Точка невозврата

***
Он был трезв и болезненно счастлив.
Если бы кто-то когда-нибудь сказал ему, что в его жизни будет вчерашний день, он бы с уверенностью ответил отрицательно. Он никогда не видел себя семейным, не хотел привязываться к женщинам, боялся заводить детей и всячески избегал ответственности, связанной с другим человеком. Однако это произошло.
Стоя накануне перед зеркалом, он рассматривал морщинки на своем отражении и до последнего не мог поверить, что совсем скоро произойдет решающий шаг, который разделит его жизнь на «до» и «после».
«Вот она, точка невозврата, – думал он про свою судьбу. – Назад дороги уже не будет».
Она была невероятно нежной и женственной, слегка краснела и смущалась и казалась предельно счастливой, так что будто светилась изнутри лучами долго искомого и, наконец, обретенного покоя.
Он тушевался, слегка стеснялся, но старался не выглядеть тряпкой и не выдавать рвущегося наружу восторга от совершающегося события.
Он не пил. Он хотел запомнить этот день, становящийся форпостом между его прошлым и будущим.
Воспоминания о вчерашнем отпустили его, и он понял, что крутит на безымянном пальце золотое кольцо – символ своей свободы. Он оглянулся назад, посмотрел на веер рассыпавшихся по подушкам медно-рыжих волос, и в груди защемило от болезненного счастья, которого он так долго желал и от которого так долго прятался...

+++
Он был крайне сосредоточен.
Ему никогда не носили посылки на дом, а тут пришли и вручили пакет...
В нем была книга. В твердой обложке, с карандашными иллюстрациями и дарственной надписью: «Спасибо за вдохновение!».
Даже не прочитав имя автора, он знал, что это она.
Он проживал каждую строку стихотворений, ниткой протаскивая ее мысль через края своей рваной души. Здесь была ее жизнь: настоящая и давнишняя, стихи из которой она зачитывала ему по городскому телефону, когда тишина становилась гнетущей, но ни один из них не осмеливался первым уйти...
Он помнил, как когда-то она искала аналогии их творчества, а теперь он скрупулезно вылавливал схожие чувства и мысли, пытался понять ее ощущения и сравнивал со своими в тот же описываемый в рифме момент...
«Неужели она все помнила?» – шевелился вопрос.
«Для чего этот шаг?» – в мозг впивался другой.
«Что она хочет сказать?» – не унималась душа.
«Неужели она так прощается?..» – застлало все рассуждения встревожившее открытие.
«Она подводит черту! – осознал вдруг он, вынурныв из своей сосредоточенности... – Наконец она хочет поведать мне то, о чем мы только молчали…»

***
Он был вял и предельно бессилен.
Которую неделю его съедала необъяснимая, рвущая в клочья тоска. Он бесконечно думал о ней, но, преодолевая порыв, не разрешал себе ни писать, ни звонить причине своих мучений.
Он ходил на работу, посещал бары, забывался в интернете, звонил старым знакомым, но, как только оставался наедине с собой, погружался в бездонное озеро грустной тревоги. Это чувство вырывалось изнутри и затапливало его целиком. Особенно остро оно ощущалось в периоды полнолуния. Так было уже давно: раз в месяц на него находил необъяснимый и неконтролируемый сплин как самая высокая нота какофонии его жизни.
Он смотрел на небо из приоткрытых штор своей темной комнаты и видел луну. Она плыла в волнах темно-серых облаков и ехидно подмигивала.
«Ничего, – думал он. – Пара дней – и станет полегче...»
Но легче не становилось.
Уже тьма откусила у яркого ночного диска сияющий бок, а он все так же впадал в уныние, из которого не мог самостоятельно выплыть.
В тот вечер он несколько раз брал телефон и набирал в поиске выжженный в памяти номер, смотрел на очертания букв ее имени и нажимал на отбой. Но тоска еще сильнее завязывала узел на шее, так что даже физически становилось трудно дышать. И он решил написать: это же просто слова, это же просто привет...
«А вдруг согласится прийти или встретиться...» – мелькнула в голове неудачная мысль.
«Добрый вечер! Как Ваши дела?» – набил он автоматом и нажал на «отправить». Бешеный стук его сердца, казалось, слышали все соседи.
«Привет!» – мгновенно, будто она ждала его сообщения, прилетело в ответ.
У него внутри прокатилась ледяная нервная волна и обдала жаром.
«Дела нормально», – прилетело следом. И еще через десять секунд: «Осваиваю новое хобби – фотографирование детских какашек», – и улыбающийся в тридцать два зуба противный смайл...
Его мир рухнул.
Ее слова могут значить одно: у нее ребенок. Ее. И не его.
Если до этого у него была хоть какая-то мысль (может, даже надежда), что стоит лишь захотеть, и он сумеет вернуться назад, объясниться и исправить ошибки, – просто пока не время, то после прочитанных слов пришло осознание проигранной эстафеты и финиша, с которого нет обратной дороги.
Он даже не стал поздравлять. И узнавать, кто у нее: сын или дочка. Он кинул мобильный на стол – из последних сил. И зарылся в свои ладони лицом, чтобы никто в его пустой комнате не увидел, как он плачет.

***
Он был нервен и ложно спокоен.
Он не знал, почему согласился прийти и зачем это нужно ей. Он боялся дать повод надежде и отключал свои мысли, пока стоял в многолюдном холле, ожидая появления той, которую он не видел много лет и которая не отпускала его ни на день.
