Контрабанда

Встречающиеся в произведении названия и фамилии вымышлены. Любые совпадения следует считать случайными.

«(Существуют вещи, которые временно сокрыты,
Чтобы позже стать откровением.) Ибо нет ничего         
тайного, что не станет явным, и нет ничего
(временно)  сокрытого, что не вышло бы наружу»,
Марка (4: 22).   
               
«Зная страх Господень, мы вразумляем людей,
Богу же мы открыты. Надеюсь, что открыты
и вашим совестям»,
Библия.


На холодном кафельном полу затхлого привокзального туалета станции Москва-Киевская в синих слегка потёртых джинсах, серой футболке, с перекинутой через плечо небольшой спортивной сумкой лежало бездыханное тело двадцати – двадцатипятилетнего парня. Побелевшие холодные руки его были раскинуты в стороны, остановившийся взгляд сверлил грязно-жёлтый потолок. Один из двух экспертов - медиков, некоторое время потолкавшихся рядом, уверенно заполнял медицинскую документацию, фиксируя факт летального исхода неизвестного…

1.

Теперь наконец-то я свободен от всего, что могло бы помешать мне открыто и со знанием дела рассказывать о случившемся. Я расскажу всё, что произошло. Или, точнее, почти всё. По крайней мере, расскажу то, что ярко отпечаталось в моей памяти.
Внимательным телезрителям или читателям столичной прессы история будет наверняка знакома, потому как совсем недавно об этом уже говорили во всеуслышание. Говорили, правда, по-разному: кто-то более правдоподобно, кто-то менее. И чтобы расставить все точки над «i», я просто обязан рассказать всё лично, по горячим следам, пока свежи воспоминания и мысли не дают покоя, рассказать без прикрас, недомолвок и преувеличений. 
Не буду мучить ожиданиями. Начну по порядку. С того, что было седьмого августа - в месяц, который, как показывает современная история, слишком часто приносит какие-нибудь неприятности.
К тому времени уже месяца четыре как я работал в отделе журналистских расследований газеты «Новое время», что на Брянской улице.
Стояла изнуряющая жара. Я сидел на стареньком потёртом кресле в небольшом кабинете и созерцал, как за окном, висевшее над Москвой, раскалённое солнце изо всех сил старалось расплавить асфальт всей мощью своих вездесущих лучей.
Духота переполняла кабинет. Справляться с ней не под силу было даже внушительных размеров вентилятору, со скрипом крутившемуся на сто восемьдесят градусов метрах в трёх от меня. 
Периодически вытирая выступающий на лбу пот, я держался. Сил придавало предвкушение радостного и в то же время волнующего события - открытие первой персональной фотовыставки, запланированной на три часа в выставочном центре недалеко от моего дома на улице Бориса Галушкина.
Фотографией я увлекался с детства и, честно признаться, долго мучившийся сомнениями, кто я больше есть – журналист или фотохудожник, - давно мечтал о выходе собрания своих творений на суд общественности.
Воображение не подводило меня. Подбадривая себя, я представлял, как  нескончаемые вереницы посетителей с трудом находят место в тесном зале, как искушённые критики дают моему творчеству лестные характеристики, восхищаются фотографиями и не хотят расходиться. Это, конечно же, были мечты, но, тем не менее, надежда, что всё именно так и произойдёт, крепко держалась в моём сознании.       
К полудню я переделал текущие дела и, вырвавшись из кабинета, по длинному тусклому коридору, слегка обдавшему меня приятной свежестью, направился к выходу.
Мысли о выставочном центре, в котором я должен был оказаться в ближайшее время, не отпускали пока стоявший возле турникета охранник дядя Коля – невысокого роста мужик лет за шестьдесят с небольшими заплешинами, но густыми усами с проседью не спустил меня на землю, схватив за руку и потянув в сторону:
- На минутку.
Я очнулся. Что ему, интересно, понадобилось?
Дядя Коля казался мне немного странноватым, редко с кем разговаривал, на многих смотрел искоса, как будто в чём-то подозревал, а вот ко мне, что удивительно, относился вполне дружелюбно.
- Извини, очень спешу.
Слова, похоже, прошли мимо ушей дяди Коли:
- На-ка, посмотри, что тут.
Дядя Коля протянул чистый белый заклеенный конверт без почтовых марок, штампов и надписей.
- Зачем это мне?
- Один гражданин притащил, отдай, говорит, в надёжные руки. Хочу тебе  отдать.
Я отблагодарил дядю Колю за доверие и попытался отказаться: 
- Может там яд? Сейчас возьму, открою, и загнусь прямо перед тобой. Что тогда делать будешь?
- Да нет, вряд ли, – не оценив шутки, успокоил дядя Коля. - Он сказал, что там важная информация.
- Информация, говоришь?
Я взял конверт в руки и поднял к свету, стараясь разглядеть через бумагу, что же там может быть. Видно не было, но на ощупь чувствовалось, что в конверте находится маленькая пластинка.
– Если информация - отдал бы в отдел писем, или главному, в крайнем случае. Он бы разобрался.
- Возьми, возьми, а там сам решишь, что делать, - настаивал дядя Коля.
Он пронзал меня суровым гипнотическим взглядом, не собираясь отступать. У меня же времени для препирательств не было, и, в конце концов, пришлось сдаться.
- Дядь Коль, ты и мёртвого уговоришь. Но учти, просто не могу с тобой спорить, спешу…
- Ладно, не сердись, - пробормотал дядя Коля вслед, когда я уже выходил из редакции, - не сердись...
Я держал конверт в руках, и на улице вполне естественное человеческое любопытство всё-таки взяло верх над всякой предосторожностью. Разорвав конверт, я увидел, что маленькой пластинкой, которая в нём лежала, оказалась карта памяти для мобильного телефона. Кроме неё в конверте была квадратная бумажка с размерами сторон, едва превышающими десять сантиметров, с довольно загадочным текстом, нацарапанным не очень разборчивым  подчерком:

«Информация, содержащаяся здесь, может быть очень важной. Очевидно, кому-то она будет нужна, и кому-то может очень сильно навредить. Будьте осторожны. Отдавать в милицию, не рекомендовано».

Что бы это могло значить?
Своего имени и фамилии автор записки не указал, но твёрдой рукой под основным текстом вывел «Аноним».
Подойдя к своей старушке- «девятке», я нажал на кнопку брелока, сняв машину с сигнализации.
Жара одолевала! Набравшись мужества, я забрался в ещё более душный салон автомобиля, вставил ключ в замок зажигания, повернул его, и, услышав привычный рокот, ткнул пальцем в нужную кнопку радиоприёмника. Приёмник заговорил. Я покрутил ручки стеклоподъёмников на передних дверях и через опустившиеся стекла, почувствовав небольшой приток воздуха, выехал со двора.
Ехать предстояло минут тридцать в лучшем случае, а с учётом возможных пробок, может быть, и все пятьдесят.
Влившись в скоростной поток дорожной московской артерии, я от души  давил на педаль газа. Спёртый летний воздух сквозняком пролетал по машине, не успевая охлаждаться, но и от него дышать становилось немного легче. Часы показали полдень, по приёмнику начался обзор новостей.
Обычно всё, что вещал радиоприемник, я воспринимал лишь в качестве шумового фона, не позволяющего дремать за рулём в минуты усталости, но тогда обозреватель заговорил о недавнем, произошедшем чуть более часа назад, убийстве молодого человека в привокзальном туалете на станции Москва-Киевская. Прислушавшись, я сделал громче. Обозреватель тараторил пулемётной очередью, и из его рассказа я успел уловить, что был убит оперативный сотрудник правоохранительных органов, что, по информации представителя Следственного комитета, убийство было совершено с целью ограбления, и что преступление якобы будет раскрыто в ближайшее время… К подобным обещаниям я всегда относился с большой подозрительностью и в тот момент подумал, что это просто игра на публику. Один красочно рассказывает, другой делает репортаж, а через неделю  история забывается, появляются новые жареные факты, новые герои и новые репортажи.И не успел я оценить услышанное, как вдруг, как всегда некстати, раздался звонок моего мобильного телефона.
Звонил Семён Яковлевич Крей. За непродолжительное время работы в «Новом времени» я успел изучить его непростую натуру. Невысокий, с маленькими чёрными усиками, длинным кривым носом и блестящей лысиной, Крей был настоящим тираном, требовал от всех беспрекословного подчинения, не считаясь ни с чьим личным мнением, что коллектив редакции просто вводило в стопор. От его самодурства многие не находили себе места. Я старался с ним быть аккуратным, и, зная, что просто так Крей звонить не будет, начал догадываться, что ему, очевидно, как любому главному редактору,  тоже будут нужны жареные факты. И не ошибся.
- Нужно срочно съездить на Киевский вокзал, - сказал Крей. - Слышал об убийстве?
- Да, только что, по радио, - ответил я, немного расстроившись тем, что с вероятностью на девяноста девять и девять десятых процентов придётся менять планы.
- Так вот, собери информацию к завтрашнему номеру.
Я попытался воспротивиться, напомнив редактору, что у меня выставка, но это не помогло.
- Знаю, не забыл, – сказал Крей. - Ничего страшного не случится, если  отложить начало на полчаса. В кабинете дежурного ЛОВД будет ждать следователь, фамилия его Анохин, всё, что нужно, он расскажет. Думаю, много времени не понадобится, да и лучше тебя вряд ли кто напишет…
Крей прервал связь. Спорить с ним было бесполезно. Как он вообще разрешил мне участвовать в выставке? Для общего дела, конечно же, я был готов выполнить его указание, но моему негодованию не было предела: неужели больше никого нет в газете?.. Ничего экстраординарного, а лучше меня никто не напишет! Зачем вообще тогда нужны те, кто не умеет хорошо писать?.. Я же говорил: выставка! Первая фотовыставка в жизни! Одним словом, подпортил Крей, конечно, мне настроение, но ничего не оставалось делать, как ехать на вокзал и встречаться со следователем. И мысленно повозмущавшись, в конце концов, я постарался себя сдержать: надо, так надо! Выбрав удобный момент, я развернул машину и помчал к Киевскому вокзалу.

