Поздняя новогодняя рапсодия

Дома никого не было. В квартире стояла темнота, слабо озарявшаяся редкими вспышками новогодних фейерверков. Ирина включила свет только в прихожей, сняла пальто и прошла в комнату не разуваясь. Ноги гудели от высокого каблука, но уже не было сил скинуть меховые сапожки. Не зажигая свет, она устало плюхнулась в уютную упругость кожаного кресла. Наконец-то, впервые за последние двое суток, она смогла расслабиться, обмякнуть и не думать о том, как она сейчас выглядит. Веки невольно опустились, прикрыв глаза, в которых отражалась полнейшая отрешённость. Ощущение своего дома одновременно и радовало её, и наполняло каким-то чувством безысходности. На днях, утром, уезжая, она была окрылена надеждой на то, что теперь будет наведываться сюда только в гости, и поэтому, вернувшись, испытала столь большое разочарование и ещё большую печаль. И даже кресло её не тешило, а ведь ещё неделю назад оно одним только видом наполняло хозяйку жизненной энергией.
 
Кресло было куплено совсем недавно: это была её заветная мечта — иметь большое роскошное чёрное кожаное кресло. Когда его привезли и поставили рядом с журнальным столиком, на котором располагался всегда функционирующий ноутбук, то восторгу не было предела. Она прямо при грузчиках впрыгнула в него с ногами и, раскинув руки на широких, в меру мягких и одновременно жёстких подлокотниках, растворилась в блаженной истоме. Всё в нём было хорошо: и упругая спинка, на которую можно было откинуть голову; и туго набитые подлокотники, позволяющие перетащить ноутбук со столика к себе поближе; и широкое сиденье, где при желании можно полежать, закинув ноги на подлокотник; и цвет — именно тот цвет, который она хотела.

Ирина увидела это кресло в мебельном магазине и сразу влюбилась в него. Чёрная матовая кожа с чуть заметным блеском просто ввела её в оцепенение. Она, как зомби, увидев кресло издалека, прошла через весь зал, не замечая ничего вокруг, и остановилась перед ним заворожённая, не смея даже вздохнуть. Изумлённая, она стояла перед ним несколько минут, пока сзади не подошёл продавец и тихо не сказал: «Да вы присядьте!» Ирина, словно не поверив, что это обращаются к ней, оглянулась и ошалелыми глазами посмотрела на продавца. Тот доброжелательно моргнул и, мило улыбаясь, несколько раз кивнул утвердительно, повторяя ещё тише, почти полушёпотом: «Присядьте, присядьте». Ирина опять повернулась к креслу и, немного поколебавшись, осторожно, словно боясь сломать, бережно опустилась в него.

Кресло приняло её как родную, оно словно обволокло тело Ирины и не хотело выпускать из своих ласковых объятий. В нём было мягко и приятно сидеть, и в то же время оно было достаточно упругим, чтобы совсем не дать раскиснуть и изнежиться. Ирине казалось, что она находится на облаке, нежном, пушистом и одновременно необычайно надёжном. Приятная на ощупь кожа не отпускала коснувшуюся её ладонь. А цвет… цвет просто сводил с ума. Именно о таком кресле Ирина всегда мечтала…

Когда она была маленькой, видела такое кресло в кабинете у деда, но туда входить не разрешали. Маленькая Ирочка грезила, что когда-нибудь дед позовёт её к себе, посадит на колени, и они будут сидеть с ним в этом шикарном кресле вдвоём и листать книжки. Но проходили дни и недели, а дед всё не звал её, что-то писал и день и ночь, а когда Ирочка заглядывала к нему, приоткрыв дверь, то папа и мама сильно ругали её, чтобы не мешала. Располагались они втроём в маленькой комнате, а дед так и жил в кабинете. Когда его не стало, то кресло и стол продали. Появился маленький братик, семья переселилась в дедушкин кабинет, а на место кресла поставили кроватку.
 