Он снова занес ее имя в телефонный справочник, ведь глупым казалось то, что есть переписка с безликим номером, при этом он знает с кем. Они не виделись вечность, но переписывались иногда: то раз в месяц, то в год. Конечно же, начинал он, а она отвечала...
– Привет, – шагнула незнакомка в зону его видимости.
«Постарела, – подумал он, разглядывая ее подвядшую кожу, – впрочем, я тоже не в той форме, – добавил про себя, вспомнив, что когда-то имел пресс на месте пивного бочонка и по-рокерски отращивал волосы там, где сейчас лысеет. – По-другому накрашена», – развернул он направление своей мысли и понял, что никогда-никогда не видел ее без макияжа. В памяти отдавались картинкой ее блестящие в уголках глаз тени, рассекаемые черными стрелками, делавшими глаза выразительно лисьими. Сейчас на него смотрела ее бледная – даже не копия – сестра... И запах! Теперь у нее были другие духи, вернее, их вовсе не было: его обоняние искало, но не находило аромата, тем более того, что когда-то сводил его с ума...
– Добрый день, мадмуазель! – не подал он вида того, о чем думал.
Она нырнула рукой в кольцо из его куртки и руки, прячущейся в кармане, и они пошли бродить по городу – как когда-то давно, словно в прошлом столетии их отношений.
Они говорили о многом: о работе, о музыке, о путешествиях, о тарифах на газ, о рыбалке, о поэзии и рисовании, о ремонте и о продаже квартиры, о здоровом питании и вреде колбасы...
Ближе к полуночи она засобиралась домой, он предложил проводить, она отказалась.
– Напиши, как доберешься, – заботливо попросил он – так же, как когда-то давно говорила ему она.
Он шел по безлюдным дорогам и думал, какая глупая вышла встреча: он не настоял проводить ее, а она и не просила, он не сказал ничего о том, что в действительности его волнует, а она и не спрашивала...
Его нервное состояние начала вечера превратилось в отчаяние его конца, когда пришло осознание, что столько времени было для откровенности и столько его было потрачено на пустые слова.
У дома он зашел в круглосуточный магазин и купил две бутылки пива. Она всегда ругала его за пьянство, чем предельно раздражала: какое она имела право вмешиваться в его жизнь и поучать?! Естественно, он напился! А что еще может сделать человек в приступе безысходности?..
Он проснулся в следующий полдень. Странное ощущение тупиковости вчерашней встречи не проходило: зачем она была? Зачем она позвала? Почему ничего не сказала? И – главное и особенно надрывное – почему ничего не сказал он?..
Он включил мобильный и посмотрел сообщения: тишина, она не написала...
В порыве нахлынувшего отчаяния он в ложном для себя спокойствии начал набивать:
«Ты так и не сказала, как добралась... до дома... добралась?
А я не рассказал, чем и как живу? Наверное, было мало времени... А так же не спросил, что ты делала все это время...»
Тут его прожгло воспоминание о куске металла на ее руке, который она периодически бессознательно покручивала. И он продолжил печатать:
«А еще у тебя кольцо на правом безымянном пальце... И вообще все странно... Но хотя... как обычно...»
Он отправил написанное и отложил телефон, потом спохватился и, будто в попытке исправить вчерашний день, снова начал строчить:
«Я много пишу, ноты меня взяли в плен.»
Он вспомнил, как накануне на вопрос о творчестве она ответила, что больше не пишет и не рисует.
– Почему? – поинтересовался он.
Она глубоко вдохнула и как-то особенно произнесла:
– А все хорошо...
Может быть, это и был ответ на вопрос, который он не задал: не жалеет ли она, что все вышло именно так... И он продолжил печатать:
«Нет, я еще не начал готовить и не завел себе кошку.
А вообще все на самом деле странно: весь вечер разговаривали про колбасу и про работу... Наверное, правда времена меняются, мы меняемся... и мы уже не те...»
После отправки он пожалел о своей безрассудной откровенности, но было поздно. Поэтому он поднялся и отправился в знакомый магазин за знакомым напитком, чтобы утопить свою глупость в градусном безразличии.
Когда он вернулся и посмотрел сообщения, от нее было вот что:
«Все нормально, я добралась. Про колбасу и работу – по-моему – именно так всегда и было: вместо разговоров о важном какая-то сторонняя чушь... Но ты прав в том, что мы меняемся...»
Он кинул телефон на стол, но на погасшем экране яркой вспышкой всплыла очередная весть от нее: «А про кольцо... Я его носила все...» – он не стал открывать и удалил сообщение.
Его ждало холодное пиво, которое заглушит все всколыхнувшиеся чувства и сгладит ощущение обреченности из-за невозможности ничего изменить...

***
Он был зол и морально растоптан.
Он не виделся с ней больше года. И все это время он пил. Ночами и в выходные. Один, в компании друзей, с незнакомыми лицами...
Он работал на износ: задерживался вечерами до темноты, выходил в выходные, переносил отпуск. Не сказать бы, что все ради денег, но и они не последняя причина. Не сказать бы, что из любви к профессии: он столько раз хотел бросить все и заняться творчеством, сосредоточиться, наконец, на инструменте, тем более что этот год мелодии разрывали ему голову, но он не успевал их фиксировать, терял в суете будней и пьяном дурмане. И вместо того, чтобы прекратить это разрушение, он все больше погружался в него, иногда обнаруживая себя в незнакомых местах со странными людьми или в своей пляшущей стенами комнате. Пара раз ему требовалась помощь специалиста, потому что сам он не в состоянии был выгрести из поглотившего промиллиевого болота, требующего новой жертвенной порции. Возможно, через работу он пытался уйти от своей зависимости, но этот путь оказывался тоже ошибочным, потому что усталость приводила к тому, от чего он бежал.
