Гаррис Т. 2. Гл. 18. Приливы и отливы страсти

Все это время я ничего не писал о своей любовной связи с Лорой, хотя она ни в коей мере не ослабла. Напротив, любовь росла с нашими участившимися встречами. Моя страсть к ней объясняет большую часть моей сексуальной жизни, поэтому я должен рассказать об этом здесь честно, как только могу.

Любовь, говорят, слепа, и если имеют в виду, что секреты притяжения между мужчиной и женщиной лежат слишком глубоко, чтобы их можно было открыть, то это правда. Любовь видит и достоинства, и недостатки человека, незаметные со стороны.

В течение многих лет я два раза в неделю приглашал Лору на обед в отдельный кабинет. Почему не женился на ней, не могу сказать — сам не знаю. Снова и снова я был готов просить у нее руки, но всякий раз что-то случалось, и приходилось откладывать предложение.

Например, я встретил брокера на фондовой бирже, который сделал за меня парочку удачных вложений, а я взамен опубликовал несколько статей в его интересах. К 1886 году я уже заработал несколько тысяч фунтов. Как только я положил их в банк, сразу сказал Лоре, что буду давать ей 10 фунтов в неделю. Платил регулярно, часто дополняя еженедельную сумму чеком на 50 фунтов. Однажды она попросила у меня 300 фунтов. Я отдал их сразу.

На эти деньги Лора и ее мамаша уехали в Соединенные Штаты. Оттуда Лора прислала мне свои фотографии в купальном костюме на пляже Лонг-Айленда. Эти фотографии сводили меня с ума от ревности и возродил все мои подозрения относительно того парня.

Но случалось и гораздо худшее!

По возвращении в Лондон, мать и дочь ненадолго остановились в отеле «Чаринг Кросс». По привычке я всегда щедро даю чаевые и с уважением отношусь к прислуге, взамен получаю наилучшее обслуживание. Однажды вечером я случайно пришел в отель с новостями о пьесе, которая, как я знал, заинтересует Лору. Метрдотель, который мне нравился и с которым я часто беседовал, предупредил, что мисс Клэптон находится в маленькой гостиной на втором этаже. Он услужливо проводил меня, широко распахнул дверь и не забыл спешно отвернуться. В гостиной на диване сидели рядышком мужчина и женщина. Они, видимо, только что обнимались, если судить по тому, как испуганно отскочили друг от друга. Это были Лора и незнакомый мужчина, который встал и молча замер в сторонке в ожидании, когда женщина подойдет ко мне.

— Я удивлена! — произнесла Лора с поразительной непринужденностью. — Каким ветром тебя сюда занесло?

Я едва мог говорить; ревность, казалось, перешла в холодную, сардоническую ненависть. Я молча протянул ей билеты в театр.

— Ты не подождешь маму? — спросила она, улыбаясь.

Странно, но я не ударил ее. Я просто повернулся и ушел, не сказав ни слова. И тут же решил, что никогда не женюсь на ней. Безумная ярость моей ревности испугала меня: если бы мы были женаты и случилось бы нечто подобное, я мог бы убить ее. Всю дорогу домой гнев бушевал во мне.

Я так и не узнал, кто был этот мужчина. Я никогда не пытался выяснить это. Он был безразличен мне. Меня угнетало только ее предательство.

Дома, немного успокоившись, я задумался. «Зачем ты бесишься? — спросил я себя. — Относись к ней как к любовнице. Просто скажи ей, что если нечто подобное повторится, вы расстанетесь навсегда. Пусть она знает, что таково твое окончательное твердое решение. Лора явно не хочет потерять мои деньги и прочие мелкие подарки. Так что будь с нею безжалостным».

Но не помогла мне такая сентенция. За стеной моего гнева стенала и плакала любовь.

«Неужели я был так небрежен с тобой, моя дорогая, что ты захотела другой любви? Что я не сумел сделать? В служении любви все спланировано и идеально, но не брак. И Лора горда, как Люцифер. Женись на ней завтра, и она будет тебе верна. Это несправедливо в отношении девушки, а Лора живет жизнью содержанки».

Я почти уступил, но мысль о ее матери встала между нами. Я должен был бы пригласить ее, по крайней мере, быть вежливым с нею… Невозможно! И снова я увидел перед собою, как незнакомец спешно убрал руку с талии Лоры! Я думал, что сойду с ума.

