Не пёстрая лента

Сколько верёвочке ни виться, а конец будет.
Пословица

Северное встречает Одиссея ошеломляющим количеством оттенков белого, фиолетового и голубого. После серого частокола бетонных многоэтажек Симферополя, неприкрытый простор бесконечного неба вызывает восторг.
На остановке ни души. Чуть пахнет навозом, лег;нько так - дымом и, мощно и вкусно, фиолетовым цветом лаванды. Лягушки немилосердно орут из камышей, призывая дождь; трещат, будто мотор железнодорожной дрезины, кузнечики. Северное ничуть не изменилось за прошедший год.
 «Как никуда и не уезжал», — думает Одиссей, подхватывает сумку с вещами и бредёт по лопухам, растущим вдоль обочины. Стор;жко прислушивается, не громыхнёт ли рядом мотоциклетный двигатель. Хоть и целый год прошёл, а встреча с Витькой Скворцом  совсем не то, с чего бы Одиссей хочет начать выходные в деревне. Идёт и чувствует, как обволакивает его приятной теплотой витающая в воздухе особенность этого места.
Июнь.
***
Дверные петли магазинной двери настолько щедро смазаны машинным маслом, что масляные потоки на двери похожи на чёрные трещины. Будто кто-то пытался прорваться внутрь за дефицитным товаром, но не сумел.  Одиссей с удивлением смотрит на толстую белую линию, нарисованную мелом прямо на пороге. «В классики тут играли что ли?» - думает он, поднимая глаза. Тот же магазин, тот же обшарпанный прилавок. И мухи под потолком, наверное, те же самые, прошлогодние. Тётя Галя на скрипящем стуле вешает на единственное окно линялую штору.
— Здрасьте.
— Ах, ты ж, Господи, спаси-помилуй!
Первой пугается продавщица и штора взлетает к потолку линялым крылом бабочки. Вторым пугается Мудрый, глядя на балансирующую на ветхом стуле тётю Галю, которой всё же удаётся не упасть и неожиданным балетным па соскочить на пол. Вздрагивает прилавок, кошкой скрипит прогнувшаяся половица. Штора медленно опадает на пол.
— Ну ты нормальный, Симферополь? — тётя Галя глубоко дышит, — Насмерть перепугал.
— Я не специально, - зайчики в груди перестают молотить лапками и Одиссей теперь едва сдерживается от нервного смеха.
— Не специально он, - передразнивает продавщица, — Давай помогай тогда, ламбрекен.
Она суёт ему в руки угол шторы и снова взгромождается на стул. Несколько энергичных круговых движений вокруг вмурованных в стену крюков с алебастровыми кругами мишеней вокруг, мощный рывок ткани из рук и штора повисает на положенном ей месте. Соскок, землетрясение, аплодисменты. Мудрый уже не помнит, зачем вообще зашёл в магазин, старается не улыбаться.
— Слушай, ты это самое, до темна по улице не броди, — вдруг говорит ему тётя Галя.
— Почему?
— Потому.
Возле замусоленных счёт лежит кусок мела, неизвестно как перенесенный из далёкого школьного класса. В глазах продавщицы Одиссей видит страх и зайчики перебегают с одной стороны его груди на другую.
***
Мудрый смотрит на пляшущие пылинки в косых лучах солнца, не сразу понимая, где он. Невысокий потолок, жёсткое одеяло, знакомые запахи. Постепенно, кисельное ощущение уюта захватывает его с ног до головы. Никуда не нужно спешить, никуда не нужно бежать.
Выходные.
Даже не так. Выходные в Северном. Будто чашка с горячим какао дождливой осенью.
В нос всё настойчивей лезет вкусный аромат, присущий исключительно деревенской еде. Одиссей уже представляет на клеёнчатом столе чёрный иллюминатор сковороды со стеклянными кусочками домашнего сала, солнечными пятнами желтков и зелёными искрами лука. Широкая улыбка растягивает рот до ушей, глаза прищуриваются, как у налопавшейся сметаны рыжей Мурки. Мудрый отодвигает одеяло, взметая в золотые полосы тысячи микроскопических звёздочек и переводит взгляд на свои руки, сжимающие край наволочки.
Пальцы, тыльная сторона ладоней и все предплечья в царапинах и полосах. Зайчики в груди просыпаются и начинают неистово стучать лапками.