2.

С момента обнаружения трупа в привокзальном туалете по моим подсчётам должно было пройти немало времени, но, прибыв на Киевский вокзал, я заметил, что людей в милицейской форме до сих пор там находилось гораздо больше, чем в обычные дни.
Я уверенно шёл к намеченной цели. Перед глазами мелькали люди, беспорядочно бегающие в разных направлениях, в ушах назойливо звенел привокзальный гул; из ларька, стоявшего неподалёку, разносился запах пирожков, смешивающийся с тяжёлым густым запахом периодически поднимающихся в воздух облаков паровозной копоти, и, наконец, появилась  долгожданная табличка:
            
«МИЛИЦИЯ.
ЛОВД на ст. Москва-Киевская»

Я потянул за ручку тяжёлой металлической двери, и дверь со скрипом отворилась. Я вошёл, но не успел сделать и пяти шагов, как путь мне преградил толстый прапорщик с автоматом наперевес, выросший словно из-под земли.
- Куда?
Я остановился, нащупал в кармане удостоверение журналиста газеты «Новое время» и, достав его, раскрыл перед глазами прапорщика:
- Из газеты. Меня следователь ждёт.
- Минуточку, узнаю, когда он сможет принять.
За спиной прапорщика я увидел деревянную дверь кабинета, в которую, развернувшись, прапорщик стукнул три раза огромным кулаком и тут же, не дожидаясь приглашения, проскользнул  внутрь.
Дверь оставалась приоткрытой, и я слышал, как прапорщик докладывал  о моем прибытии. Следователь сказал, что пока занят, и попросил подождать.
- Ждите, - выходя, сказал прапорщик, - следователь освободится - позову.
Признаюсь, меня это возмутило. Я и без того почти не располагал  свободным временем, а тут ещё «ждите». Но на моё возмущение прапорщику было глубоко наплевать, и он стал перед дверью, как вкопанный.
Пререкаться с прапорщиком не было смысла, оставалось ждать.
Я уселся в мрачном узком коридоре на обшарпанное кресло. Минуты через две вышел следователь:
- Вы журналист?
Я утвердительно кивнул головой.
- Проходите.
Я вошёл, огляделся, не зная с чего начать разговор. Крей говорил, что следователь сам всё расскажет, останется только записать.
- Присаживайтесь.
В кабинете мы были не одни. Со стула, на который он указал рукой, предлагая присесть, тот час встал человек в милицейской форме с сержантскими погонами – не очень высокий, не  худой, но довольно жилистый.
- Подождите, Сергей Александрович, пока в коридоре.
Сержант вышел, и я занял его место.
- Если вы не против, я запишу информацию на диктофон, чтобы было быстрее, а то у меня совсем нет времени, - попросил я,  - собрался на выставку, а тут убийство. Семён Яковлевич позвонил, попросил встретиться с вами.
- Да, я вас понимаю, - сдержанно посочувствовал следователь, - но, думаю, долго не задержу. Дело не такое уж и хитрое, хотя, может и наделать много шума.
- С чего же?
- Дело в том, что убит оперативный сотрудник Энской таможни (услышав знакомое ведомство, я вдруг содрогнулся, насторожился и стал более внимательным), - следователь взял в руки лежавшее на столе удостоверение, -  Дмитрий Горохов, приехавший в Москву в командировку. С большой вероятностью можно говорить, что погиб он от рук незадачливого грабителя - носильщика. Похоже, он и убивать-то его не хотел. Один раз ударил, попал в сонную артерию, оперативник концы и отдал.
Следователь протянул мне фотографии убитого, сделанные на месте преступления.
Совсем молодой. Давно увлекающийся фотографией, я обратил внимание, что лицо покойника, на одном из фотоснимков сделанное крупным планом, было точно живое. Видимо, такое впечатление складывалось оттого, что его смерть наступила быстро, и на столько быстро, что жертва не успела понять, что произошло. Я внимательно посмотрел фотографии, пытаясь найти какие-нибудь следы, оставшиеся от убийства, например, кровь. Но, как ни странно, ничего подобного на фотографиях видно не было.
- Скажите, а как он был убит, и что доказывает вашу версию убийства, - полюбопытствовал я.
Следователь почесал лоб:
- Если говорить о месте убийства, то, как вам, наверное, известно, этим местом был привокзальный туалет; если говорить о причине и способе, то по заключению эксперта, причиной смерти явилась остановка сердца, последовавшая за ударом в сонную артерию, хотя, если бы не эксперты, можно было бы подумать, что он умер сам – никаких ярко выраженных видимых следов нет. А то, что целью преступника было ограбление, доказывает неоспоримый факт исчезновения у Горохова мобильного телефона и денег (что подтверждают обнаруженные при нём пустые телефонный футляр и бумажник).
Невольно в моей голове возник совершенно правомерный, как мне  казалось,  вопрос, который я тут же задал следователю:
- А не мог ли совершить  убийство профессионал?
- Думаю, вряд ли, - уверенно ответил следователь. – Как я уже говорил, смертельный удар, нанесённый оперативнику, вероятно, случаен. Скорее, его хотели напугать, но не рассчитали сил.
Действительно, вполне убедительная версия, подумал я, ещё раз вспомнив про себя Крея недобрым словом. И стоило же меня дёргать из-за обычного рядового убийства? Всё вроде бы было понятно и гладко. Оставалось  определиться с убийцей.
- И кто же мог убить оперативника? Вы говорили о каком-то носильщике…
- Да, вы не ослышались. Я говорил о носильщике, с которым видели Горохова за несколько минут до убийства. В ближайшее время мы его найдём. Некоторые допрошенные свидетели смогли его достаточно чётко описать, и поэтому особых проблем это не составит.
- Свидетели?
- Да. А что вас так удивило? Есть люди, которые опознали Горохова и сообщили очень важные для дела сведения. – Следователь взял в руки протоколы допросов. – Вот, например, Маврина Любовь Петровна – начальница поезда «Одесса – Москва», подтвердившая, что гражданин Горохов в ночь с шестого на седьмое августа сел в её вагон в городе Энске, а утром седьмого числа живой и невредимый вышел в Москве. – Хотя от Мавриной толку мало, она никаких носильщиков рядом с ним не видела, - признался Анохин. - А вот, показания других свидетелей – Андрея Хлюпина и Сергея Перова очень даже помогут следствию. Сергей Перов - сержант линейного отдела внутренних дел на станции Москва - Киевская отмечал Горохову  командировочное удостоверение, а потом,  стоя на улице вместе с Хлюпиным, видел, как оперативник входил в здание вокзала с внушительных размеров человеком в форме носильщика. Хлюпин и Перов тем временем были на улице, и обратили внимание, что через несколько минут носильщик, подробное описание которого они приводят в протоколах, вышел из вокзала, но уже один, а спустя какое-то время они услышали переполох и узнали, что в привокзальном туалете найден труп того самого оперативника.   
- Вот тебе и командировочка, - расчувствовался я.
- Вот и командировочка. Был человек, и нет человека.
Что ж, более-менее картина была ясна. Взглянув на часы, я поблагодарил следователя  за информацию – время поджимало, нужно было спешить на выставку.
Для очередного номера некоторая информация имелась.
Я выключил диктофон и поднялся со стула. Учитывая, что преступник пока не был задержан, в дальнейшем я надеялся как минимум ещё на одну встречу со следователем, но договариваться о ней заранее не стал, решив, что следователь никуда не денется, и найти его, когда понадобится, поможет Крей, который, как мне показалось, с Анохиным был знаком явно не понаслышке.
      
3.

