Моё Дальневосточное сине-океанское детство. Оконча

15 октября 1964 года я хорошо запомнила. Тогда дедушка громко и сердито кричал на всех и потрясал газетой «Правда». Я видела два огромных портрета, почти на весь газетный лист. В другой газете «Известия» эти портреты были ещё больше, и каждый на своём отдельном листе.
- Деда, кто это?
- Мала ты ещё, не мешай мне читать!
Я обиженно отошла. Дедушка никогда так на меня раньше не срывался… А он громко ругался на бабушку, что произошло какое-то разделение ранее единого партийного управления, и это плохо! Очень плохо! Так кричал на нас дедушка. Но и радовался, что Хрущёва смогли убрать. Деда тысячу раз произносил фамилии людей на портретах: Брежнев и Косыгин. Я тоже радовалась, что этого Хрущёва, учинившего хлебный голод на Урале, из-за которого я была наказана, когда разрезала хлебные карточки, теперь тоже наказали!
- Небось, как и меня, поставили в угол на колени, - злорадно думая я.
Портреты… кого? ага, Брежнева и Косыгина уже висели на всех важных зданиях Владивостока, даже на большом Универсаме, куда мы с бабушкой частенько захаживали. Мне почему-то казалось, что начинается иное время, не такое, какое заставляло нас с мамой и папой жить в этом мерзком бараке на Красных Борцов. Я не могла выразить свои мысли, но меня увлекал некоторый подъём, ожидание перемен к лучшему, чувствующийся во всех, кто проходил мимо меня по улице. Я видела еле скрытое возбуждение на лицах, глаза горели, а голоса звучали громче обыкновенного. Дедушка достал из коробки свои боевые ордена: Ленина, Красной Звезды, Боевого Красного Знамени и разложил на столе.
- Ты куда дела те медали, что я тебе играть отдал?
Да, я полезла в коробку с игрушками и нашла там замазанные и залепленные пластилином золотистые медали. Их было три на колодке с разноцветной ленточкой. На каждой – мужские профили. Деда отдал мне играть медалями в незапамятные времена, видать, в порыве гневной ярости на несправедливость жизни.
- А другие где?
Я развела руками, кто же знает, где…

Мои добрые предчувствия сбылись! Мама прислала письмо, в котором говорила, что нам дают настоящую квартиру в новом доме. В ней есть хорошая комната, кухня и собственная ванная! И что меня можно бы привозить, как только они переедут. Но бабушка и дед не спешат. Они не хотят меня отдавать, я только выправилась после болезни и начала «походить на человека». Так что этот Новый год я встретила во Владивостоке. Мы ходили праздновать к «сватам». «Сваха» хлопотала на кухне, старалась из всех сил, «Сват» ради разнообразия не ругался, а наоборот, вежливо и доброжелательно разговаривал с дедушкой. Даже дал мне поиграть плюшевыми заводными игрушками. Обезьяна задорно била в тарелки и подпрыгивала, кролик скакал по столу, а утка крякала и шагала, переваливаясь из стороны в сторону. Вообще, мой дедуля и сам кого хочешь отругает, он такой горячий, у него на лбу черная отметина с трёхкопеечную монетку. След ранения в голову, он страшно вспыльчивый. Одна я могу его заговорить и успокоить.
- Деда, пойдём поговорим, - я беру его за руку и увожу в другую комнату. И сразу предлагаю тему, интересную…угадайте, кому? Правильно, мне! Деда нехотя вступает в разговор, но увлекается и потихоньку перестаёт искрить и дымиться…Потом он поднимается и говорит:
- Ладно, пойдём мириться.
Мы идём к бабуле и деда виновато говорит просящим голосом:
- Муся… Мусь, ну прости меня… а, Мусь? Погорячился…
Бабуля никогда деда не попрекает, она его любит и жалеет, они обнимаются и оба плачут. Я тоже, за компанию.
Но в гостях у «сватов» деда держит себя безукоризненно. Только по пути домой, на огромной и длинной улице, бегущей вниз по горе, размашисто шагая так скоро, что мы с бабулей не поспеваем за ним, деда выговаривается, вываливая в морозный воздух весь запас ответов, которым наступил на горло и не дал ходу в гостях. Вежливость прежде всего. Политика!

