Monsieur Toporkoff

Когда тебе двадцать три года и у тебя лёгкое придыхание от счастья, и походка, летящая по облакам, и перед тобой Париж с возможностями о которых ты даже мечтать не можешь, и не представляешь их, потому что из твоей страны никто никуда не летает…

- Можете себе такое время представить?

Многие не могут, а те, кто помнил, увы не смогут ответить…

Не знаю куда лечу, но чувствую, мечтаю и переполнена предвкушением. Есть такой редкостный для неба цвет, терракот, вот в этом цвете солнце опускалось в окружении бледно-сиреневых воздушных облаков и будучи уже совсем низко над Парижем, меня встречало.

И господин высокий, худой, с особой статью Русского белогвардейского офицера, только в годах, что его не портило, потому что и выправка, и честь при нём оставались. Мягко и уютно сидело на нём тёмно-синее, длинное ратиновое пальто, с большими накладными карманами, легко подвязанное широким поясом и оттеняло эту тёмную синь блестяще-белая седина, демонстративно ухоженная, и безупречной голубизны ясные глаза, смотрели на меня вместе с испитым порочным лицом, но всё ещё значительным.

Меня предупредили, что встретит некий господин из предыдущего поколения известных писателей, таких как Д. Мережковский, З. Гиппиус, В. Иванов.

- Месье Топоркофф, - представился он, протянув мне тёплую большую ладонь, ровно вошёл в мою и сверху накрыл своей, мягко, нежно, по-отечески. И то напряжение, которое могло бы возникнуть от незнакомого господина, меня не коснулось.

Он посмотрел мне в самую середину глаз и сказал:

– Подумать только, у Вас фиалковые глаза.

Я засмеялась, и чтобы не считать это комплиментом, быстро сказала:

– А у Вас незабудковые.

- Какие? – переспросил он.

- Незабудки, знаете цветы такие?

- Разумеется, цветы такие знаю, на кладбище цветут, только как Вы первый раз произнесли, я не понял.

- Незабудковые.

- Теперь много новых слов, мне незнакомых.

Неловкость кладбища я проглотила, а Месье Топоркофф продолжал:

- Должно быть был прежде этот цвет, – и он опять грустно посмотрел в середину моих глаз, так голубого, как никто ещё не заглядывал, и несколько рассеянно сказал, – сейчас скорее всего перед Вами глаза разочарования, осознанной обманутости.

И повисла грусть, как будто упала кулиса из другого спектакля.

Но он вдруг бодро, приобняв меня легко за плечи, весело сказал:

– Мы поедем сейчас дышать Парижем, - и сказал с таким молодым задором, с улыбкой, с прищуром всё ещё небесных глаз, как будто крикнул ямщику:
– к цыганам...

А на самом деле повёз дышать индийскими каштанами. Зацветают они в апреле-мае розовыми цветами, а когда цветут индийские каштаны, воздух настоян на запахе этих божественных цветов и аромат разносится лёгкими порывами ветра.

Было с ним спокойно и было приятно бродить по тенистой аллее бульвара.

- У французов бытует поверье, что аромат каштанов укрепляет любовь, – тихо улыбаясь сказал он.

- А я, – у меня не задумываясь выскочило, – я уже влюбилась.

- Опрометчиво.

- В Париж.

И дружно прижались друг к другу плечами, как друзья, которые вместе посмеялись над шуткой.

До утренних петухов мы гуляли по Парижу, я, конечно, всех мест не запомнила в эти первые сутки, но, когда в ночной город пришла прохлада, я уже порядком подустала, а Месье Топоркофф, ну что тут скажешь, кавалер, он и есть кавалер ордена почёта - был бодр. Мне кажется в нём зажёгся какой-то огонёк, какой-то прощальный аккорд.

Ровно в десять, с неброским букетиком Пармских фиалок: – это цвет Ваших глаз, – и оказалось, ещё цвет моего лайкового тонкого пальто с большим чёрным кудрявым воротником апаш. Я поблагодарила и восторженно прикрепила букетик в середину воротника.

- Чудно, сказал он – и ещё раз улыбаясь повторил, – чудно.

- Сегодня мы с Вами отправимся в бывшую деревню на холмах, затем этот живописный уголок Французской столицы облюбовали художники, нашедшие там вдохновение, проводили бессонные ночи в кафе, кабаре и делили свои переживания и секреты Парижских ночей с Абсентом. Позже, всё это Вы найдёте на полотнах Лотрека, Ренуара, Дега. И, разумеется, Вы так же, как и я будите очарованы Писсарро с его восхитительными бульварами Монмартра, не правда ли?

Монмартр с годами вошёл в душу богемного Парижа, сохранив узкие улочки, ветряные мельницы, изогнутые лестницы, спускающиеся с холма и маленькие лоскутные дома своего прошлого. Там же Месье Топоркофф заказал и мой портрет у молодого, тогда ещё никому неизвестного Ленинградского художника, Вильяма Бруи.

- Если Вы не устали, то поднимемся ближе к Богу, по ступенькам, право же приятнее чем фуникулёр.

- Для меня да, но как же он? - подумала я.

Шли медленно, легко, он рассказывал про Sacr;-Coeur de Montmartre (Базилик Святого Сердца Христова), одного из главных храмов Франции, место паломничества верующих. Скоро мы поравнялись с небом, с белыми облаками в цвет его волос и с ясностью его удивительных глаз, и с потрясающей аурой его последнего аккорда.

Мне всё в нём нравилось – манеры, стать, прекрасный, забытый русский, с его позвольте или извольте, или прощаясь он непременно говорил:

– Дивных снов, душа моя, если Вы не будете против, встретимся в полдень.

Я никогда не была против, мне иногда казалось, что я даже чуточку в него влюблена, во всяком случае мне хотелось ему нравиться, мне даже нравилось это любовью измятое лицо с прозрачностью порочной незабудки…

Но однажды, когда он спросил меня случайно, ненароком, хочу ли я окунуться в ночной Париж, но тут же себя перебил и сказал:

– Нет, конечно, ни в какой Crazy Hors я не стану Вас приглашать, но только ради праздного любопытства, в ночное кабаре с коктейлем и фильмом, – и выжидающе на меня смотрел.

Глаза встретились, скорей всего это моей юности фантазия молнией пробежала по телу и на ночной Париж я согласилась.

Ночь, в огнях манящее Лидо, гости собирались к одиннадцати, в зале полумрак, коктейль и вишнёвый бархат обнимающих кресел, и сладкий дым душистого табака, нанесли окончательный удар моим сомнениям…

Более эротичного фильма я не видела ни до, ни после. Глаза стеснялась даже приподняться, голову не смела повернуть в его сторону. Я словно провалилась в темноту своей неловкости.

Это был наш последний вечер, и его первый, долгий поцелуй в запястье…


P, S. Спустя несколько лет я вернулась в Париж, позвонила и спросила:

– Когда я могу застать дома Месье Топоркофф?

Пожилая дама с тяжёлым Русским акцентом сказала:

– Вы всегда его можете застать на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа...

Последняя обитель Русской эмиграции.


Заискрилась печалью слеза,
Замесилась грусть на иронии,
Ваши яркого неба глаза,
Оказались не посторонними.

И каштанам индийским цвесть,
По аллеям гулять прохожим,
И услышав горькую весть,
Я Вас памятью лишь потревожу.


Наташа Петербужская.  @2023. Все права защищены.
Опубликовано в 2023 году в Сан Диего, Калифорния, США.