Наказание без преступления. Губа

               
                Посвящается нашим пацанам, нашей армии и нашей стране.
     Вам когда-нибудь хотелось вернутся назад и всё поменять. Конечно не всю жизнь, а конкретную ситуацию. Пройти мимо, отвернуться, сделать вид, что меня это не касается. И тогда ничего бы этого не было, не было бы последствий, которые не всегда и вывезти то можно. Хотелось? Мне тоже. Только я думаю, последствия были бы куда более трагические. Нельзя изменять себе, иначе себя потеряешь. И тогда глядя в зеркало, и ища знакомые черты, ты увидишь чужого человека.
    Мы ходили в караул через сутки. Этого хватало, чтобы как-то восстановиться и опять идти в караул. Обычно дожив до отбоя, ты просто валился на кровать и проваливался в сон.
-Второй взвод в ружьё! Полная боевая.
    Ночной Владивосток хмуро резал ветром лицо. Была глубокая осень. Самая паскудная пора в этом краю. Мы бежали стандартную трёшку, как на зарядке. Но полная боевая и не восстановившийся организм вносил свои коррективы.
    Деды решили поднять бунт.
-Все идём шагом. Кто побежит, в роте огребёт по полной.
    Если честно хотелось бежать, чтобы быстрее пройти дистанцию и плюхнуться снова в кровать. Но с дедами шутки плохи. Деды у нас были особенные, всё-таки спец.взвод. Хоть уже и в прошлом. Взводного послали на периферию, а нас раскидали по другим взводам. Но костяк всё-таки остался. Лейтенант Колин, который взял нас на поруки, был щёголем. Но как выяснилось это был не единственный его недостаток. Возглавив взвод на марш-броске, он успевал возвращаться в конец строя, чтобы подгонять отстающих. Он был легкоатлетом-разрядником. Деды сдулись неожиданно легко, и вприпрыжку понеслись по безлюдным улицам спящего города. Он ломал нас как необъезженную лошадь. Тоже мне спецвзвод. Смачный пинок под пружинистые «булки» придал очередному деду хорошего стимула. И он растворился среди суетившихся товарищей. Товарищей? Да он нас опускает.
    Я был единственным который не побежал.
-Рядовой Б. выйти из строя.
-Двое суток ареста.
    Заехать на «моремановскую» губу было сродни попасть менту в общую камеру. У нас это не практиковалось, боялись последствий. Бывало, что после губы пацаны менялись и чуханились до конца службы.
-Бича, тебя будут бить всей камерой и могут поломать.
-Посмотрим.
-Запомни, тебе нужно найти лидера. Он может быть самый большой или наоборот самый маленький. Обязательно найди его. Упрись взглядом в его лицо и скажи: «Пацаны я не фраер и сейчас конечно огребу. Но сегодня ночью я тебя придушу».
   В «автозаке» было холодно и пахло лизолом. Я ехал в камере за решётчатым окном. Обычно я был по другую сторону баррикад. Пацаны сейчас, наверное, идут на завтрак. Машина подпрыгнула и резко остановилась.
   Лицо Колина было надменным и злым. Я не понимал тогда в какую игру ввязался. Это была показательная казнь.
   В коридоре я остановился возле большой камеры с решётками, пока лейтенант договаривался с начальником гауптвахты. В этой камере содержались осужденные этапируемые в дизбат на остров «Русский». По рассказам самый страшный «дизель» Советского Союза.
- Я даже не знаю кому из нас достанется больше. Мне или тебе «краснопузый» – донеслось до меня из камеры.
- Нашёл с чем сравнить. Он двое суток отсидит, а тебе полгода.
-Ну не знаю. Так ему же потом с этим жить.
   Колин вышел из кабинета и прошёл мимо даже, не взглянув на меня.
   Конвойный отвёл меня в камеру, в которой резко пахло хлоркой. По середине камеры большой стол и две скамьи по краям. Я устало присел и осмотрелся. Нервишки конечно шалили. Мне почему-то казалось, что Гусев ужасно гордился бы мной. Гусев – это наш взводный. Мужчина. КМС по дзю-до, рукопашник, спецназовец до мозга костей. Я вспомнил почему-то про случай в клубе. Старослужащим было лень обходить ряды, и они шли прямо по рядам. И пацанам приходилось вставать и пропускать их.
