Гаррис Т. 2. Гл. 20. Ги де Мопассан... Ч. 1

ВОСПОМИНАНИЯ О ГИ ДЕ МОПАССАНЕ

В начале восьмидесятых Бланш Маккетта (в девичестве Рузвельт)1 познакомила меня в Париже с Мопассаном. Бланш была американкой. Приехала в Милан учиться пению. Она была необычайно хороша собою, высокая, хорошо сложенная блондинка с копной золотисто-рыжих волос и классически совершенными чертами лица. Бланш бросила музыку ради брака, вышла замуж за итальянца маркиза д;Аллигри, прожила в Италии много лет и все же говорила по-итальянски с сильным американским акцентом и никогда не смогла выучить прошлые причастия некоторых неправильных глаголов. По-французски она говорила так же, но бегло и с полным презрением не только к синтаксису, но и к родам существительных. И все же она была отличной компаньонкой, полной жизни и веселья, добродушной и всегда готовой оказать кому-нибудь услугу.
____________________________
1 Бланш Рузвельт (1853—1898) — американская оперная певица, писательница, журналистка; с 1884 г. любовница Ги де Мопассана.

Бланш написала роман на английском языке под названием «Медная королева» и говорила о себе как о женщине-писательнице и женщине-художнице. Мопассана она знала отлично и чрезвычайно ему нравилась, ее похвала в мой адрес весьма поспособствовала нашим дружелюбным отношениям.

Внешность Мопассана никак не соответствовала его великому таланту. Он был среднего роста, тщедушный и малопривлекательный. Лоб квадратный и довольно высокий; нос почти греческий; подбородок твердый, но не жесткий; глаза серовато-синие; волосы, особенно густые усы, были очень темное; вместо бороды под нижней губой у него торчал странный маленький клочок шерсти. Манеры Мопассана были превосходными, но поначалу он казался сдержанным и не желал говорить о себе или своем творчестве. Он уже написал «Дом Телье» — я ставлю этот рассказ выше знаменитой к тому времени «Пышки».

Пусть никто не думает, что моя неспособность определить гениальность де Мопассана по его внешности или манерам, является чем-то странным. Французы, знавшие его много лет и не читавшие его прозы, тоже не имели ни малейшего представления о его таланте. Однажды Золя сказал мне, что даже когда писались рассказы для сборника «Вечера в Медане»2, никто ничего не ожидал от Ги де Мопассана. Естественно, было решено, что рассказ Золя должен быть первым, а остальные пять участников должны были быть расставлены после прочтения. Мопассана оставили последним. Он читал «Пышку». Как только Ги закончил, остальные пятеро закричали, что это чудо, и с французским энтузиазмом провозгласили его великим мастером.
____________________________
2 «Вечера в Медане» — сборник из шести рассказов шести писателей-натуралистов о франко-прусской войне 1870 г.

Поначалу сдержанность Мопассана была почти непроницаемой: он неотступно носил доспехи (как я называл это про себя) из многих юношеских притворств. Одно время Ги говорил мне, что он нормандец и питает нормандскую любовь к мореплаванию; в другое время он признался, что его семья происходит из Лотарингии, и его имя, очевидно, есть производное от mauvais passant (злой шутник). Время от времени он говорил, что пишет книги только для того, чтобы получить деньги на яхтинг, и почти на одном дыхании рассказывал, как Флобер исправил его первые стихи и рассказы и действительно научил писательскому мастерству, хотя, очевидно, он был мало чем обязан какому-либо учению. Под конец писательской карьеры за ним так ухаживали принцы, что он принял «настойку» снобизма и, как говорят, носил корону маркиза под шляпой, хотя у него не было и тени законного права на нее или даже на благородное «де», которым он всегда пользовался

Но в глубине души, как и большинство талантливых французов, Мопассан мало заботился о титулах и постоянно проповедовал благородство и необходимость каждодневного труда. На самом деле он восхищался только аристократией гения и достижениями художников и ученых.

Однажды, во время нашего совместного обеда я сказал Мопассану, что хочу опубликовать его рассказы на английском языке и заплачу за них по самой высокой французской ставке. Он казался удивленным, но ему нужны были деньги, и вскоре он прислал мне рассказы, некоторые из которых я опубликовал позже в «Двухнедельном обозрении».

Той же зимой Дилк одолжил мне свою виллу в Кап-Брюне близ Тулона. Я пригласил разделить со мною отдых Перси Френча3, который когда-то был британским послом в Мадриде. Он приехал.
_________________________
3 Перси Френч (1854—1920) — ирландский поэт-песенник и композитор.

