Начертания

Больно не было. Было неожиданно: эта книга, приобретённая когда-то в каком-то подвальном букинистическом, с момента покупки не попадала в поле моего зрения и сейчас, когда она свалилась мне на голову с верхней сильно перегруженной полки (о, проклятие библиофилов всех времён!) и несколько секунд из-за этого перед глазами как-то мягко искрило, я посмотрел бы, возможно, на этот сборник эссе о португальской литературе как впервые и поставил бы его на место, но соскользнув мне на колени, он раскрылся на форзаце и я прочёл: "Дорогой Олег, крепко держи её! (см. стр. 150)"

На 150-ой странице было неаккуратно подчёркнуто ручкой в середине предложения: "... уйдёт вглубь, как потревоженная рыба". Держи кого? Кто уйдёт вглубь? Внезапно, даже не успев выпустить с исполнительного старта в полёт фантазию, чтобы смоделировать вероятностный контекст появления надписи и подчёркивания, я мысленно всё  у в и д е л. Два друга, лингвисты-переводчики, однокашники. Гуляя в ресторане по случаю запуска в тираж книги авторства одного из них (самой книги ещё не было в материальной форме, но преодолев миллион мытарств и каверз, предшествовавших её воплощению, теперь уже можно было себе позволить откупорить шампанского!) познакомились с двумя милыми эстонками с библиотечного отделения Института культуры. Обе умницы и прелестницы. Обе сверхутончённые патрицианки. Однако толмачи-гусары молниеносно влюбились в одну. И был интересный спор о Хемингуэе, Высоцком и Анчарове, коньяк "Комиссар" и болгарские консервированные груши, разговор о неодинаковом семантическом свечении одного и того же слова в разных языках. Было ночное купание голышом в тёплом предрассветном озере за городом и чай из июльских трав с дымом костра. И был между друзьями раскол. Через месяц в аэропорту один провожал другого в годичную командировку военспецем в Анголу. Книга уже была. И тот, кто был её автором, подарил тому, кого начинал ненавидеть, всё, что оставлял в этой жизни.

Я закрыл книгу и несколько минут сидел в кресле неподвижно, сосредоточенно самоисследуя себя. Не допущение, не гипотеза, не художественный вымысел. Я  з н а л  историю появления этой надписи и того, что ей предшествовало. Это ошеломляло. Резко встав, я подошёл к одной из полок с мемуарами. "Фронтовые заметки" генерала армии Трефильева. Тоже букинистические. На форзаце: "Другу и сослуживцу в день 60-летия от автора! Хочу, чтобы ты понял". Я листал их бегло пару лет назад и точно видел дарственную надпись, но никаких наитий тогда не испытал. Генерал надувался спесью, проповедовал, оправдывался, местами старчески-плаксиво вымаливал прощения и анафемствовал в адрес тех, кому служил (он так думал!) чуть не полвека. Это было бы ясно любому, кто прочтёт заметки. Я однако у в и д е л, что под конец жизни душу его разрывал эпизод из молодости, когда командуя батальоном, он возжелал к очередному "красному дню календаря" взять село, названное именем давно мёртвого вождя. Для этого потребовалось отправить на почти гарантированную гибель своих людей. Село было взято. Смысла в этом было немного. Всех оставшихся людей можно было свести в одну роту. Из пяти ротных командиров в живых остался только один. Тот, кому он дарил, и даже для кого писал, книгу. Выпустив её, генерал почти сразу умер. Снова всё это я именно в и д е л.

Яростно и азартно я стал тянуть с полок том за томом, отыскивая такие, которые были куплены у букинистов или взяты с библиотечных столов свободного книгообмена, и на форзацах которых имелись надписи. "Завтрак с приведениями" Велта Унт: "Арвиду, с которым я делила одну парту (в этой книге есть и о школе). Ты обязательно будешь знаменит! Давай встретимся через 10 лет на вечере выпускников!" Они не встретились. За полгода до исхода десятилетия, она утонула, спасая чужого ребёнка и оставляя своего сына-первоклассника и мужа одних. В намеченный день Арвид поехал не в школу, а на её могилу с бутылкой водки и карманной книжечкой Поля Верлена, которого она полюбила в 9 классе. Её сын был его тёзкой.