***
На улице пустынно. Лягушки и кузнечики наконец-то угомонились и становится непривычно тихо. Одиссей, привыкший к постоянному городскому шуму, с удивлением прислушивается к окружающей тишине. Несмотря на сгущающиеся сумерки, он не сильно торопится идти к бабушке. Знает, что в первый день его на улицу не отпустят. Будут расспрашивать, ещё больше рассказывать. Поить чаем с травами и угощать вкусностями. Может быть, кормить специально испечённым пирогом. В животе предательски громко бурчит. Одиссей поглаживает пузо и вдруг замечает в конце улицы шатающийся фигуру. 
Фигура издает странный звук, удивительно похожий на бурчание в животе и по нелепой траектории рваными движениями начинает ковылять в его сторону.
«Лучшая защита — нападение!», — вспоминает Мудрый одно из наставлений тренера по боксу Степаныча и сигает через хлипкий штакетник в лопухи, которые неожиданно оказываются зарослями малины и крапивы.
***
— Ты что вчера вечером сам гулял? —  в голосе Смородинова слышится непонятное восхищение.
— Ну, — подозрительно смотрит на него Одиссей, не понимая, чем вызван вопрос, — Не то, чтобы гулял…
— Да ты походу не знаешь ничего?
— А откуда ему знать, он же вчера приехал, — встревает разговор один из малых.
Остальные тоже смотрят на Одиссея невероятно противными загадочными рожицами.
— Что? Высадка инопланетян? — не выдерживает Мудрый.
— Тут у нас дела похлеще. Нечисть тут у нас завелась. Или зомби, — опять подает голос малой.
Одиссей фыркает.
— Зомби? Ты слово то такое откуда знаешь?
— Смейся-смейся, — Сашкино лицо становится суровым, будто вырезанным из мрамора, как у античных скульптур. И Мудрый замечает знакомое выражение в глазах Смородины, виденное ранее у тёти Гали.
Страх.
Зайчики на цыпочках проходят вокруг пупка.
***
Шлёп-шлёп, узелок к узелку, веревка к веревке. Глаза уже совсем привыкли к неяркому свету запыленной лампочки. Чердак щетинится сухими связками чабреца, мяты, топорщится острыми силуэтами ненужных вещей, разбросанными по углам в живописном беспорядке. Тут и присыпанные пылью куклы, ржавеющие велосипедные колеса, расколотые, словно орехи, диковинного вида чемоданы. И трое пацанов, которые впервые в жизни вяжут ловчую сеть. В потемневших балках чердака застывшими червяками торчат ржавые гвозди. К ним охотники цепляют куски веревки, вяжут узлы, сердятся, развязывают и снова завязывают. Через пару десятков минут Одиссей понимает, что плетение сети то ещё удовольствие. Болят с непривычки пальцы. Одиссею, не смотря на все эти россказни про ходячих мертвецов, на удивление спокойно.
— Так нечисть или зомби? — Одиссей пытается протянуть непослушный конец веревки через узел.
— Зомби, конечно, — говорит младший. — Слышали, как воет? Я слышал, аж майонез по коже.
— Мороз, — автоматически поправляет его Мудрый.
— А ты думаешь, нечисть?
Одиссей бросает непослушные концы веревок, прокашливается, прочищая горло.
— Тише ты, Одесса, — Сашка прикрывает рот ладонью, — Разбудишь весь дом.
— Я знаю, что нужно делать. Сеть может не сработать.
— И что?
— Нужна святая вода, — для Одиссея вся эта возня с сеткой и весь этот разговор что-то навроде школьного спектакля, — Наверняка можно взять у бабушки.
— Знание – сила. Я, конечно, не силён в этом направлении, но что-то сомневаюсь, что зомби можно остановить святой водой.
— А ты пробовал?
— Нет.
— А говоришь, что нельзя.
— Вы что, серьезно, что ли?
Пацаны с Сашкой хмуро смотрят на него, и Одиссей понимает: «Да, всё серьёзно».
***
Снежана, чуть усмехнувшись, смотрит на красные щеки Одиссея и заставляет его смущаться ещё больше.
— А ты вырос за год. Скоро превратишься в настоящего городского красавца.