Через его постель за этот год прошли десятки одноразовых женщин, но отчего-то он все равно вспоминал надоедливую девчонку, некогда твердившую ему про здоровый образ жизни, и от этого еще больше злился и пил.
Навеселе было проще общаться с людьми, было легче смотреть на вещи, было совсем безразлично, что там и как у нее...
А еще со временем просыпалась смелость. И прежние решения за сроком давности посылались к черту.
Однажды, копаясь в телефоне от скуки, он нашел переписку. Даже с цифирными значениями в адресате он помнил ее до боли в груди. Отбросив мораль, он написал ей в манере в стельку пьяного казановы:
«Мадмуазель, как Ваши дела? Когда подъехать в гости?»
Она ответила иронично:
«А подъехать-то сможешь?»
«Всегда, – был краток он. – Выхожу».
«Меня нет на прежнем месте», – прочитал он.
«Скажи куда, и я подъеду», – настаивал пьяный мозг.
«Никуда», «Я не одна», – всплывали короткие предложения.
«А с кем? С котом?» – насмехался он.
«С мужем», – был очередной скупой ответ, но эти шесть букв придавили и растоптали его абсолютно.
«Можем как-нибудь погулять», – прислала она, видимо, не дождавшись его реакции.
«Погулять?! Какое, твою мать, погулять?! Шлюха! Прошел всего год! Как можно за год?!..» – его взорвало от злости, возведенной выпитым в энную степень, но он сдержался и написал просто: «Ты замужем».
Нет, он не будет встречаться с ней ни за что! Как легко эти женщины меняют партнеров! И почему ему казалось, что она особенная?! Она такая же, как все остальные! И зачем только он написал?!
На следующий день, проспавшись, он никак не мог выкинуть из головы мысль про то, что вчера была проведена критическая черта, вернуться за которую он уже никогда не сможет...

***
Он был пьян и предельно ничтожен.
Этот вечер он помнил частично. Вот картинка, как он в компании друзей вливает в себя рюмку за рюмкой. Вот уже он планирует ехать домой с новой нетрезвой знакомой. Вот он один на остановке. Вот в темной кухне ползет руками по обнаженным ногам сидящей на столешнице девушки и шепчет ей на ухо имя...
Он проснулся у нее на диване. Она сделала кофе и бутерброды с сыром. Он молчал, он не мог поверить в то, чего даже не знал, но что дорисовало его воображение.
Она была любезна и спокойна, как всегда, спрашивала, как его дела, и очень переживала за его образ жизни. Он отвечал лаконично. Он себя презирал. Он не мог осознать, что сделал вчера то, чего избегал с начала их первых встреч! Как он мог?! Особенно после того, как берег ее все эти годы?!
И имя! Он не помнил, какое имя произносил, но точно не ее...
– Заведи кошку, – внезапно сказала она. – Тебе будет о ком заботиться. Она будет ждать тебя дома. И будет тебя любить...
– Дома меня ждет голодная мышь в холодильнике, – попытался съюморить он.
– И готовить надо бы научиться...
«Как она после вчерашнего может говорить о кошках?! – не укладывалось у него в голове. – Как после такого меня можно кому-то любить?!»
– Напиши, когда доберешься до дома, – сказала она в прихожей, целуя его в небритую щеку и прижимаясь к груди. Сладко-кислый аромат ее духов окутал его, и в другой раз он бы обнял ее и держал, фанатично вдыхая этот притягательный запах, но сейчас его чуть не стошнило из-за ощущения своей мерзости.
Он побрел от нее пешком. Он старался и не мог осознать. И от этого стало страшно. Страшно, что вот он, такое ничтожество, портит ее жизнь своими набегами, вносит сумятицу в выстроенный распорядок ее планов. И мерзко стало оттого, что он не может быть на ее уровне, потому что она поэт и художник, а он пьяное животное, не знающее, ради чего живет.
И он решил больше не появляться. Он знал, что сама она не позвонит. А он просто сотрет ее номер и обрубит концы.
Трясущимися руками он достал телефон, выбрал имя и нажал «удалить». Это была его точка невозврата...

***
Он был тих и трагично раним.
Сегодня она вела себя раскованно и в ее глазах сверкали искорки хитрости – возможно, ему так казалось, потому что на днях он видел ее с другим...
Она воодушевленно рассказывала о том, что открыла для себя мир фотографии и что это гораздо интереснее, чем рисовать, потому что карандаш отражает фантазию, а экран камеры фиксирует жизнь...
Он лежал на диване, скрестив ноги и убрав руки за голову. Он закрылся от нее своим глубоким молчанием. Он вроде бы слушал, но, кажется, нет...
Его съедала скверная похоть. Он закрывался от нее, но она все настойчивее прорывалась в его сознание...
Он так бы хотел сейчас привлечь ее к себе, расстегнуть эти пуговицы на блузке, освободить ее от обтягивающих брюк и, кинув на свое холостяцкое ложе, заняться с ней страстным сексом. Пометить ее. Привязать к себе. Сказать этим всем окружающим, что она лишь его и нельзя ее трогать!
