Красавица и поэт 2. Кой черт...

II. «Кой черт…»

      Не на Гончаровой, а вообще. В русской литературе было два несчастливых брака: Пушкин и Толстой. Несчастливы были самый великий русский поэт и самый великий русский писатель не потому, что жены достались плохие. Нет.
      «Гляделась ли ты в зеркало… а душу я твою люблю больше твоего лица»…
      Прекрасная, самоотверженная женщина Софья Андреевна – все в дом, все в семью…
      Но дело в том, что большой писатель в сущности своей не приспособлен к браку, к семейной жизни, к этой чертовой жизни вообще. Набоков, который, стоя рядом с женой, не мог вспомнить ее имени… Толстой – превосходный психолог (а иначе не был бы он первоклассным писателем) – подметил эгоизм, присущий настоящим творцам: мой брат стал бы большим писателем, будь в нем побольше эгоизма, - сказал он как-то. Большой писатель – это фанатик. Его творения и его впечатления, без которых он не может творить, для него на первом месте. Это наркотик, он погибнет без этого наркотика, неосуществленное душит, ломка, самая настоящая ломка… И вот он строчит, комкает, снова пишет, он косит, пашет, он колесит по стране, играет, всхлестывая адреналин, а Софья Андреевна снова и снова трогает лоб простуженного ребенка, а детей этих много, ибо муж фанатично, как человек с убеждениями, не желает обычных, человеческих сношений иначе, чем с последующим деторождением, а Наталья Николаевна ломает голову, где взять денег на хозяйство, и платье к балу справить хочется, и она, красавица, торгуется с книгоиздателем, как торговка на рынке… Нет, с Ланским ей было легче. Не потому, что Пушкин плохой или не по зубам Гончаровой – потому что – на кой черт.
      Любой поэт – существо впечатлительное. Все страсти, кои человеки испытывают – бледная копия тех страстей, которые безумно, неистово переживают поэты. Отсюда та страстность, с которой Толстой косил и пахал, а Пушкин дрался на дуэлях. Будь они другими – эти двое, - граф и 300-летний дворянин – у нас не было бы ни «Онегина», ни «Войны и мира». Впечатлительность обостряет чувства, как опиум, толкает на крайности. Жизнь с большим поэтом – отнюдь не подарок. Из горнила, в коем перекипают страсти поэтовы, рождаются стихи, романы, оратории и картины. Рядом с кузницей – искрит.
      Если вторая половина готова служить, заботиться, оберегать – беззаветно, стушевавшись в огромной тени гения, - брак может быть… ну, хотя бы ничего себе. Анна Достоевская, Вера Набокова. Увы, женщина Пушкина, женщина Льва Толстого были неврастеничного склада. Припадки Натальи Николаевны не добавляли покоя семье, истеричность Софьи Андреевны заставила идеалиста Толстого разочароваться в институте брака как такового. Обеим бы в мужья флегматичного Санчо Панса, а им досталось по Дон Кихоту от литературы.

      У Натальи Николаевны была еще одна ахиллесова пята – пресловутая красота. Настоящая красота – это дар, разновидность таланта, красивым людям прощают многое и любят авансом. Будь Наталья Николаевна невзрачной толстушкой, а Дантес плюгавым коротышом, возможно, меньше ломались бы копья в полутора-уже-столетнем споре, кто прав, насколько прав в этой злосчастной дуэли.
      Червивое яблоко раздора – Жорж Дантес.
      У колыбели самой красивой литературной жены во всей мировой истории (как в анекдоте: наша – лучше всех), стояли феи, не меньше. И каждая преподнесла подарок: несказанную прелесть, обаяние, благоразумие, знаменитого мужа, мировую славу, в конце концов, ибо кто знает Пушкина, тот знает и его жену. Как звали жену Набокова, еще надо потрудиться вспомнить, а вот Гончарову знают все, кто хоть как-то интересовался русской литературой. Феи были щедры… но вот одна, - та, что пришла позже всех, - подтвердив легитимность даров, подняла палец и сказала: да, но… - и показала кровь, снег, убийцу с опущенным пистолетом…
      Дар бесполезный – красота сгубила женщину. Слишком яркой птичкой она была, слишком много охотников за оперением. Как другие талант – пропивают, она свой протанцевала на балах. И обвинить бы ее - рука не поднимается. Юная, нежная, глупая. Для нее светские залы были театром, а она в них – актрисой: общее восхищение, взгляды, внимание, поклонение мужчин – у красавиц свой опиум. И когда Пушкин, который не в состоянии был работать (домашние хлопоты, раздоры с властями, забота о деньгах, разорительное и расточительное хозяйство (которое, надо сказать, его жена героически, и как умела, вела), многочисленные домочадцы (и семья с каждым годом росла), необходимость шататься за женой по балам), Пушкин, которому как воздух для работы нужно было уединение, просил жену: уедем в деревню, - она представить себе не могла, как можно отказаться от этого наркотика. Не танцы, не посиделки в золоченых залах – общее восхищение, признание было необходимо ей как актеру, вкусившему славы. Тщеславие, трижды тщеславие. Когда царь отказал поэту в отставке, он кинул жене: а ты, небось, и рада… После смерти мужа родные ее жалели: Наташа так несчастна, она привыкла к поклонению, а вынуждена прозябать в деревне… Чрезмерная красота сгубила женщину. Будь она проще, Пушкины, скорее всего, наезжали бы в столицу время от времени, проживая в деревне, как тот же землевладелец Лев Толстой.

            Продолжение следует.