Записки неправильной попадьи. Святой тихоня

Из цикла "Злые байки о добрых людях".

Она родила своих первенцев в небольшом углублении возле теплотрассы  поздней осенью, когда было уже довольно холодно, особенно по ночам. Их было пятеро - маленьких, беспомощных, писклявых и слепых. Щенки все время мёрзли, и потому замолкали только тогда, когда мать была рядом, и грела их своим тщедушным и всегда дрожащим, не то от страха, не то от голода, телом. У неё ещё не было имени. Она недавно приблудилась в порту, и те, кто её жалели и прикармливали, называли ее по-разному - так, как обычно называют всех приблуд и найдёнышей: кто Найдой, кто Пальмой, а кто просто "куть-куть". Она откликалась на все имена. И с благодарным удовольствием, радостно виляя своим вечно поджатым хвостом, принимала всё, что ей давали от остатков своих обедов сердобольные портовики - сторожа, рабочие-строители, кладовщики, докеры.
Когда она уходила попрошайничать, замерзающие щенки жалобно и призывно пищали. Но она не могла не уходить. Голод  и инстинкт кормящей матери гнали ее к людям. Они вели ее к тем, кто мог, кто должен был помочь и покормить. Она знала, без них ей не выжить. Без них, без людей - ей не поднять своих щенков. И она верила людям. Она доверяла им. Доверяла, но боялась. Боялась, но доверяла. Другого выхода у неё не было.
Сан Саныч был хорошим инженером-строителем. Он работал в РСУ. Как раз рядом с которым, в теплотрассе Найда-Пальма и привела своих первенцев.
Саныча ценили и уважали как специалиста и работника - неконфликтный, исполнительный, вежливый,  услужливый, тихий. Он даже говорил тихо, как бы в сторону от своего  собеседника, иногда прикрывая рот кулачком, словно стараясь ещё больше понизить громкость голоса. Громкость казалась ему началом ссоры, спора, конфликта. А этого он не любил. Этого он боялся. Он был  миролюбивым и благостным. И гладко выбритое лицо, интеллигентные очки и аккуратно зачесанные назад волосы, только подчеркивали его миролюбие и покладистость. Он очень любил тишину. В тишине лучше думалось и лучше работалось.Тишина настраивала его на нужный лад - то на рабочий, то на философский. И тогда,  философствуя, он, как всегда,  негромко, рассуждал о тщете и важности всего сущего.
В тот день он пришел на работу раньше всех. Он вообще никогда не опаздывал, и был пунктуален и дисциплинирован. Саныч сразу, не раскачиваясь утренним перекуром и чаем, сел за стол и стал думать - ему необходимо было сдать в срок, до нового года, один очень важный  проект. Он не любил подводить и не любил не оправдывать. Он был чрезвычайно обязательным и исполнительным.
За окном, в своей яме, возле щенков суетилась Найда-Пальма. Щенки, уже немного подросшие и окрепшие, неуклюже расползались кто куда... Она заботливо и ласково вылизывала их и подталкивала назад - в гнездо. Они инстинктивно тянулись к ее телу и к ее груди. С утра Найда ещё ничего не ела, молока почти не было. Она понимала это, и, облизав на прощание, уже на ходу, своих детей, ушла на "охоту" - попрошайничать. Она знала: сейчас с ночной пойдут докеры, и ей непременно от них что-нибудь да перепадёт.
Саныч сидел и сосредоточенно смотрел на чертежи. Но сосредоточиться как раз и не получалось. Работа не клеилась. Голова с утра была какой-то несобранной, какой-то пустой. Непослушные мысли разбредались, и никак не хотели собираться в этой несобранной пустоте. И вообще - все они были не по делу. Совсем не о том.
А тут ещё этот писк за окном, эти щенки...Без матери  они, замерзающие и голодные, как назло пищали всё жалобнее, всё громче. А он так не любил когда громко. И так любил тишину. В тишине лучше думалось, лучше работалось.
Нет, он, наверное, не хотел. Нет, он точно не хотел. Он и не думал вот ТАК. Всё вышло случайно. Само собой. Просто так. С другими бы  - нет, а с ним - да. Он просто пошел ..просто посмотреть... А потом просто взял лопату. Она просто так кстати, или так некстати стояла рядом. Он просто хотел, чтоб щенки замолчали. И просто отрубил им головы... Просто, чтоб они не кричали. Ведь он  просто хотел тишины. Ведь он просто любил тишину. Он так любил тишину..  Щенки успокоились.  И тишина, наконец, наступила.
С работы Саныч ушел по собственному.  Мужики-докеры громко пригрозили ему тогда, что если он попадется им в темное время, в темном месте... А Саныч не любил когда громко, он был тихим и миролюбивым, и потому, не стал рисковать.
А через несколько лет, где-то на стройке в Питере, погиб его единственный сын. Странно погиб. Страшно. Сорвавшаяся неизвестно как, и неизвестно откуда плита, ударила его, над чем-то склонившегося, по голове. Да так ловко и аккуратно ударила её, что не просто расплющила,  но и отрубила. Правда, отрубила уже не так аккуратно, а как попало - некрасиво и неприглядно. Таким вот  - без некрасивой головы,  он и вернулся домой. К папе и маме. К своей жене. Под Новый год.
Я не знаю, плохим или хорошим он был человеком, я не была с ним знакома, и в людях столько всего намешано.., но от его бывшей жены я слышала только, что он не жил тихо, как его отец, и устраивал дома очень громкие скандалы с мордобоем. Ох, уж эти бывшие жёны...они ведь так часто врут про своих бывших мужей, делая из некогда любимых и обожаемых, сущих монстров. Бог веси - что там происходило в семье на самом деле...
Не знаю я также печалился ли о погибшем сыне Саныч. Наверное... А как иначе?..
Похоронив его, он продолжал жить. А через время, волею случая, он даже поучаствовал в строительстве нашего храма... Нашего печального храма.
И каждый раз, входя в него, ещё недостроенный, он, по-прежнему тихий и исполнительный, набожно и благоговейно крестился.