Он он лишь лежал и молчал, внешне совсем безразличный.
Когда ей надоело терпеть его закрытость, она засобиралась домой. Он не держал, он даже слегка прогонял...
Когда она вышла за дверь, он остался наедине с неудовлетворенным желанием и ощущением упущенного момента.
Он догнал ее на лестнице, резко развернул, испачкался в помаде... Ему очень хотелось позвать ее обратно, снять с нее тяжелую шубу, подать тапки и оставить у себя навсегда...
– Почему так быстро уходишь? – сумел он выдавить из себя.
– Ты не хочешь общаться...
Он ухмыльнулся: много ли она знает о его желаниях?..
– Я пойду... Позвони, когда будешь в хорошем расположении духа...
Он не знал, как ее возвратить: для этого нужно было сказать такое, чего он ни за что никогда не сказал бы...
Деревянные ступеньки заскрипели под ее медленными шагами: она тоже не торопилась уйти, словно ждала тех самых слов, которые он не в состоянии был выговорить...
Этажом ниже она достала телефон. Он смотрел на нее, свесившись через перилу, и в нем нарастала неуемная ревность:
– Своему хахалю уже звонишь?! – бросил он грубо.
– Какому хахалю? – вскинула она вверх по-лисьи подведенные глаза.
Он не смел поверить ее искреннему удивлению, не дал шанс своей надежде, утонув в обиде:
– Не прикидывайся! Я видел тебя с ним на неделе...
– И что же мы делали? – поставила она руки на талию и превратилась в ощетинившуюся кошку.
«Защищается», – глядя на ее позу, подумал он.
– Вы шли, – бросил он. – И ты держалась за его руку!
Она обмякла от скупости обвинительных доводов, и даже улыбка (или ухмылка?) пробежала по губам:
– Действительно, просто поймал с поличным! – и начала спускаться дальше, потом посмотрела наверх: – Чтобы ты случайно не спутал меня со своими привычными женщинами, это приятель по кружку фотографии. Просто человек, – и хлопнула подъездной дверью.
Он не стал догонять.
Растоптанный, он вернулся на свой диван. Скрестил ноги и руки сложил под голову: он не столько не верил ей, сколько боялся поверить, и это убеждение себя в ее отношениях на стороне разрушало его, рисовало в воображении картинки ее близости с другим мужчиной...
Он так берег ее чистоту! Он так боролся со своими плотскими желаниями! И все ради того, чтобы она досталась другому? Чтобы другой забрал то, что так бережно хранит он?
С другой стороны, он же сам отталкивал ее от себя, потому что боялся привязываться, потому что она все равно когда-нибудь сама исчезла с горизонта его маршрута, потому что он не верил в крепкие отношения и длительные чувства между двумя, потому что он хотел быть свободен от обязательств и не желал ни за кого быть ответственным... Но отчего же так больно жжет в груди эта разъедающая ревность?!
Его голова разрывалась от мыслей, как от мигрени. Он перевернулся и уткнулся лицом в подушку, но это не помогло. Поэтому он поднялся и отправился вниз, в магазин, чтобы найти там лекарство от спазмов сознания...

***
Он был бодр и старательно сдержан.
Они сидели в его машине и разговаривали о неважном и глупом уже пару часов. Он показывал ей облака причудливой формы на темнеющем небе и рассказывал, как на прошлой неделе напился с друзьями, как знакомился с несколькими женщинами и даже не менял простынь между этими встречами...
Он хотел вывернуть перед ней всю свою черноту, чтобы она поняла, что он абсолютно не тот, с кем ей следует быть...
Свет магнитолы падал на ее бледные руки, пальцы которых то отбивали чечетку в ладони, то нервно крутили кольцо на одном из своих.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? – тихо спросила она после долго молчания-слушанья.
– Просто делюсь новостями... – спокойно ответил он, а внутри все сжалось от нервов.
– Чудесные новости, – со всхлипом сказала она. – Зачем ты губишь себя? Неужели так легче, чем быть трезвым и идти к своей цели?
– Понимаешь, когда трезвый, постоянно проблемы, а выпьешь – и они кажутся несущественными... – пояснил он. – А цели... Нет у меня целей...
– А как же музыка? Пиши, сочиняй, твори...
– И что дальше? Записывать треки в стол? У меня достаточно там накопилось, новое не поместится...
– А я пишу. Очень много...
– Ну, ты же профессионал...
– Нет, дело не в этом, просто нужно себя выливать, разгружать, иначе придавят мысли... Знаешь, я так тяжело выживала прошлый год... Думала, что сойду с ума. Не в переносном смысле, а по-настоящему... Я так хотела тебя увидеть, даже несколько раз приходила к твоему дому в надежде на встречу...
– Могла бы позвонить...
– Ты же знаешь, что я никогда не звоню...
– Это говорит о твоем безразличии...
– Нет, абсолютно не говорит... Я очень хотела слышать и видеть тебя.
– Мне этого не понять...
– Я порой замирала посередине пути: просто останавливалась и стояла на дороге, вглядываясь в рану внутри себя... Ты сделал мне очень больно...
Он молчал. Ему, действительно, было невозможно осмыслить, почему она не звонила, если ей так хотелось его увидеть, почему каждый раз она ждала его появления и не искала встречи сама. Для него был только один ответ – что ей это было не нужно...
Сколько раз он ждал, что она вспомнит про него и позвонит сама, но никогда она не объявлялась! Это только подтверждало то, что он для нее неважен и правильно поступил, когда решил выйти из игры их отношений...
