тебя кольца?
– Одно без камня, простое, с надписью Иисус – Мария.
– Кто дал тебе его?
– Отец или мать. Это было давно и я не помню. Оно у вас – вы его знаете. Второе, с красным камнем, у меня отняли, когда взяли в плен. Если оно у вас, я завещаю его Богу.
– Где ты взяла это кольцо?
– Мне подарил его брат. Я не скажу вам его имени.
– Ты исцеляла этим кольцом?
– Нет!
– Почему?
– Не приходило в голову. Многие женщины прикасались своими кольцами к моим кольцам, но мне не известны, ни их мысли, ни их намерения.
Пьер Кошон крестится. Спрашивает после молчания:
– Так ты видела ангела?
– Ангелы часто бывают среди людей.
– Как они выглядят?
– Переходите к другому!
– Почему ты хранишь девственность?
– Когда поняла свои голоса, я обещала Господу хранить ее так долго, как он захочет.
– Зачем Господь пожелал этого? Как он повелел тебе это?
– Спросите у Господа! Я ничего не скажу вам больше.
– Что велел тебе твой голос?
– Он рассказал мне о горе, какое было в королевстве французском. И сказал, что я должна прийти на помощь королю Франции.
– Была ли у сего голоса натуральная голова, руки, глаза, ноги?
– Что?
– Была ли у сего голоса натуральная голова, руки, глаза, ноги?
Жанна неожиданно смеется. Опоминается. Машет рукой:
– Переходите к другому!
– Ты говорила, что за правдивое слово порой вешают. Значит ли то, что за тобой есть преступление или проступок, за каковой тебя могли бы умертвить?
– Нет!
– Кто велел тебе надеть мужское платье?
– Я уже отвечала вам!
Она замолкает. Потом говорит:
– Когда вы поведете меня на казнь, дайте мне женскую рубаху… - голос дрогнул, - и головной убор…
– Если ты просишь для казни женское платье, что скажет тебе твой Бог?
Жанна говорит устало:
– Мне будет довольно, чтобы рубаха закрывала мои колени.
И крепче прижимает руки к груди. Костяшки пальцев ярко белеют в сером сумраке.
– Почему тебе поверил твой король?
– Я уже отвечала. Посмотрите в своих книгах.
– Откуда ты узнала о мече с пятью крестами?
– Справьтесь в книгах.
– Как ты отличала святых от бесов?
– Я уже отвечала на это.
– Благоухали ли твои святые, были у них руки и головы. Ты обнимала их?
– Мне нечего вам ответить…