— Ты тоже, — бормочет под нос будущий Симферопольский ловелас.
Девушка красиво откидывает голову назад, взмахивая вороным крылом волос и заливисто смеется на всю улицу. Чудесней этого Одиссей в своей жизни ничего не видел. Разве что в прошлом году, когда воровали яблоки. От этого воспоминания Мудрому становится жарко.
— Тоже в городского красавца? Ладно, не буду тебя задерживать, а то ещё на Виктора нарвёшься, схлопочешь неприятностей. В ухо.
— Не схлопочет, — Скворец, лёгок на помине, стоит рядом и хмуро посматривает на них, — У нас с ним нейтралитет.
Зайчики в груди Одиссея успокаиваются, а Снежана удивлённо смотрит на них обоих.
***
— Скворец…— говорит Мудрый и тут же вздрагивает от подзатыльника.
— Ты сильно то не выкаблучивайся, Одесса. Не дорос ты до того возраста, чтобы меня Скворцом называть. Я для тебя Виктор, ну или Витя. А то, ишь ты. От смерти спас и думаешь, что теперь мы на равных? Нет, не так.
— Понял-понял, — чуть поспешней, чем хотелось, говорит Мудрый.
— Вода-то твоя живая…
— Святая.
— Святая живая вода есть ещё?
— Нет, выпита до донышка.
— Да, похмелье дело такое, — со знанием дела говорит Скворцов, и чуть слышно бормочет: — Святой источник… Надо запомнить.
***
Место выбрано как нельзя лучше. Сетка по возможности аккуратно уложена вдоль толстой ветки, растущей параллельно задней стены магазина. Там такой удобный закуток для подвозки товара и для засады на зомби. Одиссей, Сашка сидят, притаившись как мыши сидят в самой гуще листвы.
По Мудрому ползают какие-то муравьи, или сколопендры, или вообще неизвестные науке ядовитые насекомые, и он тайком чешется, начиная раскачивать ветку. Где-то совсем рядом шелестит листва, трещат сучки. Одиссей спрашивает:
— Почему тут?
Смородинов делает страшные глаза, но потом всё же шепотом на пределе слышимости отвечает:
— Продавщица говорила, что прям возле магазина пасётся. Боится ходить домой.
— Продавщица или зомби?
— Хорош, - Смородинов показывает ему кулак и достает невесть откуда две обычных ложки. Одиссею на секунду кажется, что сейчас они будут есть суп.
— Приманка, — непонятно объясняет Смородина и начинает стучать ложками одна об другую как на концерте самодеятельности. Одиссею приходит в голову, что засада на зомби должна выглядеть по-другому, но эти мысли прерывает появившаяся из-за угла магазина тень.
***
Отступать Скворцу некуда. Заборы вокруг магазина с маха не перепрыгнешь, а прошмыгнуть мимо чудища не получится. Жутко Витьке Скворцову, да видать деваться некуда, судьба выпала такая.
Нечисть качается, топорщит шерсть, подскакивает мелкими шажочками всё ближе и ближе. Липнет Скворец в стену, да разве сквозь неё пройдешь? Такое только в сказках. Тянутся к Витьке чёрные палки лап, ноги подкашиваются от подвывания. За шиворот будто сыпется ледяное крошево. 
Скворцов медленно отступает за магазин, зная, что там выхода нет, но оттягивает неизбежное. Свет лампы слепит глаза, в уши лезет смутно знакомый цокот.
«Сдались бате эти папиросы, ведь знал же, что раньше времени магазин закрывается, засветло», - отчаянно бьется бессмысленная уже мысль. Вот и угол магазина, за которым задняя дверь. В далеком цокоте почему-то угадывается мелодия Спартак - чемпион. А ведь он болеет за Динамо.
Виктор боится оглянуться, чтобы нечисть не кинулась, крутит быстро шеей и снова отчаянно смотрит в сторону опасности. В резких тенях мало что видно, но он видит главное – ветку.
***
Зомби выходит из-за угла магазина почему-то спиной вперёд. Смородинов не прекращает отбивать на ложках мелодию, а Одиссей сразу узнает в нечисти Скворца. Зайчики в груди начинают стремительно бегать по кругу. Смородинов бросает ложки, которые падают на землю, пихает Мудрого так, что тот чуть не срывается с ветки.