Он не верил ее словам. И даже слезам в ее голосе. Или боялся поверить...
Если бы он так страдал, то обязательно бы позвонил! Впрочем, он и позвонил... Через год. Как и обещал. Но это уже вопросы не чувств, а данного слова...
И теперь она пытается строить из себя жертву, хотя совсем не попробовала что-то сама исправить! И даже не думает о причинах его развратной и разгульной жизни: может быть, всего этого не было, реши она прийти к нему сама, а не ждать, когда он постучится в ее судьбу...
Но она была особенной, не такой, как все, и это выделяло ее для него среди других женщин. Поэтому он боялся: боялся сделать не то, боялся заблудиться в ней, боялся привязаться, боялся влюбиться...
– Ты когда-нибудь любила? – вдруг задал он вопрос.
– Какая разница? Ты же не веришь в любовь...
Да, он не верит.
И даже не хочет давать шанса на то, что она существует.
Он не любит ее.
Себя, правда, тоже...
– Вот видишь... Ты же захочешь замуж, захочешь детей, а я не могу тебе этого дать...
– Это ты сам придумал. Откуда ты знаешь, чего я захочу? Если все твои женщины этого хотят, это не значит, что я такая же...
– Так чего же ты хочешь?
– Просто быть рядом. Просто тебя спасти из омута, в который ты сам себя окунаешь...
– Не лечи меня, – был грубый ответ.
Ему так не нравилось, что она жаждет его переделать, влезает со своими нравоучениями про здоровый образ жизни и цели будущего. Она нервировала его своими альтруистическими порывами и своими обманчивыми словами о желании быть с ним. Он знал, что это всего лишь жалость. И не мог с этим мириться.
Магнитола освещала ее прикрытые глаза с размашистыми стрелками на веках. Воздух пронизывал тонкий аромат барбариса. По плечам струились густые локоны, спадая на грудь...
Он так хотел сдвинуть эту копну, взять ее лицо ладонями и страстно впиться в ее губы поцелуем, а потом молча заняться любовью. Он сотни раз боролся с собой и своими желаниями... Потому что она была права: она была особенной, не такой, как все женщины, которых он знал и использовал. Она хотела не тела, а души, она хотела не наслаждения, а спасения. И он не мог позволить себе очернить ее своими желаниями, а тем более действиями.
И ему оставалось лишь злиться на то, что она хотела его спасти...
Он завел машину.
– Куда мы? – в надежде спросила она.
– Отвезу тебя домой, – холодно ответил он.
Она промолчала. В тот вечер можно было что-то исправить, но он пошел не тем маршрутом, поэтому путь назад был бесповоротно закрыт...

***
Он был холоден и безразличен.
Он решил окончательно, что стоит прекратить этот эксперимент. Ему все чаще казалось, что он попадает в зависимость, но не от алкоголя, а от этой внезапно застрявшей в его жизни девочки, которая норовит наставить его на путь трезвенника и сознательного человека.
Он чувствовал, что привязывается к ней все больше. И это вызывало панический страх и желание устранить его причину.
Он не хотел быть кому-то обузой. А еще больше не хотел, поверив, оказаться выброшенным на задворки чужой судьбы. Нет, это слишком больно: обжигаться. Пусть лучше другие обжигаются об него.
– Знаешь, что такое точка невозврата? – спросил он ее в тот вечер.
– Нет, – простодушно ответила она. – И что же это такое?
Действительно, откуда ей знать терминологию ядерной физики при ее нацеленности на поэзию и изобразительное искусство?
– Это момент, после которого нельзя ничего вернуть вспять...
– И зачем ты мне это рассказываешь?
– Я много думал и понял, что у меня нет к тебе особо ярких чувств... – начал он свою сказку.
– Ты предлагаешь расстаться? – тихо спросила она.
Его передернуло от мысли, что вот сейчас он может видеть ее в последний раз... Но так было нужно.
– А смысл тянуть? Это все равно случится: через какой-нибудь год ты встретишь мужчину, и я останусь ненужным...
– Откуда ты знаешь?
– Потому что со мной всегда так бывает...
– Если тебе никогда не везло, это не значит, что все будет повторяться бесконечно. А как же «счастливы и навсегда»?
– Это не для меня.
– Я не верю. Все люди хотят быть счастливыми...
– А я счастлив...
– Когда напиваешься?
– Эти твои постоянные нравоучения меня достали! Тем более нам не по пути: у нас разные цели и разные дороги! Ты пишешь стихи и рисуешь, воспитываешь кота, а я не знаю, ради чего живу! Я даже музыку перестал писать! Как только ты появилась в моей жизни, из нее ушло творчество!
– Уж не хочешь ли ты обвинить меня в том, что это из-за меня?..
– А кто знает?! – развел он руками.
Действительно, в то время, как она запойно сочиняла стихи и рисовала карандашные иллюстрации к ним, он совсем перестал писать. В этом он винил ее вторжение в его жизненное пространство, но на самом деле просто не хотел сознаваться, что его творческая импотенция связана со страхом казаться хуже ее сочинений...