Жизнь не складывалась, папу из-за скверного характера не держали ни на одной работе больше одного-двух дней. Денег постоянно не хватало, и, чтобы хоть как-то свести концы с концами, приходилось сдавать маленькую комнату. Папа начал пить и вымещать на жене всю обиду за свои неудачи. Ирочка очень боялась этих скандалов: хотелось куда-нибудь спрятаться, закрыть уши, глаза и не видеть всего этого кошмара. Ей казалось, что если бы не продали дедушкино кресло, то она забралась бы на него, укрылась пледом, и ничего бы ей было не страшно, и никто бы не смог её тронуть. Туго набитые подлокотники были бы огромными крепостными стенами, защищающими от врага, а высокая спинка — грозной крепостной башней. Это её замок, её защитник и хранитель спокойствия…

Не повезло с мужем и Ирине. К тому времени она уже жила одна — родители ушли рано: сначала отец, а за ним и мама. На руках оставался ещё несовершеннолетний брат. Мужа злила эта опека, и даже когда появились дети, он не переставал брюзжать по поводу лишнего рта. Денег, конечно, в семье много никогда не водилось, но и брата Ирина не хотела отдавать в интернат. Поздно вечером она приходила с работы, кормила вечно недовольного мужа, укладывала детей спать, обстирывала всех и готовила на завтра, потому что рано утром надо было вести малявок в садик, а потом бежать на работу. Когда все уже спали, а бельё благополучно сохло в ванной, Ирина присаживалась на краешек кровати и мечтала о кресле. Как хорошо было бы, если бы у них было кресло — её личный уголок, где после тяжёлого дня можно присесть в уединении, расслабиться, включить настольную лампу и просто почитать книгу. Хотелось хоть немного уделить времени и себе, дать волю своим желаниям, отдохнуть от всего, в конце концов, хоть на пять-десять минут. Так противно было ложиться в постель к уже ставшему чужим мужу, от которого вечно разило женскими духами.

Сначала Ирина только догадывалась о его изменах, но потом по району поползли слухи, и в довершение всего она как-то раз застала его с женщиной дома, когда вернулась в обед за забытым кошельком. Со временем муж оставил их и переехал жить к любовнице. Жизнь стала ещё тяжелее, но теперь Ирина надеялась только на себя. Дети росли, мало-помалу работа наладилась, стали поступать частные заказы на перевод статей, журналов, книг, в доме завелись деньги. Первым делом Ирина организовала достойное питание юнцам, одела и обула их в хорошем вкусе, постепенно сделала ремонт в комнатах, на балконе и в ванной, только вот на мебель никак не могла накопить. А тут ещё и обучение в институтах началось — тоже расходы. Мечта о кресле так и оставалась мечтою.
 