На открытие выставки я всё-таки попал. Прибежал, запыхавшись, и поймал себя на мысли, что убийство оперативника немного выбило меня из колеи. И не потому, что, съездив на вокзал, я потратил уйму времени, а потому, что убитый парень теперь не выходил из моей головы. Ему было года двадцать три, не больше. Лицо его, которое я видел на фотографии, умиротворённое и, казалось, не понимающее всей жестокости грешного мира, зависло тогда перед моими глазами. Кому же он мог помешать? 
Торжественные минуты открытия фотовыставки промчались секундами. Бородатый мужик с прибалтийской фамилией Ливонис, оказывающий мне помощь в организации долгожданного мероприятия, открыл двери первым посетителям и, представив меня, принялся, как можно красочней описывать мои произведения, заранее подготавливая ценителей прекрасного к погружению в сказочный мир искусства.
- …Незабываемые образы, казалось бы, обычных людей, встречаемых нами на улице, так ярко представлены художником, что попытаться понять их мысли и разгадать их судьбы, может стать очень увлекательным занятием. Но не только в этом прелесть волшебной силы искусства, наглядные образцы которого здесь представлены. Хочется надеяться, что каждому человеку, который пришёл сюда, после выхода из зала будет гораздо легче разобраться в окружающих их людях…
Красиво он говорил, ничего не скажешь, и его речь дала небольшую, но приятную встряску моей памяти, невольно заставив окунуться в прошлое, в то, с чего всё начиналось.
А начиналось всё очень давно.
С юных лет, сколько я себя помнил, примерно раз в месяц с отцом мы делали фотографии. Процесс требовал длительной подготовки и набирал обороты ближе к полуночи, когда становилось темно. На кухне толстым одеялом завешивались окна и двери, отец доставал увеличитель, рамочки, лампу с красным стеклом, свет от которой не засвечивал фотобумагу, ванночки для воды и химикатов, расставлял всё это на столе, и потом начинал разбавлять водой проявитель и закрепитель. Мешал долго, до тех пор, пока не будет ни малейшего осадка. Плёнка, ранее проявленная и закреплённая в специальных баночках, была вставлена в специальное гнездо увеличителя. И, наконец, начиналось самое интересное…
Лампа увеличителя включена. Свет проходит через плёночный негатив и оптические линзы, и  картинкой отражается на столешнице.
- Сколько будем делать таких? – спрашивал отец.
- Три, - говорил я, - одну нам, одну бабушке, и ещё кому-нибудь.
Фотографий мы всегда делали с небольшим запасом: всем, кто сфотографирован и одну-две на всякий случай, например, кому-нибудь подарить.
Фотореле не было, и мы заранее присматривались к качеству негатива: сколько секунд нужно выдерживать фотобумагу, чтобы фотографии получились хорошими? Раскручивая винт на стойке увеличителя, отец регулировал размер изображения, потом включал лампу с красным светом и выключает лампу увеличителя. Спать совсем не хотелось, потому что к таким ночам я обычно готовился, часа по два спал днём.
В нужный момент отец доставал определённого размера фотобумагу и клал её под рамочку, находящуюся под оптической линзой, снова выключал красный свет и включал лампу увеличителя.
- Раз и, два и… - считал он.
Когда необходимое количество времени фотобумага была выдержана, в очередной раз мы меняли свет, помещали будущую фотографию в ванночку с проявителем и смотрели, что получается. Через несколько секунд плавно появлялись лица, потом всё остальное... 
Очевидно, с того времени помимо обычного увлечения фотографией, у меня и зародился интерес к лицам, которые я начал отражать на фотобумаге. Именно этой теме и была посвящена фотовыставка – лицам, таким разным, и чего только не выражающим... Как мне казалось, по лицам я научился описывать жизнь людей. Каждый шрам, каждая морщинка на лице становились для меня говорящими, и я искренне уверовал в то, что если один человек к морщинкам другого хотя бы изредка присматривался, людям было бы гораздо проще понимать друг друга…
Ливонис завершил речь, предоставив возможность людям заняться, собственно говоря, тем, для чего они пришли. Я отошёл в сторону и стал издалека наблюдать за происходящим. 
Людей было немного. Кто-то из них быстро, между дел, пробегал мимо фотографий и выходил из зала, кто-то был дольше, по нескольку минут стоя перед смотревшими на них с бумаги лицами, вглядываясь в них, и, казалось, ища для себя что-то своё, родное. Я же, пытаясь отойти от мыслей об убитом, наблюдал за лицами посетителей, и в отличие от них, искал новые, не открывшиеся до сих пор, образы.
Лица, лица, лица… Они долго мелькали перед глазами, пока мой взгляд  не остановился на одном из них. Тонкие черты, большие голубые глаза, лицо выразительное, умное, запоминающееся. Хотя, может быть, ничего особенного в нём я и не обнаружил бы, если бы оно не было до боли знакомым.
Секунду посомневавшись, я узнал в девушке свою одноклассницу, с которой не виделся (теперь уже я могу сказать точно) более одиннадцати лет, и окликнул её:
- Катя!
Она повернулась, и я мельком оглядел её с ног до головы, стараясь убедиться, что не ошибся. Убедился. Это действительно была Катя Поливанова, с которой когда-то я даже сидел за одной партой.
В тот миг мне показалось странным, что раньше я не обращал на неё должного внимания: в ней определённо была какая-то изюминка! Или раньше она не была такой? Уже было не так просто и вспомнить.
Я подошёл к ней и, поздоровавшись, по-дружески коснулся рукою её плеча.
Она улыбнулась:
- Тебя не узнать.
- Да, вроде, такой же, как и был. Ты-то, как? Какими судьбами здесь?
Её бездонные глаза, как мне показалось, в своей глубине таили частички какой-то грусти.
- Проходила мимо, увидела твою фамилию, дай, думаю, зайду, - улыбнулась Катя.
- Ну, и как, не разочаровалась? 
Я смотрел на неё, не сводя глаз, и приятно поражался неожиданным признаниям:
- Нет, что ты, мне всегда нравились твои фотографии.
- Спасибо, – поблагодарил я, -  а я всё время думал, что из нашего класса к этому моему увлечению никто серьёзно не относился.
Катя медленно хлопнула длинными ресницами, и, не менее изучающее, чем я, посмотрела на меня. 
- Да, что ж мы стоим-то? Пойдём, присядем, - наконец, опомнившись, предложил я. – Рассказывай, как жизнь: муж, дети, работа?..
- Что рассказывать? – Задумалась Катя. - Работаю переводчиком в одной небольшой фирме, по совместительству преподаю английский в Бауманском, детей нет, вот и весь рассказ…
- А муж? – Не услышав полного ответа, я посмотрел на её правую руку.
- Мужа тоже.
О моей жизни Катя почему-то не спрашивала. Возможно, у неё не возникало сомнений, что у меня всё в порядке.
Моё чрезмерное любопытство она восприняла с пониманием, улыбнулась, и мне подумалось, что наша случайная встреча для меня, а может быть и для неё тоже, достаточно приятна. 
С тех пор, как встретились наши взгляды, прошло минут десять, и вдруг, как-то совершенно неожиданно, Катя посмотрела на часы и неуверенно произнесла:
- Пойду, нужно бежать. Приятно было пообщаться.
- Мне тоже приятно, - сказал я, не спросив ни номера её телефона, ни где она теперь живёт, ничего, хотя, сразу же, как только она исчезла в дверях, в глубине души почувствовал свою промашку. Но вскоре себя успокоил: кроме воспоминаний прошлого между нами вряд ли может что-нибудь быть, у каждого своя жизнь, свои интересы, свои проблемы.  У неё проблем явно хоть отбавляй, у меня – тоже, чего только стоит проблема загадочного убийства оперативника в привокзальном туалете, или проблема разгадки полученной от дяди Коли странной информации, которые после ухода Кати снова всплыли в моём сознании.

4. 
         