Я позвонил в колокольчик. Вошла Бриджит, моя служанка. Она принесла виски с содовой и сказала:

— Вы плохо выглядите, сэр.

— Мне нехорошо, Бриджит. Я с полудня ничего не ел.

— Если желаете, мы скоренько приготовим вам ужин, сэр. В кладовке есть холодная куропатка.

Вскоре я ужинал. Прислуживала Бриджит. У нее были прекрасные ирландские глаза, и она была сама доброта. Когда девица встала рядом и помогла мне с чем-то, я обнял ее. Она не противилась. Наши глаза, а затем наши губы встретились.

Со временем я обнаружил, что Бриджит заботится обо мне, и эта спонтанная привязанность пошла мне на пользу, избавила меня от нечестивой ярости и горечи и вернула к спокойному здравомыслию. Короче говоря, я утешал себя любовью Бриджит и ее свежей красотой. Страхи безумия оставили меня, чтобы не возвращаться в течение длительного времени.

Однако на следующий день я был безжалостен, хотя у Лоры нашлось отличное объяснение случившемуся.

— Он был шотландцем!

Мамаша Клэптон пригласила его на ужин, а потом поднялась в свою комнату за чем-то и оставила их вдвоем и…

Я улыбнулся.

— В следующий раз не садитесь так близко друг к другу на диван, — сказал я. — Или ты никогда меня больше не увидишь. То есть абсолютно. Выбор делай сама.

Лора ужасно разозлилась. Они сидели в общей гостиной. Разве она не имеет права сидеть рядом с другом семьи? Предательница понятия не имела о буре ярости и ненависти, которую вызвала во мне. Но, сознавая в себе худший недостаток, я был готов простить и, если возможно, забыть…

Я записываю эту историю в ее неприкрытой жестокости, потому что это правда. В тот час я действительно боялся себя, боялся, что не смогу контролировать свои действия, и поэтому ухватился за спасительную соломинку здравомыслия. В действительности же я увяз в еще большем болоте заблуждений, чем даже мог себе представить.

Что так сильно привязывало меня к Лоре? В первую очередь, конечно, привлекала ее внешность, но я много раз видел подобных красивых девушек, которые ни на йоту не привлекали меня. Именно тонкий ум Лоры столь радовал меня, и особенно тот факт, что ее знание языков творило из нее космополитический идеал и позволяло женщине примечать с юмором маленькие особенности окружающих нас людей.

И все же, несмотря на ее насмешливое презрение к английскому снобизму и английским условностям, она принадлежала к высшему классу, а следовательно, к лучшим людям в мире. Она была моей ровней.

Все эти нити притяжения и симпатии объединились, образовав связь, которая была чрезвычайно укреплена центральной нитью — у Лоры была одна из самых красивых фигур, которые я когда-либо видел. Я мог часами любоваться ее наготой и изучать ее. Постепенно мое страстное восхищение избавило ее от стыдливости, и она раздевалась для меня, всегда, однако, относясь к моему обожанию как к детской забаве.

— Ты, должно быть, знаешь мое тело, — сказала она однажды, — гораздо лучше меня самой.

— Естественно, — ответил я.

Но даже сейчас, в старости, я в полной растерянности и совершенно неспособен объяснить, в чем заключалось ее бесконечное притяжение.

Эта любовь к пластической красоте естественно сочетается с тем обожанием девственности, которое заставляло меня метаться сотни раз в моей жизни и теперь принуждает метаться так же необъяснимо, как и пятьдесят лет назад. Даже сейчас ноги хорошо сложенной четырнадцатилетней девочки заставляют пульс биться и наполнять рот слюной.

После миссис Мейхью, когда мне было семнадцать, ни одна зрелая женщина, которою я наслаждался, никогда не привлекала меня физически с такой силой. Это было нечто молодое и неопытное, что неудержимо влекло меня. Только однажды, немного позже, в течение нескольких месяцев я преследовал красотку, изнемогая от похоти. Но эта история для следующего тома, и она призвана показать, на что способно богатство.