Ничто в мире так не быстротечно для человека, как своя собственная жизнь. И это Ирина заметила в зеркале вместе с первыми морщинами, когда её молодёжь уже окончила вузы и определилась с работой. У них появились свои интересы, друзья, увлечения, а мама как-то незаметно осталась не у дел. И не то чтобы Ирина совсем потеряла их — она также продолжала вести хозяйство, кормить и обстирывать, но теперь вдруг почувствовала одиночество и обиду на то, что за всей жизненной суетой так и не смогла обрести своего счастья с другим мужчиной. Конечно, за ней пытались ухаживать и даже очень настойчиво, но Ирине всегда казались эти ухаживания несерьёзными — кому она нужна с двумя детьми, разве только поразвлечься, и не более. А Ирине хотелось настоящего счастья, не на час и не по выходным. Вполне возможно, что, погрузившись с головою в воспитание детей, она так и не разглядела его, того самого, желанного и надёжного. И вот сейчас, когда появилось много свободного времени, стали появляться мысли интимного плана. Она даже и сама не понимала, чего больше хочет — просто близости с мужчиной или полноценного домашнего очага. Привычка жить одной, без мужа, настолько пропитала её существование, что она даже боялась себе представить, как это всё будет выглядеть, если она найдёт себе пару. В комнате появится другой человек, придётся считаться с его интересами, возможно, даже нужно будет отказаться от каких-то своих привычек, жертвовать чем-то. В общем, приближалась старость, хотя ещё и рано было говорить об этом, но первые отголоски её в виде возмущения перед возможными уступками давали уже о себе знать. И Ирина понимала, что если она не сломает себя сейчас, не изменит кардинально ситуацию, то старость с неимоверной быстротой подомнёт её под себя. Чем дальше, тем труднее будет притереться к чужому человеку. В молодости это не так чувствительно, но чем больше человек живёт в одиночестве, тем труднее ему смириться с чужими привычками и попрать свои, приобретённые за годы и ставшие почти необходимостью. Надо было действовать, и действовать срочно, потому что пройдёт ещё каких-нибудь пять-семь лет, и начнутся необратимые процессы в организме, а, стало быть, и в сознании.
Помогла профессия, если можно так выразиться. Ирина занималась переводами с французского, поэтому прекрасно владела ноутбуком, электронной почтой, и освоить социальные сети ей не представляло труда. Когда она погрузилась в них, то голова пошла кругом. Что тут началось, можно только представить! Отовсюду сыпались неоднозначные и даже вполне откровенные предложения, намёки, комплименты, за которыми виделись довольно прозрачные намерения и прочая второсортная пошлятина. Таких претендентов Ирина сразу вносила в чёрный список — с ними каши не сваришь. Упор делался на интеллектуальный уровень, внешние данные, и, конечно же, она не могла допустить, что претендент не будет москвичом — жить она хотела по-прежнему только в Москве, ну в крайне случае в Петербурге. Разговор в её чатах шёл на светском уровне, без пошлостей, исключительно на темы искусства, науки, политики, о стихах и прозе, о погоде и на другие темы, интересующие обоих общающихся. Большой круг «женихов» утомлял её, и решено было сузить его до восьми наиболее близких и интересных по выразительности своих эмоций и интеллектуальных воззрений претендентов. Конечно, и эта группа тоже не внушала полного доверия, но если учесть, что интеллектуальность в большинстве случаев сопровождается порядочностью, то какая-то логика в тактике Ирины была. Каждый вечер она заходила в чаты к своим «претендентам» и потихонечку, в беседах, вытягивала из них их сущность, пока, наконец, из тех, которые не давали повода сомневаться в себе, осталось только трое.

Чаты стали оживлённее, времени на каждого претендента отводилось больше, больше удавалось узнать про каждого и нарисовать для себя достаточно полный психологический портрет, хотя она прекрасно понимала, что пока не встретится с каждым из них, пока не пообщается вплотную, то так и не сможет сделать выбор. Возможно, придётся и переспать с каждым, поскольку интимный вопрос при неудачном раскладе может испортить общую картину. Больше того, она считала, что эта сторона общения наиболее показательна, ведь в постели человек раскрывает многие свои качества, которые в обычной обстановке зачастую тщательно скрывает.
Наступили новогодние праздники, и Ирина тешила себя надеждой, что кто-то из троих, а может, и каждый, пригласит её на
 «длинных» выходных встретиться или позовёт в кино или в театр. Но, но, но…
Все три чата с первого января загадочно молчали, а Ирина всё ждала новогоднего чуда. На третий день праздников, не дождавшись, она всё же решила сама написать одному из них и поздравила с Новым годом. Тот сразу отозвался:
— Спасибо, Ирина! Вас тоже с праздником!
— Почему вы не писали так долго? Может, вы запойный? — пошутила она.
— Нет, Ирочка! Извините за бестактность, мне самому надо было давно объясниться с вами! Вот сейчас даже неловко. Не писал я потому, что накануне Нового года встретил чудесную девушку и второго числа сделал ей предложение. Вы простите меня, если поселил в вас какую-то надежду! Вы хорошая женщина, вам обязательно повезёт!

