Допрос

ДОПРОС
Власть портит человека, безвластие – народы.

Начальник линейного отделения милиции товарищ… был страстный хоккейный болельщик. Болеть зимой на открытом стадионе даже в престижной форменной одежде и в ботиночках было холодно и не уютно – можно заболеть. В валенках выглядело смешно и по-деревенски, а в собачьих унтах солидно, тепло и практично. Все лётчики болеют на хоккее уверенно и просто, а он – шеф ОБХСС, власть имущий, должен пританцовывать в ботиночках, как пацан, и он решительно поехал в аэропорт к начальнику отдела снабжения.
Начальник отдела материально-технического снабжения милицейскому начальнику отказал.
– Не имею права отпускать на сторону целевой, фондовый материал. Унты предназначены только для вертолётчиков и пилотов холодных самолётов, таких как Ан-2, даже пилотам больших самолётов не положено, и они в ботинках ходят. Мало унтов в стране, всем не хватает. Даже тем, кому положено, министерский материал выделяется, чуть ли не целевым назначением, поштучно, пофамильно, за каждую пару мы отчитываемся перед Москвой. Нарушать инструкцию – значит потерять работу, – развёл руками вроде бы большой начальник.
– Но ведь полгорода в собачьих унтах ходит, а на хоккей приходят почти все в унтах, что они все лётчики? – задал вопрос милицейский шеф. 
– Ну, это мне не известно, я на хоккей не хожу, – ответил авиатор и всем видом показал, что разговор окончен.
– Выпиши по-хорошему, а то… – обиделся власть имущий.
– Что, а то? – не понял снабженец.
– Посажу! – грозно ответил милиционер.
– За что? – удивился Горьев.
– Найдём за что! – ответил мент и поднялся из-за стола.
Через две недели в отдел нагрянули работники ОБХСС, они опечатали склады с унтами, засели в бухгалтерии, подняли все финансовые документы. Поочерёдно официальной повесткой вызывали к себе всех сотрудников на допросы. Поводом якобы послужило анонимное письмо о вопиющих недостатках, безобразиях и массовой продаже унтов на сторону, за наличный расчёт начальником отдела снабжения.
Страх заставил людей беспокоиться, все ходили перепуганные, и работа валилась из рук. Отдел лихорадило, поставки срывались, во всех авиапредприятиях появилось напряжение и нервозность.
В магазинах в то время купить что-либо было почти невозможно, и шеф по возможности не отказывал своим работникам и, в чём мог, помогал: выписывал за наличный расчёт кому краску для ремонта квартиры, кому стройматериал на дачу, кому куртку форменную, кому что. Всё это было нарушением инструкции, но у жизни всегда бывают исключения.
Советскую систему скопировали с библейской. Все согрешили, никого нет без греха. Любого при желании можно осудить и посадить в ад строгого режима. Народ, естественно, боялся, все согрешили, все ходили по острию ножа у советской власти; многие в Союзе прошли сквозь «зону» не только за дела, за слово, за мысли, за идеи и просто так – ни за что. На этом свете столько проблем и нарушений, что на тот хороший свет попасть почти ни у кого нет никаких шансов, поэтому и стараться многие не видят смысла.
В отделе все притихли, каждый что-нибудь выписывал для дома, для семьи, любого в Союзе можно было вздёрнуть, достаточно потянуть за ниточку, которая частенько доводила до Кремля, но как только дело упиралось в Москву, всё, как правило, затухало. Даже там советское право часто обходили слева.
Арестовали и начальника отдела, а следом – инженера-исполнителя. Обвинением послужило наушничество какого-то работника, которому начальник тоже в чём-то отказал.
Горьев начальник отдела был хороший, умный, добрый сибиряк из Иркутска, где очень скромно жила его мать-старушка. Сын, используя служебное положение, то есть дружеские связи, купил по блату в магазине небольшой бытовой холодильник. Созвонился с аэропортом Иркутска и попросил коллегу об услуге.