Теперь же я могу только сказать, что Лора покорила меня телом, разумом и душой. Ибо душа была главным фактором в бессмертном очаровании, и это часто унижало меня. Есть сонет под названием «Белый вереск» почти неизвестного поэта того времени, некоего Рональда Макфи1, который частично выражает это идолопоклонство любви.
___________________________
1 Рональд Кэмпбелл Макфи (1867—1931) —  шотландский врач, поэт и научный писатель, специализировался на евгенике.

Лора часто находила слова, которые трогали меня, как стихи. Одним золотым днем, когда я уже расцеловал ее от губ до колен, она вдруг взяла мое лицо в ладони и сказала с какой-то детской серьезностью:

— Set tutto il mio ben. (Всё будет хорошо!)

У меня в постели побывали лучшие любовницы, более преданные искусству любви и гораздо более искусные в сексуальном возбуждении — они сводили меня с ума ощущениями. Но это были лишь инстинкты — я любил Лору больше, чем кого-либо, кого я знал до нашей с нею встречи и в течение многих лет после нее. Я уважал ее как чрезвычайно умную женщину.

Однако ее мутизм2 всегда был барьером между нами. Но, в конце концов, разговор по душам должен был состояться. Однажды она спросила:
___________________________
2 Мутизм (переносн.) — в психиатрии и неврологии состояние, когда больной не отвечает на вопросы и даже не даёт понять знаками, что он согласен вступить с окружающими в контакт.

— Если ты получишь письмо, в котором будет сказано обо мне, ты не будешь злиться?

— Какого рода письмо? — встревожился я.

После долгих расспросов она призналась, что, возможно, это ее собственное письмо, в котором делается признание в «привязанности к кому-то другому»!

— Ты намекаешь на страсть?

— Нет, не страсть.

— Расскажи мне все, — настаивал я. — Письмо, каким бы откровенным оно ни было, только подтвердит мои подозрения. Я знаю, что ты была влюблена в американца. И отдалась ему. Я видел вас вместе.

— Нет, нет! — воскликнула она. — Никогда ни с кем, кроме тебя, я не была!

Ярость ревнивца охватила меня.

— Чепуха! — заорал я. — Я все видел. И как в «Савое» он положил ладонь тебе на голую шею. После этого я год не решался встретиться с тобою.

Глаза ее испуганно расширились.

— В «Савое»? — разрыдалась Лора. — Там со мною была мама.

— Да, — безжалостно продолжал я, — но вы с ним часто оставались наедине, твоей матери почему-то никогда не было рядом. Почему ты не можешь сказать правду? Вот что нас разделяет: я могу простить, но ты не можешь быть откровенной! Почему бы сразу не сказать, что у вас была связь?

— Иногда мне кажется, что ты меня ненавидишь, — печально сказала Лора тихим голосом. — Все неправда. Я никогда и ни с кем не предавалась сексуальным удовольствиям, за исключением тебя. Никогда и ни с кем. Вот тебе правда. И ты должен ее услышать, дорогой!

Но я был неумолим. Наконец-то я узнаю всю правду!

— Да ведь вы с ним жили по-семейному, — воскликнула я. — И он дал тебе или сама приняла лекарство… У тебя был выкидыш!

— О-о-о! — возопила она, закрыв лицо руками. — Как ты мог такое подумать?! Ты злодей, злодей!.. Нет, это не любовь, — вскочила она. — Все неправда.

Я снисходительно улыбнулся.

— Ложь! — настаивала она. — У меня никогда не было выкидыша. Это отвратительно!

— Называй это как хочешь. Твои покрытые пятнами губы показали мне, что у тебя проблемы с маткой и воспаление. Как только я коснулся твоей п…ды, мгновенно понял, что ты больше не девственница. Но моя любовь была достаточно сильна, чтобы простить тебе все, если бы только ты доверяла мне и сказала всю правду. Ты никогда не понимала, как бесконечно я люблю тебя.

— Ты называешь это любовью? — плакала Лора. — И вознамерился опозорить меня!

— Больше, чем любовь! Знать все, прощать все и даже винить себя! Я не должен был оставлять тебя на год одну, не сказав ни слова о твоем двусмысленном положении, да еще и рядом с твоими отцом и матерью. Я виноват. И потому взял всю вину на себя. Но и ты не должна скрывать от меня правду, Лора!

