Великое таинство

Полупустой и лёгкий пригородный автобус, словно конь, завидевший впереди родную конюшню, резво мчался к маячившим впереди городским каменным кварталам. 

А за окном удивительными красками расцветал весенний апрельский вечер. Закатное солнце пламенело над горизонтом неправдоподобно ярким, космически оранжевым светом. Белые дома с той стороны, где на них падали его лучи, казались нежно-розового, а местами, персикового, или, как художники это называют «Blooming Dahlia» – «цветущий георгин», оттенка, и разной густоты лиловыми там, где стены находились в тени. И оттого что внизу, у земли дома, улицы, деревья были тёмными, чудилось, что вся верхняя, расцвеченная космическими красками часть города, плывёт, парит в воздухе. Пашня, мимо которой мчался автобус, по верхушкам борозд отливала нежными, сиреневыми тонами, переходящими постепенно во впадинах в неземной, мистический фиолет. По ней гордые, важные, словно лорды во фраках, расхаживали воронёные грачи. И над этими, космической расцветки полем и городом, потолком висели подсвеченные снизу и разукрашенные исцеляющими рериховскими световыми вибрациями, живописные, всех цветов радуги, облака.

Автобус затормозил на остановке, дверь, дохнув пневматикой, открылась и впустила внутрь мужчину и женщину, а с ними и радостную песнь трепещущих над полем звонких жаворонков.

Вошедшие были одеты во всё тёмное, держались неловко, озираясь и оглядываясь по сторонам, и казались немного странными среди яркого торжества весенней просыпающейся природы. Платить за проезд они не стали. Сели недалеко впереди меня, и я отлично видел их повёрнутые друг к другу лица. Правда, я не слышал, что стал втолковывать своей спутнице мужчина. Но и без слов всё было ясно: столько жара, страсти, огня и в то же время плохо скрываемой тоски по чему-то несбывшемуся, пылало во взгляде его, казалось, преждевременно выцветших, немного мутноватых глаз.

О, весна! О, великое таинство любви и возрождения жизни!

Так смотрел бы, наверное, Ромео на свою Джульетту, распорядись судьба свести их не в пору цветущей юности, а лет тридцать, или может быть даже сорок спустя.

Однако растрёпанная весенним ветром голова немного помятой и вроде бы даже поцарапанной Джульетты решительно качнулась – нет!

А может быть всё иначе? И она вовсе не Джульетта, она – Анна Каренина, внезапно полюбившая другого. И её спутник никак не может понять, что счастье, казавшееся вечным, исчезает, растворяется, утекает, словно чистая, прозрачная, родниковая вода из ладоней.

О, стрелы купидона! О, весна! О, великое таинство!

Всё верно! Вот они – муки ревности. Слегка опухший Каренин стал говорить громче, настойчивее, временами даже вскрикивать, и, как послышалось издалека, порой даже нецензурно. А потом и вообще замахнулся на свою несчастную, заблудшую, непутёвую Анну, синим, жилистым кулаком.

Та мгновенно всё поняла, испугалась, наклонилась к потёртой хозяйственной сумке, стоявшей у неё на коленях, покопалась недолго и вытащила оттуда… маленькую бутылку водки.

Мужчина выхватил бутылку у неё из рук, сунул её поближе к сердцу – в карман жёваного пиджака и сразу успокоился, угомонился и вышел на ближайшей же остановке.

Я посмотрел в окно. Солнце, прежде, чем уйти за горизонт, спряталось в тучу. Облака стали серыми, пашня тёмной. По ней ковыляли голодные, неопрятные, чёрные птицы, выковыривая из грязи червяков. И почему-то вспомнилось, что звонких, трепетных жаворонков в далёких, неведомых странах, ловят сетями, ощипывают, потрошат, связывают им лапки и крылышки, превращая в плотные нераспадающиеся комочки, и зажаривают до хрустящей корочки в пирогах.