Ирину как кипятком обдало. Такого поворота она не ожидала. Ей казалось, что она в центре событий, всё крутится вокруг неё и что она выбирает, что её слово будет последним и решающим, а о выборе мужчин она и подумать не могла — ясно же, что у неё нет конкуренток. До сих пор она устанавливала правила игры и никак не предполагала, что может быть иначе, чем она задумала. Ирина долго не могла прийти в себя и только после полудня решилась списаться со вторым.
— Здравствуйте, Олег! Как сегодня провели день?
— О, салют, салют, Ирусик! Проспал сегодня почти до самого вечера после бурной ночи.
Ирина насторожилась. Такого вольного тона она не ожидала, но, не подавая вида, продолжала:
— Чем же была так ознаменована эта ночь?
— Ты что, Ирен, забыла, что ли, как мы с тобой сегодня покувыркались? Ну ты даёшь! Да тебе, наверное, одного меня мало было?
Ирина опешила. И тон, и события никак не подходили под их формат общения. В словах сквозила недопустимая развязность, и уж никак не прежняя обходительность и учтивость. Пауза затянулась. Та сторона тоже молчала, видимо, поняв, что перепутала чат, и не знала, как выкрутиться из ситуации.
Ирина, недолго думая, не ответив, удалила чат совсем. Третьему «жениху» писать не было никакого желания. Весь сказочный мир, создаваемый с таким старанием несколько месяцев, рухнул в одночасье. Накатила злоба вперемешку с тоской и безысходностью. В голове крутились мысли, что все мужики сволочи, и какая же она была тупица, что вбила себе в голову такую дурь — в сорок пять лет искать мужа, да ещё и по интернету. Проплакав до утра, она, наконец, уснула с ощущением разбитых надежд и самоедством за собственную глупость.

Ближе к обеду Ирина проснулась и решила покончить со своей затеей раз и навсегда: она написала несколько сообщений третьему, причём напичкав своё обращение всякими гадостями, догадками интимного плана о его намерениях при переписке, и только когда сдобрила получившийся «праздничный пирог» «поздравлениями» и нелицеприятными пожеланиями, успокоилась.
Но ответа не последовало. Прошло полдня — сообщение осталось неотвеченным. Тогда Ирина добавила ещё одну ложку дёгтя в уже полную бочку дёгтя. Тишина. Написала ещё гадостей, и ещё — опять ни слова в ответ. Ситуация стала злить Ирину. Заведённая со вчерашнего дня, она решила довести дело до конца и, набравшись наглости, позвонила молчуну, чего раньше никогда не делала и сама на такие звонки не отвечала. Телефон долго никто не брал, и только через полминуты в трубке послышалось еле слышное «алё». И тут Ирина, собрав всё своё красноречие, выдала в красках и картинках то, что она думает о «мужиках» и конкретно о нём тоже. После длительной феерической тирады последовало недолгое молчание, и еле слышный болезненный голос, как будто из последних сил, с одышкой, ответил:
— Ирина, это вы? Как хорошо, что вы позвонили! Я, право, не понял, что вы мне только что наговорили, да это и неважно сейчас. Я сам знаю, что я не сахар, что ради своей выгоды готов и приукрасить себя. Вы правы во всём. Сейчас не об этом — я хотел повиниться перед вами. Простите меня! Мне сейчас это очень важно. За последнее время вы стали мне наиболее близким человеком. Не сказать, чтобы я вас полюбил, об этом до встречи не приличествует говорить, но признаюсь, что вы красивая и умная, и вы мне очень понравились. И я тешил себя надеждою, что с вами можно попробовать обрести своё счастье. Я вам солгал, что живу в Москве, понимаете? У меня дом в деревне под Дмитровом, хозяйство, а вы на таких, как я, не обращали внимание. Что мне оставалось? Но теперь я жалею о том, что обманул вас. Вы чудесная женщина, и совсем этого не заслуживаете. Простите!
Ирина, взведённая после вчерашнего и после сегодняшних безответных писем, сразу как-то обмякла от неожиданного признания, а ещё больше её сразил голос: человек говорил из последних сил и просил у неё прощенья. Она немного растерялась, но ненадолго, и её гнев сменился на участие вперемешку с нежностью и заботой.
— Виктор, что с вами? Вы плохо себя чувствуете? У вас что-то случилось? Вы больны?
— Да. Ещё до Нового года слёг с температурой. А теперь уже и подняться не могу.
— Как так? Вы чем лечитесь? За вами кто-нибудь ухаживает?
В трубке послышался то ли всхлип, то ли вздох, и сдавленный голос отвечал:
— Вы же знаете, нет у меня никого…

