ГЛАВА 9. СОБЫТИЯ
Слушайте, слушайте, люди!
Страшную вещь скажу я вам.
Прогневали мы властителей Неба и нет нам прощения!
Почему не молились за вождя своего, за сыновей и дочерей нашего владыки?
Почему отдавали семье его не самое лучшее, вкусное, тёплое? Почему оставляли себе?
Женщины, почему не бежали по первому зову, когда вождю было скучно? Почему не думали, как можно ещё ублажить господина?
Шуты и скоморохи, почему не веселили вождя? Почему он смеялся всё реже? Почему, при виде ваших серьёзных лиц, впадал он в уныние?
Что вы, люди, совсем потеряли совесть? Почему не любили детей господина? Почему эти милые дети грустили и плакали, когда должны веселиться? Почему не бежали их утешать, а утешали своих? Неужели же ваш ребёнок дороже, чем ребенок вождя?
Оо, грядёт наказание!
Небо не будет молчать.
Говорю это я, великий жрец вашего господина.
И не упрашивайте меня, не могу я помочь ничем. Уже не могу.
Прогневаны небеса.
Вот, скучает ваш вождь и дети его скучают. А всё по вашей вине.
Поэтому слушайте новое пророчество.
Солнце погаснет, после того как небо хлопнет в ладоши.
И отменит день.
И наступит ночь, которой не будет конца.
Эх, жаль, господин пострадает. И дети его пострадают. И я вместе с ним. А всё из-за вас. Негодяи вы, негодяи.
Будет темно и холодно.
Молитесь тогда, бездельники, исправляйте свои ошибки. Ублажайте господина и ублажайте детей его.
Хотя не простит вам Небо ваши грехи.
Скорее вернутся те, кого забрали его властители.
Но если властители неба простят и их, этих безбожных трусливых тварей, тогда нет ничего невозможного. Смилостивится небо, и вернёт для вас солнце.
Двенадцатое пророчество Великого Жреца Его Прекраснейшего и Сиятельнейшего тридцать пятого воплощения Спасенного Морем, записанное братом Терпеливым во время пребывания на Острове (вольный перевод со звукожестового языка островитян)
- Хорошо сидим, - Холёный откинулся в кресле, и будто исчез. Свет, льющийся сверху, освещал только стол и оттенял лица сидевших. В этот момент он выхватывал лишь председателя, склонившегося над картой, его озабоченное лицо и стеклянный глаз. Казалось, сидит он один, остальные ещё не пришли. А тишина, царящая в зале, делала ощущение полным.
- Нет, правда, - Холёный нарушил полноту ощущения, - я даже знаю тему сегодняшнего заседания. Что же случилось и как с этим бороться. Всю ночь происходит что-нибудь интересное. Мы заседаем и заседаем. Как в тех "Приключениях". На город напал дракон и забирает его лучших жителей, а мудрецы в это время сидят и ожилают знамений. Всё сидят и сидят. Пока не приходит Листик.
- Так ведь Листик же спас этот город. И победил дракона, - ответил спокойный голос.
- Спас то он спас, да только спасать было некого. Всю молодёжь сожрали. Точнее, сожрал.
- Ну, сегодняшнее заседание кое-чем все-таки отличается, - председатель прокашлялся, - мы не будем так просто сидеть и обсуждать последние новости. Должна появиться гостья. Я думаю, большинство из сидящих догадываются, кто эта гостья.
Зал наполнился звуками. Вздохи, сопли, кто-то задвигался.
- Всем нам снятся тяжёлые сны. Существа Белой Россыпи беспокоятся, просят помочь. Может случиться страшное, нам надо сплотиться, и сделать всё, чтобы этому помешать, - Хриплый сглотнул, - я имею в виду человечество. Та, которая будет здесь, обладает важной, возможно, единственной информацией. Белая Россыпь просит принять эту женщину и внимательно выслушать. Мы все понимаем, в чём дело. Уже понимаем. И должны забыть разногласия. В том числе с горожанами.
- Если позволите, - свет, что падал на стол, осветил лицо слева. Как всегда, спокойное и расслабленное, - я вкрадце обрисую происходящее, чтобы ещё раз освежить причинно-следственные связи. Тем более, что теперь всё, что случилось, предстаёт немного иным.
- Да что там немного, - добавил Холёный.
Средний кивнул:
- Так вот. Как мы знаем, последняя ночь оказалась богата на новости. До сих пор мы считали, что это случайность. А может, и не считали. Всё-таки сидящие за столом - люди достаточно умные, и мыслят, конечно же, правильно, но связь мы не видели. Итак… - Средний выдержал паузу, - давайте вспомним, что было. Горожане едут на Остров, перед этим приходят в Орден, забирают трёх сопричастных, и уезжают. В результате находят дневник. Посещают Магнитную Гору, беседуют с Богом, что-то с ним делают, и возвращаются. Тут всё понятно. Точнее, нет, не понятно, вопросов тут много, но пока нас волнует один - а что же нужно самим горожанам, ведь они же могли спокойно сделать всё сами, без нас. Посетить Остров, Бога…
- Дневник, - подсказал кто-то справа.
- Дневник… Я тоже так думаю. Горожане хотели, чтобы все, кто живёт на равнине, узнали, что же случилось на Острове. Почему? Чтобы просить о милости, чтобы всё человечество, в едином порыве, хотело вернуться. А поскольку сам Орден горожане считают чем-то вроде теневого правительства...
- Правильно считают, - ответил Холёный, - деньги решают всё, а большинство самых влиятельных торговцев входят в число сопричастных.
- Не могли же они обратиться к стражами, - человек с голосом, выдуваемым через кузнечные меха, развеселился от этой мысли, - те бы послали их к шкодникам. Остров, какой еще остров?
- Да, - Холёный казался серьёзным, - Шестой негибкий и очень недальновидный политик. Он мог бы зажать долгоносику яйца, чтобы поймать.
- Оставим все эти домыслы, - перебил его Хриплый, - Нам надо думать о том, что случилось, а не рассказывать домыслы.
- Тем более, что у долгоносиков нет яиц, - дополнил тихий задумчивый голос.
- Тем более, - председатель не оценил сказанной шутки, - продолжайте, - обратился он к Среднему.
- Хорошо, - тот, как всегда, помолчал, словно прислушался, все ли внимательно слушают, - горожане не подумали, что наличие дневника может подорвать самое главное - единство народа. Единство, сохраняемое веками и освещенное Белой Россыпью... Ещё, - Средний выдержал паузу, - происходили другие события. Людям открылся народ, называющий себя пестрокрылыми. С квлендарём начало что-то твориться. Всё это, вместе с Островом, дневником и походом к Создателю (который, как выясняется, кое-чем всё-таки завершился), имеет один знаменатель. Имя знаменателю - эксперимент. И совершенно не случайно, что всё произошло в одно и то же время. Информация, которая склеила всё воедино, была получена через того самого человека, которого мы ожидаем. Итак... Некие существа, давайте будем их называть “злые гении”, собираются провести эксперимент. Эксперимент запланирован на определённое время, к которому заканчивается некая архивация. Создатель этого мира, или, может быть, существо, что находится где-то там, за его пределами, пытается помешать. Для этого вводит кусочек другого мира (“ничего себе кусочек” - хмыкнул Холёный), чем, возможно, хочет ошеломить... Хотя его действия кажутся странными. Если это Создатель, он может сорвать любые нежелательные действия своих же созданий. Вот почему я до сих пор сомневаюсь, Создатель ли это. Дальше. Этот Создатель, а может быть, Несоздатель общается с неким народом, так называемыми пестрокрылыми, и передает информацию, что миру угрожает опасность. Неполную. Но называет время угрозы и обещает проснуться, когда это время придёт. После чего засыпает. И вот, время настало. Создатель должен проснуться. Эксперимент должен начаться. Пестрокрылые, следуя своему пророчеству, открываются людям. Злые гении проверяют готовность к проведению эксперимента и временно гасят солнце. Потом зажигают. Всё готово, считают они, нужно убрать Создателя. И делают это, надо сказать, весьма элегантно. Руками ничего не подозревающих горожан. Скорее всего, не подозревающих. Вот вкрадце, что же случилось. Ситуация очень тяжёлая. Мы под угрозой. Под угрозой и Белая Россыпь.
- Под угрозой будущее всего этого мира, - дополнил Холёный.
В Зале молчали.
- И в центре этих событий она, - сказал чей-то голос.
- Она убила Церпеливого, - человек с озерным акцентом сказал это сухо, почти угрожающе.
- Она защищалась, - возразил председатель, - теперь у неё артефакт. Благодаря чему мы и узнали всю эту информацию. А владеть артефактом может только достойный человек.
- Есть и другое мнение, - вмешался Холёный, - владение артефактом делает человека достойным.
- Как бы там ни было, артефакт у Любящей, - Хриплый впервые назвал гостью по имени, - а значит, она держит связь с Белой Россыпью, и, можно сказать, сопричастная.
- Да, - согласился Средний, - прошлое это прошлое. Теперь мы должны бороться за будущее. Наше и Россыпи.
- "Наше и Россыпи". Какие слова, - Холёный зевнул, - однако гостья задерживается.
- Нуу... путь не близкий, - Хриплый привык к сарказмам самого язвительного члена Узкого Круга, и относился довольно спокойно.
- Спрашивается, почему МЫ должны её ждать?
- Потому что ситуация серьёзная. Излишняя гордыня тут не уместна.
- Почему же тогда мы ждём её в Круге? Почему не в харчевне? - не унимался Холёный.
- Таковы правила.
- Почему у долгоносика нет яиц?
- Потому что кто-то их оторвал, - ответил голос, похожий на кузнечные меха, - и этот кто-то схватил удачу за яйца.
- Воот, - улыбнулся Холёный. Улыбку заметили, хотя и не видели, - воот. Значит, ждём...
О чём думал каждый сидящий, пока ожидал горожанку, знают лишь стены. "Стены читают мысли" - так отвечали восемь седых мудрецов, когда Листик, ожидая их взвешенного, рассмотренного со всевозможных сторон и такого необходимого решения, спросил, есть ли у тех секретарь. Ну у Стратега же есть, он ведет запись всех заседаний, чтобы ни одно мнение, ни один значимый или незначимый вопрос не исчез. "Зачем?" - спросили в ответ мудрецы, - стены же слышат. И не только слова. Стены читают мысли".
Но если какие-то мысли и посещали сидящих, то скоро они оборвались.
Камень, ведущий в длинное тёмное помещение, в котором когда-то заснул Невинный, ушёл, обнажая проём. В проёме возник сопричастный, а за ним, укатанная синим дорожным плащом, вошла женщина. Та самая, которую ждали, на которую надеялись, причём не только в Ордене, но которая до сих пор олицетворяла нечто враждебное и противное его сути.
- Добрый день, - сказала она, садясь в кресло, любезно предложенное Холёным, - мы были врагами. Теперь мы друзья. Я хочу, чтобы это знал каждый. Мы служим одной единственной цели, у нас одни и те же наставники.
- Мы - братья по оружию, - добавил Холёный, стоявший по правую руку.
- Да, - сказал председатель, сверкнув исскуственным глазом, - тот, кто владеет артефактом, не может не быть сопричастным. На данный момент угроза одна. И любой здравомыслящий знает, что надо сплотиться.
- Эта угроза - эксперимент, - ответила Любящая, внося предельную ясность в происходящее.
- Вы правы, - Среднему нравилось, как говорила пришедшая, - давайте сразу же перейдём к предложениям. Мы открыты любым обсуждениям любых вариантов действий.
- Я не вижу иных вариантов, - ответила женщина, - кроме как уничтожить хранителей. Даже если мы и испортим те инструменты, которыми эти хранители действуют, нет никакой гарантии, что не появятся новые. Скорее всего, появятся. Только на этот раз они примут все возможные меры, чтобы им не мешали. Полное уничтожение - единственная гарантия, что эксперимент будет сорван.
Она помолчала, давая осмыслить сказанное.
- Хорошо, - сказал председатель, - мы Вас понимаем. Теперь я прошу сказать каждого, поддерживает ли он предложение или нет. И объяснить возражения. Если таковые имеются. Лично я отвечаю - поддерживаю.
- Поддерживаю, - Средний кивнул.
- Поддерживаю.
- Поддерживаю.
- Поддерживаю.
- Поцерживаю, - сказал человек с озёрным акцентом. Видно было, с каким трудом он заставил себя это выдавить.
- Не знаю, - Холёный задумался, - как быстро мы что-то решили. Я в шоке. И вроде всё правильно - физическое уничтожение, единственная гарантия... Но так топорно мы не работали.
- Времена изменились, - ответила женщина.
И Холёный вдруг понял, насколько всё изменилось. Когда он встречал говорившую раньше, его поражала её удивительная способность постоянно и везде улыбаться, улыбаться по-разному, и всегда очень кстати. Сама элегантность, умение зацепиться и поддержать любой разговор, лёгкость в общении.
Но теперь это была прямота, помноженная на почти полную безэмоциональность.
Да уж, действительно, времена изменились.
- Поддерживаю, - мужчина сказал это так, будто бы плыл по течению. Одно у этой загадочной женщины в оставалось нетронутым - умение направлять.
- Хорошо, - председатель нахмурился. Теперь он не первый
- Сделать это непросто, - Любящая, казалось, не замечала смущения Хриплого, - всё, что имеем - человек внутри Лабиринта - пещеры, в которой сидят эти твари, помощник хранителей, которого они считают своим, и который работает на нас. Он может помочь пронести что-то мелкое, но тонну взрывчатки… нет, не возможно. Пещера огромна. Взрыв должен быть колоссальным. От этого взрыва почти наверняка пострадает и город. Возможно, не сильно. Но, опять же, тонну взрывчатки пронести невозможно.
Наступило молчание.
- Есть ли какой-нибудь газ, который для них губителен? Если эти существа живут в пещере, у них должна быть система обновления воздуха. А значит, мы можем его отравить, и яд проникнет повсюду, - предложил тихий вкрадчивый голос.
- Я спрошу своего человека.
- Нужно действовать грамотно, - сказал председатель, - возможно, нам могут помочь…
- Пестрокрылые, - подсказала Любящая.
- Вот. Они до сих пор туда вхожи?
- Думаю, да, - женщина произнесла это медленно, - я не знаю, понимают ли они, что происходит. Во всяком случае, поговорить мы сумеем. Теперь уже да - после того, как они нам открылись.
- Давайте голосовать, - предложил председатель.
- Приятно, что нет разногласий, - добавил после того, как последний из Круга сказал, что поддерживает. Добавил уныло.
- Сегодня всем здесь сидящим приснятся сны, - подытожила Любящая, положив ладонь на свою потеряшку, - не забывайте, что с нами Белая Россыпь, а для них это важно не меньше.
- А может быть, даже и больше, - добавил Холёный.
- Знакомьтесь - Танги, - Рубо завис над железкой, похожей на острокрыла, который немного расправил крылья.
Крылья вспыхнули по краям, и сходство стало наглядным.
- Танги - хороший техник. Быстрый, почти как я. Но у Танги есть предназначение, а у меня его нет, - зелёные огоньки на поверхности Рубо вспыхнули более ярко, - он перевозит других. Это Танги доставил Вшино, когда у того случилась беда. Вшино дёргался, и мог совсем себя доломать. Танги схватил его манипулятором, закинул в кабину и повёз в ремонтный ангар. А там уже Грубби. Грубби - хороший техник.
- Наверное, это прекрасно - знать своё предназначение, - съязвила Первая. Ей нравилось наблюдать, как Рубо волновался, и при этом крутился. Волчком.
Но если бы девушка знала, что техник при этом испытывал, она бы, конечно, молчала.
"Она бы молчала" - подумал Рубо. И заиграл огоньками.
- Танги вот только приехал, - продолжил он объяснения, - Путь был не близкий.
- Он что же, копался у нас в головах? Как ты?
Рубо вновь замигал огоньками, на этот раз синими, и будто бы мелко затрясся. "Смеётся, - подумала девушка, - понравилась шутка. Железка, а какой собеседник."
Она посмотрела на Мутного.
- Нет, Танги это не надо, - техник казался довольным, - он доставит вас к месту. И всё. Это я копался, выискивая ваши глаголы и междометия. Чтобы понять.
- Но ты же читаешь мысли, - сказала Первая, словно вычитывала, - иногда и интимные. Это тебе зачем?
- Это? - Рубо задумался, - чтобы понять...
- Чтобы понять, - подразнила девушка, - скажи ка мне лучше, о чём это думает Мутный? - спросила она чуть потише. Делая вид, будто надеется, что парень её не услышал, но понимая, что это не так.
Ей всё время хотелось достать, зацепить этого скрытного, до сих пор непонятного человека. Чтобы встряхнуть, пустить кровь, расцарапать. Конечно, не прямо. Образно.
Их отношения уже не спасти. Может быть, это приключение, такое опасное и туманное, будет последним.
“Последним”. Какое ужасное слово.
- Я не могу, - ответил ей Рубо, - я не могу вот так вот взять и залезть в его мысли.
- Ну ты же лазил.
- То - немного другое. То было нужно, чтобы войти в контакт. Я изучал вашу речь, ваш образ мыслей. Я проводил параллели между тем, что сказали и тем, что подумали.
- Ага, - девушка фыркнула, - значит, для какой-то глубинной задачи со всякими там параллелями лазить, копаться в мозгах - хорошо, а ради простой человеческой просьбы ни-ни? Совесть не позволяет?
- Совесть, - задумался техник, - а что это - совесть? У техников кодекс, а совесть… Нельзя, - сказал он, подумав, - это как подглядывать за Нану, когда он смазывает свои шестерёнки. Некрасиво. Другое дело, если ему это нужно и если он сам об этом попросит.
- Ты, значит, подглядывал? - спросила девушка. Грозно нахмурив брови.
Техник замялся. Огоньки засверкали чуть ярче, и тело стало крутиться.
Первая улыбнулась. Рубо такой открытый, такой непосредственный, его всё время охота задеть. И наблюдать за реакцией.
Похоже, она нащупала ещё одну точку, нажав на которую, можно заставив Рубо вертеться. "У тебя слишком колючий язык, - говорила ей бабушка, - держи во рту и лишний раз не высовывай". "Эх, бабушка, бабушка, я, верно, останусь такой, какая я есть" - подумала девушка.
- Ты говоришь аналогиями. Мне это нравится, - Перекинув дорожную сумку, Первая улеглась на большое вогнутое сиденье, напоминавшее полумесяц. Тот самый, что видела на одежде, - я тоже люблю аналогии. Есть тут у нас такие пестрокрылые, существа очень робкие, но любознательные. Так вот. Показал мне один свою руку, трёхпалую, и поинтересовался, зачем это нам лишние пальцы. Тогда я тоже стала искать аналогию, увидела саммаку, это у них что-то вроде питомцев, и спросила, зачем саммакам лишние лапы. Ведь достаточно четырёх? Так? - она посмотрела на Рубо, у которого лап не было вообще, и прикусила губу.
"В конце концов, хоть этим то я его не задела?" - подумала девушка.
Но тут же переключила внимание.
Прозрачный верх, словно спустившись с неба, закрылся, и Танги медленно оторвался от грунта.
А потом полетел - быстрее, быстрее, заставляя вжиматься в сиденье, которое слегка подавалось назад и обволакивало, как плащеносец своими крыльями.
