Легко паришь ты над Парижем

      
       Было это четверть века тому: шёл февраль 1997 года. В  то время уже стали возможны, правда, пока только групповые,  вылазки за капиталистический рубеж. Неожиданно для себя Иечка поняла и с трудом поверила, что у неё достаточно средств для поездки в Париж на недельку. Трепету в предвкушении встречи с городом мечты  не было конца, тем более, что это была её первая длительная поездка по туру в капстрану.
       Что такое февраль в Петербурге, понимает, наверное, каждый. А что такое февральский Париж, Ия плохо представляла. Надев норковую шубейку из крошечных лоскутков  и затрапезные, но удобные для ходьбы практически кирзовые сапоги, она решительно отправилась в Европу.
       Французский язык она изучала в Киевском инязе, где преподавательница терпела-терпела Иечкины успехи, а потом, не выдержав, заметила: « У меня такое ощущение, что я учу всю группу, а Вас учит кто-то другой».  Иечка была счастлива это услышать, и с тех пор она всегда говорит, что английский – её любовь, а французский  - её страсть. Что характерно, так всё остаётся и поныне, пятьдесят пять лет спустя.

       Да, так вот, первое чудо свершилось, когда самолёт приземлился в аэропорту Парижа Орли, и  Ия в волнении спустилась по трапу. Едва она ступила  на  французскую  землю, как из неё полилась французская речь, продуцируемая мозгом, казалось, без всяческих Ииных усилий. Именно тогда ей впервые захотелось вскрыть свою коробочку и посмотреть, где там что хранится и как оно оттуда извлекается по мановению волшебной палочки.
        Программа недельного пребывания группы в Париже была весьма насыщенной, но помимо этого, с помощью подружки, неоднократно бывавшей в Париже, был разработан детальный план посещения достопримечательностей. Поселили туристов в самом центре города, на маленькой улице, выходящей на Бульвар Осман. Здесь надлежит  сказать пару слов о современной планировке города. Мысли о реконструкции Парижа, состоявшего из роя домов и улочек  с антисанитарией  и перенаселённостью,   посещала ещё Наполеона I в восемнадцатом веке. Но лишь в 1848 году Луи-Бонапарт Наполеон, избранный президентом, спустя три года совершил государственный переворот и провозгласил себя императором Наполеоном III. Побывав перед тем в Лондоне, он задумал превратить французскую столицу в современный город. Сам Наполеон III  интересовался архитектурой, и  его часто можно было застать за чертежами новых улиц Парижа. Осуществление проекта тогда  было возложено на барона Жерома Эжена Османа, а теперь неподалёку от бульвара его имени Ия и обосновалась.
       Отель находился на тихой  узкой улочке,  вымощенной камнем, застроенной красивыми стильными домами. Внутри всё было игрушечным: крутая узкая винтовая лестница, ведущая к номеру, крошечная комнатка с удобствами. В первый же вечер, согласно разработанному дома плану, Ие предстояло  дошагать до Елисейских полей  и площади Согласия (Плас де ля Конкорд),  и  далее до Триумфальной арки на площади Шарля де Голля, или площади Звезды (Плас де л’Этуаль), как она называлась раньше. Название всем-известных Елисейских полей  -- главной улицы Парижа,  происходит от Элизиума  в древне-греческой мифологии, где  Елисейские поля, прекрасные поля блаженных в загробном мире, где царствует вечная весна и  нет ни болезней, ни страданий,  ни к какому Елисею  отношения не имеет,  даже к Елисееву, творцу гениального Елисеевского гастронома, гордости Москвы и Санкт-Петербурга.
       Когда Ия добралась до гостиницы, уже темнело, но её так и подмывало пуститься на осмотр достопримечательностей.  Карту Парижа она детально и тщательно проработала ещё  дома, поэтому ориентировалась неплохо, несмотря на свой топографический кретинизм – есть такой научный термин для людей с нетрадиционной ориентацией в пространстве.