Как-то раз, прогуливаясь по Каннам, мы встретили Мопассана. Френч говорил по-французски так же хорошо, как по-английски, и его похвалы мне и рассказы о моем заслуженном авторитете в светском обществе Лондона, по-видимому, повлияли на Мопассана. Во всяком случае, он согласился пожить несколько дней у нас на вилле.

Гость пробыл у меня с неделю, и я относительно близко познакомился с ним. Помню, как-то вечером я по-доброму отозвался о его «Наследстве». Мопассан сказал мне то, о чем я и сам догадывался — сюжет этой истории был найден в первые дни его пребывания в Париже, когда Мопассан работал в Морском министерстве. Я высказался в том духе, что концовка была слишком затянута, что история неизбежно закончилась осуждением героиней девушек, которые предлагали сделать именно то, что она и сделала. «Comme ces creatures sont infames» («Эти существа нам печально известны») должно было стать последней фразой этой истории. Мопассан немного поколебался, а затем ответил:

— Думаю, что вы правы: это придает резкость и подчеркивает иронию. — Слегка поразмыслив, он спросил: — Почему вы не пишете рассказы?

— Не владею таким искусством, — небрежно ответил я. — Я предпочитаю выступать критиком.

— Невозможно стать хорошим критиком, не будучи творцом. Пишите, и мы тоже будем иметь удовольствие критиковать ваши опусы.

— Я подумаю об этом, — ответил я, и действительно, с того дня мысль о писательстве не оставляла меня.

Могу ли я стать писателем? Я всегда знал, что могу быть хорошим оратором и политическим мыслителем, но писать — значит соизмерять себя с величайшими. Был ли я гением? Если нет, то я был бы дураком, если бы начал сочинительствовать. Внезапно мне пришла в голову мысль, что я мог бы записать одну-две истории и посмотреть, какой эффект они произведут. Но какое-то время я не воспринимал эту затею всерьез. По крайней мере, до тех пор, пока постоянное присутствие в палате общин не стало для меня бессмысленным. Но это уже другая история.

Чем лучше я узнавал Мопассана, тем больше он мне нравился. Он был типичным французом во многих отношениях. Добрый, душевный и справедливый. Ги любил греблю, очень гордился своей физической силой и был чрезвычайно удивлен, обнаружив, что начальное обучение в английской школе и университетская жизнь в США сделали меня если не сильнее, то, безусловно, более ловким, чем он.

Именно от него я впервые услышал французскую пословицу «ban animal, bon homme» («запрет животным — добро человеку»). Его физическая сила была необычайной. Мопассан рассказывал, например, о том, как греб всю ночь напролет после целого дня, проведенного на Сене.

Ему всегда нравилась игра, даже когда он оказывался проигравшим. Однажды утром на реке в Аржантейле, когда Ги поднялся, чтобы занять место другого за веслом, и ступил на планширь4 лодки, чтобы перейти на свое место, рулевой тоже ступил на планширь и случайно сбросил Мопассана в воду.
________________________
4 Планширь — верх борта лодки.

— Я не мог удержаться от смеха, — рассказывал Ги. — Это было так точно рассчитано.

— У тебя хотя бы имелась смена одежды?

— Нет, конечно! Я просто греб изо всех сил, пока мне не стало жарко, и одежда не высохла прямо на мне. В те дни я никогда не простужался...

В молодости Мопассана переполняла физическая энергия. Думаю, это она вдохновляла его на добрые суждения о современниках и соперниках. Он находил гениальность даже у Бурже5. Единственным человеком, которого Мопассан несправедливо критиковал, был Эдмон де Гонкур6: Ги всегда насмешливо отзывался о его литературном стиле.
_________________________-
5 Поль Бурже (1852—1935) — французский писатель и литературный критик, очень популярный в конце XIX в.
6 Братья Гонкуры: Жюль де Гонкур (1830—1870) и Эдмон де Гонкур (1822—1896) — выдающиеся французские писатели-натуралисты и мемуаристы. Творили вместе, Эдмон пережил брата на двадцать шесть лет.

— Люди, которым нечего сказать, естественно, очень осторожны в своих речах, — замечал Ги. — Именно тогда, когда соединены две силы — глубокое, истинное видение жизни и любовь к слову, как у Флобера, получается великий писатель. У Гонкуров этого нет.

Эдмон де Гонкур был не меньше предубежден против Мопассана. Даже после смерти Ги он яростно отрицал, что Мопассан — великий писатель.