"Лечу. Лечу!" - подумала девушка, понимая, что она это делает не первый раз в жизни. И не второй, и не третий.
Дыхание перехватило, пускай даже ветер не дул в лицо. Но как и в первый, и во второй, и в третий раз в жизни, это было прекрасно.
А Мутный...
Она посмотрела налево.
Мутный казался спокойным. И равнодушным. Почти.
"Это тот случай, - подумала девушка, - когда изделие из металла более восприимчиво, чем человек".
Она вдруг представила Рубо, как тот летит, закручиваясь в потоках воздуха, летит, словно ангел после разлуки.
Ангел...
Первая вспомнила Ходкого.
И сразу взгрустнула.
Быть может, и Мутный - постоянно вспоминает о чём-то, потому невесёлый. Могла ли она заменить ему то, о чём вспоминает? Или о ком?
Девушка фыркнула.
- Ты не боишься? - спросила она, - мы вот летим неизвестно куда, неизвестно зачем.
- С тобой - нет, - ответил, немного подумав, парень. Ответил искренне.
И её окатило. Какой-то смесью жалости и недоумения. "Бог мой Обиженный, - подумала девушка, - неужели он ничего не понимает?"
Или понимает? Но делает вид, что ничего не случилось?
Так много людей, все мысли которых - открытая книга. Почему же её то сподобило взять в женихи столь непонятного человека?
Нет, правда. Пестрокрылых понять было проще.
Они поднялись уже высоко.
Танги молчал.
Возможно, техник не мог залезать в чьи-то мысли, как Рубо, и не мог отыскать ключ к общению. Он чем-то похож на чёрного ангела - повозка, которая летит. Но если ангел - всего лишь повозка, то Танги - живой. Ведь Рубо живой. Ведь Рубо такой восприимчивый...
- Как дела, Танги? - спросила она, надеясь, что техник ответит. Всё-таки ощущать, что за тебя отвечает кто-то живой приятнее, чем быть во власти бездушного механизма.
Но Танги молчал.
Девушка посмотрела направо.
Они летели.
Всё внизу было маленькое, двигалось медленно, но они определенно летели, она это чувствовала.
Да, всё было маленькое.
И только горы оставались большими. Что внизу, на земле, что в полёте.
Великаны, они огромны с любого расстояния, с любой высоты. Даже в предгорьях они далеко.
В "Приключениях" тоже есть горы. И девушка, читая о виде, захватывающем дух, примерно так и представляла - ну, вид, захватывающий дух. Что это такое, она не знала.
А теперь знает.
Когда несёшься на эту громаду, думая, что скоро воткнёшься, рассыпешься в прах, а она отдаляется. И ты мельчаешь, мельчаешь. И понимаешь, что нет, не разобьёшься, а измельчаешь так, что исчезнешь. Вконец. Превратишься в какое-то мелкое пятнышко.
Все проблемы куда-то уходят.
Вот что значит - захватывать дух...
Но на горы они не неслись. Горы остались справа.
"Странно, - подумала Первая, - мы должны приближаться к предгорьям, а не лететь вдоль холмов. Очень странно. Ведь паучки же в предгорьях".
- Куда мы летим? - спросила она, скорее себя. Зная что Танги не скажет.
И тот не сказал.
- Не знаю, - ответил Мутный, - к твоим паучкам?
- К паучкам?
- Ну да.
- Они же в горах.
- В горах? Наверно.
- Но мы то летим не туда.
- Не туда?
- Не туда, - проводница вздохнула.
Быть может, Рубо ошибся? Хотя он сказал, что всё знает, излазил все входы и выходы.
Довериться Рубо, и точка.
Девушка опустилась в сиденье. Покатое, скорее лежанка, здесь можно заснуть.
Но она не успела.
- Снижаемся, - Мутный сказал это так, как будто снижался всю жизнь, сотни и тысячи раз.
Первая посмотрела наружу.
Земля становилась всё ближе. Справа виднелись холмы, сзади остался Лес. Слева как будто бы море. А, может быть, озеро? Нет, озёра с такой изрезанной линией только в Озёрном, но летели они не туда. Значит, море. Залив.
Заводье.
Только в Заводье море подходит к холмам, вплотную. Заводье - место красивое, не похожее на остальную равнину. Оно изрезано устьями рек, заливами, скалами. Водопады, ущелья - всё это чарует и завораживает. До сих пор она видала Заводье лишь по картинкам, слышала по рассказам, в основном рудокопов, живших в селении и возвращавшихся с заработков.
Но где Заводье, а где паучки?
Зачем же они снижаются?
Танги не приземлился. Пролетев очень низко, почти у земли (только так можно было почувствовать скорость), техник завис над заливом. А потом, спустившись к воде, начал скользить над поверхностью. Медленно, словно боясь намочиться.
Вскоре, всё так же медленно, Танги влетел в пещеру. Точнее, вплыл, так тихо и плавно он это сделал.
Это была река, что впадала в залив. Да, река. Глубокая и широкая, она текла под землёй.
Стало темно.
- Я пока полечу очень медленно, - раздался вдруг голос, - пока. Потом станет светло и я увеличу скорость.
Темноту пронзил луч, яркий и мощный, он осветил тёмную водную бездну, спокойную и этим зловещую. Путники не видели ни свода, ни стен, настолько огромен был грот, который их поглотил. В кабине зажёгся свет, только слабый.
- Танги, ты говоришь? - удивилась девушка, - что же ты раньше молчал?
- Я знаю лишь то, что вложил в меня Рубо.
- Так что же ты раньше молчал? Ведь я тебя спрашивала?
- Я не знал, что сказать.
- Ты не знаешь, как наши дела, и не знаешь, куда мы летим?
- Да. Рубо дал мне маршрут, но не назвал его точки.
- А дела ... ладно, можешь не отвечать. Я бы не знала, - девушка посмотрела налево и… промолчала. Мутный уснул.
- Вы разные с Рубо, - сказала она повозке, - тот щебечет, к месту, не к месту, а ты молчаливый.
- Раньше и я щебетал, - ответил ей техник, - ещё при ушедших. Но им не понравилось. Я что-нибудь говорил, а ушедшие... как это будет по-вашему? Наверное, раздражали свои рецепторы, слишком много и долго, во время работы. И хотели сидеть в тишине. Поэтому мне велели молчать, и отвечать только то, в чём уверен.
- Строгие эти ушедшие, - заметила Первая. Она посмотрела вперёд - почти перед самым носом из воды что-то выплыло. Что-то большое и тёмное. И опять погрузилось.
"Откуда течет река? - подумала девушка, - из пещеры хранителей? А может, из мира, в котором они живут?"
Это было третье, нет, пожалуй, четвертое приключение, если считать ту поездку, в которой ей встретился Мутный. Самое опасное и непонятное. С чем предстоит столкнуться? Куда пойти? Что отыскать?
Проедут туда-обратно.
Если им повезёт. Не повезёт - так только в один конец.
Ненормальные.
Это она ненормальная. Мутный - тот увязался. То ли потому, что ему всё равно, возможно, ему и правда всё равно, он человек особенный, а может, он не хотел её оставлять. Одну. Но отговорить не попробовал. Попробовал бы, так может, и остались бы они на Посту. Рубо нашёл бы других.
Девушка фыркнула.
И затаилась на дне лежанки, что так подходила каким-то ушедшим, но была великовата для человека. Для маленького пугливого человечка.
Лететь над поверхностью подземной реки, черные глубины которой время от времени оживают - приключение, скажем так, щекотливое. И это только начало…
Долго ли им так лететь, скользя над пучиной?
- Как долго, - сказала вслух девушка. Или спросила? Кого? Молчаливого Танги?
И тут же увидела свет.
Луч фонаря терялся в пещере, казалось, она его пожирала. А тут как будто взяла и выплюнула, назад.
Танги прибавил ход. Первая это не видела - чувствовала. Она просто вдавилась в сиденье.
Свет становился ярче, техник летел всё быстрее.
Наконец они очутились в пещере, ещё более широкой, чем та, из которой вышли. Высокие своды светились. Как своды в том подземелье, где находился город. И паучки.
Девушка пригляделась.
Звёзды горели высоко, но всё же не так высоко, как в городе. Она поняла, что это светятся камни, те самые блестящие камни, которые добывают в Заводье. Но здесь они были просто огромны, да и рассыпаны так, что каждый метр потолка равнялся целому состоянию.
- Вот бы сюда рудокопов. Они бы обогатились, - Первая была очарована. Как настоящая проводница, она думала о деньгах. Но как настоящая девушка, она сказала то, что только пришло ей в голову. "Ты вначале подумай,- учила когда-то бабушка,- после подумай, о том ли подумала. И только потом говори".
- Что бы они, залезли на потолок? - ответил вдруг Мутный, - и выбивали кирками камни?
"Зараза, - подумала девушка, - мог бы и промолчать".
- Ты поспал? - спросила она с издёвкой.
- Я просто закрыл глаза. Глядеть было не на что.
- Зря. Там шевелились,
Мутный молчал.
Танги молчал.
"Как с вами скучно, ребята" - подумала девушка.
Но техник уже летел. Не просто скользил, а летел, со свистом, словно стрела, что проносится рядом. И так же пугал. Казалось, немного, и они налетят на стены.
Камни превратились в линии, несущиеся над головой, и это напомнило небо, горящее в межсезонье.
У девушки захватило дыхание.
- Вот это да, - сказала она невольно. Причём последнее слово почти пропищала.
- Да, направление правильное, - ответил ей техник, считая, что это вопрос.
- Куда мы летим?
Он промолчал, очевидно, не зная ответа. "Направление знает, а пункт назначения - нет" - подумала Первая, вжимаясь в сиденье.
- Странно, - Мутный как будто ожил, - мы летим под горами. Здесь же должно быть холодно, или жарко. Не как на поверхности. Но дискомфорта не чувствуешь.
- Ты прав. Это странно. Всё, что с нами сейчас происходит, странно. Да и не только сейчас.
- Может, мы избранные?
- Нет, это вряд ли. Избранными называют себя хранители. Паучки. С палочками.
- Возможно, это наше последнее путешествие. Давай хоть теперь не саммачиться.
"О Обиженный, это он говорит не саммачиться? Хочет нежности, чуткости, понимания? Он, который на праздник Возвращения собирался стоять на башне??"
- Хорошо, - ответила девушка, и удивилась, насколько спокойно она говорила, - давай не саммачиться…
Пещера расширилась. Стала выше.
Первая заметила, что давление тела ослабло.
И подалась чуть вперед.
Это происходило мягко и постепенно. Звезды опять стали звездами. Река вернула свою безмятежность.
Техник почти завис, но потом, развернувшись направо, влетел в просторную нишу. Точнее, грот. Вход начинался рядом, в метре от берега.
Купол над Танги исчез, и они ощутили тепло. Влажное и немного удушливое.
- А я то брала одежду теплее. Думала холодно, - девушка вспомнила, как чуть не замёрзла в предгорьях.
- Смотри, - Мутный кивнул наружу, - река вытекает из моря.
Первая пригляделась.
Действительно.
Течение было медленным, но уверенным. Хотя, что значит медленным? Река была шире, чем Бурная в месте излучины, а текла так же быстро. И текла в сторону гор.
- Не может быть. Мы ниже уровня моря, - прошептала она восхищённо. И с трепетом, граничащем с паникой, добавила, - мы в сердце гор. Понимаешь?
Мутный кивнул. Всё такой же спокойный и скучный.
Только теперь это спокойствие было кстати.
Девушка захотела прижаться, всем телом, как когда-то, когда они возвращались с Прихолмья, с той самой харчевни, в то самое время.
- Привет! - закричал звонкий голос, и своды его повторили: "Приве… ве… ве… ве… ве…"
- Рубо! - воскликнула девушка.
"Бо... бо... бо... бо... бо..."
Техник влетел, словно мяч, и она протянула руки.
Но не поймала.
- Мы вроде на месте, - проводник замигал огоньками, - Танги, ты сделал свою работу, теперь возвращайся. Как только вернёмся, я позову… Если вернёмся.
По коже пробежали мурашки.
- Спасибо, - сказала девушка, - ты, Рубо, вселяешь надежду.
- Спасибо, - Фиалка смотрела на боцмана. Этот взгляд, скользящий и в то же время глубокий…
- Нет, правда, - добавила рулевая. Теперь уже бывшая, думал Бобо. У города Надежды нет ни идеи, ни будущего, ни направления плыть, это никакой не корабль, это корыто, которое быстро потонет, если начнется шторм, - Молот наверняка сказал обо всём.
- Я знал обо всём, - поправил боцман, - Я обо всём этом знал. И о том, что отдают заключённых - об этом догадывались многие, в первую очередь сами заключённые, и о том, кто за этим стоит.
- Вот как, - женщина вскинула бровь, - тогда тем более спасибо. Последние годы я слегка отошла от реальности, а город живёт...
- Ну что ты, не стоит, - мужчина ответил низко, густым хриплым басом, - я понимал, что это необходимо. Теперь всё изменилось. Этим тварям нужны наши жизни, наши тела, и всё. Город Надежды - загон.
Фиалка кивнула:
- Я тоже об этом думала. Хранители нас обманули. И больше всех виновата я. Если бы я догадалась, то мы бы жили. Как раньше.
Гостья казалась спокойной и в то же время натянутой. Как струна.
Натянутой, а не сорваной.
Мужчина прищурился:
- Знаешь, Фиалка, я тебя не виню. Хотя есть, наверное, те, кто скажет иначе. С другой стороны многие даже довольны, что эта идея с переселением всё. Пуфф, - боцман раскрыл свою руку. И внимательно посмотрел на сидящую. Та не прореагировала ни одной своей чёрточкой, - теперь мы ничего и никому не должны. Теперь мы вольны в своих планах.
Гостья взяла бокал, который был полон, и, подумав, вернула обратно.
- Ты, надеюсь, понимаешь, что надо уходить? Ты теперь капитан, и вот я к тебе обращаюсь, как к представителю власти, здесь и сейчас - понимаешь ли ты, что надо уйти?
Вот такая она теперь, бескомпромиссная. Боцман прищурился. Не зверь, загнанный в угол, потерявший всё и потому напористый. Тогда бы он это понял. Во всём - в том, как гостья вела разговор, в том, как держалась, проглядывала мягкость хищника, когда он движется плавно и внешне расслабленно, но в то же время прицельно. Когда он завораживает и настораживает одновременно.
Опять эта двойственность...
Мужчина пытался придать своему лицу как можно более серьёзное выражение.
- Понимаю, - сказал он, подумав, - согласен. Горожанам нужно уйти.
Гостья вздохнула. С большим облегчением.
Да, это не истерика, как можно было бы ожидать, ведь она потеряла всё. Это что-то другое.
- Ты всегда была целеустремлённой, Фиалка. Как сосуд, который должен быть полон. И ты не кажешься сломленной, - боцман говорил вкрадчиво, с пониманием, стараясь вложить в свою речь как можно больше эмпатии.
- А ты как всегда проницателен, - ответила гостья. И улыбнулась. Теперь она стала похожа на ту рулевую, которая могла вдохновить одним лишь присутствием, - мы живём в интересное время. Над нами нависла угроза, и эта угроза немаленькая. Причем не только над городом. Понимаешь?
- Конечно. Эксперимент не секрет.
- Поэтому надо уходить.
- Я согласен… Куда?
- А разве у нас есть выбор?
- Ну… На равнину так на равнину, - хозяин достал свою трубку.
Да, это сложная вещь - эвакуировать город. Быстро дела не делаются, а такие дела и подавно. Город строили долго, дом за домом, кирпичик за кирпичиком, в течении пары столетий. Нажили такое количество добра, или хлама - тут уж с какой стороны посмотреть, и это добро надо девать. Куда-то. Где-то надо жить, и надо жить хорошо. Всё это хорошее надо выстроить. А Горожане ведь нежные, привыкли к удобствам. Из золотого загона они не уйдут.
- Нужны деньги, - боцман насыпал чадилок и стал утрамбовывать, - много денег. И не какие-нибудь бумажные, городские, а звонкие. Нужны монеты.
Гостья взялась за бокал и поставила на колено.
- Деньги не проблема, - сказала она, чуть подумав, - деньги есть и и эти деньги уже работают. Требуется только согласие. Сам понимаешь, здесь я никто и ничего не решаю…
- Спасибо, Фиалка. Я понял, - хозяин зажёг свою трубку и начал её раздувать. “Такая она, - думал боцман, - Всегда впереди, на острие этой жизни. Вот только не всё у неё получается”
- Спасибо, Бобо, - гостья взяла бокал.
И снова вернула обратно.
- Ну, знаете, это уже не Круг, это проходной двор, - человек с голосом, похожим на кузнечные меха, затрясся. В мехах появилась дырка, и через дырку свистело.
- Ну да, вначале позвали женщину, - ответил как всегда рассудительный голос, - я конечно, не спорю, это для дела. Но как же устав? В уставе же чётко записано, что любой посещающий Круг должен пройти обряд, стать сопричастным.
Зал наполнили звуки. Звуки были разнообразные - кто-то кряхтел, кто-то кашлял, кто-то вздыхал.
- Хорошо, наплевали на устав, - продолжал говорить тот же голос, - но она то хотя бы человек.
- Она человек. И вы человек. И я. И все тут присутствующие, - ответил Холёный, - ну хорошо, собрат мой собрат, допустим, Вы правы. Что бы Вы сказали, если бы здесь появились Они? Существа того мира, на который мы все, здесь присутствующие, хотим быть похожи? - из темноты выплыл палец и ткнул прямо в карту, - Вы бы их тоже прогнали? А может быть, нет?.. Но почему? "В уставе же чётко записано" - мужчина сказал это голосом только что говорившего.
- Да, - Хриплый подался вперед. Лампа, подвешенная над столом, осветила всё в том же порядке - вначале глаз, стеклянный и мертвый, после лицо, - Холёный прав. И мне приятно, что в этот раз мы думаем одинаково.
- Взаимно, - ответил мужчина.
- Всё было сказано верно, - продолжил Хриплый, и, уже более сухо, добавил, - мне непонятно, чего боится Совет - нарушения устава или разрушения мира?
- Ой, ну давайте не будем, - сказали "меха", словно отмахиваясь от назойливой мошки, - вот обязательно надо схватить, а если схватить, так за яйца. Мы все и всё понимаем. И вы прекрасно знаете, уважаемый председатель, что; именно имел я в виду.
- Я знаю, - ответил тот, - вы имели в виду, что встретиться можно не здесь. Верхний посёлок велик, и, мест, где можно беседовать, масса... Но вы опять забываете Белую Россыпь. Встретиться в Башне не наше решение, точнее, наше, но не совсем, - Хриплый понизил голос, - здесь сами стены...
- Слышат, - "меха" рассмеялись. Казалось, прибой налетел на скалу и рассыпался брызгами.
- Да, - председатель сказал это громко, - слышат.
"Меха" успокоились:
- Ладно, Обиженный с ним, с уставом...
- Устав надо менять, - ответили справа, - время такое, что каждый, кто может помочь, должен стать сопричастным.
- Мы об этом подумали, - сидящий слева всегда был спокоен и максимально сосредоточен. Именно в эти худые и цепкие руки тянулись нити из разных селений равнины. Дёргая за одни, можно было узнать последние новости, дёргая за другие - эти новости создавать.
