Непутёвая

          Г А Л Ю Н Я

   Я вовсе не горел желанием встретить её, я совсем не хотел чтобы наши пути-дорожки когда-нибудь пересеклись, тем более здесь, на южном побережьи Крыма, в ласковом месяце августе. Однако это случилось, случилось у газетного киоска, где мы стояли в очереди... уже не вспомню за чем. Она обронила кошелёк.
   За оброненным портмоне мы нагнулись одновременно и (надо же!) столкнулись лбами. Не знаю, как она, но я щедро осыпал асфальт искрами из глаз моих; из них даже слёзки вытекли. Я потёр место ушиба, пробормотал "простите!", поднял глаза и обомлел: передо мной стояла моя землячка Галюня. Вот и шрам на левом плече, и нос бульбочкой, и глаза раскосые... Она!
В шляпе-сомбреро, в лёгком ситцевом халате, толстая, безобразно толстая!.. Сколько же лет я не видел её: лет пятнадцать, двадцать?.. А ведь я другой её помню,
совсем другой. Я глядел на Галюню и тупо молчал. Из оцепенения меня вывел её голос:
--  Эй, как вас там? почему вы на меня так смотрите?
-- Как смотрю? -- рассеянно промолвил я.
-- Так, будто этот кошелёк краденый, а ведь он мой! Хотите, я скажу вам что в нём, хотите?
-- Нет-нет, ничего не надо говорить -- я вам верю! -- поспешил ответить я.
   Она ещё крепче прижала оранжевый портмоне к пышному бюсту и, близоруко щурясь, стала меня разглядывать:
-- Мне кажется, я вас где-то уже видела... Но куда вы? Погодите же!
   Да-да, я от неё попросту сбежал. Буркнул чего-то в ответ, даже не помню чего, надвинул на глаза шляпу и, попирая голыми ступнями песочек феодосийского пляжа, направился к воде.
   Узнала ли она меня? Вряд ли: худ, бородат, в тёмных очках, шляпе... Хотя... Может мне открыться? Ну почему, почему тот давний и вовсе не криминальный, скорее комичный случай воздвиг меж нами невидимый, но непреодолимый барьер, сколько мне ещё избегать встреч с ней и вообще...
   Я оглянулся. Галюня всё ещё стояла у будки мороженщицы; теперь уже в компании упитанного лысещего гражданина.
                * * *
   ... Мы с ней были почти соседями; наши подворья разделял довольно оживлённый большак. Я тогда учился в седьмом классе, а Галька после окончания восьмилетки пошла в доярки. Я ещё ребячился, в стрижа играл да в догонялки, а Галька уже невестилась -- губы красила, пудрилась и духами брызгалась.
   Раз пустили слушок, что слюбилась она с прикомандированным киномехаником Лёнькой. Эту весть донесли и до её отца -- мужика сурового, даже жестокого -- я сам слыхал как он сказал ей: "Ежель это правда -- голову оторву и собакам кину -- так и знай!"
   Я пронюхал, что любятся Галька с Лёнькой в клубе, после киносеансов; запрутся, свет выключат и любятся. Мне стало ужасно интересно: чего они там...
   Сколько помню, на клубной сцене всегда стоял длинющий, покрытый зелёным бархатом стол -- для лекций, собраний и прочих торжеств, которые случались тогда довольно часто. Во время кинопоказов стол придвигали к глухой стене; там он и пылился "до восстребования". Поскольку тяжёлая скатерть свисала до самого пола, то спрятаться за ней было совсем несложно -- надо было только момент улучить. Я улучил и спрятался, и затаился там.
   Вот кино закончилось. Народ с гомоном двинулся к выходу. Потушили свет. Вскоре всё стихло.
   Через минуту-другую я уловил скрип половиц, приглушённый Галькин смешок и баритон Лёньки. Жёлтый снопик луча карманного фонарика мазнул по экрану, уткнулся в пол...
   Двое поднялись на сцену.
-- Ой, я сегодня и обмыться не успела! -- промурлыкала Галька.
-- Да ладно..., -- нежно сказал Лёнька.
   А потом... Позвольте, я не буду о том, что было потом. Не поведаю я и о моём тогдашнем состоянии: ни о психологическом, ни о физиологическом... Скажу только, что там, под столом, у меня сильно засвербело в носу и мне  ужасно захотелось чихнуть. Ценой невероятных усилий мне удалось таки подавить позыв, однако звук из меня всё же вышел, правда, негромкий и совсем из другого места, но тем не менее он был услышан любящимися...
-- Ой, пукнул кто-то! -- взвизгнула Галька.
-- Мышь наверное, -- отвечал Лёнька.
-- Разве мыши пукают? -- спросила она.
-- Пукают, пукают...-- был ей ответ.
   ... Из клуба я выбрался через форточку. Сделать это мне было совсем нетрудно, поскольку был я худ как "лисапет".
   Гальку я подкараулил на полевой тропе в густющем лесу головастых колхозных подсолнухов, когда она возвращалась с вечерней дойки. Рассказал, чему недавно был свидетелем, пригрозил доложить её отцу, если она не...
-- И чем же я должна от тебя откупиться? -- подбоченилась девка.
-- А то не знаешь...
-- То-есть, ты меня хочешь -- я правильно поняла?
-- Правильно...
-- За чем дело -- вот я: бери, пока тёплая!
-- Что, вот так сразу? -- растерялся я.
-- А как? Может мне поломаться перед тобой? -- она откинула полу халата... -- Ну, я жду!
   Изголодавшимся щенком набросился я на свою жертву. Сшиб с ног, повалил навзничь...
   А уже через минуту я, сгорая от смущения, нервно застёгивал пуговки на моих штанах.
-- И это всё?! -- издевательски спросила моя непутёвая соседка, -- Ну вот, теперь можешь рассказать моему папане, что ты тут сделал со мной; кстати, своему -- тоже.
   Я молчал. Я готов был провалиться сквозь землю! Прямо здесь, в подсолнухах... Немедленно!
   Никуда я не провалился, я услыхал:
-- Руку-то хоть подай! Отряхни... Меня отряхни! Сзади... Только в пыли извалял... Мужик, поднял ногу -- пшик!
   Больше я её не подкарауливал. А она... Она вскоре вышла замуж. Надо полагать, вышла удачно -- за военного. Я же с моими добрыми тётушками уехал в Керчь -- в бурсу поступать... С той поры мы и не виделись.
                * * *
   Из невозвратного вчера меня вернул вкрадчивый с хрипотцой голос: "А ведь я тебя узнала: ты -- Владимир, сын дяди..." Она назвала имя моего отца. Я тупо молчал. "Ты зачем убежал?" -- спросила Галюня. Я механически пересыпал с ладони на ладонь ракушки и ничего не отвечал. "Странно!" -- проговорила она, шумно вздохнула и "отчалила".
   Я глядел вослед удаляющейся, непомерно полной женщине и... И мне нестерпимо захотелось с ней заговорить. Это было похоже на приступ и справиться с этим приступом у меня уже не достало сил: я её окликнул...

                Владимир ХОТИН