-А я бы не встал – сказал взводный и посмотрел на меня.
   Очередной «дедушка» вяло пробирался через наш ряд. И я не встал. Мало того я демонстративно протянул ноги, мешая ему пройти.
-Э, убери ноги, «душара».
-Обойдёшь.
- Ты что оборзел.
-Обойдёшь – обречённо сказал я, понимая, чем мне это грозит.
   Сверкая глазами, он пошёл обратно. Пример был поучительным. И больше никто не рискнул испытывать судьбу и ронять свой авторитет.
   Взводный уважительно кивнул и улыбнулся.
   Меня конечно побили. Но я не стоял.
   Решётчатая дверь в камеру открылась со скрипом и с ощущением надвигающейся беды.
-«Краснопузый» в камере.
- Ты что тут забыл, сука.
   Он обособленно стоял немного с краю и с интересом разглядывал меня. Это был мордатый узбек с хитрым прищуром в уголках глаз. Я подошёл прямо к нему и как-то по-особенному посмотрел ему в глаза. Это было похоже на драку. Когда ты «ссышь» и боишься, но стоит только начать и просыпается то, ради чего, наверное, и стоит жить. Слова приходили откуда-то сверху, они впечатывались в стены камеры, и отскочив вбивались в уши обступивших меня пацанов. Меня никто не тронул. Меня вообще оставили в покое.
   Кормили в принципе неплохо, но еды было мало. И мы ходили постоянно голодные. Голодные и злые? Нет. Всё было нормально. После обеда выгнали на плац и заставили бегать.
   К вечеру заступал новый караул. У начальника караула был список, и он бойко читал его, делая паузу.
   Когда называли твою фамилию нужно было крикнуть: «Я!», и перебежать во вновь образующийся строй. Расстояние метров пять.
   Перед сном нам выдали «вертолёты» - это деревянные лежаки, которые ложились одним краем на трубу, а вторым на скамейку. Кому не хватало места ложился прямо на стол.
   Первый день пролетел. Ещё денёк и всё.
   Второй день проходил тоже спокойно. Побегали, пошагали. Делов то.
- Вешайтесь пацаны морская пехота.
   Вечером в строю царила особая тишина и порядок. Нас быстро проверили и погнали в камеры. Но до камер мы не дошли. Нас выстроили вдоль стен коридора. Нужно было встать вплотную к стене лицом и сделать полу присед. Кто опускался ниже получал по почкам. Через пару минут ноги начинали трястись. Того, кто не выдерживал отводили в сторону и «проводили» беседу. Иногда били очень жёстко. Потом мы пошли гуськом по коридору. Ноги не слушались, дыхание сбивалось. Свет от лампочек придавал этому действу особого шарма. Ещё бы пару овчарок на поводках.
   Ночь была устало-тревожной. Ты проваливался в сон от безумной усталости, потом просыпался. Кто-то стонал, кто-то храпел.
-Сука, они мне почки отбили.
   После подъёма, туалета и завтрака нас заставили шагать в камере и громко петь строевую песню. Для пущей голосистости подкинули в камеру чрезмерную порцию хлорки. Хлорка резала глаза и мешала дышать. Зачем дышать, нужно было петь.
   Через час-полтора нас выгнали на плац и заставили держать вытянутую ногу на счёт раз-два- три... После смены ноги приходило чувство, когда ты долго терпел и наконец-то сбегал в туалет. И по новой. Мы стояли шеренгами с отведёнными руками и вытянутой ногой. Вдоль строя заправив руки за спиной ходил мичман Тихоокеанского флота. Его фигура вызывала уважение и призывала строго соблюдать Устав гарнизонной и караульной служб. Он был небольшого роста, очень узкая талия и очень широкие плечи. Казалось он аккумулировал наш страх и готовился к чему-то очень важному и полезному в нашей жизни.