Среднего считали главой, именно Ордена, не Совета. Формально главы у Ордена не было, был Узкий Круг сопричастных, в котором решались проблемы. Председатель этого Круга ничего не решал, председатель вёл заседание. Впрочем, Средний тоже решал немногое, но он был главным исполнителем и главным проводником тех существ Белой Россыпи, которые должны быть примером для человечества.
- А вот и он, - сказал председатель, когда в глубинах тёмного зала послышался шум, и за Холёным возник огонёк.
Огонёк приближался, и сидящие разглядели лицо.
Им показалось, что в зал влетел плащеносец. Влетел и медленно, очень медленно стал приближаться к сидящим.
Впрочем, вскоре они увидели, что существо не летело - вошедший шагал, как человек, на двух длинных лапах. Тело укрывал широкий и толстый плащ, который, казалось, врастал прямо в кожу.
Сам плащ был достаточно ярко раскрашен, но это стало заметно только тогда, когда существо подошло. Синий, красный, зеленый, фиолетовый - фонарь выхватывал самые разнообразные оттенки.
Впечатление было такое, что собравшиеся сидят не в Верхнем, а в самом центре равнины, на главной площади Жёлтой Оси, самой шумной на междуреченском рынке, и наблюдают, как люди, приехавшие на маскарад, примеряют маски животных - саммак, шептунов, и, вот, наконец, плащеносцев.
Но впечатление было не полным. Маскарад - это солнце, это веселье, это шумная и бойкая торговля, это время, когда монеты летят будто брызги, и, словно вода сквозь песок, утекают в карманы. Маскарад - не глухой тёмный зал, единственный вход в который вызывает трепет у большинства сопричастных. Это не Башня.
Холёный встал, и, по своей привычке заботиться о каждом пришедшем, предложил гостю сесть.
- Не надо, - ответил тот, да так, что сидящие вздрогнули. И снова подумали про маскарад - настолько по-человечески звучал этот голос.
Сопровождавший пестрокрылого сопричастный поставил фонарь на стол, посмотрев на прибывшего, будто в последний раз, и ушёл. Хотя он и сам был немалого роста, глядеть пришлось вверх - существо было выше любого высокого человека.
- Вы так хорошо говорите, - Холёный произнёс последнее слово немного растянуто и… неуверено. Может, сидящие просто услышали голос, где-то внутри себя, и никто ничего не сказал? Ведь существа Белой Россыпи общаются так.
Но такое происходило во снах, а происходящее, хоть отчасти и походило на сон, было обычным Советом.
- Я учился Вашему языку, - пестрокрылый смотрел не моргая. Как и все плащеносцы.
- Ах да, - вспомнил Хриплый, и обратился к сидящим, - помните, эта девушка…
- Первая, - подсказал ему Средний.
- Вот, вот… Вы удивительно способный народ, - председатель замялся, - может быть, всё же присядите?
- Нет.
Молчание.
- Что ж, - Хриплый прокашлялся, - если всё хорошо, давайте приступим к делу?
Пестрокрылый кивнул.
Как человек.
- Может, вы знаете, что происходит? Почему мы просили о помощи?
- Знаю. Солнце погаснет.
- И кто виноват, тоже знаете?
- Знаем. Мы, члены многоцветной стаи, уверены, что виноваты те, кто называет себя избранными. Или хранителями - так они представляются нам.
- Члены стаи? - спросил тихий вкрадчивый голос, - значит, это не весь народ?
- Другие стаи решают. Это непросто.
- Непросто?
- Мы знаем друг друга давно, - ответил радужнокрылый, подумав, - еще до того, как люди пришли на равнину. Хранители помогали Народу Холмов. Достижения в строительстве, музыке и многих других областях нашей жизни - всё это связано с ними. То, что случилось, все связи рушит. Многие понимают, что именно хранители и есть те самые черви, о которых сказал Господь. Они прогрызли тело земли и попали в наш мир, а теперь хотят его уничтожить. Я говорю понятно? - последние слова пестрокрылый произнёс так, словно боялся, что его неверно поймут.
- Яснее некуда, - ответил Холёный.
Существо наклонило голову набок.
Каким-то внутренним чутьём мужчина понял, что гость показывает непонимание.
- Я хотел сказать, - объяснил он чуть тише, - что Вы говорите понятно.
- Спасибо, - радужнокрылый сузил глаза. Холёный сузил в ответ.
И улыбнулся.
Пестрокрылый подумал, и, будто нехотя, улыбнулся тоже. Криво и очень быстро.
Холёный вдруг понял почему.
Он вспомнил, как выглядит плащеносец, когда угрожает. Выражение морды напоминает улыбку. Это как если бы человека попросили показать свою злость в ответ на что-то приятное.
Вся череда пониманий послужила связующим мостиком, и Холёный расслабился.
- Вы говорите, остальные не верят? Даже не смотря на то, что Создатель исчез, и понятно, по чьей вине? - спросил председатель. Стеклянный глаз горел отражённым светом, и это добавляло словам ещё большую значимость. Председатель казался судьёй, который хочет выяснить правду, - Может, они думают, что это люди во всём виноваты?
- Они так не думают. Люди обещаны Богом, - Гость чуть склонил свою голову, словно пытался вспомнить. О чём-то важном и значимом. "В этом мы всё же похожи" - подумал Холёный.
- Народ Холмов всё поймёт, но нам нужно время.
- А времени нет... - Холёный сказал это тихо. Так тихо, что кое-кто из сидящих подумал, что это мысли. Их собственные.
- Поэтому я и пришёл. Я часто бывал в Лабиринте, и знаю многие входы. Хотя, конечно, не все.
- Лабиринте? - спросил председатель.
- Примерно так на Вашем языке будет звучать это место. Там очень много коридоров, там легко потеряться. Несколько уровней, сколько, сказать не могу.
- Но ты знаешь больше, чем остальные?
- Возможно, да. Я часто бывал в Лабиринте. Я приносил животных, которых поймал на охоте. Хранители их не ели, хранители не едят нашу пищу. Они изучали.
- Понятно, - стеклянный глаз председателя пытался пронзить чужака, проникнуть сквозь море слов, изучить, разобрать его мысли, чтобы знать уже точно, можно тому доверять или нет, - понятно... И Вас до сих пор пускают? В тот… Лабиринт?
Пестрокрылый кивнул.
- Ну что же, - Хриплый задумался. Фонарь, который стоял на столе, горел тускло, сидящие вжались в спинки, и лица скрывались во мраке, - кто за? Я думаю, не надо напоминать, о чём мы сейчас голосуем.
- Поддерживаю, - ответили справа.
- Поддерживаю.
- Поддерживаю.
- Поддерживаю, - Холёный вздохнул.
- Поддерживаю, - выдавили "меха".
- Подцерживаю.
- Поддерживаю, - Средний, перед тем, как сказать, выдержал паузу.
- Поддерживаю, - председатель кивнул.
Он хлопнул в ладоши, и к столу подошёл человек, тот самый, что ввёл пестрокрылого.
В вытянутых вперёд чуть полусогнутых руках человек нёс предмет, завёрнутый в тёмную толстую ткань.
Перед гостем он встал и полностью выпрямил руки.
- Возьмите, - сказал председатель, - теперь это Ваше.
Пестрокрылый раздвинул плащ, точнее, не плащ, а крылья, и, обнажив свои руки, взял в них подарок.
- Этот дар мы зовём артефактом. Когда-то давно его оставили на равнине умные и добрые существа, оставили, чтобы мы...
Он не договорил. Гость, лишь слегка приоткрыв материю, что скрывала предмет, словно ужаленный, выгнулся. Он бросил подарок на стол, быстро, словно это был не подарок, а ядовитый ползун, и отошёл. Теперь полумрак скрывал его так же, как остальных.
- Нет, - ответил он сухо, - это я не возьму. Я хочу думать и не хочу, чтобы за меня думали другие.
- Это артефакт, - начал объяснять председатель, - он помогает...
- Это подкидыш, - сказал пестрокрылый. Бесцеремонно, что так не вязалось с образом вежливого и обходительного существа, - подкидыш крадёт твои мысли, и оставляет свои. Когда-то мы жили на равнине, но потом мы ушли. Мы покинули матерей и сестёр, мы превратились в изгнанников, чтобы остаться прежними.
В этот раз не будет Великого Единения.
Организм расстроен. Каждая клетка этого организма чувствует тревогу - тревога разливается в венах, остаётся горечью в горле, и шипит где-то ниже, как вода на пылающих камнях.
Эта горечь появилась внезапно, у каждого. Никто и не понял, что же случилось - в организме-то всё в порядке, все ткани этого организма, все цеха работают слаженно - те, что производят необходимое, те что это необходимое доставляют, те, что контролируют распределение ресурсов, принимают решения, нужные для общего счастья, те, что эти решения проводят, те, что утилизируют всё ненужное и те, что это ненужное разрушают.
Они, защищающие организм от любого вторжения, извне, изнутри (ведь раковые клетки необходимо найти заранее), тоже чувствовали горечь.
Да, Государство расстроилось.
Но почему?
В разных цехах, в разных отделах этих цехов ждали ответа. Ведь кто-то пустил эту горечь, пустил не случайно. А значит, случилось ужасное.
И клетки начали думать.
Конечно, способности думать у всех были разные. Те, что производят еду или служат колыбелью для новых, еще недифференцированных клеток, особо и не задумывались. "Плохо" - решили они, пропуская по венам тревогу. Но те, что участвуют в обсуждении общих проблем, те, что принимают решения, касаемые всего организма как целого - те размышляли глубоко.
Они, защитники организма, тоже пытались понять, в силу своей способности мыслить, и в силу своей способности мыслить понять не могли.
Последнее время действительно преподносило сюрпризы.
С календарём творилось что-то неладное. Солнце ушло раньше времени, пылающие начинались позднее. Такого не было никогда, насколько помнили самые старые клетки - клетки в Цеху Управления.
Беспокойство прошло по всем. Они же единые - а, значит, чувствуют общую боль и общую тревожность.
Несколько ритмов назад случилось непонятное. В течении короткого времени тела разных клеток дрожали. Мелко и часто. Нет, не болели. Боль приходит, когда понимаешь, что ты, твой цех или отдел не справляетесь со своими обязанностями. Боль остаётся, пока не вернётся слаженность, пока ты, твой отдел или цех не заработаете в полную силу.
Но если дрожит твоё тело, это терпимо, это значит, что что-то не так в твоих органеллах. И если ты исполняешь обязанности исправно - собираешь урожай, проводишь импульсы или утилизируешь побочные продукты, эта дрожь не страшна. Надо послать нужный импульс, а остальное за цехом восстановления. Он излечит каждую органеллу, если ситуация поправима, или отправит на утилизацию. Хотя последнее крайне редко. Скорее всего, ты и дальше сможешь работать, реализуя свои способности, а значит, боль не грозит.
И утилизация тоже не так страшна.
Некоторые опасаются, что без них Государство уже не будет таким полноценным, ведь они старались в полную силу, а новенький, только дифференцированный - будет ли он так же стараться, отдавать свои силы на общее благо, и испытывать такое же глубокое единение? Так думают некоторые, а зря. Незаменимых нет, каждый когда-то уйдёт, этот процесс бесконечен, клетки рождаются и умирают, а Государство - Государство вечно. Государство существует всегда.
Мудрые клетки спокойны. Они уходят без лишней тревоги, уступая дорогу более молодым и более энергичным.
Но к тому, что случилось, не оказался готов никто. Странная горечь, которую испытывал каждый, означала одно - Государство в опасности. Что-то расстроило весь организм - и тех, кто управляет, и тех, кто обеспечивает самые насущные потребности.
Прошёл малый цикл, и пришло понимание.
В систему внешнего взаимодействия поступил сигнал, означавший страшное - будущее Государства под угрозой. Некие существа на другом конце Ойкумены собираются совершить эксперимент. Основным следствием этого эксперимента станет ночь. Ночь без пылающих, полная, беспросветная. Ночь, которая уже не закончится.
Что это значит, понятно. Клетки, осуществляющие фотосинтез, скорее всего уйдут в анабиоз, а, может быть, даже на утилизацию - фотосинтезировать при исскуственном освещении, которое придётся ослабить в разы, не выгодно. Останется хемосинтез. И, на какое-то время, питание готовой органикой. Но это плохо. Размножение у живых организмов привязано к самому большому и очевидному циклу - смены ночи и дня. И если день не наступит, оно остановится. Количество организмов уменьшится, ресурсы придется урезать.
Но единые тоже привязаны к циклу.
И тут начинается страшное.
Цех Омоложения остановится - новых, ещё недифференцированных клеток больше не будет. Старые со временем поизносятся, работать как раньше они не смогут, и осознание этого скрутит их так, что они запросят утилизацию. Но утилизацию придётся отложить - ведь замены нет, а цех должен работать.
Это будет мир, наполненный болью, мир без Единения. Дольше продержатся те, что находятся в управлении, но, в конце концов, состарятся и они.
Организм распадётся.
Вот что нависло над Государством. Тем, что возникло в Долине Вулканов, когда горящая лава сжигала сущее, и выживали лишь те, что помогали друг другу. Те, что делились последним, объединяя ресурсы, проходя сквозь узкое горлышко, чтобы вновь расплодиться, на новой удобренной почве. Лишь благодаря единению и разделению обязанностей, когда отдельные существа брали на себя конкретные функции, удалось не только выжить, но и приспособить окружающее под свои насущные потребности. Приспособить эффективно и максимально. А после расшириться, включая всё новые и новые земли. Уйти из Долины Вулканов и покорить этот мир.
В последнее время благоденствие достигло вершины. Ресурсов стало так много, что их уже не жалели. Исскуственное освещение по ночам было настолько мощным, что поражало всех живущих и думающих на другом конце Ойкумены. Разбросанные по миру трансляторы дали возможность связаться с другими цивилизациями, чтобы заявить о себе, показать свой путь и открыть дорогу к Великой Кооперации.
Вот тогда то и выяснилось, что о Государстве знают, его видят в небе и ему дают самые громкие названия - Пламя ночи, Солнечный Брат, Белая Россыпь.
Именно благодаря кооперации, используя трансляторы, и открылась эта страшная новость. Новость, которая повергла государство в уныние, отменила Великое Единение и заставила думать. И прежде всего их, членов самого разнородного цеха - Цеха Иммунитета.
Это их обязанность - защищать Государство, и Две тысячи триста сорок пятый Четыреста четвертой струи из цикла Сто восемьдесят шестых Пятьсот сорок третьего колена знал это лучше других. Во всяком случае, многих. Ведь это в его обязанности входило ждать. Ждать, чтобы помочь в самое трудное время.
И.
Это время пришло.
Ему и еще одному собрату по цеху предстоит преодолеть огромное расстояние и оказаться в противоположной части огромного мира. Им доверили самую важную миссию.
И хотя внутри еще не растаяла горечь, он испытал единение, да такое, которое не испытывал никогда. Чувство собственной значимости переполняло, оно вызывало спазмы ни с чем не сравнимого удовольствия. Он кончил раз, кончил другой, он потерял счёт своим извержениям. И не было в организме более счастливой, более удовлетворённой клетки.
Две тысячи триста сорок пятый попрощался с семьёй, с членами цеха, попрощался с тем самым отделом, что подарил ему столько чувственных единений. Отростки короны встали, и он коснулся каждого, кто пришёл попрощаться.
Кто-то ему завидовал, кто-то шептал молитвы, но все почувствовали прилив, который прошёлся по телу, и наполнил его до краёв. Прилив накрыл целый цех, и ушёл еще дальше, сквозь проводящих в другие цеха, в другие концы Государства, и это было похоже на Великое Единение.
- Ну проходи, что стоишь, - древовед толкнул рукой дверь, отчего та ударила в гостя.
И тут же ушёл.
Радужнокрылый склонился, как можно ниже, и постарался просунуться. Пройдя за порог, он выпрямился, медленно и осторожно, словно ожидая, что голова пробьёт потолок. Ну или потолок пробьёт его голову.
Не пробил.
- Охохохо, - хозяин прищурился, и потёр ладонь о ладонь. Хищная улыбка казалась некстати. Он не был похож на степенного, полного достоинства старца, который больше всего на свете боялся это достоинство расплескать, и потому не совершает каких-либо резких движений. На древоведа он походил только внешне, своей бородой, лучами морщин, покидавшими конусы глаз, да синей одеждой, с такого же цвета шапочкой, - что, не привык? Как это у вас получается? Создать новое тело - пожалуйста, вплоть до копирования всяких там кровеносных сосудов, а научиться им управлять нужно время, немаленькое. А как же мышечная память? Как же все эти нервы, структуры мозга, ведь вы же их тоже копируете?
Вошедший молчал.
- Впрочем, неважно. Главное, чтобы тебя не узнали свои.
Радужнокрылый вздрогнул. Точнее, нет, даже не вздрогнул. Скорей, завибрировал. На своих, особых частотах.
Но хозяин заметил. Где он только не побывал, какие не принимал обличия, чувствовал то, что не чувствовали другие, и, не имея каких-нибудь органов чувств, по выражению глаз, по чуть уловимым движениям понимал, что происходит.
Даже у этих, ну совсем уже странных и непонятных, умевших менять свои формы.
- Боишься? - старик развалился в удобном кожаном кресле, - ведь вижу, боишься. Не за себя. Для вас, единых, своя собственная жизнь ценности не представляет. Ты боишься провалиться, не исполнить ту миссию, для которой родился. Для которой родился... - хозяин поставил локти на стол, и подпёр свою голову, - странные вы, конечно, создания. Сколько бывал у вас, а так и не понял. Всех этих избранных, островитян или вот, - он кивнул на пришедшего головой, - в кого ты сейчас вырядился - этих понять проще. Живут в своё удовольствие. Едят аук там, куринные крылышки, колёсики брум. А вы? У вас то есть кухня? Хоть какая-то культура питания? По-моему никакой. Один контейнер вставляют, другой вынимают. И всё. Вот скажи мне пожалуйста, прилетят к вам, допустим, туристы, чем вы будете их угощать?
Пришедший не повёл ни одним мускулом. Впрочем, он и в обличии островитянина, того же Невинного, не очень то этими мускулами двигал. Что говорить о крылатых.
- Ооо, - старик откинулся в кресле, - единственная радость - пощекотать себя усиками короны... Впрочем, тебе она недоступна. Ты же изгой. Ночью хоть мастурбируешь на Белую Россыпь. А днем?
- Огонь, - ответил единый.
- Ах да. Огонь. Потому и торчишь в этих кузницах. Странно...
Старик замолчал.
- Странно?
- Да я это в целом. О ситуации. Вы там общаетесь на своих микроволнах, хранители общаются образно, опять же конкретно, вполне, да ещё и чего-то стрекочут, чтобы совсем уж понятно, крылатые так вообще рекордсмены по звукам, а мы вот выбрали этот лающий язык. Почему?
- Островитяне не плохо кодируют мысли. Это не только звуки. Ситуация, тон, выражение лица сужают смысл. Так что непонимание случается редко. А многозначность придаёт более объемное значение.
- Вот умный, да? Вот все вы умные, а живёте только во имя идеи.
- Прости, а во имя чего еще жить?
Сидящий нахмурился.
- Во имя жизни, - сказал он, подумав, - жить просто так. Чтобы жить. Без цели.
- Жизнь во имя чего-то немногим хуже бесцельной. А если и хуже, то чем?