Поздней ночью, когда улеглись все страсти, можно было собраться с мыслями. 
Стрелки часов, висевших в комнате, перевалили за полночь. Я сидел перед компьютером за заваленным книгами и бумагами столом, ярко освещаемым небольшой настольной лампой, и пытался писать статью об утреннем убийстве оперативника. Мурлыкал и тёрся о ноги старый лохматый кот. Ужасно хотелось спать, но писать было нужно кровь из носу –  иначе Крей начнёт рвать и метать, обвиняя всех на свете в непрофессионализме и бездарности. На меня, правда, Крей не кричал никогда, но за время, в течение которого я работал в «Новом времени», я вроде бы никогда и не подводил. Своё дело знал, и всегда его старался выполнять достойно, даже тогда, когда  казалось, нет сил, времени и никакой возможности для этого. Лицом в грязь падать было нельзя. К утру нужна была статья, интересная и захватывающая. И не было бы проблем в этом, если б ни одна заковырка: я совершенно не мог понять, что в принципе захватывающего и интересного может быть в рядовом убийстве. 
Кроме информации, полученной от следователя, по сути дела я тогда не знал ничего. Следователь для меня был единственным источником. Но лишь одной его речью, перенесённой с диктофона на лист бумаги, вряд ли можно было  заинтересовать читателей. Загадка, напряжение, конфликт – вот что нужно для удержания их внимание. Раздумывая над этим, я пытался оптимизировать все данные.
Загадка в истории была, ведь не известно, кто убил оперативника.
Безусловно, был конфликт. Без конфликта не было бы и убийства. Но в чём конфликт? Кого с кем? Как уверял следователь, перед убийством оперативника ограбили. Но кто это сделал, и как происходило ограбление с последующим убийством? Увы, прямых доказательств и свидетелей не было, что меня и смущало.
Получалось, крути, как хочешь, создавай напряжение, несмотря на то, что на самом деле, в аналитической  газете, страницы которой в большинстве своём посвящались расследованиям убийств и прочему беспределу, происходящим в городе, кроме маленькой заметки в несколько строк, писать нечего. Я не понимал, зачем Крей вообще зацепился за это преступление? Интересно получалось: он хотел статью с претензией на аналитическую, хотя, основанную только лишь на информации следователя, и причём, написать её я должен был в невероятно сжатые сроки, фактически без проведения журналистского расследования. Очень мне это не нравилось. Делать выводы, не имея объективных доказательств, - слишком непрофессиональный шаг. Без доказательств, аналитика - пустые сплетни. Но что мне оставалось делать, кроме как выполнять указание главного редактора. Писать! Писать то, что мне было известно, стараясь не перевирать события, и обещать читателю, что  продолжение  будет по мере того, как появятся новые данные.
Но, как же всё-таки был убит Горохов? Одним ударом в горло. Случайно ли? Действительно ли причиной убийства было его ограбление? Неужели какой-то носильщик  мог быть причастен к этому?.. С въедливой скрупулезностью я всё-таки пытался разобраться. Вопросы возникали в голове один за другим, наслаивались друг на друга, переплетались, мелькали быстрей и быстрей, не успевая требовать ответов, и перед моими глазами постепенно, наливаясь красками, начала появляться запомнившаяся ему во всех подробностях картина. Мне вдруг показалось, что я её видел не впервые, как минимум раз в третий. Действие происходило на ограждённой металлическим  решетчатым забором территории, находящейся в середине огромного поля. На этой же территории стояло какое-то двухэтажное здание. Я вбежал в это здание, но ненадолго. Заметил, что в длинном-предлинном коридоре горит тусклый свет, и нет ни одного человека. Желания пройти дальше не возникло, и я решил выйти обратно. Вышел на улицу, и оказался в самой настоящей западне. Вместо простенького забора, который был раньше, теперь здесь появился целый лабиринт. Как же из него выйти? Сквозь арматуру забора я пытался увидеть выход, но не видел его. Начал метаться, бегать в одну сторону, в другую, в третью, но выхода не было. Он где-то рядом, думал я, вот-вот и доберусь, но нет, не тут-то было. Мне как будто не хватало воздуха, моя свобода была ущемлена, и я очень хотел вырваться из клетки, словно загнанный в неё зверь. Вот так ловушка! Выход должен быть обязательно, думал я, и снова пытался выбрать нужный путь. Перед собой я отчётливо видел несколько дорожек, но бежать по какой-нибудь из них не решался, а лабиринт тем временем становился больше, длиннее. Сеть заборов разрасталась с каждой минутой, и я начинал понимать, что найти выход становится всё сложнее и сложнее. Но сдаваться было нельзя! Нужно было собрать все силы и волю вместе и действовать. И только я собрался действовать, как очнулся.
Я открыл глаза и понял, что задремал. К чему, интересно, был сон?.. Голова моя лежала на онемевших руках, приникши к столу, и, с трудом подняв её, с силой, насколько это было возможно, я потёр руки, приводя их в нормальное состояние. Несколько секунд поразмышляв о сне, я решил, что образно сон вполне мог отображать мою реальную жизненную потребность. Поиск единственно правильного выхода из ситуации, в которой я оказался благодаря охраннику дяде Коле, главному редактору Крею и Бог весть ещё кому, тогда для меня явно был актуальным.
Прогнав сон, я наконец вспомнил о карте памяти, переданной мне охранником, достал её из кармана вместе со злосчастной бумажкой;  развернул бумажку, и ещё раз прочитал текст:

«Информация, содержащаяся здесь, может быть очень важной. Очевидно, кому-то она будет нужна, и кому-то может очень сильно навредить. Будьте осторожны. Отдавать в милицию, не рекомендовано. Аноним».

Я взял свой мобильный телефон и поменял карты памяти. Что же там могло быть? Нажимая на кнопки, я листал меню: номера телефонов каких-то людей. Номеров было много, попробуй, разбери, какие важные, какие – нет. В  разделе «заметки»  - чисто; в «сообщениях» – чисто… Что ещё? «Видео». Может быть, там что-то есть? Я нажал на кнопку и обнаружил, что последняя запись была сделана вчера утром в 10 часов 5 минут.
На экране где-то был виден поезд, какие-то люди, машины. Часть людей  - в форме носильщиков, остальных не разобрать. Выгружают из поезда большие тюки с вещами. Что же это такое?.. Не это ли самое важное, что здесь есть?
Не понимая до конца, для чего мне нужна эта запись, и что с ней делать,  меня вдруг осенило. Телефон, похищенный у убитого оперативника в привокзальном туалете; карта памяти, кем-то подброшенная в редакцию и переданная не кому-нибудь, а именно ему; железнодорожный вокзал,  носильщики, снятые на видео. Похоже, всё это должно быть взаимосвязано, и я начал осознавать, что история, в которую, судя по всему, я влип, может иметь очень неприятные последствия. И это, как всегда, в самый неподходящий момент. Хотел на одну недельку отвлечься на выставку. Всего лишь на одну единственную недельку, и всё. А тут, бац, на тебе. Подбросила судьба загадки. У меня появилось желание отдать эту запись следователю, пусть разбирается, ищет доказательства, оценивает их. Но что я ему скажу? Нате, приобщите к делу, мне принесли сегодня. Откуда? Кто принёс?.. Скорее всего, плюнет следователь на эту карту памяти, и думать о ней забудет. Что же делать, недоумевал я? А эта фраза анонимщика - «отдавать в милицию не рекомендовано», как к ней относиться? Впрочем, следователь не из милиции, а из следственного комитета. Разница есть. Наверняка, разгадка информации, содержащейся на карте памяти, может помочь раскрытию убийства, и вполне вероятно, кому-то она может сильно навредить. Но кому? И если она может кому-то навредить, почему её просто не уничтожили, а принесли в редакцию? Вопросам не было конца, и я решил, что пока не стоит спешить делать какие-то выводы, и тем более отдавать карту памяти в руки следователя. Всему своё время, и для начала лучше разобраться во всём самому, учитывая, что это входит в обязанности журналиста отдела расследований газеты, в которой я трудился. Себе уж я доверял куда больше, чем кому бы то ни было.

Со статьёй в ту ночь  я, конечно, намучился, но с Божьей помощью часам к четырём утра всё-таки написал, однако доволен ею никак не был, учитывая принципиальные соображения.

«…Итак, попробуем подвести предварительные итоги. В привокзальном туалете на станции Москва-Киевская убит оперативный сотрудник правоохранительного органа.
У убитого пропал мобильный телефон, и, судя по пустому кошельку, какая-то сумма денег, ввиду чего, основная и фактически единственная на настоящий момент официальная версия преступления склоняется к тому, что  убит оперативник был случайным  ударом горе-грабителя. Подозреваемый уже есть, но, справедливости ради заметим, что пока в версию убийства с целью ограбления вкрадывается некая толика сомнений. Нужны доказательства, но их явно недостаточно. Что ж, не будем забегать вперёд, будем ждать, что покажет расследование? Кто? Кто убил оперативника: неудачник-грабитель или всё-таки профессионал? Наберёмся терпения. Вполне вероятно, что скоро ответ будет найден…».