   Ногу начинало сводить, но посмотрев по сторонам, я понял это ещё не предел.
   И в это самое время на территории гауптвахты появился лейтенант Колин. Я понял, что чувствуют дембеля уходя домой. Даже не так. Я забыл про ногу и готов был стоять так ещё хоть полчаса, да хоть бы и полдня.
   Через минуть десять он вернулся. Неспешной походкой, смотря себе под ноги Колин прошёл мимо нас и вышел за пределы «губы».
   Нас выстроили по шеренгам, для нового испытания. Мичман подходил к осужденному, бил ребром ладони по шее.
- Я сука.
- Я сука – повторял осужденный.
Мичман шёл дальше.
- Я сука.
- Я сука.
- Я сука.
- … ответа не последовало.
Мичман с разворота пробил пацану в печень с ноги. Тот рухнул, как подкошенный. Хватая воздух ртом, осужденный выдавил:
-Я сука.
   Так нас окрестили, если не сказать жёстче. Не стал исключением и я. Я тоже сказал. Уже вечером в камере, после того, как на нас бравые морские пехотинцы по отрабатывали удары, мне стало по-настоящему больно. Больно за свою слабость. Но ничего уже нельзя было вернуть.
   Утром от писаря я узнал, что мне вкатили дополнительный срок двое суток.
   Самой большой проблемой для меня стал туалет. Ограниченное время и отсутствие хоть какой-нибудь бумаги. Сначала я оторвал «подшиву» и делил её на кусочки. Потом, когда «подшива» кончилась в ход пошли карманы, сначала от шинели.
   Закончились и эти двое суток. Лейтенант даже не появился. Мне «впаяли» очередные двое суток за сон в камере. Та ещё формулировка.
   Дни тянулись, и я поймал себя на мысли, что начинаю сдавать.
- Кто на камбуз?
- Я.
   Меня отвели на камбуз. Там было ещё два пацана. В наши обязанности входило, когда привозили еду, разложить её по тарелкам и разнести по камерам. Я узнал, что не все камеры как наша. Есть ещё одиночки. Узкая маленькая камера метр на метр и скамья у стены. Спать там приходилось сидя. В одной такой камере оказалось двое. «Широка страна моя родная».
   Главной задачей было, чтобы хватило всем. В противном случае могли покалечить. Поэтому пацаны, деля пищу, не докладывали, чтобы точно хватило всем. Это могли расценить как «крысятничество». Поэтому всю пищу, которая оставалась нужно было съесть.
- Это неправильно – сказал я. –Пацаны там голодные ходят, а вы тут мясо жрёте и масло ложками.
- Ты попиз… ещё. Кто узнает все огребём. Если такой умный в следующий раз сам на раздачу встанешь.
- Тут одного такого умного к Гирею в одиночку подсадили, на перевоспитание. Пацаны, если садят двоих, меняются по очереди. Кто сидит, кто стоит. Так тот у него сутки простоял. Потом упал, и спал на бетоне. Говорят, почки застудил.
   Мои дополнительные срока шли без остановки. Самое страшное для меня была не «губа» с её порядками. Самое страшное была неизвестность. Ты тянешь очередные двое суток, думая, что они последние. И получаешь новый срок. И снова, и опять.
   Я уже достал писаря.
- Ну, скажи хотя бы сколько мне всего. Я настроюсь и выдержу. Так же нельзя.
- Слушай ты вроде бы парень ничего. Но ты уже на грани. Я выдел таких уже здесь. Они вскрываются потом. Ты пишешь нормально?
- Да вроде без ошибок.
-Да это ладно. Разборчиво пишешь?
- Да.
- В общем я освобождаюсь завтра. Я замолвлю словечко. Если спросят, у кого хороший почерк? Кричи у меня.
   В общем я подсуетился и мне «фартануло». В камере я почти не сидел. Разносил еду по камерам, переписывал списки осужденных, списки на работу. Попасть на работу считалось за удачу. Время на работе проходило быстро и гораздо легче чем на «губе». К тому же там можно было покурить, а иной раз пацаны даже приходили на «веселе».