В ваш адрес от нас отгружается контейнер с оборудованием, можно я туда догружу холодильничек для мамы? А в Иркутске, когда получите, оприходуете груз по документам как положено, а холодильничек, не указанный в документах, его как бы и нет, отвезёте по дружбе моей матери-старушке. Буду премного благодарен.
На том коллеги и сговорились, и всё как по маслу вышло. Теперь, почти через два года, аукнулось со злого языка завистника.
Кроме того, при обыске в сейфе у начальника обнаружили графин с чистым авиационным спиртом, которого в розничной продаже не бывает. Для того, чтобы загреметь, материалов было достаточно.
Начались массовые допросы. Доблестные обехеэсники вызывали к себе по списку весь личный состав и спрашивали одно и то же: про начальника, про спирт, про холодильник, про стройматериалы и ещё про всякие дела. Большинство отнекивалось и играло под дурачков: я ничего не знаю, моя хата с краю. Но честные и наивные выкладывали всё, что знали и слыхали, и у разных работников были разные взгляды, разные показания на одно и то же; им устраивали очную ставку и стравливали, как собак, пугая зоной. За ложные показания грозит статья. Между людьми возникали враждебные отношения. Правда у каждого своя, а истину никто не знал. Многие заболели и на работу не выходили. У многих начались депрессия и нервное истощение; особенно на допросах старались молодые карьеристы, следователи, по-собачьи преданные диктатуре пролетариата, достойные наследники чрезвычайных комиссий. Заставь дурака Богу молиться, он и Богу лоб расшибёт.
Особенно с удовольствием  лютовал лейтенант Ткаченко. Про таких в народе говорят, что каждое г... но, кончается на о.
– Где вы были четырнадцатого февраля позапрошлого года в шестнадцать часов сорок пять минут? – задавал он прямо с порога свой конкретный вопрос.
Перепуганный посетитель сразу терял дар речи и чувствовал себя преступником-рецидивистом, мысленно перебирая в памяти всю свою жизнь, особенно прошлый год, и не мог ничего вспомнить, особенно февраль. А Бог его знает, где я был в позапрошлом году, думал про себя посетитель, но внешне бледнел и покрывался холодным потом. Сковывал животный страх, наверное, что-то нехорошее было тогда в это время, сейчас арестуют. Вспоминай! Только чистосердечные показания увеличат твой будущий солидный срок.
Согласно списку по алфавиту вызвали к себе в качестве свидетеля и Романа, работника отдела.
– Что вы знаете про унты? – спросил следователь.
– Унты – слово эвенкийское, означает меховая обувь. Унты бывают простые и генеральские с белой войлочной подошвой и обязательно из собачьей шерсти. У собаки в коже нет потовых желез, она потеет и охлаждается через язык, поэтому кожа у них водонепроницаемая и хорошо подходит для обуви, сухой мех сохраняет тепло. Унты выдаются пилотам на три года, потом они их обязаны сдать на склад и получить новые. Раньше бывшие в употреблении унты выписывали всем работникам аэропорта, а потом министерство из Москвы запретило. Особым приказом обязали на местах создавать специальные комиссии, которые прилюдно уничтожали унты и делали мехветошь. Топором отрубали голенища и просто выбрасывали в кучу, но людям не давали, а мехветошь название само по себе глупое, никто такую ветошь никогда нигде не использовал. Вредительство это узаконенное, вот и всё. Хорошие унты научились шить частники, я себе тоже купил, лучше заводских, – улыбнулся Роман и вспомнил, что говорили старшие: «Не улыбайтесь на допросах, этим вы делаете свои зубы беззащитными».
– Я вас не об этом спрашиваю, – обозлился лейтенант.
Стройный, молодой, самоуверенный, наделённый властью следователь в щегольской офицерской форме ставил ногу в начищенных до блеска хромовых сапогах на стул допрашиваемого и закуривал сигарету, нагло пускал дым в лицо своей жертвы, это очень не понравилось допрашиваемому.