— Если бы я подумала о тебе что-то плохое, — ответила она, — я не смогла бы сказать это вслух и причинить тебе боль. Я бы спрятала такие мысли где-то в глубине своей памяти, забыла бы об этом и сказала себе: «Это не Фрэнк, не моя любовь». Я бы отрицала это сама в себе, и через месяц или около того я даже не должна была думать об этом, не говоря уже о том, чтобы рассказать кому-то об этом. Теперь я скажу вам кое-что, сэр, просто чтобы показать вам разницу в наших настроениях и то, что мне пришлось простить вам. Когда мы расстались, ты сказал, что через три месяца сообщишь мне, как у тебя идут дела. В течение трех месяцев я видела, как ты гуляешь с другими женщинами, в то время как я отказывалась идти куда-либо в сопровождении американца, которого нам представил мой отец, и который хотел меня — ты сам видел. Однажды вечером, через полгода после нашего расставания (за это время ты не прислал мне ни весточки) он повел нас всех на ужин в кафе «Ройяль», которое я выбрала по твоей давней рекомендации. Там я увидела, как ты спускаешься по лестнице с хорошенькой девушкой. Лестница вела в отдельные кабинеты. Ах, как мне было больно! Я едва могла есть, говорить и даже думать. Я была как человек, на которого наехало авто, я онемела от боли. В то время как я отказывалась от обычных любезностей кавалера, ты ходил с молодыми девицами в отдельный кабинет. Потом я целыми днями страдала, когда думал об этом. Теперь же ты винишь меня и заявляешь, что простишь, если я расскажу всю правду. Ты, кто все это начал! Что ты сам можешь сказать в свое оправдание? И что ты собрался мне прощать? Снова и снова я не хотела верить в твои измены. Я отказывала себе в правде, и как только ты пришел ко мне, я была так рада и горда, так искренне рада, что вмиг забыла все свои обиды и оскорбления. Я затолкала их обратно в дальние уголки памяти. Я забыла о них! То был не мой Фрэнки! Так говорила я себе. Он замечательный, такой сильный и мудрый. У него тоже есть настоящая страсть и привязанность ко мне. — Ее прекрасные глаза наполнились слезами. — Мужчины не любят так, как мы, женщины!

— Прости меня! — воскликнула я, растроганный помимо воли. — Прости меня, — повторил я. — Ты ошибаешься в отношении отдельного кабинета. Ты ошибаешься. Я никогда ни с кем не ходил в отдельный кабинет. Я люблю тебя за твою наполовину гордую, наполовину нежную правду. Забудем о наших грехах, не будем говорить о них. И тебе не стоит бояться его писем. Что бы он или кто-либо другой ни написал, какие бы доказательства не пытался привести, плевал я на все это. Я люблю тебя, я знаю тебя, твою милую душу, твою благородную преданность матери, вообще всё, всё, всё…

— Ты милый, милый! — воскликнула она. — Теперь я верю, что ты действительно любишь меня. Ты добрый и щедрый. Как мне нравится, что ты не отказываешь в помощи своей сестре и ее мужу. А еще я люблю твои замечательные беседы. Но ты излишне подозрителен, слишком часто сомневаешься. Непослушный, непослушный дорогой!

И прекрасные глаза выдавали ее настоящие чувства.

— Твое озорство спасает нас, — ответил я. — А еще твоя красота — твоя маленькая грудь, твои сильные бедра, твои длинные ноги, твой изысканный треугольник, твои алые губы матки, почти малиновые, какими они и должны быть, а не коричневые, как у большинства женщин, и настолько чувствительные…

Внезапно Лора зажала мне рот ладонью.

— Я не буду слушать, — надулась она, сморщив носик, и при этом выглядела так очаровательно, что я повлек ее к дивану, и мы занялись сексом. Я целовал, целовал ее, целовал пылающие алые губы <…>

Но, несмотря на недавние признания, антагонизм между нами продолжался, хотя и был гораздо слабее, чем прежде. Я не мог заставить ее отдаться со страстью или откровенно позволить себе предельное выражение любви, даже когда я довел ее до слез и рыданий от изнеможения.

— Пожалуйста, не надо, любимый! Пожалуйста, не надо больше, — это все, что я мог добиться от нее.