   Своим пацанам в камеру я закидывал гостинцы. Резалась булка хлеба пополам, вынималась часть мякиша и вместо хлеба я клал туда куска мяса или масла. Пацаны тоже грели свои камеры. Иногда, если кто психологически сдавал, я записывал его на работу вместо указанной в списке фамилии. Пацаны приходили ожившими и могли тянуть дальше. Я думаю они и не догадывались о существовании такого ангела хранителя. Я старался не поступать так, если кто-то просил сам. Приучишь, не отвадишь.
   Этим утром я поспешил и освободился раньше. Меня отвели в камеру. Все были там. Обстановка была обычная. Кто-то «харахорился», кто-то устало вздыхал.
- Ты что ли писарь? – ко мне подсел парень, которого я не видел раньше.
- Я.
- Запишешь меня завтра на работу.
- С чего это?
- Я Сода.
- И что?
- Ты что не слышал про меня?
- Нет не слышал.
- Да я тут родной. Я каждые месяц два сюда «заезжаю».
- И что из того?
- Слышь ты «краснопузый» ты со мной не спорь. Меня тут все знают.
Вечером, нас погнали за вертолётами.
- Возьмёшь мне вертолёт – нагло заявил мой новый сокамерник.
У нас вышла небольшая стычка. Сода остался без вертолёта и спал на столе. Пообещав разобраться со мной завтра, он громко захрапел.
Парень был дерзкий, небольшого роста, даже меньше меня, но очень крепкий. Он дерзил не только мне. Драться в открытую не рисковали, поэтому всё доходило только до мелких потасовок.
   Вечером при вступлении нового караула мы по привычке перебегали в новый строй под свою фамилию.
- Сода.
- Я- выдавил наш дебошир и в развалку пошёл в новый строй.
-Отставить – рявкнул начальник караула. – Встать в строй.
- Сода.
- Я- он и не собирался бежать, та же «приблатнённая» походка.
- Когда называют твою фамилию ты должен сказать: «Я» и бегом перебежать в новый строй.
- Вы что «мореманы» опухли. Я Сода. Я даже у морской пехоты не бегал.
   Эту ночь он провёл в коридоре между камерами. Там была обрешеченная зона и там проходили какие-то трубы. Утром, когда мы выходили с камер, он сидел на трубе и бесстрашно смотрел вперёд.
   Мы подружились. Пацан был что надо. Но с ним нужно было держать ухо востро. Иногда он забывался и начинал «борзеть».
- Бегом, я сказал бегом – срывался очередной начкар.
- Да это же Сода. Оставь его в покое. Он идиот.
  Я даже не помню, как его звали. Лицо его просияло. И он пританцовывая вошёл в наш строй.
  Этим вечером в камере напротив вышла массовая драка. Дрались жёстко. Пока «штыки» сообразили, что к чему, кого-то изрядно покрошили.
- Кого бьём, пацаны?
- Краснопузого.
- А за что?
- Как это за что. Он же «краснопузый».
- Ну и что. У нас вон тоже один «вэвэшник».
- Так и вы его «отмудохайте».
- Да не. Наш нормальный.
  Уже утром я увидел кого били в камере. Это был «Джумабай».
Нурлан был наш спецназовец его перевели в другую роту. Оттуда он и заехал. Пацан он был боевой, мог выйти один на нескольких старослужащих и не сдуться. Он был на полгода старше меня призывом. Мы «закусились» с ним на пробежке. Когда подгоняя меня как очередного духа, он дал мне по почкам. Я развернулся и пробил ему в «грудак». «Фанера была пробита» и он хватал ртом воздух. Кто-то из его призыва подбежал, толкнул меня, и я убежал от греха подальше.
- В роте разберёмся.
Разобрались.
-Нурлан – гордо сказал казах и протянул мне руку.
В общем мы подружились.
-Нуныка, это тебя что ли били? – весело спросил я и полез обниматься.
Лицо было побито, но не критично.
- Это кто кого ещё бил – гордо сказал «Джумабай».