Ирину охватило волнение, ей было стыдно за то, что она наговорила ему, но ещё больше она беспокоилась, что этот вроде бы и знакомый, и в то же время незнакомый человек может умереть без помощи, без участия. Чувство, охватившее её, скорее, имело материнские корни, нежели чувства женщины к мужчине. Это давала знать о себе давно не востребованная функция защиты своих детей от всех напастей этого жестокого мира. Нарастало нестерпимо тревожное желание заботы, просто нечеловеческое чувство потребности позаботиться о нём, поухаживать, вылечить и поставить на ноги. Так давно она уже не делала этого: дети выросли и стали совсем взрослыми, и даже когда болели, уже обходились сами, не прислушиваясь к советам. А так хотелось стать хоть на минуточку заботливой и нежной мамой, надёжной, способной отвести все печали и невзгоды. И вот теперь этот потаённый женский инстинкт, замешанный на симпатиях, которые были растоптаны ею самой и внезапно возродились опять с ещё большим чувством из-за несправедливого их попрания, усилили этот инстинкт до надрыва, до боли, до нестерпимого желания немедленно помочь этому человеку.

— Ну как же так? Виктор! Говорите скорее адрес, я к вам приеду!
— Ну что вы, Ирина! Я же не для этого вам всё сказал, мне это нужно было. Зачем вы себя будете утруждать?
— Виктор! Прекратите. Давайте адрес, я вам говорю. Я не могу вас оставить в таком состоянии.
— Но…
— Никаких «но». Говорите сейчас же! А то я сердиться на вас начинаю.

Спустя полтора часа она уже ехала в дмитровской электричке. В голове была полная каша, но Ирину охватило чувство какого-то счастья. Почему-то она для себя решила, что вот он и появился, её шанс. Она ехала к малознакомому человеку и мечтала о том, как она будет ухаживать за ним, поднимет на ноги, вылечит, и от этого её сердце, ранее наполненное только симпатией, теперь стало проникаться любовью к нему. Нужно будет жить у него несколько дней. Это хорошо. Они больше узнают друг друга и наверняка только с лучшей стороны. Поймут друг друга, а может, и полюбят. Да почему «может»? Точно полюбят, иначе и не может быть! Виктор просто не сможет не заметить, какая она чудесная, добрая и ласковая женщина, как она умеет любить и быть благодарной за ответные чувства. Это только с виду Ирина простая и ничем не примечательная, а для близкого человека она раскрывается и становится необыкновенно обаятельной и безмерно уютной женщиной, с которой всегда хорошо, всегда тепло, всегда радостно.

Мысли роились. Виделись картины, как Виктор в благодарность за выздоровление поцелует её нежно и не захочет отрывать губ, ощутив сладость её прикосновения, почувствовав в ней женщину его мечты. Грезилось, как она растает от его ласкового касания и как это заведёт его ещё больше: он крепче обнимет, крепче поцелует её, и они сольются в страстных объятиях. Попутчики косились на чудную улыбающуюся женщину, а когда она издавала чуть слышные счастливые вздохи, жутко завидовали — часто ли можно встретить счастливого человека в электричке?
По дороге Ирина вспомнила всё, что о себе рассказывал Виктор, но, оказывается, кое-какие моменты его биографии он утаил. Судьба его была нелёгкой. После школы сразу попал в Афган и вернулся без трёх пальцев на левой руке. Это обстоятельство надломило его — девушки сторонились, увидев обезображенную руку, а на работу брали не везде, да и то только сторожем. В общем, жизнь не ладилась. Он то уходил в запой, то старался проявить себя на работе, чтобы обратили внимание на его способности и взяли ещё на какую-нибудь должность, но ничего не выходило.

