Дядя Сеня и война-разлучница...

Май месяц в этом году выдался холодный. Первомайская демонстрация прошла под снегом с
дождём. Под ногами снежно-водяная каша. Холодно, словно на дворе не май, а март месяц.
Сегодня на календаре седьмое мая, снег растаял, но небо хмурится, жгучий, Северный ветерок
здорово холодит, забирается под куртку, охватывает тело. Ёжусь. Сходил в библиотеку и по дороге
домой решил зайти к дяде Сене, проведать.
Постучал в дверь, знакомый голос пригласил в горницу:
- А, Ванюша, заходи, заходи.
Дядя Сеня сидел за столом, деревянная его культя, отстёгнутая лежала рядом на полу. На столе
лежали фотографии. Он их рассматривал, перебирал. Фотографии было немного. Многие из них
пожелтелые, в изгибах и трещинах. Это говорило о непростой их судьбе, о том, что долгое время
не расставались они со своим хозяином, что их судьба была неразрывно связана с ним. Совсем не
похожи они на домашние, чистенькие, белые, альбомные фото.
- Вот, Ванюш, вся моя жизнь, здесь вот, перед тобой. Я ведь сам Ленинградский, ты ведь знаешь...
Вот папа с мамой, а это вот я. Сколько тебе сейчас?
- Шестнадцать.
- А мне здесь пятнадцать... Я ведь художественную школу ходил, страсть как рисовать любил... А
вот сестра моя, Валя... Все в блокаду умерли, никого не осталось. А я... Вот ведь судьба какая...
Считай с первого дня на фронте, а вот поди ж ты, живой. Пусть без ноги, а живой. В госпитале был,
когда соседка написала, Валюша, сестра последний умерла, чуть, чуть не дожила...
Скупая слезинка скатилась по впалой щеке.
- А вот Таня, Танюша, моя фронтовая любовь..., ты уже большой, тебе можно...
Он показал мне фотографию улыбающейся, молоденькой девушки в военной форме. Открытое
лицо, глаза с задоринкой, улыбка чуть тронула губы.
- Весной сорок четвёртого это было..., март месяц. К нам в полк взвод девчат, снайперов прислали.
Молоденькие все, необстрелянные, только снайперскую школу окончили. А я тогда в полковой
разведке служил. Поставили нам задачу их с передовой ознакомить, где, что у немцев, никто
лучше разведки не знает. И ведь знаешь, как увидел Танюшу, так сердце забилось радостно. Все
молодые, все красивые девчонки, а она особенная. Запала в сердце, и всё тут. А уж бойкая была,
палец в рот не клади. Да и я, сам знаешь, не лыком шит. Молодой, кровь играет. Вот и сошлись мы
с ней, друг без друга не можем, она на «охоту», я места себе не нахожу, я в разведку, она мается.
На минуту расстаться тягостно. А кругом война, и смерть. Пули свистят, снаряды рвутся, а у нас
любовь... Бывает же так... И чем тяжелее человеку, тем ярче он горит, а когда смерть по пятам
ходит, каждый момент, каждое мгновение ты не просто живёшь, ты пьешь его большими
глотками, и не можешь напиться . А уж любовь... Расстаться на минуту уже трагедия, на день –
драма. Да и не знаешь, свидишься ли снова, всё же фронт, война. А от этого и чувства ярче, и
жизнь краше. Так, пока наступление не было, и жили, землянку отдельную соорудили, заявление
комполка подали, чтобы отношение оформить. Человек ко всему приспосабливается, везде
живет, выживает, и мы жили...
Понесла Танюша, жизнь новая под сердцем у неё забилась. Я от счастья сам не свой. Планы
строим, словно и нет войны, нет смерти. Думаю, ну и ладно, я как-нибудь выдюржу, а она скоро
домой поедет, срок уже подходит, живот уже видно...
Дождались, увольняют, домой едет моя Танюша, кончилась для неё война... Отпросился у
полковника, в хозвзводе выпросил лошадь с санями , поехали в тыл... От передовой отъехали уже
километр на полтора, зима, морозец, деревья в инеи как в кружевах... Тишина... Но судьба, от
судьбы не уйдёшь... Снаряд, шальной... В голове шум, в ушах звенит, в глазах темно... Лошадь
убило, а на мне ни царапины... Танюша лежит без сознания, руки раскинула... Взял на руки, а на
руках кровь... Осколок, всего один словно не её, а меня ударил под сердце. Закашлялась, глаза
открыла, а на губах пена кровавая... Закрылись ясные очи, ушла жизнь... Забрала война у меня
любовь и дитя безвинное. Осиротел в одночасье...