На следующий день статья была в руках у Крея, который, прочитав её, несколько поморщился от увиденных вопросов. Ему хотелось однозначности, но однозначности не было. «Доказательств явно недостаточно», - ворчал Крей, вертя в руках авторучку. Он то напрягал, то ослаблял скулы. Лицо его постепенно наливалось багряной краской, так, что всеми фибрами души я ощутил  злость своего руководителя. Но для самого руководителя, по всей видимости, этого было мало, и его временное молчание вскоре превратилось в рёв раненого дикого зверя.
- Что за самодеятельность? Я тебе как говорил писать?
Мне показалось, что от его вопросов задрожали стены.
-  Какая самодеятельность? - Я не понимал, что ему нужно.
- Я тебе сказал написать то, что скажет следователь. Написать красочно, красиво, ничего от себя не выдумывая. А это что? – Крей потряс рукописью. – Что это, я спрашиваю?
Я не знал, что и ответить.
- Такой статьёй можешь подтереться. – Крей начал рвать рукопись. Я же, недоумевая, продолжал смотреть на его не поддающиеся объяснению действия.
Это теперь для меня было ясно многое, и я с уверенностью мог сказать, что затея с этой статьёй (кто бы не был её автором) для заинтересованных лиц вообще была огромной глупостью, которую, кстати, с его лёгкой руки, удалось не совершить. Тогда же мой мозг, как ни пытался, действительно был не в состоянии найти объяснения происходящему.
Ещё перед кабинетом Крея я надеялся на понимание и поддержку возникшей в моей голове среди ночи инициативы – съездить в Энск – в таможню, где служил Горохов, поговорить с начальником, выяснить цель  приезда оперативника в Москву, а потом пообщаться и с носильщиками. Во мне  зудели эти желания со страшной силой, но, вовремя сообразив, что Крею не нужны никакие расследования, я успел сдержать язык за зубами. 
Когда весь свой гнев Крей вылил на меня, подведя определённую черту в нашем незадачливом диалоге, завершил:
- Всё. Можешь быть свободен, - через короткую паузу добавив, - думаю, дня на три. Занимайся своей выставкой и не подходи близко к редакции.            
Признаться, это решение Крея очень даже мне понравилось. Моей целеустремленности можно было позавидовать. Получив аж три дня отгулов, вопреки указаниям главного редактора, движимый профессиональным интересом и руководствовавшийся в первую очередь  профессиональным долгом, я сразу же подумал (хотите, верьте, хотите, нет!) не о выставке, решив, что с её проведением легко мог справиться Ливонис и без меня, а о новых приключениях на свою голову.
Энск! Меня окончательно охватила идея посещения этого города. Впрочем, что я мог узнать там, трудно было даже представить, но цель была выбрана,  задачи определены.
   
5.
 
Моя поездка в Энск была не первой. Позапрошлой зимой по заданию редакции я уже был в этом старинном городишке, именно в Энской таможне, в зоне деятельности которой вместе с нарядом специального отряда быстрого реагирования и заместителем начальника оперативно-розыскного отдела капитаном Кириллом Свиридовым принимал участие в операции по задержанию контрабандных поставок в Россию товаров народного потребления. Участию в столь значимой и оказавшейся, как потом выяснилось, показательной операции, способствовали личные добрые связи моего руководства с заместителем начальника Энской таможни по правоохранительной деятельности.