       Был довольно прохладный вечер с небольшой плюсовой температурой. Улицы были чисты и проходимы – мы-то знаем, чего эта проходимость стоит с нашими снежными зимами, несметным количеством шаркающих по улицам больших городов  башмаков и нерасторопности соответствующих служб.
       Без труда Иечка вышла на ярко-освещённый Бульвар Осман, на котором практически не было пешеходов, да и машин было немного. Но не прошла она и одного квартала, как перед ней вырос мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, прилично одетый, говорящий с непривычным для Ииного нормативного уха акцентом. Тем не менее, неожиданно для себя, она смело с ним заговорила. Охотно отвечая на его вопросы, всё рассказала, кто, что и откуда, не почувствовав никакой опасности или подвоха, хотя её  предупреждали о возможных ситуациях. Он незаметно расположил её к себе, и она утратила требуемую бдительность. Бульвар был пустынен, и могло произойти всё, что угодно. Он спросил, куда она направляется одна в столь поздний час и услышав, что ни много ни мало на Шанзелизе, или Елисейские поля, удивлённо заметил, что незачем туда идти, ведь можно взять такси. Бесшабашная, или как сейчас говорят, безбашенная Ия согласилась, вернее, не воспротивилась. И когда Морис, а так его звали, остановил такси, она охотно в него запрыгнула. Разве что всё-таки с лёгкой опаской. Они катились по залитому-огнями проспекту, Ия любовалась роскошной архитектурой  проносящихся мимо зданий, не веря ни одной секунды в происходящее. Вернее, в то, что это происходит с ней, когда она, можно сказать, только что  ступила на землю Франции.
       Не прошло и десяти минут, как такси  остановилось, и Морис помог ей выйти из машины. Прямо перед Ией горделиво возвышалась эффектно-подсвеченная Триумфальная арка, которую  Наполеон распорядился соорудить в честь военных побед ещё в 1806 году, но сам не дожил до окончания строительства. И всё же  15 декабря 1840 года под аркой проехал траурный кортеж с прахом  Наполеона, доставленным с острова Святой Елены.  Роскошную гробницу Наполеона  можно видеть в Соборе Дома Инвалидов. Вокруг саркофага, вырезанного из порфира, доставленного туда из России по велению императора Николая Первого, выложены   названия  восьми победных битв Наполеона, и среди них MOSKOWA. Когда Ия там оказалось, ей неприятно было это читать, хотя история всем хорошо известна. 
       Ия вышла из машины и окунулась в море полыхающих светом витрин шикарных магазинов, отелей, ресторанов, казино. Это было ослепительно-оглушительным, если так можно выразиться, зрелищем для жительницы жалкого, убогого областного центра с нелепым для него в тот момент названием Санкт-Петербург, где тогда о подсветке домов и мостов  и слыхом не слыхивали, и где теперь это привычно и воспринимается молодыми как должное и вечное.
       Мысленно разинув рот, Ия молча смотрела по сторонам, вспоминая типичную советскую заставку по ТВ. Канун Нового года, Париж, Елисейские поля, те же, где сейчас стоит свето-громо-поражённая Иечка, деревья замысловато-увиты  горящими лампочками, царит праздничная, приподнятая атмосфера. То и дело останавливаются роскошные авто, из которых грациозно выпархивает на тоненьких каблучках стройная, изящная женщина, кутаясь в норковое манто. В сопровождении галантного кавалера в длинном пальто и небрежно накинутом шарфе они следуют в сияющий призывными огнями дорогой ресторан. За кадром голос диктора гласит с трагически-драматической ноткой: «Да, невесело встречают жители Франции Новый год: в уходящем году стоимость жизни выросла на одну целую, пять десятых процента». Посочувствуем им, что ли?
       Морис в свою очередь тоже увлекает засмотревшуюся Иечку в застеклённое уличное кафе. И вот она уже сидит, откинувшись,  в уютном кресле,  потягивает из бокала волшебное вино, взирая на Елисейские Поля и Триумфальную арку. Смеясь, она просит Мориса: «Ущипните меня». Он улыбается, и они дальше болтают о том о сём.
      Потом он проводит её до отеля, и  они будут регулярно встречаться по вечерам. Он будет подъезжать на своей машине, а Иечка  под удивлённо-завистливые взгляды землячек, свесившихся с соседнего балкона, будет грациозно садиться в чёрное авто. Благодаря Морису, она увидит и узнает больше, чем если бы он не встретился на её пути. На фуникулёре они поднимутся к величественному сахарному Сакре Кёру, погуляют по Люксембургскому и Тюильрийскому садам, взберутся на башню Монпарнас, увидят Сорбонну, пройдутся по  Латинскому кварталу, доедут до знаменитого кабаре Мулен Руж, где произойдёт любопытный инцидент.