Как только Ги обнаружил, что у меня очень сильная мускулатура и в силе я ему ровня, он решил превзойти меня в любовных успехах с женщинами. Мопассан был на удивление тщеславен. Впрочем, как и многие французы. Однако в искусстве обольщения Бог не дал ему особых талантов.

— Большинство людей, — заявил Мопассан, — склонны думать, что низшие классы, рабочие и особенно моряки, являются лучшими любовниками, чем те, кто ведет оседлый образ жизни. Я в это не верю. Писатель или художник, если они занимаются физическими упражнениями и поддерживают себя в добром здравии, являются лучшими любовниками, чем землекопы или пахари. Чтобы доставить женщине как можно больше удовольствия, необходимы еще и мозги.

Будучи на вилле, мы втроем долго обсуждали этот вопрос. Я сказал, что, по моему мнению, молодость — главное условие успеха. К нашему с Френчем удивлению, Мопассан не согласился с этим. Способность иметь дюжину полных половых актов подряд он счел феноменом организма, присущим любому возрасту.

Я напомнил ему монсеньора «Шесть раз» из «Моей жизни» Казановы, но Ги не согласился даже с этим авторитетом.

— Шесть раз! — презрительно воскликнул он. — Я делал эти шесть раз за час.

Похоже, что именно из этого заявления Мопассана в Ницце родилась легенда, рассказанная в 1923 году моим другом Джорджем Моревером7 о том, как Мопассан, возмущенный недоверием Флобера к его мужской силе, однажды пошел с судебным приставом в качестве свидетеля в парижский бордель. Там он за час поимел шестерых девиц. Флобер был на редкость аскетичен, но очень интересовался поразительной мужеской силой Мопассана. Верить этой истории или нет, вам решать, но никто не должен воспринимать ее как клевету на Мопассана. Еще меньше, как обличение современных французских нравов.
_______________________
7 Джордж Мореверт (?) — переводчик и издатель.
 
Ломброзо8 рассказывает в своей книге, как Бурже и Мопассан посетили дешевый бордель в Риме, где Бурже сидел в уголке, и все над ним потешались, пока Мопассан удовлетворял страсть в обществе низкосортной девицы.
___________________________
8 Чезаре Ломброзо (1835—1909) — выдающийся итальянский психиатр, преподаватель, родоначальник антропологического направления в криминологии и уголовном праве, основной мыслью которого стала идея о прирождённом преступнике.

Снова и снова Мопассан рассказывал мне, что он может сношаться так долго, как пожелает.

— Опасная сила, — сказал я, думая, что он просто хвастается.

— Почему опасная? — спросил он.

— Вы легко можете дойти до истощения и нервного срыва, — ответил я. — Но вы, возможно, говорите метафорически?

— Нет. Я говорю правду, — настаивал он. — Что касается усталости, я не знаю, что вы имеете ввиду. Я устаю после двух или трех раз так же, как устаю после двадцати раз.

— Двадцать?! — воскликнул я со смехом. — Бедняга Казанова здесь даже не ночевал.

— Я насчитал двадцать раз и даже больше, — настаивал Мопассан. Мне ничего не оставалось, как пожать плечами. — Вы, конечно, знаете, — продолжал он после паузы, — что за два или три раза вы исчерпываете свой запас спермы, после чего можно продолжать совокупляться без особых проблем?

— Зато нервное истощение усиливается, — возразил я.

— Я этого не чувствую, — ответил Мопассан.

Когда мы разошлись в тот вечер, Френч тихонько сказал мне, что все это было французским хвастовством.

— Они любят выпендриваться, — настаивал компаньон.

Но я сомневался. Мопассан произвел на меня впечатление правдивого человека, и он, несомненно, был очень силен физически. Поразмыслив, я пришел к выводу, что, возможно, он начал совокупляться с женщинами очень поздно и что в детстве он не занимался онанизмом и поэтому должен был наверстать упущенное. Я решил спросить его об этом, когда представится удобный случай.

Через день или два, когда Френча не было дома, мы с Мопассаном отправились на прогулку в Тулон. По дороге я и задал ему этот вопрос.

— Нет, нет, — ответил Мопассан. — Я научился возбуждать себя случайно. Когда мне было лет двенадцать, один моряк однажды практиковался в этом искусстве при мне, а потом, как большинство здоровых мальчиков, я иногда играл сам с собой. Но я не часто уступал своим желаниям.

— Тебя удерживала религия? — спросил я.

