Вечность

Вечер поздний летний июльский… душный, пахучий…
Почти уж ночь – но всё ещё слышны откуда-то, как бы в какой-то глубине, редкий говор и шаги с пыльной дороги вдоль деревни…
И у нашего дома тоже все свои на улице.
Будто темень эта ниспала нежданно – так что никто, на всём белом свете, и не готов к покою, ко сну!..
Наоборот: словно что-то таинственное, загадочное – в матовом полумраке – вокруг.
Я – мальчишка, школьник на каникулах – также особенно возбуждён: будто теперь-то, под конец дня, и приближается самое в жизни завлекательное, даже, может, секретное…
Ревностно-зорко – как сам чувствую – ловлю и впитывают в себя всё происходящее: вытаращенными, в полутьме, глазами и ушами, и ноздрями, всей своей исцарапанной загорелой кожей.
Вот-вот…
Слух, от соседей, волнующий – и к нам во двор.
Цыгане!
Это уж всем, и по-разному, знакомо: то ли на днях, то ли прошлым летом – так же вот шли вдоль деревни они, цыгане… вечно ведь им – откуда-то!.. куда-то!.. и украли, говорят, возле чьего-то дома курицу… а ночевать и жечь свой костёр останавливались, якобы, за деревней, где, с аллеей лип, была когда-то давным-давно помещичья усадьба…
Вон! – Вижу за огородом: по каменке цокает, в полутьме, лошадь! тарахтит телега с узлами, что ли! и цыган – самый настоящий! -- шагает уверенно рядом с лошадью: он даже бородатый, с белыми, в полумраке, рукавами рубахи…
Мама, во дворе, предупреждает строго всех домашних: дескать, смотрите! остерегайтесь!
У меня, чувствую, бьётся громко и горячо сердце… от разных, в памяти, россказней…
Кажется, всё творящееся – в каком-то полусне!
И хочется, и не хочется, чтоб этот сон – и был обманом, и не был обманом…
Густая жаркая полутьма, должно быть, сама породила это всеобщее волнение! -- И цыгане явились тут сейчас -- как родная тень этой полутьмы…
А! Вон, сквозь штакетник, мелькает и ещё что-то пёстрое!..
Калитка наша… будто сама… отворяется…
Цыганки две… словно видения… к нам прямо во двор!..
Испуг пробежал по моим волосам, щекам, по всему телу.
Где-то тут, в глубине тёмного огорода, -- мой отец, мой старший брат… видят ли, слышат ли они?.. их взрослые голоса тоже вроде бы примолкли, насторожились…
А я – на лужке у крыльца – оказался один с мамой!
Цыганки -- словно бы всегда знакомые и всё-таки всегда удивительные: пахнущие каким-то дальним-далёким ярким солнцем и ветром… в цветастых, на плечах, шалях, с длиннющими, до земли, подолами…
О! смуглые глазастые лица… голые до локтей худющие руки…
Старуха – в платке и в морщинах…
Молодая – с чёрными дикими волосами на плечах…
И уже – некий зловещий праздник у нас во дворе! – И чужой, и властный…
От самой ещё калитки -- запели-зазвенели голоса-голоски, известные разве что из кино… и которые ни с какими другими говорами не спутать…
И уже мама… мама стоит посреди двора – протянув раскрытую ладонь!
Моя мама, невысокая, стройная, с непокрытой головой, в лёгком летнем платье, – для всех в нашем доме и во всей округе такая строгая! да и ещё и учительница в школе! – теперь смирно стоит с протянутой рукой… и уже с понятной «бумажкой» на ладони…
Неумолимо-грозная она со всеми нами, домашними… ранимо-приветливая к любому к нам гостю…
И я – я словно бы тут впервые в жизни вспомнил или даже впервые понял… что я – это я.
Ревностный гнев вдруг – и опалил, и охладил меня!
Пересилив даже страх…
Враз впрыгнуло в меня -- всё известное мне и причастное к вершащемуся!
Мама похожа на цыганку… мама чуть гордилась такой своей похожестью… мама любила фильмы про цыган…
Моя мама – мудрая и гордая! – теперь стояла словно послушная девочка, которую будто бы научают какой-то, с протягиванием руки, пустяшной бестолковой игре…
И я – в гневе ужаса и ревности – встал между мамой и цыганками!
Ростом я, хоть и мальчишка, оказался даже чуть повыше их, взрослых, всех.
Вмиг поняв всю эту беду не беду – всю несправедливость этой насильственной сцены…
Заорал я вдруг неумело-хрипло и замахал жёсткими мальчишескими кулаками.
Потребовал, приказал: вон! вон отсюда!
Наверняка ещё и самым матёрым деревенским матом…
Сразу что-то – во всём дворе и в самом живом воздухе – оборвалось, замолкло, исчезло.
Ничто тут – как определённо вдруг сделалось! -- не могло противостоять – мне: вот такому, каков я сию минуту есть, мне.
Цыганки пошли к калитке… молчаливо и буднично… словно проходили здесь случайно через двор…
Я следом, дрожащей моей глоткой, гнал их прочь.
Старуха растаяла в темноте…
Молодая, выходя-уходя, -- оглянулась:
-- Ты долго не женишься!
Так она мне в упор.
Сказала это просто. С интонацией Понимания. Как равная равному. Как волшебница волшебнику.
Она была лицом и осанкой красивая и возрастом как бы старшеклассница…
Во дворе нашем стало глухо и пусто.
С тяжёлыми, по сторонам, холмами яблонь, на которых только ещё созревающие яблоки…
Всё -- прошло.
Что-то такое прошло, что – Всё…
…И все прошли.
И через тот, в полумраке, вечер, и через все, для каждого через свои, вообще вечера и дни…
Я теперь, спустя годы и годы, о том давнишнем случае – жалею?.. или -- что?..
Да, я, может, спас маму от глупого и смешного положения, которое ей грозило…
Но почему во мне навсегда осталась… какая-то досада?
Как её, эту досаду, понять и назвать?..
Я тогда, в тот поздний полупрозрачный вечер…
Я – с моим подростковым эгоизмом разума – смёл, уничтожил некую сказку!
Сказку Вечного Обмана. – Который и даёт людям в их жизни и хлеб, и поэзию.

Ярославль, 6 декабря 2023

(С) Кузнецов Евгений Владимирович