       Был поздний вечер.  Ия вышла из машины, оставив сумочку с деньгами  и документами на заднем сидении. Они уже довольно далеко отошли от машины, когда Морис хватился Ииной сумки. Узнав, что она осталась в машине, он побледнел  и опрометью бросился назад, отчитывая Ию за неосторожность. Из его слов и тона было ясно, что это  очень опрометчивый поступок, и  она легко может лишиться всего, ибо машины в этом районе вскрывают, как говорится,  на раз. К счастью, всё обошлось, но когда на машине их подсёк какой-то негр, Морис выскочил и устроил ему такую головомойку! Вернувшись, он хвастливо сказал Ие, что стоило бы ему заявить об этом в полицию, негра бы вышвырнули из страны в шесть секунд  – с ними там не церемонятся. Видно, Морис забыл, что он сам тут из «понаехавших».  Дело в том, что его семья жила в Алжире, а во всех северо-африканских арабско-мусульманских странах в 40-50-е годы  частенько случались   еврейские погромы, и евреев выдавливали из этих стран в только-только-начинавший-создаваться Израиль. А поскольку ранее Алжир был французской колонией, то после завоевания им независимости  гонимые евреи уехали во Францию, которая была готова или вынуждена их принять  как беженцев, предоставив жильё и приличное денежное пособие.  Теперь они чувствуют себя во Франции как дома и, забыв своё прошлое, помыкают неграми. Во всяком случае, так было в тот приезд. Картина радикально изменится, когда Ия окажется там в другой раз, спустя десять-пятнадцать лет.
 
        Днём Ия, как честная девушка, посещала все экскурсии. Как всегда, от групповых визитов впечатлений от живописи и скульптуры  Лувра  осталось немного, разве что  Венера Милосская, древнегреческая скульптура первого века до н. э.,  встречающая посетителей на парадной лестнице, и леонардовская Джоконда, которая тогда не была застеклена,  и можно было стоять перед ней нос к носу до потери пульса. Теперь у неё отдельный зал и жёсткий кордон. Вспоминается, что Ия, войдя в зал, подошла к Джоконде и сказала: «Можешь смотреть на меня сколько угодно».
        На удивление, Ие запомнилась дежурная на входе в музей. Увидев, что Иечка в норковой шубке, она направила её в какой-то особый отсек, а обратив внимание на Иину  застёжку  в виде золотого оленя из эрмитажной Золотой кладовой,  тут же поинтересовалась: “Madame est venue de St Petersburg?” Это было очень приятно.
        Пришла пятница с традиционным семейным ужином, на который была приглашена  Ия. Она с радостью согласилась, и  они отправились в путь. Однако, не проехав и двух кварталов, Морис  остановился и, выйдя из машины, направился к  большому магазину, делая Ие знаки следовать за ним. То ли ему было жаль смотреть на хорошенькую Иечку в стоптанных башмаках, то ли неудобно за неё перед родственниками, но он привёл  её  в обувной магазин и оставил там,  коротко сказав: «Выбирай!» Такое с Ией случилось первый и пока единственный раз  в жизни, но деваться было некуда. Наконец она выбрала пару удобных осенних туфель на широком каблуке, и они поехали дальше.  Ехали довольно долго. Здесь уже не парижская архитектура, а скорее, наши хрущёвки, правда, посимпатичнее. Вошли  в квартиру. Их встречает шумная мешпуха трёх поколений. Хозяйка – старшая сестра Мориса. Стол заставлен яркими колоритными блюдами, коим несть числа. Все дружно садятся за стол, едят, ведут беседу  -- всё очень мило. К Ие благожелательны и  с интересом обо всём расспрашивают. Намекают, что неплохо бы Морису  с ней крепче подружиться. Ия весела, общительна, без комплексов: с внучкой спела выученную в детском саду «Джингл белз»,   рождественскую песню на английском языке, под бабушку,  утирающую слезу умиления. Завидев пианино, Ия решает блистать так блистать и исполняет  небогатый репертуар --  сначала мазурку Шопена,  потом пару русских романсов, включая «Очи чёрные». Ну, а уж доконала  их Ия собственной мелодией, на которую она положила своё любимое стихотворение Виктора Гюго “Si vous n’avez rien a me dire”, то бишь, «Если Вам нечего мне сказать».
       Потом была прощальная суббота: в воскресенье утром Иечка улетала. Он опять заехал за ней  и отвёз ни много ни мало в роскошное казино, у  входа в которое их встречал швейцар,  учтиво раскланявшийся с Морисом. Потом они поднялись по беломраморной лестнице по красной ковровой дорожке, где уже другой распорядитель радушно их встретил и проводил в огромный игральный зал, где стояло  несколько столов, у которых сгрудилось немало нарядных  мужчин и женщин.
       Ию и Мориса усадили на стоящий вдоль стены диван, и вскоре к ним подошла супружеская пара --  родственники Мориса.  Обменявшись учтивыми фразами, они вместе пили шампанское, принесённое официантом на подносе. Если Ия правильно поняла, Морис был почётным членом правления клуба.