С того дня я просто приходил к Лоре, чтобы доставить себе удовольствие, а потом лежал рядом с нею, и мы болтали. Иногда я отбрасывал простыни и заставил ее лечь так, чтобы я мог полюбоваться изгибами ее тела. Или же я ставил ее так, чтобы выделить большую выпуклость бедер. Позы обычно заканчивались тем, что я зарывался головой между ее ног, пытаясь губами, языком, пальцем, членом довести ее до экстаза! Время от времени мне это удавалось. Но почему столь малое число женщин когда-либо стараются доставить максимальное удовольствие своему любовнику?

Одна из основных сложностей — выяснить у большинства женщин время, когда они легче всего возбуждаются и склонны к половому акту. Некоторые из них достаточно смелы, чтобы сказать любовнику, когда они действительно хотят его, но обычно ему приходится подыскивать желаемое время под себя.

С редким мужеством доктор Мэри Стоупс3 в книге, недавно осужденной в Англии по причине безумной, замкнутой глупости, указала два или три дня в каждом месячном периоде, когда женщина, вероятно, желает секса4. Ее опыт отличается от нашего с Лорой. Главным образом, думаю, потому, что Стоупс не задается вопросом о времени года. Я же снова и снова замечал, что весна и осень — самые благоприятные времена года. И тогда лучшее время приходится примерно на восьмой или девятый день после прекращения месячных, когда жизненная сила семени женщины на исходе. Конечно, я могу ошибаться в этом. Пионеры редко находят лучший путь, и духовные факторы в каждом человеческом существе бесконечно важнее, чем животные.
___________________________
3 Мэри Стоупс (1880—1958) — британская писательница, учёная, активный борец за права женщин. Стоупс основала первую в Великобритании клинику контроля рождаемости, которая стала международной организацией её имени, действующей до сих пор.
4 Стоупс М. Любовь в замужестве.

Я могу привести доказательства. Однажды Лора спросила меня:

— Ты помог недавно моему отцу?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, некоторое время назад он был в затруднительном положении и беспокоил маму, а потом откуда-то получил деньги, и все выправилось. Вчера он поинтересовался, почему мы с тобой никогда не ужинаем у нас. Тогда я догадалась, что деньги отцу дал ты.

Я кивнул.

— И ты даже не предупредил меня! — воскликнула она. — Иногда я тебя обожаю. Я никогда не знала никого столь щедрого. И все молчком, тайком от меня. Остается только гордиться тобою и твоей любовью.

И она положила руку на мою.

— Я рад, — сказал я, — но почему бы и тебе время от времени не попытаться доставить мне удовольствие?

— Да, — ответила она, очаровательно покраснев, — но я не знаю, как это сделать. Я пыталась удовлетворить тебя, но ты буквально насилуешь меня. Я могу только позволить себе расслабиться и двигаться с тобою в унисон. Чувства переполняют меня. Каждая клеточка во мне трепещет. Ты великий любовник.

— Вот, — сказал я, — эти слова радуют меня так же, как мой дар обрадовал тебя.

— Ах, — вздохнула она, — нас, женщин, ловят на душевность, а вас, мужчин, на тело.

— На красоту тела, — поправил я со смехом. — Кстати, и душевностью тоже.

В моей спальне в Кенсингтон-Горе висела замечательная копия (подлинник хранится в Лувре) известной картины Тициана, на которой изображена девушка, лежащая на боку. Однажды Лора ради забавы растянулась на кровати и приняла точно такую же позу. Она была бесконечно лучше героини картины, более тонкая во всем теле и с более совершенными бедрами и ножками. Когда Лора села на кровати, она вдруг закинула ногу за голову, и получились самые красивые изгибы тела из возможных.

Возбужденный донельзя, я попытался развлечь ее рассказами непристойных историй, которые мне когда-либо довелось услышать. Одина, помнится, заставила ее от души рассмеяться. Это была история о важной английской леди, нанимавшей новую горничную. Леди задавала всевозможные вопросы, и горничная выдержала допрос с безупречной пристойностью. Наконец дама спросила:

— О, Мэри, ты уже прошла конфирмацию?

Мэри на мгновение опустила голову, а затем тихо ответила:

— Да, мадам, однажды, но ребенок не выжил!

Эта маленькая игра слов имела больший успех, чем гораздо более забавные истории. Женщинам, естественно, особенно нравится то, что касается наиболее интимных дел.