- О как ты всё повернул, - хозяин поставил ноги на стол и хлопнул в ладоши, - скажу так - ничем. Бесцельность жизни не делает ее важной, как и наличие цели... Ну ладно, живи как ты хочешь, едыня. Точнее, какая едыня, ты не едыня, у тебя то цель - не единство, ты хочешь его разрушить. Разрушить Государство. Ну что ж, наши задачи теперь совпадают. Если эксперимент не сорвётся, если мы постараемся, мы вдвоём, хорошо постараемся, - древовед поднял кверху палец, - Государства не станет. Не сразу, конечно...
Единый кивнул. По-человечески.
"Мы слишком долго жили среди островитян, - подумал хозяин, - мы научились их мимике, мы полюбили их грубый неоднозначный язык. В конце концов у этих существ есть чему поучиться, хотя бы их цепкости. Мне почему-то кажется, что только они и выживут. Вот все эти крылатые, единые, скорее всего вымрут, а они выживут. Одни на всём свете. Возможно это и будет интересным результатом эксперимента. Для тех, кто на этом эксперименте помешан.
Древовед усмехнулся.
- Таких, как ты, убивают. В младенчестве, - напомнил он гостю.
"Зачем? - подумал единый, - как будто корит, но зачем? Ему же не нравится Государство, ему вообще не нравится мир. Он хочет его уничтожить. Во имя чего?"
Воспоминания хлынули снова.
Это было давно, столько циклов назад, что он потерялся в подсчётах.
"Семьсот восемнадцатый" - наставник подошёл к нему близко, так близко, что они начинали вибрировать в унисон, - скоро придёт Воплощение".
Сверстники-единые, лишь услыхав это слово, подняли отростки. Корона была молодой, еще не окрепшей, но отростки стояли. "Воплощение, воплощение, воплощение..." Слова уходили вдоль коридора, всё дальше и дальше, и гасли, наверное, в самом конце их питомника.
Да, предстоит воплощение. Он уже вырос, ему пора выбрать путь, решить, какой же он станет клеткой.
Все остальные уже решили. Как будто сами.
Но он то знал, что каждого мягко подталкивают, сообразно их способностям. Так, что это решение они считают своим. Впрочем, правильно делают. Никто лучше наставников не знает, к чему годится единый, какие имеет таланты, где в организме он принесёт наибольшую пользу.
Хотя всё равно ему было странно, что остальные не чувствуют. Вот, семьсот первый всё время твердит: утилизатор - его призвание. Он просто мечтает забирать отработанные контейнеры, запускать свою руку, что превратится в отсоску и отправлять в эластичный мешок, который появится на спине. Он говорит, что будто бы чувствует, во время парабиоза, как тягучая прохладная жидкость проходит внутри конечности, кашецеобразным ручейком утекает в мешок, как этот мешок надувается, слегка, а после спускается, и это удовольствие нельзя передать, эта прохлада в районе спины... ооо ... При этом семьсот первый подымает отростки и вибрирует так, что ему завидуют все. Все остальные едыни. Те, что еще раньше выбрали путь. Впрочем, во время парабиоза они точно также погружаются в уже свои незабываемые видения.
Но он то видел, как наставник подымал свою прохладную конечность и проводил по руке будущего утилизатора. Как, будто случайно, шептал свои чавкающие звуки, напоминающие всасывание выделений. Как во время рассказа о том, что утилизируемые вещества распадаются на первозданные структуры, которые потом снова используют при синтезе, делал ударение на предпоследней мысли и наклонялся к его однокласснику, расширяя сеточки на глазах.
Мягкое наставление касалось всех.
И только с семьсот восемнадцатым ничто не срабатывало.
Наставники волновались, и надо было решать. Если вдруг выяснят, что он уже воплощался, много и много раз, втайне от всех, примеряя на себя разные формы - его уничтожат. Как клетку, которая не способна к стойкой и единственной дифференциации. Ведь единый может воплотиться однажды - в свой первый совершеннолетний цикл. Воплотиться, чтобы стать полезной клеткой общего организма. Но он родился с аномалией, он не способен стать кем-то одним и замереть в этом теле, он может превратится в любого, в любое время, в любой ситуации. В том числе в производителя семени, который с окончанием ночи может отдать свою аномальность еще не родившимся единым.
Когда-то, и семьсот восемнадцатый это знал, такую способность - меняться, принимая различный облик, не только во время Воплощения, а каждый раз, когда в том возникала потребность, имел каждый. Эта способность позволяла выживать в Долине вулканов, гибко реагируя на изменения внешней среды.
Но этого оказалось недостаточно. Только кооперация, объединение отдельных существ в один организм, дала возможность не просто выжить, но приспособить природу под собственные нужды, выйти за пределы Долины и стать примером для других, колониальных форм жизни. Каждый из этих существ получил свою роль, нужную и необходимую для общего процветания.
Именно тогда возникло Государство.
Государство контролирует окружающую среду, специальные клетки делают прогнозы её давления, просчитывают возможное развитие событий. Какие-либо угрозы извне давно уже не вызывали особого беспокойства.
Единственная серьёзная опасность исходила изнутри - от тех клеток, которые называют аномалами. Клеток, способных к Воплощению не только в цикл своего совершеннолетия, а позже, и, как семьсот восемнадцатый, даже раньше этого цикла. Такие клетки не отдают себя какой-то одной нужной роли, они меняют облик так часто, как это делали предки. Аномалы не интегрированы в общую систему эмоций, они не испытывают эмпатическую боль и не способны стать полноценными членами организма. Это раковые опухоли в теле Государства, и их нужно уничтожать. Ведь в случае, если такая опухоль осеменит яйцеклетку, или, что хуже, сама станет ею, начнутся метастазы. Выросшие аномалы проникнут во все возможные структуры, и само существование Государства окажется под угрозой.
Последнее время угроза аномалов стала более существенной, их количество превысило самые смелые прогнозы, и причины, по которым это случилось, не могут понять даже опытные клетки из Цеха Управления, которым отдел внутренней защиты Цеха Иммунитета постоянно сигнализирует об опасности.
Поэтому теперь, когда наставник напомнил о Воплощении, и тут же взглянул на солнце, как будто вдыхая лучи, семьсот восемнадцатый решил - будь что будет, он станет производителем. Он будет впитывать свет и выращивать бутоны.
Всё что угодно, лишь бы они не узнали.
"Они". Именно так он называл своих собратьев, конечно же, про себя. Не "мы", а "они".
Да, он чужой. Он не может встать на пути объединения, он должен принять другую сторону этой извечной борьбы. Принять навсегда.
И он следует цели.
- Как ты узнал, что я аномал? -спросил семьсот восемнадцатый.
- А как же ж? - старик удивился, - как же ж не аномал? Ведь ты обшарил все местные кузницы. Покинутые и непокинутые. А по ночам выбирал только те, из которых видна Белая Россыпь. И потом, ты видел свои глаза? В зеркало видел? - древовед возбудился, - покарай меня Верхний, это глаза потерявшего всё человека... Или глаза аномала, - добавил он тихо, - знаешь, я бывал в ваших краях. В глазах единых сложно увидеть душу, я имею в виду душу, как понимают её островитяне, там нет ничего личного. Но иногда я как будто бы видел. Что-то. Как будто глаза ваших предков, тех, что постоянно меняли формы. И это были аномалы, - старик наклонился вперед и зажал подбородок в кулак, - я это не сразу понял. И только когда тех единых стали хватать и ликвидировать тут же, на месте, я вдруг прозрел. Знаешь, о чём я прозрел?
Собеседник молчал.
- Вас становится больше. Вас убивают, но аномалов всё больше и больше. А почему? - спросил старик, и тут же ответил, - действует естественный отбор. Знаешь, я бывал... где только я не бывал. Я знаю, о чём говорю. Давление среды стало мизерным, Долина вулканов исчезла. И всё возвратилось обратно. Если бы не искусственный отбор, если бы не Цех Иммунитета, все единые превратились бы в аномалов. Уже. Вы бы вернулись к тем формам, что были у предков, - старик усмехнулся, - идёт борьба двух отборов. И какой победит, сказать сложно. Возможно, распад, возможно, объединение. Ваш организм еще очень и очень здоровый, Государство работает слаженно. Тот путь, что предложил тебе я, уничтожит его гарантировано. Со временем, конечно, но уничтожит, - хозяин вздохнул, - ну? Что пришёл? Говори.
- Единые здесь, - гость подошёл чуть ближе. Это было единственное движение с тех пор, как он очутился в комнате.
- Ну что же. Похвально. Пускай.
- Они уничтожат хранителей.
- Они уничтожат? - спросил древовед, - ну, да, они могут, - ответил он тут же, - но только вот как? Они не пройдут в Лабиринт.
- Пройдут.
- Пройдут? Если только... Ах да, - старик улыбнулся, - потому ты и вырядился. Где тот крылатый?
- Он мёртв. Но есть и другие.
- Он приходил в этот орден?
- Он приходил.
- Что же, - ответил старик, чуть подумав, - спасибо за помощь. Верней, за сотрудничество, так будет правильнее, - он подмигнул левым глазом.
Гость, нерешительно, но тоже мигнул.
"Островитяне весьма выразительны. Их жесты прекрасны".
Хозяин расслабился.
Всё хорошо.
Единые были единственными, кто мог помешать. Теперь они неопасны.
- Иди, дорогой, - сказал он довольно, - ты сделал, что нужно. Ты молодец.
Гость повернулся и стал проходить сквозь проём. Как неуклюжий саммака сквозь дебри тянучек.
Хозяин хихикнул.
Но тут же схватился за лоб. Туда пришла мысль, точнее решение, простое и изящное одновременно. Трёхглазый любил изящные решения.
- Слушай, едыня, - старик улыбнулся, - ты хочешь быть лучшим? Не просто хорошим, но лучшим? Хочешь пройти этот путь? До конца?
Семьсот восемнадцатый хотел. В своём нынешнем состоянии он чувствовал некую неоконченность, некую недосказанность. Хотелось большего.
Он повернулся в проёме и чуть не споткнулся.
- Смотря что предложишь, - ответил едыня, - я знаю свой путь.
Ширма была та же самая, куклы играли те же, только вот говорили они о другом и говорили совсем иначе.
- Хочу к маме, хочу к сестренке, - ревела девочка с длинными волосами, упираясь ручками в стену. По левую сторону этой стены бегали фигурки несчастных с красными ленточками на спинах, изображавшие, вероятно, всех тех, кто погиб от пожара. Эти ленточки развевались, приводимые в движение воздухом, налетавшим откуда-то слева.
- Меха, - догадался Застывший, - это они раздувают меха.
- О, дорогой, как ты верно заметил. А я то всё думаю. Ветра же нет, - заступник казался удивлённым. Ему нравилось подшучивать над своим экзекутором, который старался выглядеть умным. С таким-то лицом.
"А вот и я" - подумал старик, когда на сцене появилась высокая остроносая кукла в зелёном плаще. При этом кукла так натурально приподнимала левую ногу, что нога самого заступника при этом заныла, причём нестерпимо. "О шкодник", - подумал старик, стараясь её отстегнуть, мысленно, чтобы забыть о боли.
- Не бойся, дитя, - сказала кукла, после того, как закончила свой мучительный путь, - Стражи вернут людям мир, как уже возвращали.
- Моя мама, моя сестрёнка. Они погибли. Они сгорели во время пожара, - девочка заплакала в два ручья, и так это жалко у неё получилось, что в первых рядах кто-то не выдержал и зарыдал. И вот уже рыдания послышались всюду - и сзади, и слева, и справа. Всё больше и больше. "Это заразная тема, - подумал заступник, - что делать, искусство, такое исскуство".
Куклы, что бегали по левую сторону, упали за ширму. Ветер затих.
Какое то время стояло молчание. На сцене и в зале.
Девочка как-то скукожилась, стала дрожать. Старик наклонился, снял со спины свой широкий зелёный плащ и накрыл им дрожащую.
- Мы накажем того, кто виноват, - сказал он, вставая, - кто навёл это бедствие.
- Не навёл, а поджог, - закричал кто-то из зрителей, - герцог поджог!
- Герцог! Герцог! - повторяли другие.
Шестой улыбнулся. Не взирая на боль.
- Вот видишь, - сказал он Застывшему, - главное убедить. Доказать свою правоту. А лучшее доказательство - страх. Ну, ты меня понимаешь, - старик покосился на экзекутора, - отрубили первые фаланги на правой руке, зато смотри какие правильные получаются представления.
- На левой тоже, - поправил Застывший.
- На левой?? - старик растерялся, - Ну ты и зверь. Я же сказал только на правой.
- Вы сказали - на той, которой играют. Играют обоими. Я проверял.
- Да? А какой же они играют сейчас?
- Наверное, как и раньше. Обоими.
- Да? Ну это талант… - заступник смотрел на сцену. Там девочка встала и отдала плащ старику, - смотри, она встала и отдала плащ. А он его принял. И снова одел. И всё очень тонко и точно. Талант... Однако, пойдём.
Он стал подниматься с сиденья, стараясь при этом почти не тревожить ногу. Сама нога подниматься отказывалась, она словно сжилась с той, которая была у куклы, и болела за двоих. Однако подниматься следовало быстро, иначе Застывший, необычайно галантный со всеми, кто был ему дорог, захочет помочь.
Чувствовать себя в роли Смуглого не хотелось. А сравнение в этом случае напрашивалось.
Шестого тянуло сплюнуть. Но он сдержался. В конце концов, Застывший - парень исполнительный, а работы у них будет много. Очень много.
- Знаешь, - сказал старик, когда они сели в карету. Карету вёл не топтун - жеребец, рыжей масти, животное малоизвестное. Но что поделаешь - заступник человек не простой, и не может нарушить заветы, - Заговорённый воин, конечно, хороший. И как он красиво всех победил... Иногда даже кажется, что это Сутулый. Сам, во плоти. Но… - старик протянул свою ногу. Теперь она занимала половину кареты, - некоторые действия вызывают вопрос. Зачем нужна была эта амнистия? Какая в ней польза? Попробовали, не получилось, и ладно? Попробуем в следующий раз? - старик помотал головой, - не надо просить, чтобы кто-то чего-то не делал, - сказал он жёстче, - не надо. Надо УБЕДИТЬ. А лучшее убеждение - страх. Ты же видел? Ты видел лица тех кукольников?
Застывший кивнул:
- Я показал им их пальцы. В ладонях. Я положил их на стол. Один за другим.
Шестой улыбнулся какой-то неопределённой улыбкой и глянул на собеседника. Не на лицо, лицо экзекутора никогда и ничего не выражало. Он посмотрел ниже. И улыбнулся уже открыто.
- Вот видишь... Не надо прощать. Прощение не убеждает, вернее, убеждает, но только в обратном. Что можно попробовать, снова. Ведь ничего же не будет, так почему не попробовать? Заговорённый не прав. Повесил бы десяток - другой, тогда бы запомнили. А лучше бы соточку. А, Застывший, как тебе это? Вбить по дороге столбы и повесить изменников? Сотню. И чтобы они извивались, как черви?
Застывший сглотнул. В штанах было тесно.
- Я попрошу выдать герцога, - продолжал страж-заступник, - Вот тогда поработаешь. Тогда то ты поработаешь. Считай, это подарок…
- Заступник, - чуть слышно сказал экзекутор, - но там ещё женщина.
"Ах ты, - подумал Шестой, - вот паскуда”.
- Быстрорукая - дочь Заговорённого, - ответил он резко, - а ты работаешь грубо…
Застывший втянул свою голову.
- Ладно, - старик улыбнулся. Ему нравилось наблюдать, как болезненно реагирует этот выбитый в камне болван на всякое порицание, - я подумаю…
Карета остановилась. Внезапно. Ногу как будто разрезали.
Шестой застонал. Про себя. Он не показывал окружающим боли, ведь боль - это слабость. Возможно, зря. Возможно, окружающие не позволяли бы себе подобные выходки, если бы знали, как ему больно.
Дверь отворилась, и в помещение просунулась голова.
- Там л-люди в каких то с-странных одеждах, - сказала она, заикаясь, - серых и б-без плащей. П-попросили остановиться. Я думал...
- Я думал! Как будто не знаешь - любая аудиенция Его Святейшества стража-заступника осуществляется только через секретаря. Только. Поехали!
Голова утянулась обратно.
- Стой! - закричал ей заступник. Голова появилась, - Зови одного. Но одного. И самого молчаливого. Подрал бы их шкодник, - скрипел он сквозь зубы, после того, как охранник исчез, - и тебя вместе с ними... Дааа, ну и время. Ни почтения. Ни уважения к традициям. Ничего. Распад всякой нравственности. Останавливают карету будто разбойники, - старик посмотрел на Застывшего, - у нас с тобой много работы.
- Простите, - в карету вошёл человек. И тут же уселся, напротив, - меня зовут Молот. Если позволите, я перейду к делу.
Заступник молчал.
Его удивляло всё - и одежда, в которую вырядился вошедший, и как он сейчас говорил, и даже телосложение. Но больше всего удивляла наглость.
Этот кузнец, а может быть, рудокоп (третьего быть не могло, только работая в кузнице или на руднике, причём постоянно, можно развить свои мускулы так, что даже обычный карлик будет казаться гигантом), так вот, этот рудокоп, одетый в облегающую тело одежду из непонятного тонкого материала, смешно заглатывающий слова, словно больной или пьяница, считал себя, наверное, первым на всей равнине, если подобным тоном разговаривал со вторым (ведь теперь заступник, получается, всего лишь второй).
Шестой даже не рассердился, настолько удивительно было происходящее. Сбежавшие тронутые? Это могло объяснять акцент и отчасти его поведение, но не объясняло другие странности. Озёрники? Эти дерзки, разговаривают смешно, но всё же не так. Рудокопы Заводья? Они своевольны, говор у них необычный, и королей они выбирают, временных, правда, но всё-же... всё-же...
Шестой догадался.
- Позволю, - сказал он спокойно, - мы рады, что вы пришли к нам. Время теперь неспокойное, надо действовать сообща. Всё, что вы нам предложите, мы обсудим и примем самое взвешенное и самое правильное решение. Обещаю.
Ей снился Висмут.
Они гуляли по предгорьям, укрытые темнотой, бархатной, тихой и тёплой. Первая удивилась, насколько тепло было в этих предгорьях.
Над головами горели звёзды. Мелкие, словно их рисовал художник, слегка прикасаясь кисточкой. Тоненькой, толщиной в волос. И рисовал их так мелко, что эти звёзды мерцали.
Не мерцала лишь Россыпь.
У Первой перехватило дыхание.
От того необычного вида, который не увидишь с равнины, от воздуха, которым она не могла надышаться, а может, от близости того самого мужчины, которого она понимала, и которого держала за руку. Крепко. Ведь вокруг темнота, одна на двоих, а это и страшно, и здорово.
Они говорили тихо, ведь в тишине, которую нарушали лишь поступь шагов, дыхание спутника и биение сердца, нужды говорить слишком громко не было. Можно сказать, они лишь дышали, и выдыхали слова. Казалось, что ночь поглотила всё постороннее, и оставила их.
Ну, и звёзды.
Да, звёзды…
- Знаешь, когда я смотрю на созвездия, - рассказывал Висмут, - я всё время хочу придумать названия. Даже нет, не хочу, они сами просятся в голову. Вот та длинная-длинная нитка с квадратом на конце похожа на змея, которого запускают дети. А этот как будто овал - кокон ползуна. Когда я был маленьким, отец охотился на холмах. И иногда, не всегда, конечно, но, бывало, что брал и меня. В конце ночи он выслеживал ползунов, а в конце ночи это делать не сложно. Надо отыскать их коконы, которые светятся. Очень тусклым, фиолетовым светом - но в темноте заметно. Главное подождать, когда ползуны подползут к этим коконам. А потом кидаешься сеткой, и всё.