А еще он просто устал. Устал убегать от себя и своих желаний. На это тратилось слишком много сил – их просто не оставалось на музыку... Да и писать не хотелось. Хотелось писать ей, молчать с ней по телефону, думать о ней, сочинять встречу с ней... И хотелось от этого избавиться. Потому что он не привык о ком-то мечтать и боялся разрешить себе стать счастливым, а потом внезапно утратить источник этого ощущения... А он его обязательно утратит – в этом сомнений нет! То, что первым всегда объявлялся он, а она никогда сама не звонила, только подтверждало то, что он на самом деле ей не нужен, что она наиграется в праведного наставника и плюнет-уйдет...
Нет, он не готов окунуться с головой в привязанность и оставить бдительность без присмотра. Он хочет обычных встреч с обычными женщинами для обычных утех. Ему не нужна философия жизни и сложности отношений, не нужна ответственность за чужую судьбу и утраченную целомудренность...
И поэтому он должен уйти, раз не уходит она...
– Можем остаться друзьями, – воодушевленно предложила она.
– Разве бывает дружба между мужчиной и женщиной? – скептически произнес он.
– Думаю, дружба к полу не имеет отношения...
– Не знаю, у меня нет подруг-женщин...
– Это потому что ты видишь их только в определенном ракурсе.
– А что же еще с ними делать? – рассмеялся он.
– Можно просто общаться...
– Не знаю. Не пробовал...
– А как же я?
– Ты не такая, как все. С тобой слишком сложно...
– И все же подумай. Я не хочу тебя терять...
– Не знаю. Не уверен...
Они снова о чем-то спорили, она опять лезла в его моральный облик, он злился на нее за вмешательство и на себя за потребность в ее участии, но решение было принято: ему нужно ее оставить, чтобы она когда-нибудь не оставила его...
– Напиши, когда доберешься... – сказала она привычную фразу, когда он стоял в дверях.
– Ага, через год, – съязвил он и ушел выполнять обещание.

***
Он был выкинут из колеи.
Он не мог выпроводить мысли о ней из своей головы. Все, что он делал, видел, слышал, каким-нибудь образом касалось ее... Она без боя захватила его жизнь и незримо царствовала в ней.
Они подолгу бродили по городу и разговаривали. Сначала ему нравилось быть с ней откровенным, но постепенно ощущение излишней открытости заставило его сворачивать с личных тем и отвлекаться на неважное постороннее.
Иногда они подолгу молчали, но при этом каждый боялся уйти, и они продолжали идти и размышлять о своем, боясь потревожить другого. В такие же минуты безмолвия превращались порой их телефонные разговоры: слово спотыкалось, падало и затихало, оставляя в трубке лишь дыхание двоих. В такие моменты, то ли не желая его отпускать, то ли стремясь разбавить тишину, она предлагала прочесть свое новое стихотворение. Ему нравилось, как она пишет. И он соглашался... Ее стихи переворачивали его душу, потому что в них он слышал что-то щемяще близкое и понятное, от чего прятался много лет. Сам он стал меньше писать, а постепенно и вовсе бросил. Его рука играла непривычную музыку... Лирическую. Сперва это вводило в приятную грусть, но все чаще бесило.
Он писал ей милые утренние эсемески, звонил по вечерам, звал гулять или в гости. Порой приходилось ждать ответа достаточно долго: он не находил себе места и, пытаясь скрыть внешнее раздражение, осознавал, что его состояние схоже с ревностью...
Сама она никогда не звонила первой. А когда отвечала спустя полдня, оказывалось, что телефон был не с ней и она просто не знала про его сообщения и звонки. Он не верил: сейчас никто не расставался с мобильниками, и ему было невдомек, как можно не брать это устройство с собой. Порой в нем разрастался гнев за то, что она может позволить себе быть не зависящей от него, тогда как сам он поглощен мыслями о ней. И это рождало страх, что он ей на самом деле не нужен.
Все, что он смог позволить себе в отношениях с ней, – это целовать. Ее первой реакцией было слово «Черт!», что поставило его в тупик: никто раньше не жаловался... Она объяснила, что не хочет к кому-то привязываться и тем более портить их доверительные отношения, но потом закрутилось... Они держались за руки, обнимались на остановках, и он утопал в дурмане ее сладко-кислых духов, от которых терял рассудок.
– Что это за аромат? – спрашивал он ее, а она смеялась, чувствуя свое превосходство, и не сознавалась. А потом кто-то дал ему карамель, и он добрался до ее секрета: она соблазняла его барбарисом!
Она часто ставила его в неловкое положение, в которое раньше он ни за что бы не попал или которое никогда бы не вызвало у него стыдливости, но с ней было иначе.
Он оставался у нее на ночь, но между ними ничего не было: его дурацкая попытка наткнулась на информацию, что у нее еще не было близости, и он спасовал, побоявшись быть первым ее мужчиной.
Утром она традиционно готовила вкусный кофе и бутерброды с сыром. Она вообще чудесно готовила и постоянно втолковывала ему, что и он обязательно должен научиться, потому что самая здоровая пища – домашняя. Она не приемлила чипсы и бургеры, неодобрительно отзывалась о его намерении выпить. Он почти перешел на морковный сок и даже стал жарить яичницу, когда приглашал ее в гости.
– Тебе нужно завести кошку, – вертя на вилке кусочек глазуньи, говорила она. – Готовить ты уже учишься. Осталось научиться заботиться и любить...
Его передергивало от таких предложений. Он брал с холодильника мышку-пишалку, показывал ей и говорил:
– Меня устраивает вот этот питомец: не гадит, не ест, лоток вычищать не надо...
Она грустно улыбалась и не комментировала.