Там и похоронил мою Танюшу, на взгорке, рядом с сосной. Рубил мерзлую землю и выл по
волчьи... Слезами омыл в мою Ладушку, шинелью, как саваном укрыл...
Заледенело сердце моё, жизнь не мила стала. Стал смерти искать, в самое пекло лез, но Бог
смерти не давал. Кругом друзья-товарищи гибнут, а мне всё нипочём. Смерть, она, Ванюша,
страшна когда ты за жизнь держишься, а когда ищешь её, словно обходит тебя стороной...
Грудь в орденах, а жизнь не мила... Отца с матерью, в сорок третьем ещё забрала у меня
костлявая, не пережили блокадную зиму, сестра одна в то время оставалась, да и про ту не знал,
жива ли, или тоже сохранили уже. Для чего жить? Вот и искал смерти. Всё у меня война отняла, и
жизнь по каплям из меня утекала. Напросился в разведку боем, решил, уже точно смерть,
штрафников одних набрали. Страшный был бой, из роты меньше десяти человек осталось. Уже
почти до своих добежали, накрыло меня миной, присыпало землей, похоронило... Но и тут смерть
обошла меня, откопал, вытащил на свет Божий дружок мой. Посекло осколками ноги да спину. Но
живой, снова живой...
Отправили в госпиталь. Лежу, медленно умираю, ногу, видишь, отняли, гангрена пошла. На
обходе врач сказал: «Не жилец». Ну, думаю, и слава Богу, куда же я без ноги. Жаль только
помучиться придётся, без смерти ведь не умрешь, да и всё равно, жизнь не мила.
Ушел врач, а сосед мой, матрасик, уже ходячий, ко мне, что ж ты говорит, братец, помирать
надумал? Жить надо, назло всему жить...
А я забылся, как в бреду, в горячке, и вижу, то ли сон, то ли явь, старец, сединою убеленый, лес
кругом, зверьё всё вокруг него вьется, все ласкаются, а он смотрит на меня ясными такими
глазами, и говорит: «Рано тебе ещё умирать, живи, ещё всё впереди. Найди в себе силы,
переступи через боль, цени жизнь».
Матросик этот, Саша, выходил меня, выпоил с ложечки. Вот он, посмотри.
Дядя Сеня показал мне фото пожелтелое, с неровными, выщербленными краями . На нём матрос,
в бушлате и бескозырке, глаза умные, спокойные.
- Да он не просто выходил меня, он вернул в меня к жизни, помог пережить известие о смерти
сестры. Тогда вновь сердце захолодило, показалось, что жить незачем, не для кого жить. Но он
поставил меня на ноги, открыл глаза, дал надежду. Я живу, а его уже нет, погиб в сорок пятом,
почти до Победы дожил. Война, брат, война, она забирает лучших.
Комиссовали меня подчистую, куда ж без ноги. Поехал я ближе к дому, к тому, что от него
осталось. Да в общем ехал, куда глаза глядят. Спешить некуда, никто не ждёт. Ехал и поездом, и
попутками, да и пешком шёл, привыкал к своей деревянной ноге. Сильно болела культя то,
натирал. Болела, и говорила мне, живой ты братец, живой, а раз живой, так и живи, живому про
живое думать... Так и дошел Ванюша до вашей деревни, приютила меня Стеша, пустила
переночевать. А меня словно кто вёл, ведь почти всю деревню прошел, а возле её хаты
остановился и постучал.
Тихая, а сама словно светится изнутри. Как взглянула на меня, так и подумал, если примет меня
такого, без ноги, так и останусь, коли мужа нет. Видно суждено так было, муж у неё в сорок
первом погиб, и меня приняла, безногова. Лаской, да любовью окружила, словно только меня и
ждала. Сердце моё оттаяло, отогрелась. Жили тяжело, в трудах в заботах. А кому тогда легко
было? Страна в руинах, в колхозе мужиков почти нет, бабы, старики, да дети малые. А жизнь в
радость стала, всё домой спешишь, насмотреться на неё не можешь.
Снова петь захотелось, карандаши в руки взял, а уж когда дочка роделась, так и вовсе крылья за
спиной выросли, а потом и сына мне принесла. Много ли человеку для счастья надо?
Детей на ноги поставили, выучили, внуки пошли. Живи, да радуйся... Да вот видишь, снова один
остался, видно судьба такая.