Потом, ближе к тридцати пяти годам, наконец взял себя в руки, бросил пить совершенно и решил во что бы то ни стало выбиться в люди. Продал свою квартиру в Дмитрове и на вырученные деньги открыл шиномонтажную мастерскую. Деньги добывались тяжело, но лет через пять он уже нанял дополнительно рабочих, занялся вдобавок торговлей и потихоньку построил себе двухэтажный дом в деревне. В Москву от греха подальше соваться не стал — знал, что там всё уже давно поделено. Так и жил в деревне.

Конечно, Виктор не рассказал Ирине про то, как, обуреваемый инстинктами и имея уже не пустой карман, иногда без всяких обязательств заводил себе женщину, порой не утруждаясь отбором, а так, лишь бы была пофигуристей и покрасивее лицом. Но, как назло, они всё время оказывались глупыми и норовили охомутать его. Привыкший жить в одиночестве, он долго не мог выносить соседство такой женщины. Начинались склоки, возникала неприязнь, и всё кончалось обоюдовыгодным разрывом отношений. Когда на горизонте совсем никого не было, не брезговал даже и проститутками.
Наконец, он понял, что спутницу жизни надо выбирать тщательно, взвешенно и решил: пусть она будет менее красивая, но с определённым укладом в голове, который придётся ему по нраву. Так и свела их судьба с Ириной на сайте знакомств. Поначалу она, узнав про его увечье, хотела сразу удалить чат с ним, но какие-то симпатичные нотки в беседах не отпускали. Со временем Ирина привыкла к мысли, что это не самое главное, к тому же не обязательно останавливаться на нём, а пообщаться с Виктором было весьма интересно.

И вот она ехала к нему, охваченная решимостью помочь, переполненная надеждами на будущее, совершенно погружённая в мечты на уровне грёз. Московская спесь незаметно растворилась в мечтах о жизни в загородном доме, чистом воздухе и прогулках босиком по росе. Да и, в общем, какая разница, где жить, главное — чтобы рядом был любимый, преданный и надёжный человек. Это многого стоит.
Поздней ночью, добравшись, наконец, до Виктора, Ирина увидела удручающую картину: на кровати лежал полуживой человек, а вокруг царил хаос, явно обозначавшийся горами немытой посуды, замусоренными столами и полом, запылённой мебелью и витавшим в воздухе ощущением полного безразличия умирающего хозяина дома к несправедливо остающемуся существовать миру. Но с появлением женщины дом вслед за хозяином стал оживать и засиял жизнерадостными красками…
На четвёртый день Виктор уже совсем хорошо себя чувствовал, но вставать ему ещё не разрешали, и он украдкой выходил из своей комнаты и подсматривал за Ириной. Ему приятно было наблюдать краем глаза, как она готовит еду, моет посуду, убирается, стирает. Всё в её руках спорилось, ко всему она подходила с любовью, а лицо её озаряла всё та же улыбка, шокировавшая и одновременно приятно порадовавшая пассажиров дмитровской электрички. К тому же у Виктора давно не было женщины, а тут представился случай не только разговаривать с приятным собеседником, а ещё и лицезреть у себя в доме полную здоровья и желаний представительницу противоположного пола. Чем больше он наблюдал за ней, тем больше распалялся. Временами даже возникало нестерпимое желание подойти сзади и обнять, положив руки на самые приятные глазу места, почувствовать упругие и в то же время мягкие груди, ощутить трепет, охвативший её от прикосновения, и страстно прижать к себе. Но каждый раз не хватало смелости. Строгость, с которой Ирина заставляла Виктора лечиться, была как раз тем сдерживающим фактором, мешавшим ему предпринять решительные действия. Чуть только она заканчивала хлопоты и направлялась в сторону его покоев, как он мигом бросался в кровать и изображал из себя образцового больного.