— О Боже, нет! — воскликнул он. — Я никогда не был религиозным человеком. Даже в детстве религия была мне отвратительна. Когда мне было около шестнадцати, у меня была девушка, и восторг, который она испытывала, дал мне исцеление от онанизма. Я считаю, что мой опыт был как у большинства мальчиков, за исключением того, что я узнал от Э… — что я могу продержаться дольше, чем большинство мужчин. Полагаю, я немного странный, — продолжал он, — потому что могу поднять свой инструмент, когда захочу.

— Ты шутишь?! — воскликнул я, слишком пораженный, чтобы осмыслить происходящее.

— Посмотри на мой гульфик, — заметил он со смехом, и там, прямо на дороге, доказал, что говорит правду.

— Какая необыкновенная сила! — воскликнул я. — Я думал, что в этом я ненормален, потому что всегда волнуюсь, но я слышал, как мужчины говорили, что им требуется время для возбуждения. Однако твоя сила намного превосходит все, что я когда-либо видел или о чем слышал.

— Это еще слабенькая реакция, — тихо заметил Мопассан. — Если у вас есть определенная репутация, женщины сами предлагают вам себя. Но часто можно встретить женщин, которым подобное очень не нравится. Я полагаю, что в Англии вы сталкиваетесь с таким отношением чаще. Во Франции женщины в целом нормальные. Они редко испытывают сильные чувства, однако некоторые, слава Богу, чувствуют.

Естественно, я много думал о ненормальности Мопассана. Со временем я заметил, что он не восхищается девушками так, как я. Казалось, что он предпочитал иметь отношения с одной или двумя женщинами. Скорее всего, он берег свои силы больше, чем другие мужчины. Сам Мопассан это категорически отрицал.

— Искушению можно и нужно поддаваться, — заявил он. — Я не отказываю себе ни в чем, что устраивает или радует меня в жизни. Почему я должен отказываться от плотской любви?

Он был настолько предан погоне за неизвестным, насколько это вообще возможно. Помню, как однажды, когда мы болтали об охоте на крупную дичь в Америке или в Африке, в комнату ворвался Мопассан. Он с ходу заявил, что женщина — единственная дичь во всем белом свете. Для мужчины есть одна только надежда — встретить ее здесь или там, в поезде, идущем в Канны, или на прогулке. Каждый мечтает о такой встрече, и только эта мечта придает жизни интерес и смысл.

— Единственная женщина, которую я по-настоящему люблю, — продолжал он с некоторой экзальтацией, — это Неизвестная, которая преследует мое воображение. Она есть мое обольщение, она обладает всеми несовместимыми совершенствами, которых я еще не находил ни в одной женщине. Она должна быть очень чувственна, но в то же время сдержанна; одухотворенной, но все же кокеткой. Найти ее — это величайшее приключение в жизни. И другого быть не может!

Я был поражен, обнаружив, что он был большим неудачником в любовных играх в жизни, чем в своих рассказах.

— Кто знает, — говорил Мопассан, — сохранятся ли мои рассказы в будущем? Невозможно сказать наверняка. Можно быть одним из величайших творцов сегодня, но следующие поколения отвернутся от вас навечно. Слава — это всего лишь случайность, кусок удачи, зато любовь, новые ощущения — это нечто, спасенное от забвения.

Я ни на минуту не соглашусь с этим.

— Эти ощущения мимолетны, — воскликнул я, — но желание славы кажется мне высшим устремлением каждого человека. В течение всей своей жизни необходимо быть уверенным в своей прочной репутации и в своем влиянии на общество, которое продолжится за пределами могилы.

Мопассан с улыбкой покачал головой.

— Tout passe — уверенности нет.

— Мы знаем, — продолжал я, — весь путь, по которому человечество прошло за десятки тысяч лет. Зародыш в утробе показывает наш прогресс от головастика к человеку, и мы знаем тысячелетия роста от человеческого ребенка до мыслителя и поэта, богочеловека сегодняшнего дня. Тот же процесс все еще происходит в каждом из нас. Стали ли мы более жалкими, чем другие, более великодушными, более щедрым, более отзывчивым, более решительным, чтобы реализовать в себе высшее? Поместите это в свою книгу, и она, несомненно, будет жить с постоянно растущей популярностью. Гете был прав:

Wer immer strebend sich bemuht
Den konnen wir erlosen9.
___________________________
9 Чья жизнь в стремлениях прошла,
   того спасти мы можем.
Из «Фауста» Гете. Перевод Б.Л. Пастернака.

— А Рабле? — возразил Мопассн с сарказмом. — А Вольтер? Как они вписываются в ваш моральный пантеон?