Ночь и туман. Третья дама

11 декабря 1941 года

Париж, оккупированная территория Франции

Первые две выпоротые Колокольцевым парижские дамочки оказались слабачками и жуткими трусихами, которые едва не лишились рассудка уже после раздевания догола.

Понятно, что о порке стоя не могло быть и речи; ему пришлось уложить каждую из них на лавку и всыпать стандартные тридцать горячих по спине и ягодицах (благо пороть было очень даже что).

Как ни странно, они перенесли порку лёжа относительно прилично (хотя орали как резаные, конечно) – и даже в некотором роде пришли в себя. Подписали обязательство, получили пропуска на выход – и дали дёру к своим семьям со скоростью легкомоторного самолёта.

Третья особа женского пола, которую он выпорол, была сделана совершенно из другого теста. Её звали Симона Латирэ; ей было сорок два года; она работала в типографии, в которой тайно печатала листовки с призывами к Сопротивлению – за что, собственно, её и замели Специальные бригады.

Первые пять ударов она, видимо, привыкала к порке (Колокольцев не сомневался, что ранее её никогда не пороли – тем более, стоя), поэтому довольно громко вскрикивала после каждого удара.

Затем, видимо, привыкла – и оставшиеся сорок пять ударов перенесла без единого крика; только тяжело дышала и иногда негромко стонала. Хотя Колокольцев лупил её хотя и не в полную силу, но сильнее среднего.

Когда после порки он втирал в её иссечённое тело волшебную лечебную мазь, его удивила его реакция. Чаще всего это была реакция отторжения – женщине было (что совершенно естественно) неприятно, что её фактически ласкает по сути незнакомый мужчина; более того, оккупант, который её только что выпорол.

Некоторые, наоборот, сексуально возбуждались… что тоже было неудивительно. Ибо эротизация насилия и стыда; запретное влечение к врагу и порщику… в общем, определённое число выпоротых (причём совершенно голыми) женщин и должны были реагировать именно так.

Тело Симоны Латирэ реагировало… странно. Чувственно – но не сексуально; дружелюбно – но всё же несколько отстранённо. Словно между ними во время порки возникла какая-то близость, однако скорее эмоциональная и духовная, чем сексуальная… последней, собственно не было вовсе.

Когда он освободил её от верёвок, она спокойно осведомилась: «Каждая получает сколько сможет выдержать – и по числу ударов, и по их силе?»

Он кивнул: «Именно так. Я считаю, что это справедливо, ибо все получают одинаковый урок. Никто не сачкует – и никто не получает серьёзную физическую или психологическую травму…»

Симона кивнула: «Я согласна, что это справедливо». И тут же, не торопясь одеваться – было совершенно очевидно, что она чувствовала себя абсолютно комфортно полностью голой, задала следующий очевидный вопрос:

«У Вас, видимо, большой опыт в этом деле, если вы так быстро и точно определяете – кому сколько и с какой силой…»

Он кивнул: «Десять лет. Кроме того, моя приятель – профессиональный психолог, выпускник Сорбонны, один из крупнейших специалистов по психологии боли…»

«Опыт с женой?» - осторожно осведомилась мадам Латирэ.

Колокольцев вздохнул: «И с женой тоже – она без этого никак – но далеко не только с ней…»

Он сразу понял, что она задаёт вопросы не из праздного любопытства и потому совершенно честно на них отвечал. Она продолжала импровизированное интервью: «По работе… или?»

«Или» - усмехнулся Колокольцев. И объяснил: «Я практически никогда не применяю методы физического воздействия, а если приходится, то…»

Он улыбнулся – и приказал: «Руку дай». Она абсолютно спокойно протянула левую руку – было совершенно очевидно, что она полностью ему доверяет.

Он взял её за запястье, быстро нашёл болевые точки – и слегка сдавил, как его ещё в детстве научил уйгур Алекс (после чего даже старшеклассники обходили его стороной за километр).

От резкой и острой боли она чуть до потолка не подпрыгнула. Отдышавшись, усмехнулась: «Да, при таком умении порка Вам точно без надобности. Петь начинают… через минуту, где-то?»

Он пожал плечами: «Кто как… но больше пяти минут работать не приходилось. Боль настолько сильная и неожиданная – к такому воздействию никто не готов…»

Что подтвердили инструктора учебки ИНО ОГПУ, которых он учил работать с болевыми точками человеческого организма (особо продвинутые в некоторых вопросах курсанты менялись в оных местами с учителями).

«… что мозг – в смысле, рациональное мышление – отключается практически мгновенно – а через считанные минуты включается инстинкт самосохранения. После чего объект начинает петь на подсознании…»

«Странно, что Вы никого из нас не стали пытать таким образом…» - задумчиво протянула мадам Латирэ. И тут же поправила себя:

«Хотя, чего тут странного – вы же сами сказали, что вреда от нас практически никакого – поэтому зачем возиться?»