Дело было в декабре в живописном посёлке Зелёные дворики, граничащим с Украиной. Зима в том году выдалась на редкость тёплой. Говорили, что такой зимы не было лет пятьдесят. Даже к середине декабря снег так и не выпал, а температура воздуха ни разу не опустилась ниже нуля градусов. Несмотря на это в лесополосе, расположенной прямо за Зелёными двориками, деревья потрескивали от раннего утреннего ветерка.
В ночь операции на территории Украины перед самой границей как никогда часто загорались огоньки фар большегрузных машин, водители которых словно специально дразнили таможенников, проверяя их бдительность. Машины мигали фарами, но в Россию не ехали. Мы наблюдали за ними долго, надеясь, что на этот раз выезд усиленного наряда будет более удачным, чем прежде. За последнее время выездов было несколько десятков, но ни одного контрабандиста поймать так и не удалось. Сейчас уже контрабандисты были не такими, как когда-то, они были грамотнее, опытнее, хитрее и информированнее, поэтому и бороться с ними нужно было адекватными методами.
Придуманный Свиридовым план дежурства мог произвести большой эффект, но мог и легко сорваться из-за возможной утечки информации. Сливать контрабандистам её могли все, кто угодно, от добросовестного на первый взгляд таможенника на посту, до сержанта пограничника. Не могли же быть случайными все неудачные дежурства в течение года при бесспорных фактах мелькания перед самой государственной границей далеко от установленных законных пунктов пропуска украинских машин, которые Свиридов видел многократно собственными глазами, и показаниях некоторых очевидцев, свидетельствующих о движении этих самых машин уже по Зелёным дворикам? Не так просто ухитриться проскочить через границу и вернуться назад в те редкие минуты, когда по тем или иным причинам какой-то из её участков вдруг оставался бесконтрольным.
Таможенники рассредоточились в лесу вдоль границы, так, чтобы каждому из них было удобно наблюдать хотя бы за одной дорогой, по которой могли поехать машины. Не так давно по распоряжению пограничного руководства все эти дороги были перекопаны, но это не останавливало нарушителей. Рядом с метровой ширины рвом зачем-то оставили выкопанную земля, которой легко за очень короткое время можно было засыпать небольшой участок рва, дав возможность машинам без труда преодолеть препятствие. Действительно, несколько раз пограничники и таможенники обнаруживали засыпанный ров и свежие следы протекторов возле него, что только подтверждало активную деятельность контрабандистов. Деятельность они вели бурную, но были не самыми большими сошками. Основные воротилы криминального бизнеса, как правило, находились в столице и занимали высокие государственные должности. Эти же нарушители, если можно им дать такую классификацию, относились скорее к пригранично-поселковому типу, и их поимка вряд ли могла наделать много шума.
Кто же мог им помогать? Кто-нибудь, живущий в Зелёных двориках? Вполне. Посёлок был небольшим, населения не так много. Молодёжь, которая пошустрее и поспособнее, у которой была хоть малейшая возможность, уезжала учиться или работать в город; другие же из остававшихся в посёлке, в том числе те, кто постарше и кого корни держали на родной земле, ещё не утратившие чести и совести, в Зелёных двориках не могли найти достойной работы. Пожалуй, единственным местом в посёлке, где можно было честно заработать хоть какие-то деньги, была пилорама, находившаяся почти на самой границе. Некоторые мужики работали там. Они шли на работу и с работы через лес, и днём и ночью, не страшась волков, которых, говорят, в этом лесу водилось немало. Мог ли кто из этих мужиков быть пособником контрабандистов? Наверное, мог... Но вполне мог быть и кто-то другой, только и занимавшийся этим пособничеством. Совершенно очевидно, что действующие здесь контрабандисты не работали в одиночку. Некоторые жители посёлка, нечистые на руку таможенники и пограничники - вот кто был нужен нарушителям. У этих людей, как рассказывал Свиридов, появилось даже специфическое название – фишки. Контрабандисты платили им минимальное вознаграждение, и те были довольны, богатели на фоне нищеты своих соседей, и считали, что всё у них более-менее хорошо. Обогатившихся таким образом пограничников и таможенников, которые зачастую и портили всё представление обыкновенных людей об истинной службе Родине, Свиридов знал лично: о ком-то догадывался, а кто-то и сам, без всякого зазрения совести, делился с ним своими планами и мечтами. Жутко иногда становилось Свиридову. Во многом он был философом... Пока на границе было относительно тихо, наблюдая из леса за дорогой и понтонным мостом через узкую речушку, протекающую прямо перед границей, он размышлял:
- Только взгляни вокруг. Все ценности здесь сводятся к материальным, даже для тех, кто старается трудиться честно. Одной духовностью сыт не будешь, и чтобы сводить концы с концами, невольно приходится задумываться о лишней копейке. На улицах шприцы, пьянство в порядке вещей. К сорока годам, если доживают, мужики становятся похожими на семидесятилетних. О пагубности своих пристрастий многие понимают лишь тогда, когда помочь им уже практически невозможно… Беспринципность и взяточничество становятся нормой, честность и порядочность - пережитком прошлого...
Сквозь густые еловые лапы я смотрел на понтонный мост, охраняемый подозрительными личностями, хотя и предназначенный только лишь для того, чтобы мужики, работавшие на пилораме, могли к ней добираться.
Ещё вечером, как обычно, проезжая на стареньком служебном «УАЗике» вдоль границы, таможенный наряд останавливался возле моста.
У вышедших к ним из небольшой сторожки двух здоровенных детин Свиридов поинтересовался. – Как дежурство? Всё ли спокойно?
- А что тут может быть неспокойного, командир? – сказал один из них.
- Мало ли что, граница всё-таки.
- Да тут кроме десяти пильщиков разве кого встретишь?
- Не знаю, не знаю, - ухмыльнулся Свиридов. - Зачем же вы тогда тут сидите?
- А мы здесь на всякий случай, - нашёлся другой детина, - местные власти поставили: вдруг в речку кто упадёт – мы тогда за спасателей будем, вдруг с мостом что случится, подремонтировать надо, опять же с нас спросят.
- Ну, ну… - Улыбнувшись, Свиридов достал из «УАЗика» бутылку водки и предложил мужикам. – Будете? Замёрзли, небось?
- Нет, - отказался первый детина, - мы на службе.
- А я на чём, по-вашему? – Недоверчиво посмотрел на него Свиридов. – Давайте, по пятьдесят грамм не повредит. Вы мост охраняете, мы границу, можно сказать, у нас с вами одна служба.
После этих слов, детины даже плечи распрямили, вытянулись.
- Ну, по пятьдесят можно, - подмигивая своему напарнику, поддержал другой детина.
Свиридов налил немного водки в пластиковый стакан и протянул ему.
- А вы на дежурство или уже всё, отдежурили? – Детина внимательно посмотрел на Свиридова.
- Всё, пора уже и до дома, - не задумываясь, лукаво произнёс капитан и налил водки другому охраннику.
После минутной паузы Свиридов выпил сам. Нужно заметить, что всё это действие было придумано совсем не ради согрева. По мере возможности Свиридов входил к детинам в доверие, а между тем распространял информацию об окончании их дежурства, недвусмысленно давая им понять об открытии границы на какое-то время.
Ещё несколько минут таможенники постояли около моста и, распрощавшись с детинами, уехали. План Свиридова постепенно начинал реализовываться.
Отъехав от моста, таможенный «УАЗик» демонстративно повернул на дорогу, ведущую через лесополосу к Зелёным дворикам. В лесополосе Свиридов, а вместе с ним я и несколько СОБРовцев, прихватив с собой рации, автоматы и вещмешки с самым необходимым, принялись на ходу выпрыгивать из машины и незаметно разбредаться по лесу. Мы двигались в темноте и занимали удобные для обзора позиции. Другим таможенникам пришлось переодеться в гражданскую одежду. Их задачей был контроль посёлка, на подъезде к которому они так же, на ходу, и покидали машину. Если вдруг у контрабандистов каким-то образом получится проскочить через границу, то таможенники планировали поставить им заслон в самом посёлке.
Пока «УАЗик» возвращался на пост, первая группа таможенников наблюдала за границей, а вторая, высадившаяся в Зелёных двориках, в полумраке пыталась осмотреть достопримечательности.
Необычна была эта местность для средней полосы. Улицы - извилистые и холмистые, местами похожие на горный серпантин. Название посёлка говорило само за себя - зелени здесь было предостаточно, и летом, должно быть, он походил на большой зелёный сад, в гуще которого еле виднелись приземистые домики. Но так было летом… Зимой же при желании было не сложно найти любой интересующий объект даже ночью.
Интересующим таможенников объектом были гаражи, в которых по оперативным сведениям контрабандисты временно размещали товар. Вначале они его выгружали здесь (в гаражах тоже не обходились без помощников), а потом мелкими партиями вывозили в областной центр, в Москву и распределяли по рынкам и магазинам.
Искать гаражи долго не пришлось.
В лесу тем временем продолжалось наблюдение за границей. Свиридов, не сводя глаз с вновь появившихся вдали огоньков, как обычно, размышлял.  По его рассказу за последние полтора десятка лет посёлок очень изменился, «стал каким-то тревожным». Раньше, когда ещё был жив его дед, Свиридов приезжал сюда часто. За время нашего знакомства он успел рассказать и о деде - кавалере ордена «Славы», родившемся и до конца своих дней прожившем в поселке.
- У деда не было хаоса в голове. Когда во время войны по полю этому, где граница сейчас лежит, танки ездили и наши, и немецкие, он точно знал, что делать, и не искал выгоды для себя… Когда один наш танк загорелся, и дед рядом был, он к танку этому рванул, и генерала советского из него вытащил, который через много лет после войны даже по телевизору его благодарил. Да и не знал же он, что генерал там - просто человека советского вытаскивал, ему всё равно было - генерал это или рядовой. Вытащил он генерала, а сам лицо всё обжёг, без глаз и без ушей остался, но, главное, выжил, не жаловался никогда ни на что, хотя знал получше нашего почём фунт лиха. А теперь дожили, некоторые умудряются полицаев с героями в один ряд ставить… Память короткой оказывается…
Но у таких, как Свиридов, к счастью, память короткой не была. Он помнил своего деда и чтил память о нем.  Свиридов младший, также как и многие его коллеги по службе, защищая государство от контрабандистов, насколько это было в их силах, знали своё дело, как знал своё дело когда-то и Свиридов старший, защищая Зелёные дворики от фашистов.
Но, что бы там ни было, люди всё-таки в большинстве своём существа слабые, и на войне ими зачастую правили отчаяние и месть, да и к Родине все же иначе в большинстве своем относились, благодаря чему и превозмогали свои слабости. А что же в сейчас, в мирное время? Что  таких, как Свиридов толкало… нет, не на подвиги, не об этом речь… на преодоление обыкновенных человеческих слабостей, на выполнение своей работы без оглядки на шкурные интересы, на работу не для галочки, а с желанием сделать что-то полезное, созидать, а не стопорить или разрушать всё хорошее? Характер? Азарт? Обострённое чувство справедливости? Долг, в конце концов?.. Только долг перед кем?.. Может быть, в первую очередь, перед самим собой?.. Да не будь Свиридов таким, какой он есть, показывал бы вид, что работает от звонка до звонка с обязательными перерывами на обед, контролирует границу, и отчитывался, что во время его дежурства никаких нарушений не выявлено, ему бы самому легче жилось. И никто бы ему слова не сказал, что он лично чего-то не дорабатывает. Ну, не имеет человек возможности поймать контрабандистов, что сделаешь? И чего это Свиридов должен планы какие-то предлагать руководству? Пусть само руководство и придумывает. Что, Свиридову больше всех надо?.. Выходит, что надо. Натура такая. И жилось бы ему, может, и легче, если иметь в виду расход его энергии на жизнедеятельность, но не проще, если в понятие этой простоты вкладывать его внутреннюю потребность в совершении чего-то благородного. Мысленно оценивая Свиридова, я начинал понимать, что по характеру мы очень похожи. Это сказывалось и на общении, которое с первых минут знакомства было достаточно лёгким и непринуждённым.
К утру в Зелёных двориках стало тихо и спокойно, но за пределами государственной границы опять появились огоньки.
Мы смогли разглядеть две большегрузные машины, двигавшиеся в сторону России. С каждой минутой они были ближе и ближе к нам, и в какой-то момент я начал понимать, что машины двигаются по дороге, контролируемой нами. Ещё пять минут, и машины оказались совсем рядом, притормозили около пограничного рва, и Свиридов, не мешкая, по рации сообщил СОБРовцам о направлении движения контрабанды и готовности наряда к её задержанию.
Пока контрабандисты закапывали ров, таможенники подтягивались к Свиридову. Впереди был понтонный мост, охранники которого не создали для преступников никаких препятствий. Детины вышли из сторожки с большими фонарями и начали озираться по сторонам…
Удивительно быстро преодолев показушную пограничную преграду, два «КАМАЗа» уверенно двигались к мосту. Один из детин поднёс к уху мобильный телефон, другой начал размахивать руками, сигнализируя водителям о свободной дороге. Действие развивалось очень быстро. Будучи старшим группы, Свиридов дал команду подоспевшим СОБРовцам о начале операции, и они сняли автоматы с предохранителей. Пора.
СОБРовцы вышли из леса, и в ту же секунду, водители-контрабандисты, включив дальний свет своих машин, резко и одновременно, как сговорившись, нажали на педали газа.
- Стоять! – один из таможенников направил автомат на первый «КАМАЗ», стремительно мчавшийся на него. Предупредительной автоматной очередью СОБРовец разрезал воздух, но это не остановило нарушителей. Таможенник едва успел отпрыгнуть в сторону, чтобы не оказаться под колесами.
За первой машиной шла вторая. СОБРовцы  стреляли по колёсам, и вскоре пули поразили цели -  свернув с дороги, машины остановились. Водители раскрыли двери кабин и, спрыгнув на землю, побежали в лес. Таможенники за ними. Автоматные очереди вновь эхом пронеслись по лесу…
Начинало светать. Через несколько минут тишина вернулась в Зелёные дворики. Водители были задержаны. Дело сделано. Удастся вычислить главных контрабандистов и наказать их или нет – этот вопрос таможенников пока не интересовал, он уже относится к компетенции других подразделений…

6.