Я редко вижу мою тёточку. Она налаживает быт и семейную жизнь отдельно от нас. Я скучаю. Скучает и бабуля. Мы часто ходим в гости к родным. И на Первую Речку, и ещё дальше, почти за город. Телевизора у нас нет, поэтому я не отхожу от него, когда мы бываем у самой младшей бабушкиной сестры. Она живёт очень богато – у неё большой дом и гараж, у них есть машина, потому, что её третий муж большой начальник. В этот раз я в комнате одна. Везде, куда ни глянь, на любой горизонтальной поверхности на салфеточках ришелье стоят хрустальные и фарфоровые вазы, а на комоде шествует куда-то целое стадо беломраморных слонов. Впереди самый большой, дальше по порядку, вплоть до крохотного слонёнка. У меня такой тоже есть, бабуля подарила. Я леплю ему пальмы из пластилина и пускаю гулять по зелёной липкой пластилиновой же травке. Сёстры откровенничают на кухне. А  я смотрю страшный фильм: весёлая толпа радостно поёт и машет цветами при виде красиво одетого мужчины, им всем весело и музыка такая зажигательная, мне хочется скакать и хохотать… Только какой-то оборванец внезапно хватает одну девушку за руку. Мне нравится, как странно, но красиво она одета, в волосах у неё роза, а оборванец требует что-то от неё. Он поёт, да и она поёт тоже, поэтому слов мне не разобрать, но всем ясно, что он её уговаривает, а она отвечает ему высокомерным и сухим отказом. Мне понятно, что она презирает его. Музыка становится страшной, угрожающей, она похожа на небо в тот час, когда солнце ещё силится пробиться кое-где через тяжёлые синие тучи, но вот-вот сверкнёт молния и ударит гром, да так, что ноги подкосятся, и сердце уйдёт в пятки! Моё сердце точно уже там. В панике я лезу под стол, с которого свисает длинная бархатная скатерть. Музыка веселья приглушается, уплывает в сторону, а мелодия страшного разговора заполняет мою вселенную. Я кричу в ужасе, оборванец ударил девушку ножом! Из кухни прилетает бабуля, за ней маячит хозяйка:
- Что? Что с тобой?
Я позорно реву под столом…Как объяснить мой ужас?
Так я познакомилась с музыкой композитора Бизе.
Это младшая бабушкина сестра, она не работает, но вечно жалуется и страдает…Почему-то мне её не жаль. Мне больше нравится другая, та, которая работает в бухгалтерии в огромном Управлении на пятом этаже. Само Управление величиной похоже на город. Тут много тяжёлых высоких дверей, длинные лестницы и огромные окна во всю стену. В кабинете тёти Тани всё завалено бумагами и папками. Они вываливаются из книжных шкафов, бастионами возвышаются на столе, захламили подоконник. Но всё равно, у её кабинета весёлый и радостный вид, я сразу смеюсь, она тоже смеётся мне в ответ и тут же дарит шоколадку.
- Но только после обеда, да?
Сегодня она ведёт нас к зубному врачу от Управления. Я трушу, но там тоже светло из-за огромных окон, и добрая тётя доктор, поковыряв немного в моём зубе блестящей изогнутой палочкой, предлагает сделку – я не ору и даю зуб запломбировать, а она дарит мне зубное зеркальце? Всесторонне рассмотрев предложение, я всё-таки решаюсь на сделку и мужественно терплю, пока её бур с запредельно отвратительным визгом терзает мой зуб… Я держу слово, не ору, только вздрагиваю и крепко зажмуриваюсь, когда бур касается больного места. Зато замазывание пломбы мне нравится. Довольно кисленько на вкус и интересно смотреть, как смешивают белый зубной цемент. Наконец доктор говорит мне:
- Молодец! Герой! Я даже не ожидала, что ты не обманешь. И я не обману.
Она вручает мне настоящее зубное зеркальце. Гордая, я сползаю с кресла и бегу похвалиться к бабуле, тревожно мающейся в коридоре в ожидании моих воплей…Не в этот раз!

Зима прошла весело и интересно. Я совершенно не хочу уезжать. Мне тут хорошо, тут уже родной дом. Тёточка моя странно округлилась, ходит вперевалку, как та заводная уточка у «Свата».
- Можно, я буду тебя звать мамой? - говорю я ей. Она пугается. Тем более, что услужливые соседки уже донесли бабуле, что я гордо сообщаю детям во дворе, что «сирота». Они не знают, что я играю в «сиротку Отикубо», принимают мои слова за чистую монету.
- Её надо срочно отправлять домой! А то она совсем забудет родителей!

Жаль будет уезжать. Но уже отправлена телеграмма, и куплены билеты. Меня отвезёт бабуля. Я грущу. Одно счастье, мы опять полетим на ТУ 104, и на борту нас опять будут угощать по-царски, вот! Дедуля дарит столь полюбившуюся мне книгу про Отикубо. На добрую память. Эта книга до сих пор со мной. Сколько переездов мы пережили вместе, сколько приключений, но маленький томик верен мне, а я остаюсь верна моей первой литературной привязанности.
И вот поздней весной и знакомой дорогой мы едем в аэропорт. Мы на борту, стюардесса обходит всех с подносом. На нём навалена гора леденцов, на фантике написано «Взлётные», они сделаны специально для полётов на самолёте. Конфетки эти - горьковато-мятные крохотные брусочки. Бабуля берёт несколько, рассасывать при наборе высоты, чтобы не так закладывало уши. Я тоже с удовольствием запихиваю парочку в рот. За свою многоприключенческую жизнь бабуля много ездила на поездах, но летать боится. Мне смешно, я рассказываю ей, как летала на кукурузнике, она не слушает, вся в волнении и предвкушении ужасов «воздушных ям». Однако, выбора нет, со мной неделю на поезде не промучаешься. Вот и сидит она с Валидолом наготове…
Рёв моторов дошёл до своего апогея – вперёд!
Прощай, Владивосток, мне было хорошо с тобой, может быть ещё вернусь… А пока – домой, к маме и папе!
Бабуля страшно напугана мамиными рассказами о давешней болтанке, однако, на этот раз полёт проходит на удивление гладко! Ну никаких неприятностей. С положенными остановками мы добираемся до Свердловска…