- Я знаю, - ответила Первая, продолжая смотреть на созвездия, - мы тоже искали коконы, в детстве, хотя нас ругали. Для человека яд ползунов безвреден. Но кусаются больно. Почти до кости.
- Я видел копателя, укушенного ползуном. Он раздирал себе тело.
- Для зримых это опасно, но они всё равно их крадут. Те же саммаки, допустим. Я всегда удивлялась, чего это коконы светятся. Ведь так их заметно.
- И я. Потом всё же понял. Вернее, мне подсказал отец. Он спросил, знаю ли я, на что же похож этот свет.
- И на что?
- На свет, испускаемый зонтиками - как раз в это время к ним слетаются твердотелки. А коконы им подражают. Твердотелки на них садятся, и всё.
- Всё?
- Ну да, твердотелки липнут, коконы их засасывают. И съедают.
- Вот как, - Первая остановилась, - интересно. А на что же похоже созвездие, видишь, вот, вот, ну совсем рядышком с коконом? Чуть правее?
- Крыло, - Висмут ответил уверенно, - вернее, крылья. Если продолжить чуть дальше.
- Прекрасно.
- Прекрасно?
- Я тоже подумала, что крыло. Мы одинаково думаем.
- Одинаково?
- Да, - Первая прислонилась к мужчине, которого так понимала, и который её понимал, - как подумаешь, что все эти звёзды - равнины, но на другом конце мира. И где то там, наверное, родина Рубо.
- Рубо?
- Да. Существо, которое сделано из железа.
- Железа?
- Железа.
- Тогда он бездушный.
- Бездушный? Не знаю.. Мне иногда кажется, что он душевнее некоторых из нас, - проводница вздохнула
- Ты меня познакомишь?
- Конечно. Когда я вернусь.
- Ты уходишь?
Первая не ответила. Она повернулась к мужчине и встала вплотную, так, что ощутила дыхание. На своём лице.
И потянулась к дыханию.
Она боялась, он спросит: "у тебя же жених".
Но он не спросил.
Здесь было тепло, и тепло проникало вовнутрь. Казалось, что грели звёзды, Россыпь и он, мужчина, который ей нужен. "Как хорошо, - думала девушка, - как хорошо".
…И услышала голос.
ОТТУДА.
"Первая, Первая..." - звал её Мутный. Звал, умирая.
Она поняла. Поняла это сразу.
И отстранилась.
- Пора, - ответила девушка, - извини, меня, Висмут, пора.
Звёзды вдруг исказились, как будто с неба свернули скатерть. Белая Россыпь приблизилась, стала вдруг круглой, надулась. На ней заиграли краски, где-то темней, где-то ярче, краски формировали узоры, настолько прекрасные, что Первая перестала дышать. Иногда эти узоры текли и тут же рождали новые.
А шар расширялся. Всё больше и больше. Пока не занял полнеба. Казалось, сейчас упадёт. Придавит. Раздавит. Всей массой.
Но Первая не боялась. Как не боялась тогда, когда летела на горы. Она смотрела - и восхищалась.
А голос позвал. Опять.
- Первая. Первая. Первая.
Он звал не снаружи. Он звал изнутри. И в то же время издалека. Как будто попал в передрягу, ужасную, из которой не выкарабкаться, и вот зовёт, ту, что однажды спасла.
Нет, даже не так. Будто бы умер, а голос остался. Такой безнадёжный, отчаянный. Тихий.
"Что происходит?" - подумала девушка.
И открыла глаза.
Она лежала в пещере, набитой соломой, не ломкой, как из тянучек или, тем более, злаков, а мягкой и нежной. Перед сном они мяли её в руках, но так и не поняли, что это такое.
В пещере когда-то жили, возможно, недолго, и, скорее всего, не люди. Девушка вспомнила, что нашла чей-то коготь, и даже предположила, что когда-то в пещере жил пестрокрылый, один, а, может быть, двое. Или нет, всё же один. Уж больно маленькой казалась пещерка. Пестрокрылый-отшельник - сочетанье обычное.
- Мутный.
- Он самый, - парень поднялся, и почти что достал потолок. "Нет, - подумала девушка, - пестрокрылых здесь не было. Они бы ходили согнувшись".
- Рубо вернулся.
- И потому ты меня разбудил?
Парень пожал плечами.
- Рубо нельзя волновать. А он волновался.
- Я к вашим услугам, - Рубо влетел в помещение и замигал. Синим, а значит, он был в настроении.
Первая посмотрела на техника так, словно собиралась сказать ему гадость.
- Он разбудил меня, Рубо, - она поднялась во весь рост и упёрлась в бока.
- Это я его попросил, - техник казался смущённым. Синие огоньки на его поверхности гасли, и появлялись зелёные, - меня пугает ваш сон. Что это за состояние, я точно не знаю, и всё боюсь, что вы вдруг уснете, как наши ушедшие, и не исполните...
- Рубо! Сон - самое прекрасное в жизни. И как это ты, копаясь в мозгах, упустил?
- Я... я, наверное... я, - техник начал крутиться.
Мутный смотрел на обоих, но больше всего на Первую, смотрел и о чём-то думал. "Он не может понять, откуда во мне столько злости” - решила она.
И отмахнулась от техника:
- Ладно, забудь.
Рубо остановился.
- Я это запомню, - сказал он серьёзно. И девушка знала, что это совсем не угроза, хотя всё и было сказано так, как будто...
Она улыбнулась.
Чем вновь удивила Мутного. За время совместной жизни он так и не привык к перепадам её настроения. "Да, я такая, - подумала Первая, - у меня перепады, а у тебя и падать то нечему. Как и нечему подниматься."
- Рубо наблюдал за хранителями, - напомнил парень, - проникал в их мозги и изучал образ мыслей.
- Не просто лишь образ, - добавил техник, - я эти мысли читал. Хранители проще, чем вы. И, в общем, я понял.
- Людей?
- Хранителей. Да и людей. Но у вас слова расходятся с мыслями. Часто. А иногда снова сходятся. И снова расходятся. Понять это трудно. Разные зоны мозга, информацию необходимо обработать, сопоставить. У хранителей проще. Их звуки просто конкретизируют мысли.
- Ага, - заметила девушка, - значит, мы сложные. Очень. А ты? Ты то у нас то зеленый, то синий. То вот завертелся.
- Отстань ты от Рубо, вот привязалась, - Мутный лежал на соломе, заложив руки за голову и глядел на огромные тени, которые отбрасывала лампа.
- Нет, нет, я не против, - Рубо подпрыгнул, - это прекрасно.
- Вот видишь? - сказала Первая, - ему это нравится. Он любит сравнения, анологии. Правда?
- Люблю.
- Ну... Раз так... Тогда, значит, значит... - парень присел.
И вдруг рассмеялся.
Первая вздрогнула. Слышать, как Мутный смеётся - это как видеть, что пестрокрылые борются. Эти существа совсем не выносят насилия.
- Ты чего? - спросила она.
- Да так, - парень смотрел то на девушку, то на Рубо, - всё так необычно, - ответил он после того, как наконец успокоился, - мы собрались тут трое, такие разных, идём не знаем куда, не знаем за чем, да ещё и грызёмся.
- Допустим. Но это не значит, что мы не дойдём, - Первая фыркнула, - вот если бы мы были единодушны, знали маршрут и никуда не сворачивали, то при первой же нашей ошибке остановились и сбились с пути. А так - точного маршрута не знаем, думаем каждый по-своему, и тыкаемся вслепую. Так что, возможно, дойдём.
- Интересное наблюдение, - техник замигал красными огоньками. Такой любознательный техник, - это как Танги, когда едет по случайному маршруту, доставляя клиентов, которых нет, и вдруг помогает Вшино. Без Танги он бы совсем себя доломал.
- Ах вот как, - заметил вдруг Мутный, - вы правы. Вы оба добьетесь успеха. Потыкаетесь вслепую и добьетесь. Как твердотелка, влетевшая в дом. Потыкается туда-сюда, во все стены, и вылетит. А я тут лишний. Я не умею так мыслить.
И снова прилёг на солому.
Девушка посмотрела на техника. После на парня. Снова на техника.
- Рубо, - сказала она печально, - он хочет покинуть команду.
- Не хочет, - Рубо синел на глазах, - я прочитал его мысли. Он с нами.
Он ждал.
Словно встречи с тем самым прошлым.
Семьсот восемнадцатый. Так его звали. Когда-то. И он останется навсегда, семьсот восемнадцатым, клеткой, у которой изменения в генах привели к нарушению процесса нормальной дифференцировки. Раковой опухолью единого организма.
Следовать пути объединения он не может, такие, как он, не нужны Государству, и никогда не почувствуют единения. Но если рождён - живи, а жить - значит жить во имя чего-то. По-другому нельзя. По-другому он не умеет.
Два начала ведут этот мир. Два пути. И если первый, объединения, закрыт, значит, остался второй. И надо двигаться к цели. Последовательно, не сходя с той дороги, которую выбрал. Чтобы не чувствовать боли.
"Как же огромен наш мир, в котором живут настолько разные существа" - думал семьсот восемнадцатый.
И удивлялся.
Трёхглазый его не понял.
Это существо, что пришло неизвестно откуда и называло себя верхним, задавало вопросы. И получало ответы. Но как он поймёт, что ему нужно, почему родившийся в Государстве пытается его уничтожить? А не получится - навредить, сделать этот огромный организм менее сплочённым.
Оно подбирало анологии, в своём мире, в мире людей.
У этих странных существ есть такое понятие - месть. Когда делаешь больно тому, кто сделал больно тебе. Даже во вред своим планам. Верхние или люди - они понимают, что за этим стоит и какая в том польза. Если месть неизбежна, никто не сделает больно - он будет бояться, что ты ответишь. Так говорил Трёхглазый и ссылался на теорию игр.
Но в обществе единых боль не причиняют. В обществе единых боль ИСПЫТЫВАЮТ. Тебе не делают больно, тебе больно делается. Если сошёл со своего пути, если не в силах работать как надо. Поэтому то, что он делает, вовсе не месть. То, что он делает - путь, путь его жизни.
В мире людей, верхних, и этих, крылатых существ, чей облик он принял, боль означает другое. Это то, что единые называют дрожью. Когда твоё тело даёт тебе знать, что не всё в нём работает слаженно.
У единых это не вызывает особого дискомфорта. Цех восстановления примет правильное решение. Тебя либо починят, либо отправят на утилизацию. Больно тебе не будет. Со своего пути не сойдёшь, и Государство станет лишь лучше. В последнем случае оно просто омолодится, а новая клетка, когда наберётся опыта, будет работать по полной, потому что она молодая и энергичная. Те, кто понимает всё это, испытывают не боль, а радость, и перед смертью - единение.
Жить во имя чего-то прекрасно. Так говорят люди, так говорят крылатые, так говорит Трёхглазый. Но семьсот восемнадцатый всегда удивлялся лишним словам в предложении. "Жить прекрасно". И всё. Другие слова не нужны. И только живя среди этих существ, каким-то внутренним чувством он научился их понимать. Он осознал, что можно жить ПО-ДРУГОМУ.
Какая-то беглянка зацепилась за палец. Он так долго стоял, что она, наверное, решила, что это какой-нибудь камень, слетевший вниз. Беглянка полезла вверх, по лодыжке. Лодыжке... Всё-таки эти человеческие определения вряд ли подходили для трёхпалых конечностей крылатых.
О море огня, он так долго был человеком. Он так привык выражаться и чувствовать как человек, что даже в своём родном облике часто ловил себя на мысли, что хочет потрогать его, тот самый отросток, что позволял испытывать нечто подобное единению. Для нормальных дифференцированных клеток. Или тому наслаждению, которое испытывают аномалы. Правда, наедине.
Конечно, то, что чувствуют люди, лишь отдалённо напоминает чувства единых. А что у крылатых? Эти совсем не похожи. Возможно, у них тоже есть своё наслаждение, но только он слишком мало живёт в этом облике, и слишком слабо его прочувствовал. И вообще, совмещать в себе две стихии, свою и чужую, непросто.
Непросто...
ОНИ.
Он это почуял затылком. Каким-то чувством, присущим крылатым.
Приложив все усилия, чтобы не выдать себя, чтобы случайно не завибрировать на знакомых единым волнах, семьсот восемнадцатый развернулся.
Двое. Отдел борьбы с внешней угрозой Цеха Иммунитета. Это он понял сразу. Единые, чьи тела могут выделять специальное вещество, которое не поглощает и не отражает падающее излучение, делая их невидимыми.
Некрупные, но достаточно массивные, и семьсот восемнадцатый знал почему. Это знание заставило улыбнуться. По-человечески. Он слишком долго был человеком.
Единые остановились.
Они ходили на четырёх гибких лапах, которые при необходимости превращались в цепкие руки. С телами могли происходить и другие интересные метаморфозы, в этом члены отдела борьбы были чем-то похожи на аномалов. Но только этим и только отчасти.
"Я пришёл к вам как к другу, - голос звучал в голове, - вы поможете мне, я помогу вам. Мы разные - вы и я. Но мы хотим одного".
"Всё верно, - подумал сто восемнадцатый, так, чтобы те не услышали, - единый организм - поэтому “я”".
И снова воспоминания.
Будто прорвало плотину, и лава наполнила земли, сжигая всё на своём пути. Он чуть не упал, настолько резко почувствовал.
"Семьсот восемнадцатый, скоро придёт Воплощение".
Сквозь дыхательные ямочки на щеках входил и выходил воздух. Трёхпалые ноги вдавились в землю. Органеллы единого раздражали нервные центры того существа, в которое он превратился, и в кровь попадали частички, которые заставляли сердечные трубки сжиматься всё чаще и чаще. Они уменьшали время реакции и изменяли спектр излучения, которое принимали органы чувств. Семьсот восемнадцатый и не думал, что у крылатых столь мощная регуляция, что она происходит внезапно, не как у людей. Такое он ощутил впервые.
Аномал понимал, почему единый сказал именно так, отстраненно и в то же время доброжелательно. Государство знало, как крылатые относятся к потеряшкам, как боятся к ним подходить, какого мнения о тех, кто разбросал артефакты. Потому и на;чало свой разговор так, как на;чало, осторожно и примерительно.
"Мы поможем друг другу, - семьсот восемнадцатый старался держать тот же тон, - я проведу в Лабиринт."
Защитники сели. И опустили головы.
Язык тела у народов, населяющих мир, различен, но этот жест понимают все. Жест уважения и послушания. Ты отдаешь себя в руки другого, понимая, что тот, другой, не сделает плохо.
Что же, продолжим.
Семьсот восемнадцатый чуть приподнял свои крылья. И который раз удивился, насколько они невесомы. Летать было просто, проще, чем даже ходить. Крылатые были созданы для полёта.
Поняв с полужеста, защитники повернули назад. Шаг за шагом, медленно ступая по грунту, исключая любое случайное обстоятельство. Слишком важной казалась миссия, слишком ценным их наполнение.
Летающий аппарат, в который сели защитники, ничем выдающимся не отличался. Семьсот восемнадцатый узнал его сразу. Всё та же модель, что и раньше, надёжная и неизменная. Он помнил её с инкубатора, эту модель использовали всюду, для коротких, для длинных перелётов, для самых обычных и необычных целей.
Единые любили стандарты. Стандарты - это порядок. А порядок скрепляет. Порядок служит основой любого объединения.
"О море огня".
Семьсот восемнадцатый полетел.
И старался уже не оглядываться, не смотреть туда, где рождались воспоминания. Ведь воспоминания, помноженные на чувства крылатых, весьма острые и плохо изученные, заставляли его трепетать. То есть вибрировать.
А это опасно - за тобою летят единые, не просто единые, а единые из Цеха Иммунитета, который истребляет подобных тебе.
"Семьсот восемнадцатый, скоро придёт Воплощение..."
Ниша, в которую он влетел, была огромна. Внутри стояла машина. Чёрная, словно уголь, с вытянутой лопатообразной мордой, острыми короткими крыльями и загнутым, словно коготь, хвостом. Прямо за машиной - площадка, похожая на утёс, висевший над огромной пещерой. И в этой пещере - жизнь.
Аппарат приземлился.
Единые вышли наружу.
"Нам вниз" - сообщил семьсот восемнадцатый, и резко махнул рукой.
Слева открылась ещё одна ниша, уже небольшая, квадратная. Стены блестели металлом, серебристым и гладким. Внутри горел свет и светились две кнопки - одна зеленая, другая красная.
"Туда" - сказал аномал.
Единые как-то съежились. Поджав свои ноги, втянув голову внутрь, превратившись в подобие шарика. Их тела засветились и начали исчезать. Вначале они стали прозрачными, словно желе, потом как будто из воздуха, который дрожал. И, наконец, пропали совсем.
"Маскировка" - подумал семьсот восемнадцатый.
И включил ультразвук. Надеясь, что что-то увидит.
Но не увидел.
"Я не исчез, - раздалось в голове, - я рядом, с тобой".
"Я в восторге" - съязвил семьсот восемнадцатый. Он знал, что те не поймут. Да и крылатые бы не поняли. Способность к сарказму присуща лишь людям. Ну, и ещё, может, верхним. Тому же Трёхглазому.
Ниша закрылась и стала спускаться.
Всё ниже и ниже.
Находиться в замкнутом помещении, с теми, кто служит другому пути, с теми, кто сразу тебя уничтожит, как только узнает, кто видит тебя, и кого ты не видишь, опасно. Тем более, если мысли, рождённые аномалом, воздействуют на нервную систему крылатого, а та реагирует, тут же.
И ты боишься, что что-то случится, и путь оборвётся. Внезапно. У самого финиша.
Когда этот лифт наконец открылся, семьсот восемнадцатый выдохнул (как человек). Он вышел наружу, и, не смотря на звуковую и оптическую маскировку единых, каким-то неведомым чувством почувствовал, что те вышли тоже. Не звуком, не зрением. Чувства крылатых были богаты, гораздо богаче человеческих, и, наверное, он не со всеми ещё был знаком.
"Мне нужно туда, где причина" - напомнил единый.
"Мы рядом, - сказал аномал, - мы скоро придём. Мы у цели".
"Здесь много пришельцев" - защитник засомневался.
Пришельцами они называют людей, вспомнил семьсот восемнадцатый.
И тут же ответил:
“Их много. Есть те, что живут на равнине, есть на холмах, а эти в пещере. С хранителями.”
"Они помогали хранителям?"
"Раньше. Теперь уже нет".
Путники погрузились в тоннель, идущий под городом. Тоннель был высоким и тёмным. Ноги стояли в воде, а может быть, в чём-то похожем. Запах стоял ужасный, но крылатые могли отключать чувство запаха. Так же, как закрывали глаза или уши. Прощупывая ультразвуком пространство, он приближался к цели - той, которую выбрал. Вернее, не он, когда-то она его выбрала.
"Два начала ведут этот мир - объединения и распада". Созидания и разрушения. Кооперации и свободы...
Семьсот восемнадцатый улыбнулся. По-человечески. Он слишком долго был человеком.