Вечером она дала ему таблетки, присела у кровати, и они долго разговаривали в полном восторге от живого общения, смеялись и, радуясь такому стечению обстоятельств, проговорили до полуночи. А когда Ирина поднялась, чтобы идти спать, он вдруг нежно взял её за руку и сказал:
— Ирочка! Останься… Мы, конечно, не так долго знакомы, и ты вполне можешь счесть мою просьбу оскорбительной, но я хочу, чтобы ты осталась.
Ирина опустила глаза, даже немного проявилась краской на щеках, и, ничего не сказав, выключила свет. Потом безмолвно разделась и легонько скользнула под одеяло. Виктор сразу обнял её, и они, оба взволнованные, ещё немного стесняясь, прижались друг к другу. Ирина трепетала от откровенных прикосновений мужчины, которых у неё не было уже добрых пятнадцать лет, а Виктор — от внезапной победы, усиленной сбывшимся желанием, которым он был охвачен весь день, и мыслью об овладении женщиной, покорившей его сердце своим интеллектом.
Каждый радовался по-своему этой долгожданной близости. Ирина так давно не была с мужчиной в постели, что даже и не понимала, действительно ли она хочет отдаться этому человеку, но, сделав шаг навстречу своей мечте, уже не могла отступать и повиновалась его желанию. Только выходило не совсем так, как она хотела. Ирина думала, что Виктор будет ласкать и целовать её полночи, а когда она совсем воспылает желанием и в страстном порыве подастся ему навстречу, вот тогда он и овладеет ею, чтобы на гребне обоюдного желания слиться воедино в блаженном порыве.

Виктор же уделил прелюдиям всего несколько минут и после пары поцелуев и откровенных ласк предпринял по привычке, выработанной со своими дамами лёгкого поведения, решительный штурм. Ирина слабо, еле заметно, чтобы не обидеть, препятствовала ему руками, давая понять, что ещё рано, ещё надо понежиться в объятьях и набраться страсти, но Виктор, не привыкший к такому раскладу, счёл эти сопротивления игрой и, усилив грубостью свои действия, прорвал оборону. Это расстроило Ирину, но она сделала над собою усилие, чтобы в ходе акта догнать Виктора и подогреть своё желание. Она искусственно-страстно стала двигаться и распаляться, пытаясь сама себя довести до состояния безудержного желания, чтобы тоже ощутить всю сладость от близости.
 
Виктор же, так лихо ринувшийся в бой, при такой реакции немного сбавил обороты — её движения ему показались какими-то нелепыми и даже немного смешными. На его взгляд, это было так несуразно с её интеллектуальностью и изысканностью обращения, что даже в порыве страсти он испытал неприязнь к столь примитивному её проявлению в постели. Вожделение его стало угасать, но, не желая ударить в грязь лицом, он ещё интенсивнее стал двигаться. Чтобы не дать ослабеть страсти, решил подкрепить её ощущением женского тела. Руки легли на груди, но тут же, расстроенный недостаточной упругостью и уже возрастным растеканием их по телу, Виктор переложил их на бёдра, которые сразу разочаровали его еле заметным целлюлитом. Всё это как-то не вязалось с образом Ирины из интернета и никак не подходило под уровень желаний, рождённых в нём за последние дни.
Ирина же, почувствовав ослабевшее влечение Виктора, ещё яростнее задвигалась, пытаясь всё же довести дело до логического завершения, но этим вызвала лишь ещё большую волну отчуждения у партнёра. Это привело к тому, что она практически перестала ощущать его в себе. И тут Ирина почувствовала, как он, пытаясь возбудиться, начал шарить руками по её телу. И всё бы ничего, но вот эта рука с двумя пальцами почему-то стала вызывать брезгливость, которую она пыталась, но была не в силах побороть. На фоне этой неприязни она практически замерла, что привело к полнейшему отсутствию влечения у Виктора.
Он откинулся на спину и глубоко вздохнул. Ирина, переборов себя, тут же сообразила, что не должна в первую же ночь дать мужчине почувствовать его слабость.