Я посмотрел по сторонам. Почти у каждого сокамерника казаха был подбит глаз или бровь.
- Нурлан, курить будешь?
   Курить на территории гауптвахты строго запрещалось, но пацанам законы не писаны.
   Ну, хотя бы не один теперь, хоть и в разных камерах. Теперь «греть» приходилось две камеры.
   Вечером опять заступали «морпехи». Сода совсем опух. Он пошёл пешком. То ли не понял кто заступил, то ли опять погнал. Теперь у него на сегодня индивидуальная программа. Не знаю, что с ним там делали, но в камеру он зашёл бледный и молчаливый. Он перестал «борзеть», всё больше молчал. Уже потом до нас дошли слухи. Огромный «морпех» поднял его за ноги над очком и отпустил. Поймал правда, но голова Соды ушла ниже «ватерлинии». Дело в том, что «очки» на «губе» были чрезмерного размера, приходилось шире обычного расставлять ноги. Жёстко.
Нам тоже досталось. После завтрака нас выгнали на плац и погнали по кругу. Как назло, завтрак уже прошёл, а писанины не было. Бежали мы в рваном темпе, то ускоряясь, то замедляя бег. С двух сторон стояли два «штыка» и били пробегающих прикладами. Прилетало по-разному, кому сильно, кому едва доставалось, кому в шею, кому в «бочину».
- Вы что озверели? – не выдержал кто-то.
- Бегите, суки, это только начало.
  Потом были носилки и вспышка справа, вспышка слева.
Одна пара выдала номер. Парень видимо плохо понимал по-русски и постоянно «троил» и путал стороны. Погоняли их конкретно.
 Нас построили и уже знакомый мичман, чтобы не нарушать традиций, пошёл по рядам.
- Я сука.
- Я сука.
Хрен тебе военный, только не в этот раз. Но до меня не дошёл ход.
- Я сука – выкрикнул мичман и ударил ребром ладони рядового Джумабаева спецназовца со второго взвода второй роты в/ч 6558 г. Владивостока.
- Сам ты сука – обиженно и громко выкрикнул казах и в ответ зарядил «морпеху» по шее.
Этого никто не ожидал. К чести мичмана он не стал «истерить». Он подозвал к себе двух караульных.
- Объясните товарищу политику партии.
Надо бы сказать, что такое действие можно было расценивать как нападение на караул. А это «дизбат».
Экзекуция была прекращена. Началась строевая подготовка.
- Ногу держать. Выше.
   «Джумабай» отсидел и вернулся в свою роту. Даже Сода давно уже вышел. А я продолжал сидеть. Камбуз и «писарщина» уже не помогали. Я чувствовал, что начинаю сдавать.
  В сержантскую камеру заехали два сержанта вэвэшника. Один был сильно подавлен, а второй с гордым чубчиком из-под шапки. В камере их побили, особенно досталось тому что с чубчиком. Когда разносили обед, я разрезал булку и положил туда большую порцию масла. Еду принимал сержант стройбатовец.
- Там в хлебе гостинец вэвэшникам. Ну и всем.
Я начал постоянно закидывать им гостинцы. Пацанов перестали бить, и они ожили.
Потом демобилизуясь, «подавленный» нашёл меня и долго жал руку.
- Спасибо, брат.
- А где второй?
- А он это. Он домой поехал.
«Десять было исцелённых, а спасся только один».
   Вновь заехавшие оказались на редкость приветливыми ребятами. Познакомились, и они очень учтиво попросили меня записать их на работу. Видать не в первый раз здесь. Меня всё достало, и я записал их двоих вместо других фамилий, которые были в списке.
Вечером в камере они подсели ко мне с двух сторон. От них пахло алкоголем.
- Слышишь писарь, запишешь нас завтра на работу.
- С какого?
- Да с такого.
   Я не ожидал удар и пропустил его прямо под "дых". Воздуха не хватало, и я как рыба хватал его. Нервы сдавали, и я устал. В общем я не ответил. Я устало сел и закрыл лицо руками.
- Короче запишешь. Ты понял.