       На прощание он подарил Ие две пары часов: для неё и для мужа. Свои часы Иечка носит до сих пор вот уже 26 лет, лишь  дважды сменив браслет. Дома к Ииному рассказу  о Морисе все отнеслись очень благосклонно и иначе как «твой Морыска» его не называли. Индивидуальных шенгенских виз тогда ещё не продавали,  и для поездки во Францию нужно было приглашение. Он прислал ей приглашение на свадьбу племянницы, но не оформил его должным образом. Так всё и затихло. Но в памяти Ии Морис Коэн  всё-таки остался.  Интересно, как он там?

       Теперь хотя бы вкратце о сильных впечатлениях, помимо изложенных. Если просеять всю их огромную массу, то не сказать отдельно об Эйфелевой башне и прогулке по Сене  невозможно.        Перед Ииной поездкой завистливые подружки вопрошали, мол, что ты забыла в этом Париже. Что, Эйфелеву башню не видела? Всё так. И облик её знаком, может, больше, чем  храм Василия Блаженного. Но когда Ия оказалась с ней лицом к лицом, она просто ахнула и содрогнулась от её величия, настолько она сокрушительна. Она действительно сокрушает все накопленные о ней  представления своей грандиозностью и изяществом одновременно!
         Ужин на втором этаже башни был  чисто символическим. И вообще, представление о французской кухне за время пребывания в Париже Ия так и не получила.  Во-первых, потому, что путешествуя, она находится под таким сильным эмоциональным зарядом, что  голода не ощущает.  На завтрак она бегала  в угловую  буланжерию, где ей подавали «пти дежёнэ» – чашку ароматного кофе, круассан, джем и масло. В то время в Петербурге уже стали бурно давать всходы семена западной жизни,   повсюду стали появляться  на прилавках изделия со странными названиями: турновер, круассан(т).  Их вкус был Ие знаком, но то, что она ощутила во рту, отправив туда кусочек круассана в парижской буланжери, требовало поэтического языка, ибо снаружи он был хрум-хрустящий, а внутри мгновенно таял, как крем или мороженое.  Это было восхитительно вкусно. При этом волшебном действе Ия сидела у витринного окна в полюбившемся торце здания и с интересом рассматривала  мимо-проходящих, спешащих по делам французов.
 
       В результате создался типаж: все стройные, подтянутые, с загорелыми лицами. Тонкие, звонкие женщины в маленьких пальтишках, без головного убора, с уложенными волосами, с  тонкими лодыжками, в туфлях-лодочках на маленьком каблучке, с сумкой в руке. На лицах полное отсутствие косметики, по крайней мере, видимой.
       Мужчины как будто только что вышли из парикмахерской, длинные пальто, на шее шарф, особая походка. Кстати, Ия обожала эту особую европейскую мужскую летящую походку, по которой иностранца-европейца можно было мгновенно узнать в плотной толпе Невского проспекта.
       А вот показался негр со шлангом, моющий  улицу шампунем. Увидеть такое россиянину той поры, да и сегодня, равносильно восьмому чуду света.  Увы, не обошлось без оборотной стороны чуда. Был лёгкий заморозок, и образовалась тонкая корочка льда на мокрой вымытой поверхности. Выходя из гостиницы,  одна туристка  поскользнулась на ступеньке,  упала и сломала ногу. Вот уж действительно, подумала Иечка, лучше ходить дома  по щиколотку в снежно-грязной жиже, особенно на перекрёстках.
       Обедала группа в кафе самообслуживания, «бистро» по-ихне-нашему. Выбор не ахти какой, в основном, турецко-арабская кухня, но в обеденное время туда сбегались сотрудники прибрежных офисов.  Иечка взяла поднос  и стала искать глазами свободное место. Взгляд остановился на почти-пустующем столике  у окна, за которым сидел молодой француз. Она решительно направилась в его сторону. В ходе поглощения пищи они перебросились парой фраз по Ииной инициативе,  и, наконец-то, она  воочию убедилась в существовании термина «настоящий француз». Для этого достаточно было услышать знаменитую фразу, свойственную французским мужчинам: “Que’ce-que vous faites ce soir?”. Иечку смутил заданный в лоб вопрос: она стала извиняться, мол, сегодня она занята. Может быть, завтра… Но он уже её не слушал: галантно попрощался и был таков.
       И в том, что это действительно французская мужская норма, Иечке довелось убедиться на следующий день. Он был жутко-музейно-насыщенным: в один день ей предстояло совместить два гигантских музея -- Лувр и Мюзе д’Орсэ, который  просто кишит,  простите за метафору, импрессионистами, постимпрессионистами и прочими.  Если в Эрмитаже  Моне можно на пальцах сосчитать, то в Орсэ  --  это целые залы,  завешанные его полотнами. То же и с Сислеем, Дега, Сезанном, Мане – пожалуй, хватит перечисления. К счастью, музеи находятся почти напротив друг друга. Иечка торопилась, перебегала дорогу и внезапно оказалась вне зоны перехода. Стоя в растерянности, она заметила юношу, который собирался эту дорогу всё же перебежать, выбрав  просвет между машинами. Она за ним устремилась, бросив фразу,  что, мол, могли  бы и руку подать, на что он игриво ответил,  что  так бы и сделал, будь она помоложе.  Иечка мгновенно парировала эту наглую реплику, после чего, благополучно перебежав дорогу, он остановился, весело посмотрел на неё и выдал заветную фразу: «Что Вы делаете сегодня вечером?» Иечка была довольна: победа одержана, теперь можно и в Орсэ.
 