— Сеть, — шипит Сашка и бросает вниз свой край. Одиссей бросает свой.
Зомби будто этого и ждёт. Неожиданно резво разворачивается, бросается прямо в их сторону. Мудрый с досадой понимает, что Смородина насчёт сети был абсолютно прав, а его фляга со святой водой курам на смех. Зомби тем временем подбегает к сетке, замирает на мгновение и, вместо того чтобы в ней запутаться, начинает лезть к ним вверх как по веревочной лестнице. Сеть крепкая и связана на совесть, поэтому не рвётся.
***
Скворец не понимает, откуда взялась эта сеть, но оно и к лучшему. Рывок, и он уже почти залез на ветку. Прямо напротив его лица белеют испуганные глаза этого приезжего из Симферополя. С этим странным именем из «Слова о Полку Игореве». Ну или из легенд Древней Греции. Сейчас это не важно. Взгляд продолжает фиксировать происходящее, словно фотоаппарат. И Сашку Смородинова, удивленно разинувшего рот, и этого, вспоминает Скворец, Одиссея из города.
— А еще пионеры небось, — зачем-то говорит Скворцов.
Сзади раздается бурчание и все трое оборачиваются. Из-за магазина появляется фигура настоящего чудовища. Скворец дергается всем телом, выпрыгивает до пояса и даже успевает закинуть на дерево ногу. И тут ветка не выдерживает, а пацаны начинают вопить так, что зомби на несколько секунд замирает.
***
Ада Ивановна, бабушка Одиссея, сидит возле тихо работающего телевизора. В её руках мельтешат спицы и кажется, что носки для внука выходят из вязальной машины. Тикают часы, уютно поскрипывают стены. Кошка на подоконнике, услышав вопли, доносящиеся со стороны магазина, поднимает голову, вопросительно смотрит на хозяйку и мяукает.
— Нет, дорогая моя, — бабушка качает головой, — Там невоспитанные коты и ещё более невоспитанные кошки. Слышишь, как орут? Это они от тоски по блюдечку с молоком и доброй хозяйке.
На мордочке Мурки ясно виднеется сомнение.
***
Ветка падет вниз до невозможности медленно, будто едет старый лифт в многоэтажке. Впрочем, на лифте из всех участников катался только Одиссей. На земле всё перепутывается окончательно. Ловчая сеть ловит всех, кроме того, для кого была предназначена. Кто-то рычит в темноте, кто-то, громко икая, по муравьиному копошится в листве и веревках, кто-то басит в темноте:
- Что ж вы гробитесь то…
Мудрый практически освобождается от сетки и с отчаянием смотрит на страшную в своей неподвижности фигуру. Так хищник замирает перед прыжком. Бесконечная секунда проходит и зомби начинает движение к ним.
Фляга.
Так и не пригодившаяся с самого начала, она становится единственным шансом на спасение. Перепрыгнув через пятящегося на четвереньках Скворца, Одиссей становится между друзьями и врагами перед нечистью., Холодный сколький алюминий крышки скользит в руках.
Перекосило!
Пробку перекосило.
В сердцах, Одиссей бросает тяжелую флягу в нечисть, словно булыжник. Нечисть ловит её на лету, одним движением срывает пробку и запрокинув голову начинает пить святую воду.
***
Отблески небольшого костра пляшут по лицам и фигурам, меняют цвета и прячутся в одежде. Дым лезет в нос, и Мудрый украдкой показывает ему фигу, как учила бабушка.  Они так и сидят вчетвером. Сашка, Скворец, Одиссей и чудовище. Хотя какое там чудовище, пьяница какой-то, неизвестно откуда, говорит из соседней деревни. Врёт?
— Так ты, мужик, говоришь на свадьбу ехал… — Скворец говорит со взрослым как с ровесником и Одиссею от этого как-то неловко.
— Да.
— И ничего найти не можешь?
— Не могу, — обречённо говорит мужик, — Ни улиц знакомых, ни домов. И кладбище чужое. В ставке этом чуть не потоп. Дык цыганка в автобусе заворожила…
Скворец хмыкает:
— Водка тебя, дядя, заворожила. На свадьбу непустой ехал небось?
— Типа того.
— И где всё?
— Дык в автобусе ещё отмечать начал. А чё? Мимо тупика не проедешь.