– Послушайте, товарищ лейтенант, как вы себя ведёте? Что это за садистские выходки такие, где я нахожусь? В советской милиции или в гестапо? Вы что, хотите, чтобы на вас написали коллективное письмо на самый верх? Ведите себя достойно! Не позорьте внутренние органы страны! О вас уже легенды ходят, – вспылил вышедший из себя Роман – ровесник следователя.
Лейтенанта словно током шибануло. Вся спесь тут же слетела, он тоже чувствовал страх грешника и страх за свою шкуру. Все согрешили, и он тоже. У каждого можно найти нужную ниточку и потянуть, грех найдётся.
Свидетель – это очень важно. Свидетель может быть спасательным кругом, а может и, как камень на шее, утянуть на дно. И тут Роман вспомнил армию. В тот день его отправили в штаб сопровождать секретную почту. Поехали на «Газ 69», получили почту. Возвращались по дороге в страшный гололёд. За рулём молодой шофёр, солдатик-первогодка, не справился с управлением и машину начало крутить на льду и понесло прямо по дороге на встречный тягач с трайлером, груженый трубами. От удара у джипа оторвало передний мост, автомат сорвало с плеча Романа, и, пробив тент, он улетел в неизвестность. Все остались живы, лишь прапорщика зажало в груде железа со сломанной ногой. Автомат нашёлся в винограднике. Синяки да шишки болели долго. После аварии со всех снимали показания, и прапорщик с Романом, честно всё, как было, написали в объяснительной записке. Водитель потом имел проблемы и дал им урок на всю жизнь.
– Зачем вы всё подробно написали? – спросил он. – Беда случилась, прошлое не изменить, а будущее вы мне подпортили. Сказали бы, что ничего не видели, уснули или смотрели в другую сторону. Я бы сам рассказал как мне надо, а теперь получается – вся вина на мне. Вы меня топите, вы сейчас объяснительную целый час писали, вспоминали подробности, а у меня там на всё про всё три секунды было, я даже подумать не успел, я подчинялся интуиции, а вы тут расписали в четыре глаза. Зря вы так! Задувая чужую свечу, не думайте, что ваша станет гореть ярче. Никогда не делайте никому плохо, даже случайно, понятно?
– Понятно!
На сей раз Роман говорил много, но ничего не сказал.
Следствие закончилось, дело передали в народный суд. Судьёй назначили Бориса Быкина. Два друга-сослуживца, Сергей и Роман, переживали эту историю особенно. Горьев был им как отец, наставник и учитель. Сергей пришёл к Роману и спросил:
– Ты Быкина знаешь?
– Он хромой?
– Да!
– Кажется, знаю. Мы учились в одной школе, а после школы я с ним в столярке работал. Мы на пару оконные рамы олифой красили. Помнится, он тогда заочно в институте учился, кажется в юридическом. Неужели судьёй стал?
– Стал! Что он за мужик?
– Да как тебе сказать. Ершистый.
– Вообще, поговорить с ним надо насчёт Горьева. В его руках срок дать, в его власти оправдать.
– Он случайно не хоккеист-любитель?
– Раньше, помнится увлекался.
– А вот давай-ка для пользы дела поговори с ним с глазу на глаз.
В тот же день Роман привёл в порядок свои личные, почти новые, собачьи унты. Освежил, почистил сапожным кремом, хорошенько просушил, завернул как дорогой подарок и поехал в народный суд к старому приятелю. Встретившись, поговорили по-простому, по-хорошему, повспоминали молодость и совместный труд в столярке, обменялись последующими событиями и уперлись в общих знакомых, нынче подсудимых; и тут Роман выложил начистоту всю историю со следствием и раскрытием событий и чисто по-человечески рассказал о лучших качествах своего начальника и инженера-исполнителя, с которого он брал пример в жизни, и попросил судью не калечить судьбы хороших людей и добрых семьянинов. У обоих семьи – жёны, матери больные, все живут на таблетках. Это же трагедия семьи, сиротские дети, потерянная честь, позор перед соседями и друзьями. Сидят под следствием. Замараться можно быстро, а отмыться – жизни не хватит. Доказывай потом, что ты не верблюд.