       «Паришь в Париже», подумала про себя Иечка, и ей понравилось благозвучие. Да, там не ходишь, а летаешь, воспаряя к крышам домов, кстати,  весьма однообразной архитектуры. Но  сады на крышах  волшебны. Иечка обожает  ажурно-чугунные решётки балконов вдоль всего фасада дома. Эти закруглённые торцы угловых зданий  –  всё так мягко, плавно, певуче…
       Прогулка на «мухе» довершила восторг. «Бато-муш» называется пароходик, курсирующий по вечерней Сене, проплывающий как в сказке, мимо сооружений, от одних названий которых испытываешь трепет, даже не видя их.  В сознании Ии присутствует, с одной стороны, оставшаяся позади  мрачная, унылая, некогда-имперская столица, с другой – роскошный облик несравненной красоты Парижа. Ия заворожённо сидит в салоне, замирая от восторга при виде узнаваемых, искусно подсвеченных сооружений: площадь Бастилии, остров Ситэ, Нотр-Дам, Сен-Шапель, Лувр, сад Тюильри, площадь Согласия с Луксорским обелиском, Гран и Пти Палэ, мост Александра Третьего, нашего императора, сооружённый в 1900 году --  почти полная копия Троицкого моста, Эйфелева башня, парижская Статуя Свободы – малая копия  творения Эйфеля и Бартольди. Кстати, это был французский подарок американцам к столетию завоевания ими независимости от Великобритании. И по одной из версий, статуя отлита из русского металла.
        Парила над Парижем…

       Неизбежно наступил день отлёта. В домашнем аэропорту радостно встретил муж. В метро Иечка сидит, смотрит на физиономии сидящих, стоящих, снующих туда-сюда людей: ни на одной из них не проглядывают полюбившиеся ей черты. Муж не понимает её уныния. А она  неожиданно для всех и для самой себя разражается громкими несчастными рыданиями. В этих слезах была  радость, красота, счастье --  там,  и серость, мрак, разочарование  -- здесь. Пережить это осознание с непривычки было очень трудно, но она стала понимать подружку, над которой раньше хихикала, когда  та, вернувшись из Америки, две недели лежала на диване, уткнувшись носом в стенку, и  молчала… Так что правильно, хорошо и здорово, что теперь занавесочку опустили. Тем более, что теперь многое изменилось – и там, и тут.

        Спустя десять-пятнадцать лет Ия опять в Париже, на сей раз проездом, так как  основная цель -- замки Луары. Везде негры: по улицам неспешно,  уверенно вышагивают крупнотелые африканки, обвитые яркими хитонами, с невообразимой чалмой на голове того же ядовитого цвета, вокруг куча детишек. На Новом мосту негры торгуют жареными каштанами. В купе вагона метро, идущего утром из прокоммунистического-в-прошлом  района, где улицы носят имена деятелей французской компартии, было  одно свободное место: на остальных сидело пять иссиня-чёрных негров. На полу в конце вагона спал негр в луже, и все его заботливо и бережно обходили.  Иечка, конечно, за равноправие, но Париж для неё как-то потускнел, что ли,  и приобрёл другую окраску.
        Разве что, если воспарить?..