Он все больше погружался в странный мир их отношений, то безрассудно испытывая щенячью радость рядом с ней, то одергивая свои эмоциональные порывы и впадая в уныние из-за своей неконтролируемой тяги к ней, страха своей ненужности и предчувствия скорого фиаско их отношений.
Видя переменчивость его настроения, однажды она спросила:
– Тебе со мной плохо?
– Мне с тобой хорошо. И это плохо... – тихо ответил он. И в этой фразе был заключен весь глубокий смысл его отношения к своей внезапной привязанности.

***
Он был молод и эгоистичен.
Он скользил по волне свободы, считая, что удовольствие – это синоним жизни.
Он работал не для души, а для денег, которые тратил на свои прихоти.
Он любил жесткий рок и играл в молодежной гаражной группе, спонсируя ее песни нотами. В его ухе сверкало кольцо, его волосы стремились к длине кипеловских. Он ходил в черной косухе и темной бандане и считал, что весь мир должен падать к его ногам.
Он имел успех среди женщин, которые западали на его спортивное тело и вольный дух, но он лишь проводил с ними время, не желая привязываться или привязывать. Он избегал близких знакомств, в глубине души опасаясь нарваться на такое же отношение от женщин, как у него к ним. Он убедил себя в том, что не хочет постоянства, его пугал домашний уют и возможность погрязнуть в быте, он не желал брать никакую ответственность за чужую судьбу и тем более за детей. Он был одиночкой, который мог себе позволить жить, как живет, и ни с кем не советоваться. Он все делал в угоду себе: хочешь коньяк или пиво – бери, хочешь блондинку или брюнетку – знакомься, хочешь в Египет или в поход – выбирай...
Он был охотником. Удачливым. Не берущим к сердцу. И он был доволен собой.
Он заметил ее в толпе. Она была яркая и внешне ему подходила: глаза блестели голубым перламутром и были подведены размашистыми черными стрелками, огненно-рыжие волосы собрались высоким хвостом и подпрыгивали, пламенно переливаясь, при ходьбе, ее губы скрывались под влажной помадой, в ушах блестели крупные серьги с крестами, а узкое платье не скрывало изящества женственных линий... Мужские радары зафиксировали цель и направили его на ее поражение.
Его воображение рисовало бурную ночь в компании дикой кошки, но реальность была иной. Его всегда успешный трюк с приглашением в бар за коктейли сработал с ней в обратную сторону. Она оказалась противницей вредных привычек и прочитала ему лекцию о вреде алкоголя, курения и наркотиков, чем ввергла его в небольшой шок: он и представить не мог, что остались еще подобные блюстители здорового образа жизни, тем более среди женского пола.
Но ему стало интересно. Казалось, в череде однотипных женщин и удовольствий он сейчас натолкнулся на что-то нестандартное, особенное, чего раньше никогда не касался.
Ему это было в новинку. Он привык не болтать, а действовать в своих интересах, но с ней это не вышло. В тот вечер он подчинился ее правилам игры: они шли по городу и рассуждали о жизни, о мироздании, об отношениях, о будущем – обо всем...
Она писала стихи и рисовала к ним иллюстрации. Чтобы произвести впечатление, он продекламировал ей монолог Гамлета и вызвал большее удивление у себя, чем у нее.
Она была студенткой и планировала в будущем открыть частную художественную школу.
– Работа должна приносить удовольствие, – говорила она. – Зачем работать, если это тебя удручает?
– Ради денег...
– Разве в деньгах счастье? Ну, будет у тебя много денег – и что?
– Куплю себе что пожелаю...
– А потом? Устанешь от этой вещи и купишь другую? Есть в этом какая-то тупиковость...
– А в чем же, по-твоему, счастье?
– В отношениях с другими, в мелочах, в нематериальном...
– Это очень сложно...
– Нет, это просто. И приносит покой и радость душе... Ты же вот пишешь музыку, это то же самое, только во всех сферах жизни...
– О чем ты мечтаешь?
– Мечтаю? – запнулась она. – Не знаю... Я хочу выпустить книгу, получить образование и найти занятие по душе. Но это же не мечты, это цели!
– А как же выйти замуж? – уверенный в стандартности этого стремления для всех женщин, поинтересовался он.
– Нет, этого я не хочу. Мне кажется, отношения людей нельзя загнать в документационные рамки. Можно любить без штампов в паспорте, а со штампами можно не любить... У меня есть кот, мы любим друг друга, но мы не женаты, – пошутила она.
Он не поверил: все девочки мечтают о свадьбе. И поэтому он избегал продолжительных отношений: чтобы ни одна из них не смогла приблизиться к своей мечте вместе с ним, а потом, достигнув ее, бросить его после медового месяца...
– Была у меня знакомая, которая тоже так говорила, пока не залетела, а потом ей резко понадобилось кольцо.
– Кольцо я и сама могу себе купить. Это просто атрибут, не значащий, что ты кому-то нужна и кем-то любима...
– Какой ты видишь свою жизнь через десять лет?
– У меня есть художественные и научные публикации, я директор творческого центра, мои ученики достигают высоких успехов в искусстве...
– Монументально...
Она ехидно посмотрела на него:
– Ну и, конечно, я замужем, а ты учишь нашего сына играть на скрипке...
Он поперхнулся воздухом. Она засмеялась:
– Конечно же, я шучу: какой из меня директор и автор книг?..
Он натянуто улыбнулся. Даже микроскопическая вероятность того, что ее слова про семью и сына станут явью, зародили в нем протест.