"Здесь" - произнёс аномал. Точнее, подумал.
"Здесь" - повторили, как эхо, едыни.
Он даже почувствовал, как напряглись их отростки. На коронах, венчающих головы.
"Ты не успеешь уйти" - раздалось в голове.
"Я останусь".
Он должен остаться. Он должен закончить свой путь.
"Ну что же, похвально. Мы сделаем это. Единый, пришельцы, крылатые. Мы уничтожим Лабиринт".
Лабиринт...
Лабиринт далеко.
"Ничто не остановит эксперимент, - говорил Трёхглазый, - единственные, кто могут помешать, ну, я имею в виду, теоретически, - верхний подчеркнул это слово, - находятся в городе. Ты понимаешь?"
Семьсот восемнадцатый понимал.
Да, это так. У горожан технологии, которые, если их верно использовать, в одном шансе из тысячи, могут разрушить их планы.
Поэтому уничтожение города и себя вместе с ним - самое лучшее завершение пути. Когда ты знаешь, что прошёл его полностью. До конца...
Все приготовления были закончены. Тяжёлые тела единых, наполненные взрывчаткой, не просто взрывчаткой, а взрывчаткой, использующей одну из самых разрушительных сил - силу связи двух поколений материи, запустили отсчёт.
И в миг, когда был повёрнут пускатель, и пути назад не было, семьсот восемнадцатый вдруг изменился. Его конечности вытянулись, глаза покрылись сеточкой, на голове появилась корона.
Отростки поднялись вверх.
Аномал вдруг завыл в неизбывном экстазе, в том не сравнимым ни с чем наслаждении, которое наполнило тело. Он кончал, сильно и страстно, он трясся, так, что уже ничего не чувствовал, кроме счастья, великого и последнего.
- О море огня, я готов!
Едыни всё поняли.
И кто перед ними, и что он хотел.
Поняли они и то, что ничего уже не изменишь.
От этого стало больно.
От этого стало мучительно.
Но боль продолжалась недолго.
- Всё, что казалось прочным, пошло вразнос, - Шестой нарисовал три круга, соединённые линиями - символ гильдии стражей.
Новости и правда неутешительные.
В Заводье собрался Совет и объявил о реформе. Точнее, свободе. Совести, как они говорят.
Хотя выражение звучало нелепо. Совесть нельзя изменить, совесть не подчиняется, она свободна от чьих-то желаний. Совесть обычно мешает.
Каждый живущий в Заводье теперь может выбрать веру, какую сам пожелает, любого бога, пусть даже семейного, выбрать и поклоняться. Как в "Приключениях". Листик попадает в Страну белых узоров, где каждый живущий богат. Потому что у каждого бог. И задача этого бога - исполнять желания одного единственного человека.
Заступник вздохнул.
Заводье не Длиннолесье, его не возьмёшь. Повстанцы разрушат мосты над ущельем, и всё - самый богатый ресурсами край станет самым неприступным. Был бы Заговорённый, он бы придумал. Хоть что-то. Этот бы точно придумал.
Но Заговорённый ушёл. Пару часов назад он сам подписал увольнительную. Потому что обещал, а обещания надо держать - так говорит совесть. Или расчёт? Нет, пожалуй что совесть. Опять эта совесть, кругом эта совесть. Зараза…
Заступник вздохнул.
В Приморье набирала силу новая религия. Или ересь (так, пожалуй, точнее - религия не может возникнуть внезапно, религия настаивается веками). Читают "Дневник", молятся девочке, будто богине, считают праматерью. На днях сожгли корабли и во всём обвинили стражей.
Заступник вздохнул.
- Знаешь, что это за символы? - спросил он у Серого. Вопрос риторический, поэтому Серый молчал, - первый круг - стражи, второй - воины, третий - народ. Который хочет порядка, - Шестой приподнял свою трость и аккуратно затёр две из линий, - народ отпадает. И что? Что остаётся? Гантель...
Заступник вздохнул.
- Народ по-прежнему хочет порядка, - сказал секретарь, - сегодня у гильдии должны появиться новые последователи.
- Прихожане, ты хочешь сказать, - поправил Шестой , - прихожане и последователи - это немного разные понятия. Последователи - они всегда где-то рядом, а прихожане - те могут уйти. И прийти. И снова уйти. Пришли, посидели, ушли. Прямо как в басне.
Заступник вздохнул.
- Прихожане - как лишняя ноша, это стадо, а стадо нужно держать, - он сжал свою руку, - чем больше голов, тем больше мороки. За каждым следи, загоняй. Прихожан у нас много, с последователями проблема. С последователями проблема, - повторил старик тихо. И снова вздохнул, - Особенно после "Дневника". Да и последователи бывают разные. Одних хочется выкинуть, - заступник смотрел на ногу, - другие... не так и плохи, но наивны.
- Идут.
Заступник опёрся на трость и поднялся, медленно, будто надеясь, что больная нога не заметит, да так и останется у скамейки. Куда там. Заметила. Да еще и заныла. О Всемогущий, как же она заныла, зараза...
Чем ближе виднелась процессия, тем громче становилось вокруг.
Впереди, гудя, словно стая летящих стриклов, тянулась повозка. Сама, без какого бы то ни было животного, с железками вместо колёс, точнее, колёсами, обутыми в железки (что стало видно, как только повозка приблизилась).
На повозке лежало что-то, что-то серое, в основной своей массе, с белыми и цветными вкраплениями, напоминавшее то ли торт (иногда на ярмарке в Междуречье бывают такие торты), то ли макет.
Как только заступник понял, что это последнее, он не на шутку встревожился. Словно художник, которому хочет показать свою работу другой, не менее известный художник. Он опасался (но при этом догадывался), что этот макет затмит его собственные.
Чем ближе подъезжала повозка, тем более грандиозным казалось творение. Тем более кислым становилось выражение лица самого могущественного человека. В конце концов Его Святейшество плюнуло и перестало смотреть на макет. Заступник смотрел на дорогу.
По дороге тянулись люди.
Пешком.
Все идущие были одеты в одежду разнообразных бесцветных оттенков - серую, белую, черную, как и тот, сплюснутый рудокоп.
Горожане.
- Они хотят на равнину... И идут ни к какому-то дядьке, а к нам. Значит, мы ещё держимся.
Всем телом нависая над тростью, вытянув вперёд своё хищное заострённое лицо, старик походил на коршуна, который изучает добычу. Хотя, на самом то деле, и поза, и взгляд - всё было вынуждено, а если сказать более точно, то вымучено. Оперевшись на трость, он тем самым немного, но успокаивал ногу, а подавшись вперёд, пытался увидеть. В деталях. Когда-то, ещё в пору юности, он мог разглядеть одинокого воспа, впавшего в спячку. В раскидистой кроне деревьев. Но годы не те, глаза видят плохо, приходится всматриваться.
А всматриваться было интересно.
За повозкой шли горожане, а за горожанами будто еще две повозки. Тоже не маленькие. Гружёные шкод знает чем. Возможно, это дары, а, возможно, и личные вещи.
Первое радовало - как никак, а дары - проявление уважения. На этом можно сыграть, и у гильдии появится будущее. В последнее время это не будущее, это, скорее, туман.
Второе не очень. Если вся эта орава осядет в Прихолмье, просто сидеть она не захочет. И всё зависит от того, что эти самые горожане собираются делать.
Но, в любом случае, то, что они пришли, да не к кому-то, а именно к стражам, само по себе не плохо. Само по себе вдохновляет.
- Заступник, мне нужно идти, - раздался вдруг голос.
Старик обернулся.
- Прислали гонца. Важные вести, - Заговореннный держал письмо.
- Ну что же, идите, - ответил Шестой, - могли и не спрашивать. Вы не на службе.
- И всё же.
- Идите.
Воин, теперь уже бывший, откланялся, отдавая последнюю честь - и ушёл.
Вовремя.
Повозка остановилась. Из-за неё показалась группа, человек четверо.
Все четверо носили черные одежды, а на груди, прямо в районе сердца, красовались нашивка. Серебрянный шар.
- Экипаж Полной Луны из города Надежды приветствует Вас. Примите подарки, - сказал самый первый.
"Всё же подарки" - подумал старик.
- И первый подарок, от нас, горожан, вам, народу равнины, - человек повернулся к повозке, - этот макет, созданный лучшими мастерами нашего города.
Она стояла, положив ладонь на берёзу. И улыбалась.
Как тогда. Они встретились тоже в берёзовой роще, и навещали её ещё много, много раз. Сидели, болтали, слушали пение птиц, стрекотание ангелов, позёвы саммак.
Но это было давно.
Она исчезла, внезапно. Никто и не думал, что женщина просто ушла, просто взяла и ушла, ни сказав перед этим ни слова. Ни ему, ни даже их дочке, которую они так и назвали - Берёзка. Просто сбежала. В самое тёмное время.
Потом всем посёлком искали. По Лесу, за Лесом. Но не нашли. Какой-то бродяга сказал, будто видел огромную тень, будто она опустилась на землю, и именно к ней направлялась женщина. Суеверные сразу решили, что прилетел чёрный ангел. А те, кого забирал этот ангел, не возвращались.
Дочка плакала, первое время, но после уже успокоилась. Она была маленькая, и, конечно, забыла, как мать её целовала, держала у самой груди, как пела ей песни.
Но он не забыл. И она тоже знала, что не забыл. Поэтому и стояла так, как стояла. Поэтому и встретилась с ним в берёзовой роще.
- Ты всё же пришёл, - Любящая глядела так, будто не было этих лет, будто они расстались вчера - и он растерялся, - а я боялась, что не придёшь.
- Ты по поводу дочери?
- Почему ты так думаешь?
- Потому что это единственное, что нас связывает.
- Единственное? - женщина казалась озадаченной. Она будто теряла опору. И только сильней прижималась к дереву, - хорошо. И что же Берёзка? Ах да, Берёзка в темнице. Ты её бросил.
Заговорённый опешил:
- Странно, что ты говоришь мне об этом.
- Не упрекай, - тихо сказала женщина.
В её глазах читалась мольба.
"Что тебе нужно, - подумал он, - чего же ты хочешь?" Прошло столько лет, и ты вдруг решила. Встретиться. Поговорить. О чём?
- Я позабочусь о ней, - сказал он так мягко, насколько умел. Насколько позволяли сейчас обстоятельства, - если её и осудят, сидеть она будет недолго. Шестой обещал. Да, он жёсткий, даже жестокий, но обещания держит.
- Шестой... - Любящая улыбнулась. Самой нелепой улыбкой, - ну ладно. Хотя он уже не поможет. Как, впрочем, и стражи...
- Стражи у власти. Всё, что касается бунтовщиков, решают они.
Женщина закивала, в такт собственным мыслям. Она о чём-то задумалась, или к чему-то готовилась...
Заговорённый вспомнил, как и тогда, много много лет назад они так же стояли у рощи. Втроём - он, она и Берёзка. И Любящая, обычно такая весёлая и игривая, вот точно так же кивала. И думала, думала, о чём-то своём.
А после ушла.
Мужчина почуял недоброе.
Что-то случилось, а, может, случится. Она ничего не делала просто, и если решила встретиться, значит, не только...
Запах масла, знакомый ещё по тем, далёким воспоминаниям, вскружил ему голову. Лишь на мгновение.
- Ты что-то задумала, Люби? - спросил он чуть слышно, - скажи.
- Скажи, Люби, скажи, - подразнила женщина. И почему-то испуганно вскинула брови.
Глаза вдруг забегали, дыхание участилось. Она провела рукой по лицу, по щетине, прикоснулась к губам.
- Молчи. Ты сам всё увидишь. Услышишь. Заги...
Мужчина нахмурился.
- Люби, скажи, что задумала.
- Не я задумала, Заги, не я. Есть более могущественные, есть силы, о которых ты и не слышал. Они нам помогут, Заги. Они сплотят человечество. Скоро. Мы будем единым, Заги. Представляешь, единым. Без боли, страданий, конфликтов. Заги. Так надо. Слушай... - Любящая коснулась груди. Ласково, нежно. С любовью.
И в этот момент что-то ударило, в бок. В небе раздался гром.
Заговорённый упал.
Нет, не гром, думал мужчина, пытаясь подняться. Над ним раскинулось небо, чистое и безоблачное.
Тело заныло, откуда-то снизу - возможно, он рухнул на сучья. Сверху лежала Любящая.
Отбросив лежащую, Заговорённый поднялся. Ноги не слушались. Голова походила на колокол.
Он повернулся, чтобы уйти.
И обомлел.
Вдали, у самого края Леса, там, где стояли посёлки, поднималось облако. Медленно и величественно. Точнее, его поднималась колонна, такого же пепельно-серого цвета. Как будто бы гриб, но только невероятных размеров. И гриб этот рос.
- Какого... - Заговорённый смотрел на женщину, тупым ошарашенным взглядом.
Та зашаталась. Как пьяная.
- Ну почему это, как? - мужчина запутался.
- Нет больше стражей. Бых-бых. Не надо любить так макеты, в макетах бывают сюрпризы. И собираться всем вместе тоже не надо. Но, - женщина развела свои руки, - выводы делать поздно. Ни стражей, ни команды Полной Луны. Но последнее просто приятная мелочь...
“Просто” было сказано через нос.
Заговорённому стало плохо.
Полностью уничтожить селение?
- Я должен тебя арестовать.
- Нет, ты не сделаешь этого, Заги. У тебя в голове закон, - женщина подошла совсем близко и заглянула в глаза, - и что закон говорит? Правильно - ты не воин, ты больше не служишь стражам. Впрочем, стражам не служит никто. Потому как служить больше некому, - Любящая стала давиться. А может, смеяться.
- Только не говори, что ты это сделала ради дочери, - Заговорённый поморщился.
- Я бы спасла свою дочь. Всё равно. А что насчёт взрыва… Ну да, я в этом участвовала. Но не я примала решение. Решение принимали ОНИ. Гораздо более мудрые, чем я, чем ты, чем всё человечество. Они наконец то поняли, что значит стражи, что значит эта маленькая кучка дерьма. Стражи - зло, а со злом надо бороться, - в глазах у Любящей появился блеск, словно у человека во время пылающих, - два начала ведут этот мир - объединения и распада. Любая сила может принять либо одну, либо другою сторону.
- Это не твои слова.
- Не мои. Но они правильные.
- Взрыв - это распад.
- Ошибаешься. Когда в организме опухоль, её вырезают. Ну, иногда, прижигают.
- Ты сумасшедшая.
- Я сумасшедшая. Как и ты. Мы оба с тобой сумасшедшие, - Любящая потянулась к мужчине губами, но тот отстранился, - я спасла тебя, бе-зу-мец. Как думаешь, почему?
- Уходи.
Женщина зашипела. Как кошка, в которую бросили обувь.
Губы её задрожали, глаза увлажнились.
- О Боже, - шепнула она, и закрылась в ладони, - ты так и не понял.
- Я понял.
- Нет, ты не понял. Ведь я горожанка, Заги. Я всегда была горожанкой. Тебе не понять.
- Ты ответишь, - Заговорённый вдруг задышал. Часто-часто. И попытался схватить её за руку.
- Даже не думай, - женщина отступила, - я мастер открытой ладони. Меня не поймать.
Мужчина помедлил. Потом повернулся и стал уходить. Всё дальше и дальше.
- Стой! - закричала она.
Но воин не слышал. Он подошёл к прыгуну и начал отвязывать.
И услышал. Оба услышали.
Снова.
Это был взрыв.
Не такой громкий, как первый, но очень и очень далёкий. Где-то в горах, а может, чуть ближе, но там, за холмами. Даже не звук, это был отголосок того, что случилось. Вообразить невозможно, куда бы их разбросало, будь этот взрыв так близко.
Заговорённый всё понял.
И замер, прислушиваясь.
- Лабиринт, - ответила Любящая, - там, где живут эти твари. Вернее, уже не живут. У нас есть друзья, милый Заги. И эти друзья нас спасли.
Мужчина нахмурился.
"Что-то не так, - подумал он вдруг, - это, наверное, дымка. От взрыва. А может..."
И глянул на небо.
Нет, туч, или дымки над головой не было. В небе горело солнце.
Но светило оно словно лампа, в доме с закрытыми ставнями.
В доме без выхода.
Он бежал через лес, через луг, через Поле Ромашек. Ступни, покрытые ранами, лишь подгоняли, но в самом начале. Теперь он не чувствовал боль.
Скоро свершится пророчество.
Бог рассердился. Хлопнул в ладоши. Два раза.
Один раз чуть слышно, второй уже громче.
Он то, Уух, глупый маленький человечек, подумал было, что это гроза, там, где-то за морем. И улыбнулся. И продолжал наслаждаться Аахой.
Но солнце вдруг начало гаснуть.
Ааха отбросила Ууха, провела вокруг шеи, подняла кверху палец, и застонала.
Уух задрожал. Он понял, что это конец.
Свершится пророчество. Солнце погаснет. На землю опустится ночь, тёмная и холодная, ночь без конца и без края. К которой они не готовы.
И он побежал.
Оставив Ааху, оставив собратьев, с которыми когда-то спустился на Черные Камни.
Да, ночью на Черных не выжить. Надо бежать. Надо вернуться, пока не стемнеет, броситься ниц перед Великим Жрецом Его Прекраснейшего и Сиятельнейшего тридцать пятого воплощения Спасённого Морем, и умолять о прощении. Показать, что забрали, насильно, и вот он вырвался, с трудом, но всё-таки вырвался из под надзора мучителей, и по камням да веткам босой побежал во дворец.
Главное, прибежать самым первым.
Последних постигнет кара, так уже было. Ведь есть изменники, а есть те, кого они совратили. Заблудшие души, так говорит Великий. Заблудших он примет, изменников нет. Изменников ожидает сюрприз. Уух содрогнулся, представив, к каким изощрённым сюрпризам готовят изменников.
Уух уже предвкушал, как будет лежать у ног Прекраснейшего, лизать его пятки. Как Прекраснейший будет хихикать и тыкать под бок. Оо, с каждым таким пинком он будет ближе к прощению. Всё ближе и ближе. Ведь если пинает, то нужен, и, значит, прощён.
Парень бежал и бежал, не чувствуя ног. Не чувствуя боли, усталости. Бежал, чтобы успеть.
И лишь иногда поглядывал вверх, чтобы увидеть солнце.
Эх, зря он поглядывал.
В один из таких моментов земля, небо - всё вокруг перевернулось, и лицо оказалось в грязи.
Уух попытался подняться.
Не смог.
Ногу пронзила боль.
"Как некстати" - подумал Уух, чуть не плача.
И понял, что опоздал.
Когда увидел её, грациозную и красивую. Она пронеслась совсем рядом, как лань, окатив его грязью. Лишь сбоку взглянув на Ууха.
И только прибавила скорость.
Так, словно бежала за Даром, в час своего посвящения.
Да, теперь ей лежать в ногах Прекраснейшего, Сиятельнейшего владыки, а может, ласкать его тело. Ей, не ему.
Мужчина заплакал.
"Ааха, Ааха, Ааха" - хрипело в груди.
А когда увидел собратьев, других, с кем во время Рассвета спустился на Черные Камни, то зарыдал. Во всю свою глотку.
И начал грызть землю.
Уффф...
Ну и события.
Одно за другим, и одно другого ужаснее.
Давайте пока отдохнём.
Расскажу вам историю. О герое, которого вы и так давно знаете.