Добытая в Энске информация на этот раз была не менее достойной отдельного внимания. В Энске мне пришлось узнать много интересного и окончательно убедиться в том, что всё глубже и глубже я влезал в фекалии современной действительности. Тогда бы мне опомниться, плюнуть на всё и спокойно заняться выставкой, но как будто жирный червь точил во мне  необходимость добраться до истины, и когда я начал ощущать вкус собственного расследования, остановиться уже был не силах. 
Запланированная встреча со старым знакомым Кириллом Свиридовым состоялась в день моего приезда, но состоялась она в месте несколько неожиданном и малопривлекательном.
Судьба не без помощи некоторых сотрудников Энской таможни привела меня на Центральное кладбище города на похороны того самого Дмитрия Горохова. В сопровождении оперуполномоченного Андрея на кладбище я прибыл к моменту траурной речи, сухо произносимой  молодым высоким парнем в гражданской одежде.
Андрей толкнул меня, кивнув в его сторону:
- Вон он, Свиридов.
Я, конечно же, узнал его. Как мне стало известно, с недавних пор он был повышен в должности и возглавил оперативно-розыскной отдел. Внешне он практически не изменился.  Молодой, подтянутый, несколько суровый. Свиридов наверняка знал о Горохове гораздо больше своих подчинённых, поэтому для меня общение с ним имело очень большое значение.
Речь Свиридова была тихой, с заметной тяжестью в голосе. Он говорил о нелепой случайности, унесшей жизнь коллеги, о том, что  первыми уходят лучшие, что, несмотря на молодость, Горохов был образцом настоящего служения своему Отечеству, и прочее, прочее,  прочее,  что обычно говорят в таких случаях.
Свиридов закончил речь, и мать Горохова, стоявшая неподалёку, издала душераздирающий крик и пошатнулась. Он сделал шаг в сторону,  успев поймать её, и тут же кто-то вмиг появившимся невесть откуда нашатырным спиртом принялся выводить её из обморочного состояния. Очнувшуюся, её посадили на лавочку, и она начала всхлипывать, но уже  тихо, держа себя в руках и не привлекая внимания.
С Гороховым все попрощались ещё раз, и два бугая с золотыми цепями на шеях  давно отработанными движениями заколотили гроб, после чего начали опускать его в яму под ружейные выстрелы стоявших в десяти метрах таможенников в камуфлированных формах.
Выстрелы стихли, и в воздухе зависла тишина. Бугаи-могильщики, взяв в руки лопаты, закапывали могилу, матерились, вспоминая, какая ужасная здесь земля и как тяжело им было копать утром. Кому-кому, а им было не до чужого горя. Они цинично делали своё дело, и, пользуясь каждым удобным и не очень удобным случаем, набивали себе цену.
Я стоял поодаль, наблюдая за происходящим, и вскоре, когда церемония была закончена, чтобы не упустить Свиридова из виду с надеждой на откровенный разговор просочился к нему сквозь толпу.      
Свиридов заметно изменившись в лице.
- Какими судьбами?
Я не стал ходить вокруг да около. Мы приятельски похлопали друг друга по плечам, и я рассказал Свиридову цели своего приезда.
Будучи довольно словоохотливым, с удовольствием решившись на откровенный разговор, тем не менее, Свиридов сразу предупредил, чтобы ни где, ни в коем случае я не ссылался на него, как на источник информации.
Преодолев длинные кладбищенские дорожки, мы вышли за пределы кладбища и, ни думая, ни гадая, проговорили несколько часов подряд: вначале на улице,  потом в кафе за чаем и блинами с творогом. 
Уже в первые минуты общения, чувствовалось, что Свиридова что-то тревожит, что-то мучает, в чём-то он сильно сомневается, но очень хочет выговориться.
- Для чего Горохов приезжал в Москву?
Свиридов не скрывал:
- Целью его приезда был допрос носильщика с Киевского вокзала, с которым неделей раньше уже удавалось навести контакты. Он готов был сообщить очень важную информацию, касающуюся контрабандных поставок товаров народного потребления из Украины в столицу.   
Носильщик! Свиридов сказал «допрос носильщика». Значит, без этого персонажа история действительно не обошлась. 
- Интересно, а как фамилия носильщика? – вслух подумал я, полагая, что она очень даже может пригодиться.
Свиридов замялся, понимая, что сведения эти явно оперативного характера и не должны разглашаться, но, чувствуя на себе жаждущий ответа взгляд журналиста, произнёс:
- Мальцев. Кажется, Мальцев. – Свиридов секунду помолчал и добавил. - Только учти, я этого не говорил.
- Не может быть и разговоров, - понимая серьёзность положения, ответил я,  озадаченный наперёд ещё одним вопросом: успел ли Горохов его допросить?
Свиридов как будто читал мои мысли, продолжал:
- Горохов его допросил, после чего позвонил и доложил мне об этом. Более того, в разговоре он обмолвился о какой-то видеозаписи, сделанной им на мобильный телефон, которая, по его словам, могла бы быть ещё более интересной, чем  протокол допроса.
Неужели это касалось именно той записи, которая попала ко мне? Очень велика вероятность, что да. Не может же быть таких случайных совпадений? Я  молчал о своих догадках, не то чтобы лишний раз перестраховываясь, но всё-таки, пока решив держать язык за зубами. Спросил заинтересованно:
- А что за запись, Горохов не говорил?
- Нет, - глотнув чай, мотнул Свиридов головой, - к сожалению, не  успел.
Как выяснилось в разговоре, Свиридов общался по телефону с  небезызвестным мне следователем Анохиным, который сообщил ему о пропаже телефона и денег. О протоколе допроса носильщика Анохин не говорил ни слова, и о судьбе этого документа Свиридову ничего известно не было. Был ли протокол вообще, оставалось только гадать. Если верить Горохову (а не верить ему не было никаких оснований) протокол должен был быть у него, но если полагаться на официальную информацию следователя – этот вопрос становился слишком загадочным. Получалось, что протокол мог забрать грабитель. Спрашивалось, зачем он ему был нужен?
Всё больше и больше накапливалось вопросов. Всё меньше я верил в то, что причина убийства Горохова так проста, как говорил об этом Анохин. Явно, что в этом убийстве было ещё много неразрешённых вопросов. Явно была какая-то покрытая густым мраком тайна.            
Горохова Свиридов характеризовал с положительной стороны, оценивал как серьёзного, перспективного сотрудника и недоумевал, что судьба отвела ему слишком мало лет. В официальной причине убийства Свиридов сомневался не меньше, чем я, но своей версии не озвучивал, возможно, просто её не имея, либо не обладая необходимой достоверной информацией, не желал быть голословным.
Вряд ли Свиридов что-то скрывал. То, о чём он не говорил, похоже, ему действительно было неизвестно, но то, о чём ему было известно, он излагал, как мне казалось, слишком смело, без каких бы то ни было оперативных секретов и тайн. Поначалу я очень удивился этому, но через какое-то время начал понимать, что мое неравнодушие к происходящему в государстве, обществе, происходящему вокруг него самого просто требовало выхода наружу. Толчком послужил ещё и этот несчастный случай с его подчинённым. Свиридову  нужно было с кем-то поделиться, и как раз, очень удачно, подвернулся я. 
Свиридов вдруг начал рассказывать о сложной политической ситуации, происходящей в таможне. Рассказ его, правда, захватил меня не сразу.  Зачем мне это было нужно, вначале я не понимал, но вскоре до меня дошло: всё к месту, всё, что говорит Свиридов, является очень неплохим дополнением в общую, затянувшую меня, историю. Откуда Свиридову были известны многие детали того, о чём он говорил, я не спрашивал, да и по большому счёту, какая разница? Главное, что посветил он меня в то, во что вряд ли кто ещё смог бы посветить. 
В своём рассказе Свиридов затронул и начальника Энской таможни – полковника Александра Дмитриевича Пронкина, уверенно предположив, что карьера Пронкина подходит к своему закату.
- Процесс отстранения от должности совсем безболезненно ещё ни с кем не происходил,- замечал он, - и с тех пор, как пошли слухи о смещении Пронкина, пресс вышестоящего руководства на себе почувствовали многие. 
Со слов Свиридова мне стало известно, что Пронкина назначили на должность около трёх лет назад. Большую часть этого времени ему работалось ещё более-менее спокойно, но с недавних пор, после смены руководства Федеральной таможенной службы,  давление из Москвы только усиливалось. Столица била по всем направлениям: по таможенному оформлению, взиманию платежей,  правоохранительной деятельности, кадровым вопросам, и в скором времени обещала внеплановую комплексную проверку. Свиридов поражался,  как быстро всё можно перевернуть: ещё месяц назад говорили о полном порядке  и с показателями и со всем остальным, а теперь вдруг  – проблемный регион. Для снятия с должности плацдарм строился достаточно основательно: транспортная прокуратура забрасывала представлениями, Москва – письмами о проведении служебных проверок. Начальник управления генерал Садовский в общем механизме системы тоже был винтиком, несколько покрупнее, конечно, чем Пронкин, но и от него по сути дела зависело немногое, как его повернут, так и работал. Скорее всего, при построении новой вертикали власти будут снимать и Садовского.
Убийство Горохова во всей этой эпопее против Пронкина тоже, кстати, играло против полковника. - Москва наверняка это могла приобщить ко всему негативу, полившемуся на него.
Свиридов рассказывал (что интересно), как сторонний наблюдатель, рассуждал о системе, не подбирая слов, безоглядно, как будто сам в ней не был, однако, чувствовалось, что говорил со знанием дела.   
- Воевать против системы бессмысленно, не нужно забывать опыт своих предшественников. Умнее были те, кто уходил сам, получив команду написать заявление «по собственному желанию», кто же пытался сопротивляться, кроме лишних (иногда слишком серьёзных) проблем, не получали ничего. 
Свиридова, казалось, было невозможно остановить. Он вошёл в раж, и говорил, как мне представлялось, слишком опасные вещи. Я поражался его бесстрашию и, откровенно признаться, был несколько шокирован и удивлён доверием Свиридова.
Дальше – больше. Свиридов полагал, что давление на Пронкина из Москвы, в общем-то, не лишено смысла, и тот порядок, о котором  прежде говорила руководящая верхушка, им же самим был выгоден. Теперь обстоятельства поменялись – к власти пришли другие, другим будет и порядок. 
По некоторым данным, известным Свиридову, Садовский и Пронкин имели личные интересы на Железнодорожном посту, через который ежесуточно проходили многочисленные пассажирские составы. Без малейшего усилия, пользуясь властью, ими был подмят под себя (естественно, за определённый процент от чёрных доходов) начальник этого поста Зуев, выполнявший беспрекословно команды вышестоящих руководителей.
Задачей Зуева был непосредственный контроль за прохождением определённых, заранее известных вагонов с контрабандными товарами. Насколько долго это продолжалось, вопрос тёмный, но то, что задача такая была, и вагоны должны были беспрепятственно проходить границу, скорее всего чистая правда.
Осведомлённость Свиридова, как выяснилось, объяснялась очень легко. Во-первых, фактическая официальная неподчинённость Пронкину его же заместителя по правоохранительной деятельности в вопросах, относящихся к  компетенции последнего, позволила вскрыть многие негласные проблемы, ставшие известными довольно узкому кругу лиц, а во-вторых, Свиридов всё-таки оперативник, при этом, целый начальник отдела, вследствие чего волей-неволей, входил в этот узкий круг и, естественно, черпал оттуда немалую часть всевозможных подковёрных сведений.
Впрочем, официальная подчинённость начальнику его заместителей лишь в финансово-хозяйственной деятельности и неподчинённость по остальным вопросам - пустяки по сравнению с добавившимся к этому самым настоящим противоборством руководителей Энской таможни. Как отмечал Свиридов, Пронкин, под прикрытием Садовского, с помощью Зуева делал одно, а заместитель Пронкина со своими подчинёнными, вопреки его воле – другое, кстати, вполне соответствующее своим прямым обязанностям и государственным интересам. Между прочим, выяснилось, что и уголовное дело, по которому работал Горохов, возбуждённое по факту контрабандных поставок товаров из Украины в Россию в конкретном железнодорожном составе, тоже было возбуждено вопреки воли Пронкина, под носом опростоволосившегося Зуева.
Свиридов не исключал, что после возбуждения уголовного дела, деятельность Пронкина, Зуева и Садовского не прекращалась. Вероятно, она стала более осторожней, аккуратней и продуманней, что вполне могло способствовать  прохождению через границу незамеченными ещё нескольких поездов, набитых украинскими контрабандными товарами…

