Мамино крыло

     Наташа жила в Новой Деревне, на улице Шишмаревской. Летом, как написал однажды художник Орест Кипренский, там бывало по-итальянски чудесно, на даче Шишмарева в конце улицы собирались различные представители Петроградской интеллигенции. Возможно, Наталья Ивановна видела даже Карла Брюллова, идущего по мощеной булыжником солнечной улочке, несущего себя на эту дачу - туда, где почти сто лет назад он нарисовал сестер Шишмаревых. Может быть, смотрела в окно на женщин в изящных платьях, сопровождавших холёных, совсем ещё недавно дворянских мужичков, да думала: "Успеть бы к обеду щщец сварить, да Бореньке надо штаны захлопотать". А может, ничего не думала вовсе, и лишь работала толкушкой по кастрюле, выискивая не пойманные еще куски картофеля: для кислых щей картофель обязательно нужно было растолочь, иначе Боренька может подавиться.

     Женя росла красивой, гордой девушкой. Но какими бы ни были ее планы на жизнь - у войны они были свои. Вот и вышло, что с послевоенных фотографий смотрела красивая, гордая девушка, - но глаза ее уже увидели то, что невозможно развидеть. Но как она пела!... На каждом застольи ее Петя не мог отвести глаз. После каждого застолья они цапались. И после каждой ночи они просыпались вместе, готовые ставить привычные флажки на карту нового будня: Колю - в школу, Верочку - в детский сад, Бориску, - а Бориску попробуй оторви от юбки. Так и ходил он за ней по всей прачечной - за юбку, почти весь рабочий день...

     Веруше очень повезло - муж красавец, дочка Леночка - умница и талантливая девочка. А с сыном такая история вышла, представляете! - родился абсолютно белобрысым, ясноглазым парнем, а вырос зеленоглазым брюнетом. Ох уж этот Павлик, сколько с ним было мороки - характерец еще тот. Алена не отставала ни на шаг - когда на двоих одна комната в четырнадцать квадратов, нужно отважно и неустанно отстаивать свои семь. А еще школа, а еще кружки... В общем, дел невпроворот. И невдомёк им было, что мама лежит на спине не просто так, а специально: так лицо от слез меньше опухает. Жорик ушел со словами "Не могу, прихожу с работы - по мне дети ползают, устал" и забрал с собой телевизор. А Веруше утром на работу. Нельзя, чтобы на работе жалели. Ее особо никогда и не жалели, разве что бабушка Наташа, бывало, приговаривала, вздыхая: "Ты мой неразменный червонец...".

     Судьба - удивительная штука. А женская судьба - хуже женской сумочки: укроп его знает, что там за подкладку закатилось. Вот и Алена не знала, что делать: страны больше нет, хоть и вот она вокруг, под тем же небом и на той же земле; работы нет, потому что предприятия либо позакрывались, либо держались мизинчиком левой ноги за ниточку надежды; денег нет. Чем кормить дочь? Чем кормить себя? Муж, Володька, бегал после института к маме за хоть каким-нибудь пайком, потом домой к жене, потом на какие-то подработки... Саша была единственным ребёнком в семье. И шестеро взрослых людей, таких разных, но объединенных одной крупномасштабной бедой, растили ее, отдавая себя всех. Она пошла в папину породу - русая, голубоглазая, поэтому Алена часто шутила, что ей ребёнка в роддоме попутали. Володя в этот момент опускал глаза в кроссовки, улыбаясь. Бабушка Вера хохотала и продолжала развешивать маленькие вещички на веревку в коридоре, или толкла картофель в кислые щи, или хлопотала над шитьем. В одна тысяча девятьсот девяносто первом она стала бабушкой в сорок лет.

     Саша уже большая. У Саши за спиной - детство девяностых. Когда вот эти дети в шубно-тулупных нарядах везутся на саночках в детские сады, и одна из них - она. Когда и её мама вытаскивала из коляски, поднимая к окошку выдачи продуктов, чтобы показать наличие живого, существующего реально ребенка. Когда старики у подъездов, как в деревне, блюдут информационное поле окружающей среды:
     - "Ай яй, Володьку то посадили!...";
     - "Ой ёй, Юрка то Веркин опять на бровях пришел!";
     - "Эх ма, вчера Алена так на Пашу орала, так орала...";
     - "Это что, у Сашки, поди, сандалии из камней сделаны, хоть бы ковер постелили...".
     Сашка и в десять, и в двадцать, и в тридцать лет была и остаётся любимым ребенком. Уже только для Юрика, который с каждой пенсии приходит на бровях (вот здоровье у человека, в шестьдесят то восемь лет!), и для Алены, воюющей с кошкой за место на диване. Остальные - похоронены вместе с выдранными кусками Сашкиного сердца. И что там будет дальше - одному Богу известно. Но одно Саша знает наверняка: картофель в кислые щи лучше растолочь, бабушка Вера плохого никогда не советовала. Лишь приговаривала: "Ты, Санька, мой неразменный червонец".