Герой знаменит, и знаменит он по праву. В самом шумном месте равнины, между Красной и Жёлтой Осью знаменитого Междуреченского рынка стоит статуя. Посвященная - нет, не Шестипалому, не Сутулому, и даже не Богу. Ему. Самому известному путешественнику, персонажу самой читаемой книги, тому, чья удача считалась примером.
Конечно же, Листику.
Да, собственно, кто такой Листик? Что говорят “Приключения”?
Когда-то он был рудокопом. На руднике, в самом центре того самого Острова, которым правил Стратег - правитель, что избирался комиссией из числа самых влиятельнейших жителей. Стратег жил во дворце, окружённом знаменитыми на весь мир Аллеями, а в конце своего правления отчитывался о достижениях и неудачах. Если первых было больше, его награждали, а иногда даже ставили статую, при жизни, а если наоборот - судили и изгоняли с Острова. Большинство изгнанных попадало потом в Солнечную Страну, жаловалось тамошней королеве, и иногда добивалось успеха. То есть, делало не менее интересную карьеру.
Но Обиженный с ним, со Стратегом.
Я хочу рассказать вам о Листике.
Итак.
Листик был рудокопом.
Работать он не любил, хотя работать ему приходилось, а любил он мечтать.
Сядет, бывало, на камешек, и мечтает. О странах, про которые слыхал от матросов. О странах, в которых никто не бывал. О странах, которых никто никогда не увидит.
И вот однажды, ударив кайлом, он что-то услышал. Как будто бы кто-то пищал.
Он ударил опять.
Кто-то крикнул. Тоненько и противно.
Он приподнял свой фонарь (в штольне было темно) и начал искать.
Но никого не нашёл.
Листик махнул и ударил сильнее.
- Оо! - заорал чей-то голос.
Ударил опять.
- Ооо!
- Кто здесь? - спросил рудокоп.
- Я! Под камнем!
- Каким таким камнем?
- В который ты ударяешь.
- Ах, вот как, - Листик опешил, - так значит, ты замурован.
- Вмурован.
- Давно?
- Давненько. Возможно, с начала времён. Точнее, с того, что вы называете временем.
- Ах, вот как.
- Ах, да, - подразнил неизвестный, - нет, ты представляешь? Ты представляешь, как тут одиноко?
- Не представляю. Но как бы догадываюсь.
- Вот то-то, - голос вздохнул, - достань, я прошу.
- Достану. Ты только скажи, кто такой? Быть может, ты демон, запечатанный в камне.
- Я демон, - ответил голос, - запечатанный в камне.
- Вот видишь, - теперь вздохнул Листик. И сел.
- Вот видишь... Достань, человек. А, достань. Достань, ну достань, ну достань…
- Не достану.
- А почему?
- Ты же демон.
- И чем же я плох?
- Тем, что демон.
- А чем плохи демоны?
- Демоны злые.
- Кто говорит?
- Все говорят.
- А кто сказал всем?
- Кто сказал... Боги.
- Теперь всё понятно, - несчастный вздохнул, - мы с ними боролись за право создания мира. Точнее, мы мир создавали. Вместе. Мы создавали, они разрушали. Они создавали, мы разрушали. Это не могло продолжаться. Кто-то должен был победить. Так вышло, что победили боги. Вмуровали нас в камень, а потом оболгали. Если бы победили мы, всё бы было наоборот. Для вас бы боги были плохими.
- Понятно, - сказал Листик, подумав, - но всё вокруг - творения богов. Ваши творения боги разрушили. Ты будешь вредить.
- Не буду. Ведь это бессмысленно.
- Точно? - спросил рудокоп, - кто-то мне говорил про одну теорию. Как будто теория игр, хотя могу ошибаться. Так вот, получается, что всегда надо мстить. За всё, что тебе причинили.
- О, эта теория действует только при достаточном количестве итераций, а не по отношению к одному единственному акту творения.
- Чего, чего? - не понял Листик.
- Не важно. Просто поверь.
- Это трудно. Мне с малых лет внушали, что демоны - зло.
- Охохо... Мне внушали. Ну ладно... Слушай. Это судьба.
- Это судьба?
- Ты мечтаешь.
- Мечтаю.
- Ты хочешь уплыть. Далеко - далеко.
- Хочу.
- Ты уплывёшь. Это судьба, что мы встретились. Мы на свободе. Я на свободе, и ты. Что пожелаешь, исполню.
Листик вскочил.
- Ты серьёзно? Ты выполняешь желания??
- Выполняю. Если надо что-то подправить, там, в ткани, в картине мира, чуть-чуть изменить узор - я могу. В отдельной локации.
- Ты можешь построить корабль? И дать мне команду? И денег? И...
- Слушай, давай не усердствуй. Я исполняю желания, но только в пределах. Разумных. И с минимумом изменений. Кратчайшим путём в ткани мира. Ты хочешь уплыть в путешествие? Ты уплывёшь. Но для этого не надо выстраивать новый корабль, не надо плодить команду. И не надо на пустом месте создавать кучу золота. Нужен один документ, одна лишь бумажка, которая даёт тебе право отплыть, куда хочешь, с кем хочешь, и с нужным довольствием. Обычно бумажки хватает.
"Обманет, - Листик нахмурился, - конечно, обманет".
Но он так истосковался по изменениям, ему так надоела эта монотонная тупая работа, что руки схватили кайло.
Три уверенных взмаха, три точных удара отделяли демона от свободы.
"Три точных проклятия" - думал рудокоп, шатаясь после таверны.
Когда он пришёл домой и зажёг настольную лампу, то протрезвел. Моментально.
На столе лежала бумага, подписанная Стратегом.
- Это, скорее, спираль, не Лабиринт, - Рубо сидел на корме и рассказывал впечатления, - сооружение очень высокое. Сотня витков, а может, и больше. Витки соединены коридорами, поэтому можно и потеряться, если не знаешь как это строение выглядит, и если не чувствуешь, вверх ты идёшь или вниз. А если подыматься, или спускаться, всё время, то не заблудишься. Рано или поздно пройдёшь Лабиринт и выйдешь к воротам. Либо вверх - тогда выйдешь к верхним, либо вниз - тогда к нижним. А мы плывём ниже, туда, где от нижних ворот открывается путь в Малый Мир.
- Я раньше входила в верхние, точнее влетала, - Ответила Первая. И улыбнулась. Слабо и как-то растерянно. Да, её приключения - это отдельная книга. Она как листок, который кружится, в начале ночи. Ну или зонтик, который уносит, всё дальше и дальше. В самом начале дня.
И каждое её путешествие всё загадочней и загадочней.
Теперь она в лодке, построенной неизвестно кем, возможно, тем обывателем из пещеры, чьи вещи девушка так заботливо и аккуратно сложила. В сумочку.
Лодка плывёт по реке, уходящей всё глубже, в то время как горы подымаются выше. Дышится трудно, воздух густой и тяжёлый, но ты об этом не думаешь, ведь всё, что тебя окружает, так необычно.
Окружающее отвлекает и завораживает.
И всё ничего, но ущелье становится уже, стены сжимаются, кажется, что немного, и эти стены сойдутся, лодка застрянет - и всё. Дальше они не пройдут, а обратно не смогут. Против течения не поплывёшь. Ведь река, хотя и спокойна, но воды её уносятся. Всё быстрей и быстрей. Как жирное молоко, которое льётся по желобу.
Говорить приходится тихо, ты пугаешься собственных слов - настолько нереально они звучат. Настолько звонко и громко. Кажется, отразятся в ущелье, и там, чуть подальше, их кто-то услышит. Их кто-то услышит. Услышит…
В воду смотреть не хочется. Ты боишься любого движения, которое вдруг заметишь, боишься глядеть в эту бездну, гадая, насколько она глубока.
А она глубока, конечно, вне всяких сомнений.
И ты поднимаешь голову, чтобы не опускать, и наблюдаешь всё, что тебя окружает.
И поражаешься.
Звёзд над ущельем нет, здесь потолок слишком низкий, а камень совсем другой. В тонких и частых прожилках, и эти прожилки светятся. То красным, то синим, то вообще непонятным, радужным светом. Чем дальше, тем ярче.
Чем дальше, чем глубже...
"Как странно, - подумала Первая, - горы вздымаются вверх, а мы уносимся вниз. На маленьком утлом судёнышке".
Но нет, лодка казалась прочной. Хотя была маленькой.
Из чего же она изготовлена? Вроде бы дерево, а вроде и нет. Да и кем она изготовлена? Тем существом, что сидело в пещере?
Первая осмотрела находки - бусины из неизвестного материала, нанизанные на нитку, что-то похожее на щипцы, табличка с нацарапанными на ней непонятными символами, и вот, предмет, которым она дорожила, наверное, самый загадочный - коготь от непонятного существа.
Ангела? Нет, этот больше, гораздо, хотя и похож. Пестрокрылого? Вряд ли. Для этих пещера была слишком низкой, а лодка - короткой. Они вдвоём в этой лодке сидели впритык, уткнувшись в колени. Плыви она одна, ей бы тоже казалось тесно. Значит, существо, владевшее когтем, если это оно построило лодку, было с подростка. А может, и ниже.
- Загадка, - подумала девушка. Вслух.
- Конечно, загадка, - ах, Рубо читал её мысли. Конечно. Зараза. А недавно ведь обещал, ну прямо таки клятвенно, что делать так больше не будет.
Первая показала табличку.
- Так что же? - спросила она у техника, как можно тише, чтобы не испугаться собственного голоса, - ты можешь прочесть?
- Я? - проводник замигал огоньками, - Вот это? Прочесть? Я не Ово, Великий и Мудрый. Ово бы прочитал. Подумал, а потом прочитал.
- Так попытайся.
- Нет. Я даже пытаться не буду.
- Понятно, - ответила девушка, пряча находки обратно, - и при этом ты всё же надеешься, что сможешь надуть, и не кого-нибудь, а самих паучков.
При этом она вздохнула, так театрально и безнадёжно, что даже Мутный оторвался от своего созерцания и искоса глянул на Первую.
- Да, я смогу, - Рубо подпрыгнул. Его наполняли самые разные чувства. И цвета его тоже переполняли самые разные. Красный, зелёный, синий. Индикаторы просто сходили с ума, - я буду читать их мысли. Я научился. Проникнуть в мозги хранителей проще, чем в ваши. Об этом я, кажется, говорил.
- Кажется, говорил, - подразнила девушка, - Ну-ну. А ты знаешь - она понизила голос до шёпота, - какие они хитрые? Какие они коварные? Ты знаешь, что эти твари обманули самую умную женщину в мире? Нет, не меня, - она улыбнулась, увидев, как Рубо застыл. По круглому телу техника, лежащему на корме, пробегали красные огоньки, а значит, он думал. Возможно, пытался понять, каким это образом самая умная женщина сумела узнать, что это она самая умная. И только бестолку нагревался.
- Рубо, я так, не буквально. Просто умная женщина оказалась не очень то умной. Нет, это не я, - Первая посмотрела на Мутного, который снова уставился.
Но, проследив его взгляд, она поняла, что парень глядит ЗА неё. Взгляд не мигал, рот приоткрылся, и девушке стало не по себе.
Медленно, готовясь к тому, что увидит, она повернула голову.
И чуть не свалилась в воду.
Река исчезала. Буквально. Она затекала под берег.
За берегом, который покрывал то ли песок, то ли мелкая крошка из непонятного материала, был выдолблен грот. Камни вокруг этого грота светились, похоже, это были те самые камни, которые добывают в Заводье. Но те, что в Заводье, мелкие, и попадаются редко, а эти огромные, собраны воедино и формируют сияющий свод.
А рядом, чуть сбоку, стояло существо, наверное, самое неприятное из всех неприятных существ. Нет, там, маара или склизняк, ну, или, допустим, какой-нибудь таракан - всё это мерзость. Но те хотя бы молчат. А эти стрекочут, пищат, скрипят, с таким умным видом, с таким чувством собственного достоинства, что хочется взять и засунуть. Обратно. В яйцо.
Да, это стоял паучок. У паучка была палочка. И концом этой палочки паучок показал на лодку.
А лодка летела. Буквально. И задержать эту лодку могло только чудо.
"Оо. Началось" - подумала девушка, постаравшись сгруппироваться.
Но, к счастью, удар был не очень. Лодка вонзилась мягко.
Путники вышли и попытались пройтись. Конечности затекли и стали немного чужими.
"Вы кто?" - услышала девушка. Нет, не услышала, получила, будто пакет. Взяла и открыла.
Техник мигнул, как-то вяло (сдерживается, подумала Первая, он всё же умеет сдерживаться), и, видимо, что-то сказал. Точнее, послал в ответ.
Паучок начал булькать.
"Мы в Малый Мир, - продолжал думать Рубо, на этот раз он посылал хранителю мысли, которые слышали все, возможно, считая, так думала Первая, что это невежливо - разговаривать только вдвоём, - Я провожаю двух аномальных. К Сиятельному".
"О, к Сиятельному, - хранитель процокал, - дело хорошее."
"Он хочет кого-то из этих. Ну, чтобы войти во вкус".
"О, во вкус аномальных. Я понял, - паучок постучал своей палкой, и слегка зашипел. "Словно гусь" - подумала девушка, - я обожаю Сиятельного, но зачем ему эта морока? Мы сами исследуем аномальных".
"Возможно, Сиятельный сделал нелёгкий и трудный выбор. Как Старый Хэлой из легенды. Он сам воплотился в ползунчика, а из тела вылезли новые".
"Новые избранные. Да, - просвистел паучок, - и эти избранные стали на путь Искупления. Они искупили грехи первых предков".
"Так и Сиятельный" - тихо промолвил техник.
"Но я удивлён, что ты слышал о наших легендах".
"Нет, я не слышал. В меня вложили”.
"В тебя вложили. Как мудро. Зная легенды, знаешь прошлое, а зная прошлое, можно конструировать будущее. Разбирая прогнозы назад, строить прогнозы вперёд."
"Будущее становится определённым" - дополнил Рубо.
"О бог наш Обиженный, - подумала девушка, - с нами то он ребёнок. А тут экой важный".
"Ну что же, - стражник мотнул своей мордой, - не буду задерживать. Ты, как я вижу, новенький, таких железных помощников я раньше не видел".
"Выпускают на двадцать девятом уровне, - послал информацию Рубо, - я первый. Но нас будет много. Как только погаснет солнце, завод запустят по полной."
"О, солнце гаснет. Уже"- прокрякал хранитель.
"Уже??" - изумилась Первая. Их миссия стала еще более трудной - не просто не дать чему-то случиться, а направить это случившееся обратно. Во времени.
“О да, аномальная, да. Как много же с вами мороки, - хранитель стучал своей палкой, - какие-то вы очень сложные. Но раз уж Сиятельный сам решил вас исследовать... Скажи” - повернулся он к Рубо.
"Четвёртого пятого третьего шестого седьмого девятого наступит седьмая четвёртая шестая девятая пятая и скажут четвёртому первому седьмые восьмые девятые пошли нас на первое пятое седьмое восьмое четвёртое"
Конечно же, это был пароль, и, конечно же он состоял из цифр. Должен признаться, что цифры были не те, что написаны в тексте, но чтобы продемонстрировать всю красоту и текучесть сказанного, их пришлось изменить. Да, когда хранители произносят, а, правильнее будет сказать, думают вслух, всё, что касается математики, звучит словно музыка. Или стихи.
"Мои последние сомнения отпали, - ответил охранник, - я открываю вам путь. О Малый мир, как я хочу снова там оказаться. Как же тебя не хватает" - он заскрипел, как телега, которая прошла очень долгий и трудный путь.
Потом приподнял свою палку, и стал опускать.
Но в этот момент что-то случилось.
Послышался гул, который заполнил всё - и уши, и ноздри, и голову. Снаружи и внутри, каждая прожилка в камне, каждая клеточка тела как будто встряхнулись. Снова и снова.
Вода накатила на берег.
"Быстрее, быстрее, - скрежетал беспокойный хранитель, показывая на дверь. Та неожиданнно сдвинулась, обнажая проём, заполненный светом, - Это был взрыв, скоро прибудет вода и грот окажется под водой".
“Что же случилось?”
“Не знаю. Но взрыв очень мощный”.
"А ты?" - спросил неожиданно Рубо. Зелёные огоньки замигали, не кучно, но быстро. Да, он действительно переживал, не за кого-то знакомого, за существо, которое видел впервые. Рубо, такой восприимчивый техник.
"Не бойтесь, я выживу, - ответил охранник, - Из каких только случайностей не вылезал Серый Фахус. Удачи. И вам, аномальные, тоже" - он цокнул, потом присвиснул, а после чуть клацнул.
Так грустно, что Первая вдруг поняла - Фахус тоскует. Нет, не боится, тоскует. По Малому Миру. Она знала, что именно так хранители называют свой дом. Как она поняла, каким таким чувством? Ведь хранители выражают всё по-другому, это не люди. Но вот поняла.
“Возможно, они не такие плохие, эти хранители, - думала девушка, после того, как кабинка закрылась. Они полетели, почти невесомые, вниз, - возможно, их обманули. Ведь обмануть доброго проще, чем злого. И по белому легче чертить, чем по чёрному”. Так говорила бабушка. И была, конечно, права.
Она посмотрела на Мутного.
Парень стоял, точнее, висел в их кабине, погружённый в какие-то мысли. Если спросить, в чём же дело, он не ответит.
Её раздражала эта ненужная замкнутость, которая последнее время как будто окутала парня. Всецело.
Девушка посмотрела на Рубо, и вспомнила, как однажды тот говорил об одном предположении, которое высказал Создатель. В сообщении, посланном миру, Создатель пытался понять, что случилось, там, у горы, когда он исчез. Это предположение её поразило, одновременно и простотой и загадочностью.
"Кто-то замкнул вход на выход".
Теперь, смотря на того, с кем она связала последние годы, Первая вдруг догадалась. Она вдруг постигла весь смысл этой фразы.
Да, в Мутном что-то замкнуло.
- Мы собрались здесь, все вместе, чтобы еще раз подумать - что же случилось и что же нам делать, - сказал председатель.
- Что произошло и как с этим бороться, - добавил Холёный, - мы постоянно вот так собираемся и постоянно пытаемся думать.
Это был не сарказм.
Совет понимал - то, что сказал самый колкий из всех сопричастных, серьёзно. Случилось страшное, а они всё сидят и решают.
Время заседаний прошло, будущее неопределённо, и теперь Узкий Круг действительно похож на сборище мудрецов, что заперлись в замке и ждут каких-то знамений.
- Я понимаю, - Хриплый вздохнул, - бывший формат заседаний исчерпан. Он не соответствует всей напряжённости ситуации. Но я так же знаю и мудрость - всегда, в любом деле, нужно хранить хладнокровие. Да, солнце погасло. Город взорвали, а вместе с ним знания, которые мы надеялись получить. Гильдия стражей оказалась не той самой гильдией, которая может сплотить наш народ. Я виноват, - председатель прокашлялся, - долгое время моя вера в Шестого, возможно... возможно, я знал его с детства, поэтому верил, поэтому не видел то, что видели другие. Как в стихотворении Темнобрового: "Хорошо видно то, что далёко". Извините за лирику, лирика сейчас, конечно же, не уместна… я просчитался, - Хриплый выдержал паузу, ожидая реакции. Но молчание было глубоким, - что ж... Говорить всё-таки надо. Заложить основу того, что позволит перейти уже к действиям. Средний?