— Виктор, спасибо! Так хорошо с тобой. Это ничего, это болезнь, скоро наберёшься сил. А сейчас я тебе помогу, сейчас всё будет.
И она приложила всё своё женское искусство, чтобы реанимировать желание Виктора.
Завершение акта было долгожданным подтверждением Виктором своего мужского достоинства, но оба остались не лучшего впечатления от близости. Виктор в изнеможении опять откинулся на спину, а Ирина, на пике его состояния, искусственно изобразив крайние проявления, на самом деле безропотно дала оставить себя в неудовлетворённости. Об удовлетворённости Виктора тоже можно было говорить двояко: секс не доставил ему того наслаждения, какое он ощущал с молодыми особами. Теперь он лежал и думал о том, что тело его партнёрши совсем не вызывало у него восхищения, даже наоборот — лишь усилием воли он заставил себя завершить начатое, чтобы не упасть в её глазах. Ирина же начала себя успокаивать, что столь невыразительно получилось потому, что Виктор ещё слаб и не совсем оправился от болезни и что во второй раз она уже не допустит даже мысли о его инвалидности. Она лежала и ждала, что вот сейчас он поцелует её и приласкает, но он почему-то медлил и не проявлял себя никак.
 
В голове же у Виктора творилось невообразимое: в нём боролись два начала, первое из которых относилось к этой чужой, начинающей стареть женщине — по сути, нескрываемая брезгливость; и второе, которое возвращало в его мысли тёплые чувства к умному и доброму созданию, так приглянувшемуся ему в ходе переписки. Бесспорно, это она своей добротой и заботой вытащила его с того света, это она примчалась к нему в глухую деревню из Москвы, бросив всё, с одной только целью — спасти его. А её милые и светлые письма, её обходительность и невероятная для женщины сообразительность, сквозящая в шутливых ответах, были настолько притягательны и обаятельны, что с новой силой воскресили всё то доброе и светлое, накопленное им к этой женщине. Он лежал и думал: какая же она чудесная, пусть даже немного не отвечающая его привычным запросам своим телом, но вместе с этим всё же удовлетворившая его. А сколько радостного она принесла в этот дом, как он ожил от её присутствия, как уютно и приятно стало в его холостяцкой берлоге. Ещё ни одна женщина не была таким украшением его существования. Это было чуть ли не счастье, а он так потребительски и так по-свински отнёсся к ней.
Так лежал он и думал несколько часов. Чувство вины и чувство обожания, замешанные на ощущении близости подвластного ему женского тела, снова породили в нём желание к этой ангельской натуре, и он, повинуясь не столько влечению, сколько стремлению доставить ей удовольствие, принялся с нежностью и лёгкостью, присущей юноше, ублажать кончиками пальцев и поцелуями её вздрагивающее тело…
Но Ирина ничего этого не познала — её мысли внезапно прервал храп Виктора: беспощадный, обидный и унижающий. Да-да, вот так банально всё закончилось для неё, а для него это был всего лишь сладкий романтический сон. Ирине же досталась только молчаливая и неласковая ночь со сдержанными рыданиями и залитым слезами рассветом. Сколько бы ни пыталась она оправдать Виктора слабостью после болезни, ничего у неё не получалось. С восходом солнца она так же легонько выскользнула из его постели и, наскоро одевшись, направилась к железнодорожной станции. Весь день прошёл как в бреду: она с горем пополам добралась до Москвы и до самого вечера бродила по её улицам, не давая себе отчёта, куда и зачем она идёт. В голове была одна только мысль: как всё обидно и глупо получилось…

Кресло сделало своё дело — когда первый луч солнца скользнул по лицу Ирины, усталости как не бывало. Ещё не открыв глаза, она почувствовала во всём теле бодрость и свежесть утра. Поэтому так не хотелось возвращаться в обыденность через созерцание. А завтра уже на работу. Она посидела ещё несколько минут с закрытыми глазами, блаженствуя независимостью, наслаждаясь утренней прохладой, ощущая надёжность крепостных стен заветного кресла. Оно успокаивало, бодрило, передавало через упругость обтянутой кожей набивки жизненную энергию и оптимизм. И тут, как назло, внезапно прозвенел дверной звонок, передёрнувший её с ног до головы, такой мерзкий и такой назойливый.
«Кого ещё принесло в такую рань? — подумала Ирина, широко раскрыв глаза от возмущения и негодования. Но в то же мгновенье её злоба стремительно сменилась на предчувствие радости и надежды. — А может, это он?» — промелькнуло у неё в голове, и она выпорхнула из кресла, уже совершенно забыв о его существовании, навстречу сладкоголосой трели дверного звонка…