— Ты же всю деревню застращал тут. Народ тебя кто за нечистую силу принял, кто за зомби. Сечёшь, дядя?
Мужик вздыхает и чешет свои торчащие дыбом патлы.
Неожиданно, Одиссея осеняет:
— Стой, подожди. Какого тупика?
— Да деревня последняя на дороге.
Скворцов с Мудрым переглядываются.
— А ты где сейчас находишься?
— Как где, в Павловке.
Пацаны смеются.
— В какой, к чертям собачьим, Павловке. Это Северное. Конечно, ты тут ничего не узнаешь.
***
После мужика остается примятая трава и чувство, что всё позади. Да ещё затрапезного вида торба, которую тот забыл или просто бросил. Одиссей тащит её в руках, случайно приоткрывает её и видит моток веревки. Скворец досадливо сплёвывает и морщится:
— Вот тёзка называется. Верёвку натаскал и бросил.
— Натаскал?
— А ты не заметил, Одесса, что вся деревня уже этими верёвками замотана.
— Не, что за верёвки?
— Смотри, — Смородина прерывает разговорившегося Одиссея и хватает его за руку. Сзади на них натыкается Скворцов. Зайчики в груди Мудрого становятся на задние лапки.
По обеим сторонам улицы стоят люди и смотрят на них. Восходящее солнце красиво подсвечивает силуэты жителей и кажется, что их встречают святые. Стадо коров неспеша переходит улицу. Кричит петух.
От стоящих отделяется невысокая фигура, подбегает к ним, превращаясь в одного из безымянных малых, помогавших плести сеть.
— Это ты там по веткам лазил? Я ж сказал за нами не соваться, - Смородинов устало смотрит на мальца.
Малой кивает, не опасаясь наказания.
— Я все дома оббежал и рассказал, что вы прогнал зомби.
— Это был…
— Тихо, — голос Скворца тих, но убедителен. Особой убедительности словам придает тяжесть его рук, лежащих на плече у Сашки и Одиссея. — Мы охотники на зомби. Отныне и вовеки веков. Батя меня убьёт…
***
Из земли торчит бетонный столб, поверх которого приварена штуковина, очень похожая на барабаны для выжимки белья. Между барабанов торчит конец знакомой верёвки. Одиссея не оставляет ощущение, что из него делают городского дурачка.
— Вот тут все её и берут. Корову привязать, бельё повесить. Да мало ли.
Одиссей обходит устройство вокруг. Ничего необычного. Смородинов стоит со скучным видом, грызя травинку. Мудрый, опасаясь неизвестно чего, осторожно тянет за торчащий конец. Барабаны с жужжанием прокручиваются и выдают почти метр шнура.
— Ну, посмотрел? Пошли.
Мудрого начинает разбирать сложная смесь любопытства и злости. Он тянет ещё и ещё. Барабаны жужжат, кольца верёвки укладываются под ногами. Через несколько минут Сашка оттаскивает запыхавшегося Одиссея.
— Хватит, ну харэ!
Зайчики в груди бегают по кругу и стучат лапками особенно настойчиво.
— Она что, не кончается никогда?
— Никогда, — кивает Смородинов, — Сколько себя помню. Вот сам натаскал, сам и неси.
— Куда?
— А я знаю?
— Это…— Одиссею не хватает воздуха, — Это уже чёрт знает что.
Смородинов молчит, потом подбирает с земли стёклышко и отрезает верёвку от барабанов.
***
— У вас какое-то запредельное количество чудес для одной деревни.
— Всё таинственное в итоге становится простым, как пять копеек, а всё обыкновенное на самом деле представляет собой самое настоящее чудо.
— Великая тайна посреди пустыря, как ты любишь говорить.
— Да, точно.
Они с минуту молчат.
— Северное есть Северное. Место такое.
— Ну, давай, что ли.
— Давай.
Сашка крепко жмёт руку Одиссею, порывается обнять, но вовремя вспоминает, что это вроде как не по-пацански и слегка смущается. Друзья смотрят друг другу в зелёные, всё понимающие и всё помнящие глаза.
— До следующего раза?
— Да. Надеюсь, до следующего раза.
Под скрип автобуса зайчики в груди Одиссея мирно спят. Солнце огненной черепахой ползёт над скифскими курганами.
Июнь.