НИКОЛЯ ЛУАЗЕЛЕР

Николя Луазелеру, человеку с ласковыми глазами преданной собаки, страшно.
Он ворочает во рту молитву. Но в сердце не попадает ничего. Его душа голодна, как зимний волк.
А если эта Жанна, Жанна из Лотарингии пришла от Бога, и Бог есть, то с кем они сейчас ведут сражение?
Его послал в Руан Реньо де Шартр, Реймсский архиепископ.
Благодетель.
Да за какие же грехи монсеньор избрал именно его?!!
Его назначили исповедовать Жанну. Исповедовать и доносить. Он исповедовал, но доносил не все. Из страха. И сам не знал, кого бояться больше – архиепископа, который держит в руках земную жизнь… Или Господа, держащего в руках жизнь вечную?
Жанна!
Говорит уверенно. Говорит так, словно ученые и просвещенные – неразумные дети, говорят смешные нелепости.
Она говорит так, словно имеет и знание и власть. Откуда она – эта власть? Кто дал ее?
Николя Луазелер никак не может сообразить и взвесить это.
Ее держат в железной клетке. Как зверя. Руки и ноги заковали в железо. За шею приковали к решетке. И не дают спать.
У Жанны отросли волосы с тех пор, как он видел ее в Реймсе.
Без белых лат, без оружия, в выцветшей черной рубашке, она кажется слабой.
От этого тошно.
На улице буйствует весна. Море воскресшей от зимней смерти листвы, шумными волнами катится до горизонта. И хочется расти, зеленеть. Жить вечно. И бесконечно плыть, как белые облака над головой. Почему такая тоска?
Луазелер вздыхает и идет вниз.
Дверь башни, предназначенной для пыток, звякнув железом, отсекает весну. В темной глубине горит огонь.
– Мы подвергнем тебя мучениям, но с любовью, дабы наставить тебя на путь познания истины и добра. Дабы через них, ты возлюбленная дщерь наша могла достичь спасения души и тела, кои своими лживыми выдумками подвергла страшной опасности… Ответь на все вопросы как перед Господом нашим, без утайки про знак, который ты дала своему королю, и выйдешь отсюда без вреда.
Она белеет. На лице не видно ни губ, ни бровей, ничего.
Одни глаза. Глаза, видевшие ангелов.
– Истинно говорю, выверните мне все члены, исторгните душу из тела – я не скажу иного.
Опускает голову. Произносит, словно по подсказке, словно уже говорила это бессчетное количество раз, словно давно готовилась произнести:
– А если я бы и сказала, то после снова бы сказала, что вы болью заставили меня говорить.
Проводит рукой по волосам. Говорит отрешенно:
– Ко мне приходил Святой Гавриил.
Снова молчит. Через долгое молчание:
– Голоса говорят мне – если я хочу помощи Бога, я только на него должна уповать. Я спросила – буду ли я сожжена? Голоса сказали – уповай на Бога!
Ее уговаривают. Осаждают, как крепость. Морят словами. Словами… словами…
Она молчит. Смотрит в огонь.
Лузелер выбегает прочь.
– Интересно, каково это – гореть в огне?
Он замирает. Закрывает глаза. Пытается представить.
Дрожит.
Бежит наверх. На вершину башни.
Если Бога нет – почему она не спасает себя? Почему молчит? А если Он есть, то почему молчит Он?
Солнце раскалило камень крыши.
Луазелер становится на краю.
Солнце горит огненными лучами. Облака плывут в волнах небесного пламени. А в самой вышине плещутся озера, струятся реки, омывая недосягаемые берега…
– Что мне делать? – шепчет Луазелер.
Под палящим весенним солнцем его трясет ледяной страх.
Всю ночь он пытается молиться. Но слова ускользают. И ускользает их смысл.
Наступивший день приносит Луазелеру невиданное облегчение.
Жанна подписывает признание в ереси, колдовстве и святотатстве.
Как зачарованный, почти счастливый, Николя Луазелер упоенно перечитывает смиренные покаянные строки:
 «Я – Жанна, нареченная в народе Девой, ничтожная грешница… признаю себя повинной в грехе гордыни, упорстве и лукавстве, я тяжко грешила, лживо притворяясь, будто имею откровения от Бога, ангелов и святых его…»
Жанна признает все – что творила кощунства, соблазняла людей лживыми видениями, преступала Божий закон, носила распутное мужское платье, поклонялась злым духам и жаждала пролития крови людей…
Это произошло на рыночной площади. Ей показали сложенный на площади костер.
И она сдалась.
Ей подали бумагу. Она поставила под бумагой подпись. Сказала – я последую всему, что скажет церковь.
Ее переодевают в женское платье, сбривают все волосы с головы и отводят в тюрьму.
Луазелер идет за ней. Пытается говорить. Расспросить…
Она не слышит. Не отвечает. Сидит на узкой тюремной кровати. Молчит. Смотрит в узкое оконце, за которым в солнечных объятиях нежится весенняя листва одинокого дерева, криво проросшего посреди тюремного двора.