Боря ничего не обещал, но сказал, что судит по закону.
В заключение разговора Роман спросил его о том, болеет ли он за хоккей? Судья счастливо кивнул.
– Не мёрзнешь?
– Ещё как!
– Я тебе тут презент привёз в подарок, – сказал он. – Но с условием, чтобы твоя команда непременно выиграла.
Мужчины встали, пожали друг другу руки и с достоинством разошлись. Застойный период развития страны подходил к финалу. Ветер перемен залетал и в эти дремучие края. Юристов у власти было много, а страна всё равно жила не по закону, а по понятиям.
Суд шёл неделю и подсудимых оправдал. Зал ликовал, как в день победы. Подсудимых освободили за недостаточностью улик прямо из зала суда, и счастливые родственники увезли их прямо из-под конвоя.
Друзья приехали в свою контору и сообщили последние известия; все очень обрадовались приятной новости, мигом слетали в магазин и прямо в рабочее время, втихаря, вскладчину, покучно, радостно отметили великое событие.
Горьева восстановили в должности, и Викова тоже. Сначала между ними были прохладные отношения, потому что кто-то про кого-то откровенно рассказал следствию то, что можно было бы не рассказывать, но потом они вместе выпили и простили друг другу не самые лучшие поступки в трудные времена, и напряжение спало, всё покатилось своим чередом.
Спустя некоторое времени в столовой аэропорта полной трудового народа в обеденный перерыв сидели четверо авиаснабженцев за одним столом и с аппетитом обедали.
Вдруг в столовую вошли лихие милиционеры во главе с тем самым начальником линейного отделения милиции.
Виков встретился с взглядом со своим мучителем, поперхнулся от неожиданности и возмущения, вскочил с полным ртом, на весь зал зашумел, завыл, указывая пальцем на мента поганого, и прокричал что-то несвязное, но с такой яростью и с такой ненавистью, с такой  обидой, что его просто сдавил спазм; он чуть не потерял сознание от нахлынувших чувств справедливости, возмущения и ненависти к бесстыжим милиционерам, из его глаз просто брызнули слезы, он сел, отодвинул тарелку и заплакал навзрыд, как ребёнок. Люди поняли его состояние и с сочувствием глядели на Викова.
А бывший начальник ОБХСС, слегка пониженный в должности и разжалованный на одну звёздочку за шантаж, подтасовку фактов и использование служебного положения в личных целях, нагло и бессовестно прошёл мимо всех и уселся со своей компанией в углу у окна, и они спокойно принялись за трапезу. Весь зал смотрел на них зло и презрительно, люди отпускали ядовитые реплики в их адрес, так, чтобы те слышали.  Весь зал столовой был наполнен затаённой ненавистью и злобой, и презрением к этой ломовской шайке мучителей. Демократия в стране набирала силу. Демократия – это когда народ может послать власть туда, где он сам находится.
Менты сразу почувствовали отношение к себе всего народа в зале, хотя внешне не реагировали на злые реплики и ухмылки. Но воздух в зале наполнялся невидимой яростью, возрастающей ненавистью всех, кто находился в столовой. Люди перестали жевать и в упор глядели на ментов. У «ломовцев» то и дело стали падать из рук куски хлеба, перечницы, ложки. И тут случилось невероятное: недоев, под презрительные взгляды и ухмылки всех присутствующих, линейный отдел милиции в полном составе встал и вышел из столовой. Против лома нет приёма, если нет другого лома. ЛОМ – это линейный отдел милиции.