Я проснулся ночью от того, что захотел в туалет.
- Штык. Штык – тихо позвал я.
Конвойный подошёл к камере.
- Чего тебе?
- Своди в туалет.
- Утром сходишь.
 Я лёг и в моей голове побежали мысли. Они бежали так быстро, что я не успевал их осознавать. Я потихоньку добрался до своего обидчика и сел рядом с ним. Я смотрел как он спит, на его спокойное и чем-то довольное лицо. Он вздрогнул и открыл глаза.
- Ты чего?
Я сел коленом ему на грудь и крепко обхватив шею, начал его душить. Он пытался вырываться, но я плотно придавил его коленом.
Резкий удар скинул меня с него. Бог отвёл.
Утром в туалете я оторвал погон и вытер им задницу. Это не было актом осквернения, это была необходимость. «Подшива» закончилась, карманы тоже. «По-большому» я ходил раз в два-три дня, организм перешёл на режим энергосбережения формы. Так, есть ещё один погон, потом буду рвать шинель.
Начальника губы между собой звали «пидор», его зама «полупидор». Будучи «писарем», я непосредственно общался с ними, хоть и коротко, и всё по делу.
Начальник вошёл и весело спросил меня: «Как дела?»
- Товарищ майор, разрешите обратиться.
- Ну.
- А сколько мне ещё осталось? У меня уже двадцать четвёртые сутки идут.
- Твой постарался. Так что у нас ты встретишь Новый год, а потом поедешь к себе в подразделение.
До Нового года было ещё двенадцать дней. Майор вышел, и я сполз со стула на пол. В голове было неожиданно пусто. Я посмотрел на стул, стоявший возле меня, и вцепился зубами в его ножку.
Мичман, вошедший к начальнику гауптвахты, схватил меня за руки и повалил на стол. Изо рта текла слюна. В это время вошёл начальник гауптвахты.
- Что тут происходит?
- Стул грыз, товарищ майор.
- Ты что?
- Товарищ майор, я всё. Я больше не могу.
- А что случилось то?
- Товарищ майор, я больше не могу здесь. Всё.
- Смотрю я на тебя и не пойму. Нормальный же ты парень. А лейтенант твой наговорил про тебя. Как будто и не про тебя совсем. Из-за чего ты здесь?
Я поведал ему всё как было на само деле. Что прослужил я полгода, как мы ходили в караул, как я не побежал.
Он внимательно выслушал меня, дав мне выговориться. Мичман стоял рядом и участливо дёргал головой.
- Ты знаешь где твоя часть?
- Да я в увольнении ни разу не был. Откуда. Нас особо не пускают. Помню, что на какой-то речке.
- Ты знаешь?
- Да, товарищ майор. На первой речке часть «вэвэшная» стоит.
- Отвезёшь его.
- Товарищ майор мне не по пути.
- Отвезёшь.
- Спасибо, товарищ майор.
- Значит не побежал – и он протянул мне руку.
Мичман довёз меня до части и пройдя через КПП, повёл меня в роту. Рота строилась на ужин.
Мичман зашёл к ротному с какими-то документами.
Капитан Осин был хорошим офицером, немного «приблатнённым», немного пьющим, но с хорошим чувством юмора.
- А чего это ты так рано. Мы тебя до Нового года и не ждём. А это что у тебя с погонами? Шифровался? – он весело рассмеялся.
Я молчал. Чего тут скажешь.
- Скажи-ка нам дружок, ещё будешь «залупаться»?
- Чего молчишь? Я тебя прям сейчас обратно откомандирую, очки драить.
- Нет.
- Что это за нет? Рота строиться.
- Рядовой Б. выйти из строя.
Неужели опять. Мичман внимательно смотрел на меня.
- Хорошие у тебя бойцы капитан. Настоящие.
- Ладно. «Нет» принимается. Рота на ужин. А ты иди в баню, скажешь я приказал. А потом на ужин. Тебе оставят. Каптёр дай ему свежее бельё.
- Так говоришь вёл себя достойно?
- Что? – спросил я.
- Иди, солдат. Служи отечеству.