И, наконец задала уже ожидаемый им вопрос… точнее, просьбу:

«Вы не могли бы так высечь мою дочь?».

Он несколько изумлённо посмотрел на неё. Он ожидал, что она попросит высечь её подругу, сестру или кузину, которая вляпалась в то же самое и над которой с седьмого декабря нависли Равенсбрюк и гильотина… но никак не дочь.

Симона объяснила: «Моник моя младшая… мы её до чёртиков избаловали – в результате она совсем отбилась от рук. Совершенно неуправляема…»

Обычное дело в многодетных семьях. Он усмехнулся:

«Влезла по самые уши в твою борьбу с оккупантами – и ты опасаешься, что после твоей порки она не только не вылезет, но только злее станет – и радикальнее?»

Вполне ожидаемая реакция молодняка – о которой он не подумал. Она кивнула.

Он продолжил: «В конце концов наваляет глупостей и закончит свою ещё совсем маленькую жизнь в Равенсбрюке или на гильотине – и неизвестно, что хуже…»

Сделал многозначительную паузу – и продолжил: «И хорошо ещё, если никого не убьёт – а то ты до конца жизни будешь себя казнить, что в результате идиотской выходки твоего чада погибли десятки ни в чём не повинных французов…»

«Этого я больше всего боюсь» - вздохнула Симона. По-прежнему совершенно не собиравшаяся одеваться… впрочем, она могла себе это позволить, ибо у неё было тело женщины лет на двадцать моложе хронологически. И даже после полусотни ударов плетью по спине, ягодицам и бёдрам выглядевшее сногсшибательно.

«Сколько лет дочери?» - осведомился Колокольцев. Ибо определить её возраст по возрасту мамы было невозможно даже приблизительно.

Мадам Латирэ снова грустно вздохнула: «Пятнадцать»

Колокольцев покачал головой: «Я не работаю с несовершеннолетними – извини. Даже с твоего согласия не возьмусь – слишком велик риск, что она или с ума сойдёт скорее от стыда и позора, чем от боли или с собой покончит…»

«Этого-то я и боялась» - грустно-задумчиво протянула женщина. И с отчаянием в голосе спросила: «И что мне делать? Самой её выпороть? Так я не знаю, как – ни её, ни старших пальцем ни я ни мой покойный муж никогда не трогали…»

Колокольцев лукаво улыбнулся и заговорщическим тоном произнёс: «У меня есть идея получше порки – более того, уже успешно опробованная…»

Мадам Латирэ изумлённо посмотрела на него. Он достал из нагрудного кармана кителя маленький блокнот, написал на нём адрес и протянул ей:

«Это адрес семьи Кристель. С их дочерью Колеттой я провёл воспитательную беседу… в результате её мозги встали на место безо всякой порки. Я советую тебе зайти к ним вместе с твоей Моник – благо Колетта всего на год старше. Не сомневаюсь, что они поладят…»

Ибо одного поля ягоды – оторвы-малолетки, каких поискать.

«… и мамзель Кристель быстро вправит твоему чаду»

Симона положила листок на стол и благодарно вздохнула: «Спасибо»

И тут же задумчиво констатировала: «У меня такое ощущение, что сегодня ты всех нас спас от жуткой смерти в Равенсбрюке…»

После начала войны с СССР смертность в лагерях СС предсказуемо выросла… о чём не менее предсказуемо стало известно… да почти что где угодно.

Колокольцев покачал головой: «Думаю, что не всех – но многих…»

«Это ведь личное, да?» - осторожно осведомилась Симона. Он кивнул:

«Я с пятнадцати лет воюю со Смертью – так получилось. Поэтому использую любую возможность, чтобы вырвать из её цепких лап человеческие жизни…»

И неожиданно даже для самого себя добавил: «К сожалению, зачастую единственное, что я могу сделать – это даровать милосердную смерть…»

«На Востоке?». Он кивнул – и ещё более неожиданно объяснил: «Я очень могущественный человек – но не всемогущий. Да, мне иногда удаётся спасать женщин и детей, но иногда я могу только…»

Он запнулся – затем решительно продолжил: «Для маленького ребёнка огромная разница между пулей малого калибра в затылок и…». Он снова запнулся.

Она кивнула: «Я слышала. Разбивают головы прикладами... или обо что придётся; насаживают на штыки, закапывают живьём…»

После чего покачала головой: «Спасти ребёнка может кто угодно – а даровать милосердную смерть в такой ситуации может только святой…»

Колокольцев усмехнулся:

«Я жуткий грешник – но у меня получалось… как и вообще организовать весь процесс, чтобы смерть и для взрослых была максимально быстрой, безболезненной и комфортной… раз уж она неизбежна. К великому сожалению, некоторые приказы свыше я не могу ни отменить, ни игнорировать...»

И совершенно неожиданно вспомнил своих помощников в этом жутком процессе. И евреев, и СС-волчиц… и Добрую фею Чёрной балки…