Записки неправильной попадьи. Святой тихоня

Из цикла "Злые байки о добрых людях".

Она родила своих первенцев поздней осенью в небольшой яме рядом с теплотрассой. Их было пятеро - маленьких, беспомощных, писклявых и слепых.
Щенки все время мёрзли, и замолкали только тогда, когда мать находилась рядом, и грела их своим тщедушным, всегда дрожащим не то от страха, не то от голода, телом.
У неё не было имени. Она недавно приблудилась в порту, и те, кто её жалели и прикармливали, называли ее по-разному - так, как обычно называют всех приблуд и найдёнышей: кто Найдой, кто Пальмой, а кто просто "куть-куть". Она откликалась на всё, и с благодарным удовольствием, радостно виляя своим почти всегда поджатым хвостом, принимала то, что ей давали от остатков своих обедов сердобольные портовики - сторожа, рабочие-строители, кладовщики, докеры.
Когда она уходила попрошайничать, замерзающие щенки жалобно и призывно пищали.
Но она не могла не уходить. Голод  и инстинкт кормящей матери гнали ее к людям. Они вели ее к тем, кто мог, кто должен был помочь и покормить. Она знала - без них ей не выжить. Без них, без людей, ей не поднять своих щенков.
Она верила людям. Она доверяла им. Доверяла, и боялась. Боялась, но доверяла. Другого выбора для нее не существовало.

Сан Саныч был хорошим инженером-строителем. Он работал в РСУ.
Именно там, в теплотрассе,  Найда-Пальма и привела своих первенцев.
Саныча ценили и уважали как специалиста и как работника.
Неконфликтный, исполнительный, вежливый, услужливый и тихий, он даже говорил как бы в сторону от своего  собеседника, прикрывая рот кулачком, словно стараясь ещё больше понизить громкость своего голоса. Громкость казалась ему началом ссоры и конфликта. А этого он не любил. Он этого боялся.
Ведь он был  миролюбивым и благостным, а его гладко выбритое лицо, интеллигентные очки и аккуратно зачесанные назад волосы, только подчеркивали это миролюбие и покладистость.
Он очень любил тишину. В тишине лучше думалось, лучше работалось.Тишина настраивала его на нужный лад - то на рабочий, то на философский. Философствуя, он, как всегда,  негромко, любил порассуждать о тщете или о важности всего сущего.
Но это только в свободное обеденное время. 
В тот день он пришел на работу раньше всех. Он вообще никогда не опаздывал, он был пунктуальным и дисциплинированным.
Сразу, не раскачиваясь утренним перекуром и чаем, Саныч сел за стол и начал думать - ему необходимо было сдать в срок, до нового года, один очень важный  проект. Он не любил подводить и не любил не оправдывать. Он был чрезвычайно обязательным и исполнительным.
За окном, в своей яме, возле детей суетилась Найда-Пальма. Щенки, уже немного подросшие и окрепшие, стали любопытными, и неуклюже расползались кто куда... Она заботливо и ласково вылизывала их, и подталкивала назад в гнездо. Они инстинктивно тянулись к ее телу и к ее груди.
С утра Найда ещё ничего не ела, молока почти не было. Она понимала это, и на ходу облизав на прощание своих детей, ушла на "охоту" - попрошайничать. Она знала: сейчас с ночной пойдут докеры, и ей непременно от них что-нибудь да перепадёт.
Саныч сидел и сосредоточенно смотрел на чертежи. Он рассеянно перекладывал их с места на место потому, что сосредоточиться как раз и не получалось. Работа не клеилась. Голова с утра была какой-то несобранной, пустой. Непослушные мысли в ней разбредались, и никак не хотели собираться в пустоте. Все они были почему-то не по делу и совсем не о том.
А тут ещё этот писк за окном, эти суетливые щенки... Без матери  они, замерзающие и голодные, как назло призывно скулили всё жалобнее и всё громче.
А он так не любил когда громко. И так любил тишину. В тишине  лучше думалось, лучше работалось.
Нет, он, наверное, не хотел. Нет, он точно не хотел. Он и не думал ТАК. Всё вышло случайно. Само собой. С другими бы  - нет, а с ним - да. Ведь люди - они такие разные...
Конечно, он не хотел. Он просто пошел посмотреть, потом просто взял лопату. Она просто так кстати стояла рядом. А он просто хотел, чтоб щенки замолчали - и больше ничего! Всё произошло очень быстро. Он и не понял - как.
Он просто отрубил им головы... И всё. Просто, чтоб они не кричали. Чтоб не кричали.
Он хотел тишины, он  всего лишь хотел тишины. Ведь он так ее любил. 
 Щенки успокоились.  Тишина, наконец, наступила.
 
С работы Саныч ушел по собственному.  Мужики-докеры зажали его тогда в каком-то укромном углу, и громко пригрозили, что если он ещё раз попадется им в темное время, в темном месте...
Саныч не любил когда громко, Саныч был тихим и миролюбивым. И он не стал рисковать. 
А через несколько лет, где-то на стройке в Питере, погиб его единственный сын. Странно погиб. Страшно. Сорвавшаяся неизвестно как, и неизвестно откуда плита, ударила его, над чем-то склонившегося, по голове. Да так ловко и аккуратно ударила, что не просто расплющила,  но и отрубила её. Начисто. Правда, отрубила уже не так аккуратно, а как попало. Некрасиво.. Таким вот  - без некрасиво отрубленной  головы,  он и вернулся домой. К папе и маме. К своей жене. В черном полиэтиленовом пакете, в деревянном гробу. Под Новый год.
Я не знаю, плохим или хорошим он был человеком, я не была с ним знакома, и в людях столько всего намешано.., но от его бывшей жены я слышала только то, что он не жил тихо, как его отец, и устраивал дома довольно громкие скандалы с мордобоем. Но...Ох, уж эти бывшие жёны... Они ведь так часто врут про своих бывших мужей, делая из них,  некогда любимых и обожаемых, сущих монстров. Бог веси - что там происходило на самом деле... А мне это неведомо.
Не знаю я также печалился ли о погибшем сыне Саныч. Наверное... Да и как иначе? Сын ведь. Ребенок. Первенец. Единственный и долгожданный. 
Похоронив его, Саныч послушно продолжал жить.
А через время, волею случая, даже поучаствовал в строительстве нашего храма... Нашего печального храма.
И каждый раз, входя в него, даже ещё недостроенный, он, по-прежнему тихий, миролюбивый и исполнительный, набожно и благоговейно крестился.