– Я владею семью инструментами, но на скрипке играть не умею.
– У тебя есть десять лет, чтобы научиться!
Они пробродили по городу до трех часов ночи.
Когда он предложил проводить, она отказалась. Он удивился и попросил ее номер. Она не помнила. Тогда он предложил продиктовать свой, чтобы она набрала.
– Я никогда не звоню первой, – улыбнулась она.
«Что она со мной делает?» – пронеслось в голове.
– Давай попробуем так: я возьму твой телефон и сам наберу с него свой?
Она пожала плечами и подала ему старую Нокиа. Он пустил гудок и отдал ей устройство.
– Теперь у тебя тоже есть мой номер, – вкрадчиво произнес он. – Можешь писать мне.
– Я же говорю: я никогда не звоню и не пишу первой...
– Почему? – недоумевал он от такого странного принципа.
– Потому что женщине не принято делать первый шаг, для этого есть мужчины...
Когда она скрылась за поворотом, он вдруг понял, что мир без нее пахнет иначе: он попробовал представить, какой вкус имеют ее духи и не сумел, хотя было ощущение чего-то знакомого с детства... Он шел домой и не мог не думать про нее и этот необычный вечер. Именно та роковая встреча запустила цепную реакцию событий его жизни…

+++
Он был крайне сосредоточен.
Ему никогда не носили посылки на дом, а тут пришли и вручили пакет...
В нем была книга. В твердой обложке, с карандашными иллюстрациями и дарственной надписью: «Спасибо за вдохновение!».
Даже не прочитав имя автора, он знал, что это она.
Он проживал каждую строку стихотворений, ниткой протаскивая ее мысль через края своей рваной души. Здесь была ее жизнь: настоящая и давнишняя, стихи из которой она зачитывала ему по городскому телефону, когда тишина становилась гнетущей, но ни один из них не осмеливался первым уйти...
Он помнил, как когда-то она искала аналогии их творчества, а теперь он скрупулезно вылавливал схожие чувства и мысли, пытался понять ее ощущения и сравнивал со своими в тот же описываемый в рифме момент...
После прочтения книги он долго пытался не думать, отложить это событие на дальнюю полку памяти и сосредоточиться на настоящем. Но он не смог. Как всегда – не смог сопротивляться желанию прочитать что-нибудь от нее или даже услышать голос. И он позвонил.
– Добрый день, мадмуазель! – сказал он привычную фразу, будто и не было стольких разделивших их лет.
– Давай погуляем, – ответила она своим стандартным предложением.
И он согласился.
Это был день откровений. Наконец, спустя столько времени, им удалось говорить о важном.
– Поздравляю с выходом книги, – проявил он любезность.
– Без тебя ее не было бы... – отмахнулась она.
– Как твой ребенок?.. – впервые затронул он тему. – В школу ходит?
– С чего ты взял? – улыбнулась она. – У меня нет детей...
– А как же «фотографирование детских какашек»? – не понимал и сомневался он.
– А, это, – махнула она рукой. – В тот период я делала детские фотосессии и на съемках часто случались казусы...
Он полноценно прочувствовал, как на лбу загорелась табличка «дурак».
– А муж?
– Нет никакого мужа...
– Ты же сама писала, что замужем... – уже не скрывал он удивления. – Развелась?..
– И не выходила, – пожала она плечами. – Тогда я сказала так, чтобы тебя отпустить, потому что не видела смысла: что бы я ни делала, все равно не могла помочь, и решила, что так будет лучше...
– А как же кольцо?!
– Это? – подняла она правую руку и показала золотое украшение. – Я ношу его, кажется, со старших курсов. Я же тебе писала, что оно было у меня всегда...
Он вспомнил, что не прочитал того сообщения... Воображаемая надпись на лбу засияла и зажгла с еще большей силой.
– Я тосковала, – вдруг произнесла она. – Так мучительно и больно... Особенно в полнолуния...
Это откровение взорвало его душу, так хотелось сказать ей, открыть, наконец, и себя... Он победил свой страх показаться слабым и ответил:
– Я тоже. Не смейся. Эта чертова луна сводила с ума и меня...
Они говорили до поздней ночи. О настоящем и о прошлом, о случившемся и не сбывшемся. Наконец, он попросил прощения. За ревность, за страхи, за слабость, за грубость… И за то, что не смог стать ее первым и единственным мужчиной…Она успокоила его: в тот удушливо пьяный вечер, в котором родилось его ощущение своей ничтожности перед ней, он ничего не сделал… Он пришел к ней в почти бессознательном состоянии, а она просто уложила его спать; это была чужая кухня, чужое тело, чужое имя – и она этого не видела и не слышала… Спустя столько лет для него это стало облегчением и прощением самому себе…
В следующее утро он ступил обновленным и готовым смотреть вперед, а не внутрь своей бездны.

***
Воспоминания о былом отпустили его.
Он посмотрел на веер рассыпавшихся по подушкам медно-рыжих волос, и в груди защемило от болезненного счастья, которого он так долго желал и от которого так долго прятался... Это его жена. А он теперь муж. Дороги назад нет, отступать некуда. Это последняя точка невозврата из всех бесконечных точек его жизни.
Он дотронулся до жестких огненных локонов, разметавшихся по подушке.
«Почти как у нее», – промелькнула коварная мысль и в момент разрушила мнимое ощущение эйфории от освобождения: если он счастлив быть с женой, то почему думает о другой?!