ЖАННА

Стук. Стук. Стук.
Туман сгустился.
Мир сжался, замер в безнадежной неподвижности.
Корни деревьев, притаившиеся в тумане, путаются под ногами, цепляются за подол платья, не дают идти.
Она заблудилась. Она не знает дороги. Она, спотыкаясь, бредет вперед, под ногами ломко хрустит бурелом. Но стоит остановиться – к ней приступает тишина, гнетущая, страшная…
И в тишине – стук. Стук копыт.
Все ближе.
Жанна бежит, раздвигая липкий туман, прочь от всадника, идущего увести ее в небытие…
К горлу подступает крик…
Все! Нет больше сил терпеть… Эту пытку!
Она набирает воздуха в грудь. И поворачивается лицом навстречу преследователю.
Стук. Стук!
Из тумана выступает темный силуэт.
Он приближается.
Всадник на черном коне.
Она стоит не шевелясь.
Всадник ближе.
Жанна уже может рассмотреть его. Его тускло блестящие в тумане золотые рыцарские шпоры.
Белый штандарт неизвестного рыцаря усыпан золотыми лилиями. Три большие лилии в центре.
Простой стальной доспех покрыт тяжелой ризой из золотой парчи. У бедра – меч в красных ножнах.
Она видит – на бедре рыцаря боевой топорик. Он украшен лилиями. В центре большая буква J и золотая корона с красным венчает ее…
- Кто он? – думает Жанна, - Зачем преследует меня? Этот всадник, лица которого я не вижу?
Словно в ответ на ее вопрос, капюшон багряного цвета, отороченный серебром, скользит вниз.
И Жанна видит лицо.
Его волосы коротко острижены в кружок, губы твердо сжаты. Лицо обветрено. Голову венчает золотая корона, украшенная красным карбункулом..
Жанна чувствует на себе внимательный взгляд отважных твердых глаз.
Где она видела это лицо? Эти глаза? Эту спокойную твердость?
В одно мгновение перед глазами проходят все знакомые лица.
Нет! Жанна не может вспомнить…где видела эти глаза?
Всадник в доспехах достает из ножен меч. На клинке пять лилейных крестов. Коротко салютует Жанне мечом, шпорит коня. И проезжает мимо.
В тумане вновь зазвучал перестук копыт. Дальше. Далеко.
Стук. Стук.
Все дальше …
Жанна просыпается.
Жанна проснулась. Ее руки свободны. На них нет кандалов. Непривычно хорошо.
Она растирает запястья.
Перед ней лежит, аккуратно сложенное, ее мужское платье.
Глядя на него, она вспоминает все…
 