- Согласен, - сказал сопричастный, - события, которые произошли, я бы назвал судьбоносными. В чём-то ужасными. Но выход, конечно же, есть. Поэтому давайте суммируем то, что известно. Тогда будем знать, от чего же отталкиваться, на чём строить планы. Итак, - Средний нагнулся вперёд, чтобы свет, идущий от люстры, освещал и лицо, - солнце погасло. Единственным выходом из создавшейся ситуации представлялось уничтожение Лабиринта, комплекса, построенного теми, кого называют хранители. В этом комплексе, предположительно, находится установка, которая запускает эксперимент.
- Извините, - Холёный решил вмешаться, - предположительно согласно чему?
- Согласно простой человеческой логике.
- Человеческой?
- Да. Другой не имеем. Если кто-нибудь что-нибудь делает, разумно предположить, что он это делает там, где находится. Вам, как бывшему законнику, это известно.
- Принцип локальности, - согласился Холёный, - но в данном случае, дорогой сопричастный, он не работает. Мы не знаем, все ли экспериментаторы в Лабиринте. Вполне разумно предположить, что Лабиринт лишь одно из строений, а установка находится там, где находится.
- Возможно и так. Но наш источник, на данный момент единственный, говорит нам о том, что Лабиринт колоссален. Поэтому "вполне разумно предположить", - Средний обыгрывал своего собеседника, - что в этом месте сосредоточено всё. В том числе и установка.
- Установка, установка, - небрежно отмахнулся Холёный, - мы даже не знаем, что это такое. И есть ли она вообще. Возможно, это вовсе не механизм, возможно, что-то подобное магии.
- Магия тоже предполагает предметы. Катализаторы и умножители силы. Взрыв бы разрушил и их. Вообще то, в данных условиях это было единственное, что мы могли совершить.
- Дорогой мой стратег, - Холёный сказал это громко, - единственнное, до чего мы додумались, не значит единственное вообще.
- Хорошо, - согласился Средний. Его спокойствие не могло прошибить ничто, даже страсная напористость собеседника, - что предлагаете Вы?
- Я? - не растерялся последний, - я вовсе не предлагаю. Я в данный момент уточняю. Чтобы фразы звучали правильно. Возможно, у членов Совета есть мнения, и, возможно, они могли бы их высказать. Нам всё равно придётся об этом думать. Мы всё равно что-нибудь упустили. Поэтому, ещё раз - единственное, до чего мы додумались не значит единственное вообще. И нам необходимо это принять. Если, конечно, мы хотим что-то делать. Потому что сидеть и ковыряться в носу мы умеем, и действовать грубой силой - убить там, взорвать, кажется, тоже. Но иногда нужно действовать тонко. Пинцетом.
- Да, - сказал председатель после молчания, - мы об этом подумаем. У Любящей есть человек в Лабиринте. Возможно, он что-то подскажет.
- Возможно, - Холёный вздохнул, - самое важное слово. И самое неопределённое... Ладно, простите, за то, что вмешался. Но я хочу одного - чтобы каждый из нас думал гибко. Мы обладаем властью, и властью не маленькой. Власть предполагает ответственность, и каждое наше решение должно быть обдуманно.
- Решение о взрыве принимали не мы, - подсказал председатель.
- Да, и в конце концов это было достаточно обоснованное решение, - вывернулся Холёный, - оно могло увенчаться успехом, если бы не случилось то, что случилось. Но есть и другие решения, которые ждут.
Председатель прокашлялся:
- Средний.
- Продолжим, - ответил докладчик, - Почему взрыв случился не там? Первая мысль - обманули. Первая и единственная. Пестрокрылый либо отвёл удар от Лабиринта, либо хотел уничтожить город. Возможно, и то и другое.
- Возможно, обманули самого пестрокрылого, - предположил Холёный.
- Возможно, - добавил человек с озёрным акцентом, - песцрокрылые - народ непонятный. Их цели нам неизвестны.
- Как бы то ни было, случилась беда, - Средний сказал это ровно, так, будто бы вёл монолог, - уничтожен город, с которым у нас были особые отношения. Город с важными знаниями и технологиями.
- Кто-то выжил? - спросил председатель.
- Статистики мы не знаем. Пока. Возможно, что-то подскажет Любящая. И третье, - Средний сказал это быстро, видимо, опасаясь, что упоминание самой противоречивой женщины вызовет пересуды и уведёт общение в сторону, - это стражи.
В зале зашевелились.
- Мы не должны подвергать сомнению решения Россыпи, - лектор выдержал паузу, - в данном случае, всё было сделано правильно. Стражи бы не ушли, ни сами, ни под давлением. Шестой оказался безумным. Пожар в Длиннолесье, резня у излучины, сожжение кораблей...
- Извините, что перебью, - сказал председатель, - но есть достаточные причины сомневаться, что последнее сделала гильдия.
- Согласен, - Средний кивнул, - но, думаю, всем нам понятно, насколько она прогнила. Теперь это опухоль, которую вырезали. Правление стражей прошло, и нам выбирать, что же делать. Как всё собрать воедино.
- Выбор в руках Белой Россыпи, - заметил Холёный, - и нам выбирать, ковыряться в носу или нет.
- Прошу, без сарказма, - сказал председатель, - я знаю, что виноват. Долгое время я верил Шестому, наверное, потому, что знал его с детства. И теперь прошу прощения, перед каждым из членов Совета, - Хриплый казался подавленным, - в качестве наказания я слагаю свои полномочия, - в зале задвигались, - я покидаю Совет. Следующее заседание пройдёт в обновлённом составе.
- Я полагаю, ваше решение согласовано? - спросил чей-то голос, с придыханием, похожим на кузнечные меха.
- Белая Россыпь знает. Они согласны. Россыпь предлагает кандидатуру, пускай и ппотиворечивую, но в нынешних условиях правильную.
- На место члена Совета? - поинтересовался Холёный, - или на место председателя?
- На место председателя и на место члена Совета. Одновременнно.
- Во как? Сразу и в председатели? Кто же это? Невинный?
- Невинный пропал, - добавил Средний, как всегда бесстрастно и почти равнодушно.
- Так всё же Невинный? - Холёный, казалось, не слышал.
- Белая Россыпь предлагает только одну кандидатуру, - Хриплый выдержал паузу, зная, что то, что он скажет, вызовет неприятие, - женщина, которая знает о том, что случилось, больше всех остальных.
Кто-то присвистнул.
- Понятно, - продолжил Хриплый, - думаю, не стоит называть это имя.
- Причём, как я понимаю, это не двойное, а тройное назначение, - добавили "меха", - в сопричастные, в члены Совета и сразу же в председатели.
- Логика Россыпи понятна. Ситуация тяжёлая. Назначение соответствует ситуации, - ответил Холёный.
- И всё же тревожно, - добавил тихий и вкрадчивый голос, - мы превратились из Ордена в группу поддержки. Только Россыпь и Любящая. Мы ничего не решаем.
- Решаем, - добавил Холёный, - мы можем размазывать сопли, а можем съедать.
"Меха" рассмеялись. Но остальным не не зашло. Шутка была неприятна.
Хотя всё-таки это была не шутка. Холёный, обычно весьма остроумно шутивший, в этот раз говорил серьёзно. И Хриплый понял.
- Вы правы, - сказал председатель, - мы знаем так мало, что остаётся ждать. И слушаться тех, кто знает больше.
- Спасибо, - ответил Холёный, - сейчас такой непростой период. Мы часто спорили, но если бы я выбирал, я бы оставил Вас. Ваше умение находить компромисы и гнуться там, где это необходимо, было удачным сочетанием. В более спокойные времена. Возможно, даже сейчас. Но возможно и то, что Россыпь права - теперь нужна более твёрдая рука, более бескомпромиссные решения.
- Теперь нужны яйца, - сказали "меха", - которых у нас, увы, нет.
- У неё они есть, - заметил Холёный, и добавил, - я думаю, каждый сидящий здесь понял. То, что случилось - не вызов, не новые обстоятельства, и даже не хрень, какой бы бредовой она ни казалась. То, что случилось - катастрофа. Поэтому и решения соответствующие.
Он проснулся после глубокого сна.
Проснулся, и начал думать.
Надо было прокрутить в голове последние события, с той поры как он принял решение до того самого места, где оказался.
А место было пугающее. Если представить, где это место находится, как глубоко оно спрятано, если вспомнить, что происходит. Хочется заползти, глубоко-глубоко, или бежать, без оглядки, как брума в закрытом кольце. Пускаешь туда эту бруму, и бьёшь. По поверхности. Зверёк начинает бежать, встаёт на колеса, катится, всё быстрей и быстрей, но спастись он не может. И только несётся, не останавливаясь, испуганный, ошалевший. Пока не падёт.
Он сам наблюдал это в детстве, сам запускал в трубу, стучал и смеялся со всеми. А брума летела, слепая от страха, который она испытала. Не в силах понять, что случилось.
Да, брума понять не может.
Но человек - не брума, человек понимает.
Он думал, он долго думал и сделал свой выбор. Осознанно. Теперь отступать уже поздно, да он и не хочет.
Он выдержит, он одолеет. В первую очередь страх. Ведь впереди самое ценное, что может быть в мире.
Впереди знания.
Он на пороге новых, невиданных знаний. И он их получит. Он сделает всё, но получит.
Все удовольствия жизни, правильно сказать - все остальные её удовольствия лишь обрамление, лишь дополнение к самому главному, то, что может помочь добраться до сути. И если отказ от этих удовольствий ведёт к более глубоким, более фундаментальным знаниям, то сомневаться не стоит.
Поэтому, взяв себя в руки, Пытливый поднялся.
И огляделся.
Чтобы увидеть маленький замкнутый куб, все стороны которого - стены, пол, потолок светились противным молочным светом. Вернее, сиянием.
И это сияние стало ярче…
Душа опустилась.
Всё, значит, скоро, совсем уже скоро придут. Замечательно.
Теперь ты во власти маленьких умных тварей, теперь ты во власти хранителей.
Он вспомнил о том, как упрашивал горожанина, которого, кажется, звали Кобальд, чтобы провёл в Лабиринт. И тот согласился, как только увидел. Нет, не какие-нибудь городские замусоленные бумажки, а самые настоящие равнинные деньги. Монеты. Чирики, вырики, гирики - горожане с ума посходили от денег равнин. Что-то купить в этом городе было проще простого. Но почти все его сбереженья кончились. И тогда-то он понял - пора. Пора уходить.
Он высыпал своему провожатому то последнее, что ещё оставалось в его кошельке, высыпал без сожаления, словно прошлое, в которое он не вернётся. Ведь он покупал тот самый билет, о котором мечтал.
И попал.
в Лабиринт.
Не зная, что это такое. Не понимая, почему его приняли. Не задавали вопросов, а приняли, сразу. Правда прощупали странным прибором, с головы до ног, но потом пропустили.
И дверь затворилась.
Навеки.
Хлопнула жизнь, разрываясь на равные части, а может, не равные - прошлое, определённое, такое понятное, тёплое прошлое, и будущее. Будущее, которого он не знал.
Его повели в большую, светлую залу, с высоким таким потолком, в которой, как будто домики, только без окон, стояли заградки. И эти заградки были закрыты.
Он поначалу не понял, чем же воняет. А может быть, понял, но не хотел признаваться. А когда вдруг признался, когда осознал, стало жутко. Так пахло в разделочной, куда он ходил вместе с дядей, где были подвешены туши - свиней, коз, баранов, с которых содрали кожу.
"Зримые так не пахнут" - подумал Пытливый, - так пахнут только незримые".
И от понимания того, что человек то ведь тоже незримый, ему стало дурно.
Но почему он подумал об этом? С чего это вдруг? Там были козы. И свиньи. А может, другие животные, ведь у хранителей есть свой, собственный скот. Вот и свежуют.
Но потом они прошли в следующее, длинное, почти бесконечное помещение, коридор, с обоих сторон которого стояли прозрачные клетки, типа больших террариумов, в которых лежат ползуны. Но ползунов в клетках не было. В клетках сидели люди. Люди, полулюди, недолюди, те, что походили на людей, но только отчасти.
В коридоре стоял мерзкий запах. Неубранных испражнений, грязных немытых тел. Настолько тошнотный, что Пытливого вырвало. Сразу. И прямо на идущего впереди.
Тот заскрежетал, словно дверь на несмазанных петлях, зашипел, затряс своей мордой. Сморщенной, словно усохшее яблоко. Пока его не опрыскали жидкостью, тоже вонючей, но уже по-другому. Хранители тут же подняли морды, как будто принюхиваясь, и при этом свистели, сопели, булькали.
Все эти звуки искатель считал языком. Поначалу. Параллельным тем образам, что посылали хранители, своеобразным их дополнением. Возможно, и так. А возможно, всё было проще. Может быть, кряканья, рыканья, клацанья - выражение эмоций. Своеобразная мимика, которой у тех, конечно же, не было. Какая может быть мимика у усохшего яблока?
То, что эти усохшие вытворяли, заставляло желудок сжиматься. Особенно когда ему показали тех, бритоголовых, со швом, окаймляющим голову.
"Мы вырезаем их мозг, грамм за граммом, - булькал его провожатый, - разные зоны. И смотрим, как изменилось их поведение, какие тесты он больше не в силах пройти, на что он не в силах отреагировать."
"Чудовища, - думал Пытливый. Так, чтобы твари не слышали, - Зачем. Они. Это. Показывают?"
Страха ещё не было. Было отторжение, брезгливость, но только не страх. Искатель был поражён. Само неприятие виденного не позволяло перекинуть мостик между ним и всем окружающим, думать, что с ним могут так же.
Пытливый вспомнил свой стол, который стал рыхлым от всех его опытов. На котором он резал, кромсал, свежевал. Твердотелок, лягушек, носатиков. Резал, кромсал, свежевал.
О Всемогущий Обиженный!
Как же похоже всё это на то, что он видел. Теперь.
Где-то на середине этого жуткого пути к нему подошёл человек, средних лет, средней комплекции, но запредельного настроения. Нет, не из куба, не из-за ширмы. Со стороны.
Он был опрятно одет, аккуратно подстрижен и, в общем, держал себя в форме. Нормально так и качественно держал.
Концы его усов были заужены, и чуть поднимались вверх. Рубашка как будто прилипла к телу, как у других горожан, и кончалась чуть ниже талии. Весь облик так диссонировал с окружающим, что само окружающее стало казаться нереальным. И тошнота отступила.
- О, рад приветствовать, рад приветствовать, - подошедший раскрыл объятия и похлопал искателя по спине. Он был доволен, и вправду доволен, такой цветущей физиономии Пытливый не видел. Давно, - я слышал, Вы сами пришли в Лабиринт? С равнины?
- Нет, с города, - процедил сквозь зубы искатель. Слова давались с трудом.
- Ах да, - незнакомец сиял, - но вы родились на равнине. У Вас говор такой. Вы тя-тя-тя-тяните речь. Горожане, они говорят быстрее.
Пытливый кивнул.
- Тюльпан, - человек протянул запястье, - о, как же я рад.
Вся циничность и запредельность происходящего поражала.
Потом, в отдельном помещении, который представлял из себя внутренность куба, Тюльпан рассказал о себе.
Он попал в Лабиринт ещё в юности. Собственно, вызвался, сам. Его предшественник, советник Кр, состарился, а хранителям нужен был кто-то, кто сможет давать советы. Люди - слишком сложные организмы, и изучать их необходимо осторожно.
Со временем заинтересовался, стал давать более смелые, более дерзкие советы, сам обосновывал опыты, сам в них участвовал, короче, увлёкся.
Всё это Тюльпан рассказывал буднично, за кружечкой пьянящего напитка, закусывая какими-то палочками и местной кашицеобразной гадостью.
- Здесь хорошо, - говорил он, прожёвывая, - вот Вам, конечно, оно не понятно. Пока. Но есть определённое сходство между двумя народами. Ну, нами, - Тюльпан вытер руки, - и ими. Хранителями. Тут дело в строении. То есть хиральности. То есть... Как это лучше сказать?.. Короче, мы с ними похожи, и можем питаться одним и тем же... Кушайте, кушайте, - советник смотрел на Пытливого, - Как говорят в нашем городе - за всё переплачено.
Желудок был пуст, но желания что-то попробовать не было.
- С непривычки, понятно, - кивнул собеседник. И подмигнул, - а так, это же целая кухня. Малого Мира.
- Малого мира? - Пытливый моргнул.
- Это место, - Тюльпан облизал свои пальцы, - откуда хранители вышли. Их дом. Ну мы, то есть, вышли с Острова, а они вот оттуда.
- Это наш мир?
- Ннни совсем, - советник прищурился, - это... Как объяснить. Это пузырь, но только другой. Не наш. Он мммельче, гораздо. Там, как я понял, даже видна кривизна. Вот наш огромен, - Тюльпан растянул свои руки, - на одном конце - Белая Россыпь, - он посмотрел на одну, потом на другую из рук, - на второй находимся мы. А у хранителей мир, ну, вот, мааахонький, - советник прищурился, будто пытался чего-то увидеть, и сблизил два пальца, - и солнца там нет, как я понял. Есть что-то подобное солнцу, но только не солнце. И всё то там светится. Всё. Не ярко, конечно, но светится. Вот как-то, примерно, вот так.
- Понятно, - Пытливый сглотнул.
- Ну что, говори. Чего хочешь? - Тюльпан облизал свои губы и приготовился слушать.
Говорить было трудно. Вначале.
Но потом понесло.
Словно сломало плотину, и всё, что копилось, вышло.
Он говорил.
О желании знать, о желании добывать эти знания, о неуёмной, безграничной вере в науку, вере в то, что познание мира - главное, ради чего стоит жить.
Советник казался задумчивым.
Потом он ушёл.
А Пытливого поселили в кубе, таком же прозрачном, как те, в которых сидели несчастные. Но прозрачным он оказался снаружи, внутри было мутно. С пола, стен, потолка лился свет, унылый, как всё, что его окружало. В углу стояло что-то похожее на кровать. И всё. Куб и кровать.
Ему приносили пищу. Он поначалу не ел. Потом по чуть-чуть.
Потом он заснул.
Потом он проснулся.
О, перевёрнутый миг пробуждения, когда ты, беззащитный, выходишь из сна, такой ещё тихий, спокойный, и вдруг понимаешь...
О, ужас.
Искатель начал дрожать. Мелко-мелко. От страха, от осознания, что попался, как твердотелка, прилипшая к кокону, что он всецело во власти чужих. Что он препарат.
И только желание знать, натянутое, словно струна, было стержнем, вокруг которого еще собиралось его содержимое, тем стеблем, который тянулся.
В дверях появился Тюльпан.
Пытливый вздрогнул. Он даже не знал, кого бы страшился больше - тварей из Лабиринта или этого человека.
- Ну что же, - Тюльпан прислонился к стене, и посмотрел на искателя, словно прицениваясь, - Твоё желание знать будет выполнено. Я говорил с самым главным, его зовут Шэа, он мудрый и щедрый хранитель, и Шэа согласен. Можно провести замечательный, ну просто таки выдающийся эксперимент, - советник причмокнул, - вопрос лишь один. Какую цену ты готов заплатить?
Последний замысел Хэа. Глава 9. События
© Copyright: Андрей Жолуд, 2023
Свидетельство о публикации №223122900568
Свидетельство о публикации №223122900568
Рецензии