Но ничего, Ванюш, войну пережили, страну подняли, значит надо жить, и не просто жить, а жить
так, как будто ты последний свой день живёшь, как будто тебе нужно всё успеть. Помнишь Павку
Корчагина, по литературе проходили? Там правильно сказано, красиво, - надо жить так, чтобы
потом не было мучительно больно за безцельно прожитые годы. Это так Ванюша. Жить надо на
все сто, только тогда человек живёт, а не просто существуют. Каждый день, как маленькая жизнь.
Из таких вот маленьких жизней и состоит большая жизнь. Живи Ванюша, и помни об этом. Не
живи зря, живи со смыслом. И потом, когда станешь, вот такой старый, как я, тебе будет что
вспомнить.
Я сидел молча, рассматривал фотографии, смотрел на дядю Сеню, и в душе моей возникало
неясное еще чувство благодарности. Я был благодарен ему за откровенность, за то, что долгие
годы он был рядом, что помогал нам, учил меня рисовать, наставлял советом, а иногда и был
строг. Я был благодарен ему за то, что он заменил мне отца, за то, что своей жизнью, своей
стойкостью и любовью к жизни всегда был примером для меня. Я был благодарен просто за то,
что такой человек был в моей жизни.
Мы посидели еще какое-то время молча, наконец собрали фотографии, я сбегал в магазин за
хлебом, и мы пили чай и говорили уже о рисовании, о литературе, о красоте природы.
Ушел поздно. А дома дела , скотину покорми, навоз вычисти, воды наноси. Лида, сестра, уже год
как в институте учиться, и опять дядя Сеня помог, ходил к председателю. О чём уже они там
говорили не знаю, но вольную для Лиды принёс, а его дочь, Надежда, помогла с поступлением в
институт. Мать в ноги ему упала, а он сердился, стучал по полу своей деревяшкой, супил брови ,
ворчал.
Вечером сидели с матерью за столом, она перебирала семена, а я смотрел на неё, на первые
седые волоски жемчугом блестевшие в волосах и думал о не лёгкой её судьбе. Мысли мои
невольно обратились к рассказу дяди Сени, и я рассказал ей о фотографиях, о нашем разговоре.
Она молчала, смотрела на меня усталыми глазами.
- Знаешь Ваня, а ведь они с тетей Стешей ездили туда, на могилку к Татьяне, проведывали. И
немцев он бил из её винтовки. Выпросил у командира полка, чтобы её была, винтовка. Два
ордена Славы заслужил. Настоящий человек, хороший. А для нас сколько сделал. Век не
отмолиться будет!
Мы сидели, молчали, каждый думал о своём. Мамины глаза туманились, наверное от усталости и
не весёлых дум, а у меня перед глазами была война, фронт, смерть и молодая девушка, снайпер,
всего на три года старше меня, а уже успевшая повоевать, успевшая посмотреть смерти в глаза,
видевшая гибель друзей и боевых своих товарищей. Фронт, огонь и кровь, а она любила, познала
силу любви и приняла смерть от шального осколка по дороге домой.
Жизнь человека, пусть короткая, но наполненная смыслом, чувствами, эмоциями, жизнь,
отданная за Родину, вся, без остатка. А ведь она тоже, только, только закончила школу, мечтала,
наверное была влюблена в какого-нибудь мальчишку одноклассника. Оставила дом, семью,
прошла суровую выучку в снайперской школе, воевала, смотрела на врага в перекрестие прицела.
Это совсем не то, как если стрелять из орудия например, здесь ты часто видишь глаза, глаза
смотрящего на тебя живого человека. Нажать на курок, и его нет. Его уже нет среди живых. А она
могла. С каждым нажатием на спуск, она двигала свою страну к победе. А я мог бы? Не знаю... А
дядя Сеня мог... Два ордена славы...
Я всё никак не мог заснуть, не шёл сон. Словно в горячке губы мои запеклись, кровь тугими
толчками пульсировала в голове. И вдруг, словно кто коснулся прохладной рукой моей
разгоряченный головы, волна переживаний терзавшая меня, утихла, я понял одну простую вещь,
они ведь просто жили, следовали своей судьбе... А у нас своя судьба, и как мы распорядимся ею
зависит только от нас... Это простая истина успокоила меня.
Да, прав дядя Сеня, надо жить так, чтобы не было потом мучительно больно за безцельно
прожитые годы... Надо жить по совести, так чтобы не было стыдно... Сон словно пуховой периной
окутал меня, разум затуманился и глаза закрылись...