МОНСЕНЬОР

– Все кончилось!
Реньо де Шартр переменился в лице.
Вытянул для поцелуя руку. Рука нервно подрагивает под сухими губами Николя Луазелера.
Монсеньор одиноко сидит возле пустого стола, обычно заваленного пергаментами и фолиантами, неотложными делами.
На столе перед ним – горка странных безделушек – бусин, камушков, речных ракушек, ягодок.
– Что кончилось?
– Все кончилось. Ее сожгли.
– Когда?
– Вчера!
Луазелер кладет на пустой стол перед Монсеньором стопку исписанных бумаг.
Реньо де Шартр раскрывает первый лист: «Брат Мартен де Ландвеню, будучи приведен к присяге, показал, что оная Жанна, прежде чем ее отвели на казнь, призналась, что ее голоса ее обманули, ибо обещали ей освобождение из тюрьмы, и не освободили. Спрошенная, в каком виде приходили ее голоса, она призналась, что приходили в великом множестве и были мельчайшего размера. Далее признала, что если служители церкви полагают голоса дьявольским наваждение, то она согласна, и впредь верить им не станет»
Монсеньор откладывает бумагу.
Берет другую: «Пьер Морис, профессор теологии показал, что оная Жанна прокляла голоса, которые ей являлись. А судить – были это благие голоса, или ангельские, она предоставляет клирикам. Далее сказала, что ангелом, который указал ей королевский знак короны, была она сама, и никаких иных ангелов возле нее не было»
Следующий лист: «Брат Жан Тримуйе, священник, показал, что на вопрос – видите ли, что ваши голоса обманули вас, когда сулили освобождение, оная Жанна сказала – да, я ясно вижу, что они обманщики. Далее призналась, что история с короной и знаком всего лишь вымысел»…
Еще лист отлетел: « Жак ле Камю, священник из Реймса показал, что Жанна громко и внятно заявила, будто думает, что ее голоса не были благими голосами, ни вообще чем либо благим…» ,
« Тома де Курселль, магистр искусств и бакалавр теологии показал, что оная Жанна сказала перед казнью, что голоса ее были не от Бога, и в откровениях своих она была обманута ими…»,
« Николя де Луазелер, магистр искусств и теологии показал, будто Жанна заявила, что во всем полагается на мнение клириков и отрекается от своих голосов…».
Монсеньор откладывает листки.
– Это правда?
Луазелер выдыхает:
– Нет!
Монсеньор встает, пронзительно свистнув сутаной. Ходит по комнате.
 Говорит:
– Расскажите – как было?
– На другой день после того, как ее собирались подвергнуть пытке, ее отвели на кладбищенскую площадь. Созвали людей. Сложили костер. И стали читать приговор. Мне кажется – она не слушала. О чем-то думала, сдвинув брови. На середине текста, вдруг сказала, что подчиняется нам и подпишет отречение от того, в чем упорствовала раньше. Ей поднесли бумагу. Она подписала. Ее тут же отвели в тюрьму, обрили наголо и дали женское платье. Она надела. А утром снова переоделась в прежнее, мужское…
Луазелер останавливается, спутавшись.
– Откуда взялось прежнее платье? Подложили?
Луазелер усмехнулся криво:
– Епископ Бовесский спешил. Он ее ненавидел и…
Монсеньор, внезапно багрово покраснев, грубо прервал:
– Рассказывайте дальше!
– Я пришел исповедать ее перед казнью. Она сидела в мужском платье, обритая. Я спросил – приходили к ней голоса? Она сказала – да! Я спросил – что они ей сказали. Она ответила, что поняла в эту ночь, что совершила предательство и прокляла себя ради спасения своей жизни. И добавила, что отреклась от страха перед огнем. Сказала, что многое поняла.
– Что поняла?
– Сказала, что надо предать, чтобы понять, что с этим нельзя жить. Сказала, что верует в голоса и в Бога, и в то, что голоса ее от Бога. Далее она сказала, что теперь она готова надеть женское платье и быть в нем преданной огню. В остальном больше не сделает ничего иного… И ее сожгли. Я видел это. Ее жгли долго. Дрова были сырые. Она задыхалась от дыма и медленно умирала. Но ничего не говорила, когда ее жгли. Ни слова.
– Она что-то говорила еще?
– Она сказала, что одержала великую победу.
– Какую?
– Я не знаю. Она не сказала.
– Когда она сказала про победу?
– Когда ее стали привязывать к столбу.
– Она исповедалась?
– Да!
– Кто исповедал ее?
– Я!
– Что она сказала? Вы спрашивали ее о знаке?
 Луазелер отвел глаза. Монсеньор подступил ближе.
– Ну?
– Она не исповедовалась. Я не решился настаивать. Она просто говорила…
– О чем же она говорила?
– Она вспоминала Дерево, под которым она играла в детстве, в своей деревне. У этого Дерева она впервые услышала голоса. И узнала их…
– Что она говорила об этом Дереве?
– Я не очень понял. Она говорила что-то о том, что люди должны быть, как листья на дереве. Что они распускаются, цветут. А когда приходит срок – они забирают из дерева весь яд, накопившийся в нем. Желтеют и умирают. А весной рождаются вновь… Она говорила только об этом.
– А что еще?
– Я записал.
Луазелер подает лист.
Монсеньор берет. Бежит глазами по строчкам. Прочитав, аккуратно и долго свертывает свиток. Отбрасывает. Хватает Луазелера за плечо. Разворачивает лицом к себе. Смотрит прямо в глаза:
– Вы были ее исповедником. Что скажете – она была безумной?
– Нет!
– Тогда почему она… почему она решила умереть? Ее подержали бы в тюрьме. О ней бы забыли. И ее отпустили бы... Почему?
Луазелер спрятал глаза.
– Я… не знаю!


ПОСЛЕСЛОВИЕ

Николя Луазелер
После смерти Жанны, прозванной Орлеанской девой, ходили слухи, что Луазелер страдал от угрызений совести и в молитвах просил прощения за предательство. Говорили, что он, спасаясь от гнева англичан, покинул Руан и погиб в Базеле.
Это неправда. Он еще долго жил, пытаясь играть роль в политических и церковных событиях тех лет. Те, кто знал его близко, утверждали – после того, как сожгли Жанну, он стал хитрее и циничнее, чем был раньше. Год его смерти неизвестен.

Монсеньор
Участвовал в Аррасском конгрессе. Оставался сторонником дипломатии и мирных переговоров с Англией. Умер в 1445 году.

Карл Седьмой, король Франции
В 1437 Карл Седьмой вошел в Париж.