"Гроздья гнева" Джон Стейнбек: "Владимиру Альбертовичу за активное участие в работе профкома! 1 мая 1980 г." Владимир Альбертович был жив и неплохо себя чувствовал. Через 10 лет после вручения этого дара он начал выстраивать конфигурацию по завладению комбинатом и если бы не столкнулся с притязаниями одного инженера из смежного цеха и одного экономиста из планового отдела, стал бы вскоре его единоличным властителем. Но им и троим было более, чем сытно. Активистку профкома товарища Юшину, которая вручала Владимиру Альбертовичу книгу, хотя и знала, что тот больше имитатор деятельности, нежели деятель, пришлось уволить. Ничего личного, ведь она с головой погрузилась в алкоголизм. Через три года, в крещенские морозы, её нашли замёрзшей в заброшенном профилактории комбината.

"Люди из племени кедра" Болеслав Чекарский: "Награждается ученик 7 "Б" класса Крашенниников Антон за отличную учёбу и примерное поведение. Директор школы — В. Мирошнин". Через год Антон займётся рукопашным боем и начнёт готовить себя к поступлению в училище лётчиков ПВО. Не пройдя врачебно-лётную комиссию, он подастся в рэкетиры. Умрёт он от героина, по ошибке разбавленного каким-то ядом от грызунов. В. Мирошнин жив, но давно потерял рассудок и большую часть года проводит в доме для людей, потерявших рассудок.

 "Обречённый отряд" Натана Эйдельмана: "Ты поедешь за мной, как лучшие из твоих сестёр поехали за героями этой книги! Спасибо тебе!" Он не был декабристом. Не состоял в тайных обществах, не награждался золотой шпагой за храбрость в боях, не пылал ненавистью к рабству. Он не делал геологических наблюдений, передвигаясь в кандалах по этапу, и не дышал воздухом Нерчинских рудников, хотя через неделю после свадьбы они уехали в забайкальский гарнизон. И она не была ни сестрой, ни женой декабриста. Через год, отдыхая одна в туапсинском санатории, она потеряла голову от бесед, объятий и прогулок с одним ленинградским художником и не захотела возвращаться (они и теперь счастливы, обращаются друг к другу по имени-отчеству, у них есть яхта и где-то на Мальте они воспитывают четверых внуков). Он не застрелился, не спился, не переоблачился. Перевёлся в столицу и сделал карьеру. Он даже не озлобился и одиночествовал недолго, женившись на военторговской продавщице. К старости только обабился и стал маловыносимым ворчливцем. У него тоже есть внуки.

"Утерянные карты края нежности" Дины Дутловой: "Любимому мужу в день рождения! Ты самый добрый и чуткий". Надпись подсвечивала зловещестью и я быстро "промотал" несколько сцен. Убийство ржавыми ножницами... зона строго режима... трое детей-детдомовцев, жизненного счастья которым не обрести.

"Одноразовые люди" Кейта Блэста: "Прочитанные книги — прожитые жизни!" Здесь всё было недурно. Загородный коттедж. Девять сортов варенья в погребе. Егорушка поступил в МАИ, будет конструктором авиадвигателей, а Настенька играет в театре, замуж собирается весной за стоматолога из Германии.   

Я не хотел больше читать надписи, потому что не хотел больше в и д е т ь. Раздумчиво и ознобно я сидел в кресле. Заоконные сумерки сочились в кабинет и время от времени я смотрел на фосфорицирующие кончики стрелок часов. Часы мне подарила любимая на год знакомства и они мне нравились.

Включив торшер, я положил перед собой на стол две самые дорогие мне книги: "Всю королевскую рать" Роберта Уоррена и "Фальшивого Мефистофеля" Кристофера Лидоуйта. Подумав и взяв "Мефистофеля", я каллиграфически вывел на форзаце:

"Наверное, можно любить двух женщин, как можно любить двух писателей... Много солнца тебе и всегда будь рада жизни!"

Был понедельник и почта ещё работала. Я хотел оказаться там перед самым закрытием и успеть отправить бандероль с подарком. Подарком, который никогда не может оказаться пошлым. Небо декабря приправляло землю снежной крупой. Каким-то образом эти осадки извне смывали осадок внутри. Ничего не изменится. Ничего и не должно измениться. Я знал только, что кто-то когда-то это  у в и д и т.