Новая квартира, однокомнатная «хрущёвка», обставлена знакомой старой мебелью, но кухню папа купил, как без кухонного набора? За знакомым платяным шкафом спряталась моя кроватка, так и не увидишь, зато остальная часть комнаты похожа на гостиную. Там новый раскладной диван, письменный стол и…вот неожиданность…телевизор! Папа сразу включает его, раздуваясь от гордости. Праздничное застолье, рассказы, рассказы, нет конца рассказам…
Это бабуля изливает душу:
- … Вот так всю жизнь она и пробегала за богатством, а любви не видела. То польстилась на то, что герой Советского Союза, терпела, что пил, долго терпела, ушла. А сынок-то у неё с белокровием родился, умер в восемнадцать лет, а какой мальчик был хороший, уж какой хороший… Потом начальник на неё глаз положил, вроде был человек, и её любил, на руках носил, а она его еле терпела, мне всё жаловалась. Потом ушла она уже и от него, а ведь дочку прижили… А своего теперешнего она долго обхаживала, он, конечно, женился, да гуляка такой, ох, прости господи! Одно слово – великое начальство. Вот какая ей с ним жизнь? Как не приду, всё плачет, жалуется…и дочка её вертихвосткой растёт, всем глазки строит… Что будет, один Бог знает. Добра в доме много, а тепла семейного нет, и счастья нет, как нет. Не то, что у Тани. Живут с мужем душа в душу, он её сынка усыновил и с неё пылинки сдувает. Счастливая она, Таня-то. Живут скудно, как все, что всем, то и им, а радуются, заботятся друг о друге, поглядеть приятно.
Так, непонятно о ком говорит бабуля, слегка осоловевшая с дороги от шампанского. Мама и папа участливо слушают, выспрашивают, а я устала, уж так устала… Но вижу, что глаза у мамы загорелись тёмным огнём, по опыту знаю – что-то грядёт, кому-то достанется по первое число…Кому на этот раз? Не мне же? Мне пока и не за что…
Тем временем мама делает большие глаза и говорит заговорщицким шёпотом:
- А тёти Танин тот капитан, ну, её любовь фронтовая, объявился!
Бабушка поперхнулась шампанским, закашлялась, папа подбежал постукать её по спине.
- Ты что такое говоришь? Он же погиб! На него же похоронка родителям пришла, Таня сама видела!
- Нет. Про похоронку ничего не знаю, а он к нам сюда собственной персоной заявился, да! Таню искал, хотел написать ей, адрес спрашивал.
- Боже мой!  Сергей живой! Ну чудеса! Тебя он как отыскал?
- Мы были в одной компании на Новый год на работе, я заговорила про Владивосток, про родных, ну и тётю Таню упомянула. А один мужчина в летах, под пятьдесят, как-то встрепенулся, потом отвёл в сторону и ну выспрашивать! А потом говорит – я, мол, Сергей! А я ему – и куда же вы, Сергей, после Победы запропали? А он так смешался, и мямлит, типа, что женат. Я с ним и говорить не хотела после этого, ушла.
- А потом? – затаив дыхание, выспрашивает бабуля.
- А потом он наш адрес нашёл, хотел письмо тёте Тане передать. А я его отчитала, уж как я его отчихвостила, подлеца такого! Говорю, оставьте её в покое, она столько лет после войны страдала, помнила, оплакивала между прочим! Относительно недавно только жизнь свою устроила, повезло бедной, что верный человек, не вам чета, её любил, всё замуж уговаривал. И уговорил!  А теперь и она его полюбила. Он сына…вашего, между прочим… усыновил! А тут, здравствуйте, пожалуйста, вы живой-живёхонький! Что, опять поиграть в чувства хотите? Жизнь пресной показалась? Перчику добавить? Так я вам добавлю! Бессовестный вы, бессердечный! Чтобы духу вашего у нас больше не было! Чуть ему пощёчину не дала, Коля удержал. Так что, мама, выгнала я этого Сергея.
Моя мама сверкает глазищами, прекрасная и грозная, как Немезида.
Бабушка ошеломлённо ахает, прижав ладони к щекам, становится свекольно-красной.
Они ещё долго говорят о взрослом, но мне малопонятном и неинтересном.
Наконец мама замечает, что я клюю носом, даёт мне на ночь горячего молока и бисквитное пирожное. Сверху пирожного сделаны два крохотных грибочка из крема со шляпками из миндального печенья, стоящие в траве тоже из крема…Бисквит я съедаю, а крем соскребаю, мне он не нравится, прямо сливочное масло, только сладкое. Глаза слипаются, очень хочется спать…Добредаю до кровати и падаю как подкошенная. Всё! Прилетела! Я дома.