7.
         
Информации к размышлению было предостаточно. В моей голове  перемешалось уже всё на свете: убийство, подброшенная записка с картой памяти, фотовыставка, а после поездки в Энск ещё и навязчивые сумбурные размышления и домыслы о всяческих противозаконных махинациях разного ранга чиновников и порочности государственной системы.
Система! После рассказов Свиридова это слово стало иметь для меня слишком неприличный оттенок. Когда, спустя отпущенные шефом дни отгулов, я вернулся в свой рабочий кабинет и включил компьютер, началась вовсе какая-то мистика. Компьютер немного поработал, но потом замер, выдав на экран   зловещий вопрос: «Вы хотите выйти из системы?». И тут система! В считанные секунды я провёл одному мне ведомые аналогии. Неужели, пытаясь разобраться с убийством Горохова, я уже влез систему доселе неведомых ему координат. И хочу ли я из неё выйти? Не очень-то веривший в знаки судьбы, я улыбнулся, но вопрос завис в моём сознании так же, как операционная система умной электронной машины.
Я не менее Свиридова был склонен к философии. А теперь, наслушавшись оперативника, был склонен к ней ещё более, чем прежде...
Система!.. Когда-то я не мог и подумать, что называемое этим словом объединение, а точнее – порядок управления этим объединением, может настолько негативно влиять на личности людей, которых оно поглотило. Да, в любой системе, наверное, есть свои плюсы - скажем, дисциплина, без которой существование системы просто невозможно, но, если её, эту самую систему, деформируют конкретные аморальные личности и требуют дисциплины в их целях и их понимании – это уже чревато печальными последствиями.   
В какую-то секунду я вспомнил приснившийся мне несколько дней назад сон, в котором я искал выход из западни. Я снова подумал, что это был первый знак, предупреждающий меня об опасности. И вот компьютер выдал второй, который никто другой и не принял бы за знак свыше, но моё нервное напряжение в те дни подходило к критической точке, и оставить этот знак без внимания я никак не мог. 
Действительно, я искал правильный выход из всей затронувшей меня истории, но в те мгновения копнул несколько глубже и понял, что помимо всего прочего мой внутренний мир находится в некотором противоречии с  внешним, окружающим меня миром. Я не мог разрешить противоречивость многих обстоятельств, с которыми столкнулся в последнее время, и это в свою очередь не позволяло мне плюнуть на всё и забыть о телефонной карте памяти,  загадочном убийстве Горохова и государственной системе, поражённой коррупционными элементами. Настолько  глубоко раньше я не задумывался над этим. 
Сидя перед экраном монитора, с которого на меня смотрел мистический вопрос, я рассуждал о системе, любой системе, в которой человек не чувствует себя свободным и до конца не остаётся самим собой. Конечно же, мои мысли, вряд ли, стоило возводить в общее правило, может быть, даже всё надуманное мною наоборот являлось исключением. Мысли были больше эмоциональными, хотя, возможно, и не лишёнными логики.
Я представил себе, что любое ведомство – система - сложный механизм, в котором люди являются лишь его разноразмерными (определёнными должностями) винтиками, шестерёнками, гаечками. Эти винтики, шестерёнки и гаечки  в большинстве своём абсолютно ничего не значат в отдельности и совершенно безразличны для механизма поодиночке.  Скажи тот же Садовский Пронкину, а Пронкин Зуеву делать так-то и так-то, и они будут делать, а не будут, наверняка найдётся веская официальная причина для того, чтобы система от них избавилась, выплюнула их и стёрла в порошок. Вот и приходилось таким Пронкиным с Зуевыми выбирать варианты своих действий. Они и выбирали, пока не достигали придуманной мною в результате  навязчивых размышлений «точки выхода». 
Да, да. Моя философия даже начала оформляться математическими формулами. Время выхода человека из системы я поставил в прямую зависимость от занимаемой человеком должности. Чем выше должность, тем раньше наступит время, когда система выплюнет его за ненадобностью, как отработанный материал. Работу в системе я представлял наклонной линией в системе координат «Х-Y», где  ось «Х» отмеряет время нахождения человека в системе, а ось «Y», тянущаяся к небесам, отмеряет должности. Проводи от должности на оси «Y» горизонталь до соприкосновения с наклонной линией, получишь «точку выхода», проводи от неё перпендикуляр вниз – время, которое отведено тебе быть в системе на этой должности.
Таким образом, «точка выхода» у каждого своя, и, зная систему изнутри, «точку выхода» можно предугадать. Что нужно, например, для того, чтобы увеличить вероятность достойно доработать в системе до ведомственной пенсии? Очевидно, что нужно иметь, как можно ниже должность, строго подчиняться корпоративным нормам, указаниям руководителя, более-менее разбираться в том, что делаешь, и никуда не высовываться. Если же судьба вздумала тащить тебя  вверх по карьерной лестнице, будь готов к приближению «точки выхода». И в таком случае, люди держатся, кто как может: кто-то – действительно способный, грамотный, от и до знающий своё дело остаётся самим собой, сохраняя своё лицо и стараясь держать ровные отношения с руководством; кто-то, ничего не представляющий собой в профессиональном смысле, начинает проявлять выдающиеся актёрские способности, входя в доверие руководителя и постоянно поддерживая это доверие различными хитростями. Кто-то не относится ни к одной, ни к другой категории  – представляет собой нечто среднее между ними - какое-то время тоже держится.  В итоге, как ни крутись, система оказывается безжалостной ко всем. Жалеть кого-то не в её принципах. Наступает момент, и для многих какая-то ступенька карьерной лестницы оказывается треснутой раньше, чем они думали. Тут-то и узнают они, что такое «точка выхода». А система тем временем продолжает работать, механизм продолжает крутиться другими шестерёнками и скрепляться другими винтиками и гаечками.
Работой в системе могут недовольствоваться многие (я вспомнил Свиридова и подумал, что его наверняка можно отнести к таким людям): одни, очевидно, думают об этом про себя, другие аккуратно и тихо обсуждают весь негатив системы между собой. Периодически недовольствующиеся хотят из системы выйти по собственному желанию, но их что-то держит, и они остаются, полагаются на судьбу и ждут свою «точку выхода». Кто-то «по собственному желанию» всё же из системы выходит, но зачастую это всего лишь предложенная руководством официальная формулировка, подкреплённая личным заявлением выходящего. Таких, что называется, «ушли», и для руководителей среднего звена обычно это происходит при смене  высших руководителей системы. Вертикаль руководителей в таких ситуациях почти полностью меняется, якобы к лучшему, но принципиальных изменений в системе, тем не менее, не происходит: механизм продолжает работать так же, как работал, низшие шестерёнки, «точки выхода» которых ещё далеко, как крутились, так и крутятся, маленькие винтики с гаечками, как фиксировали систему, так и продолжают фиксировать.
Вначале, после замены управленческой вертикали, начинается видимость улучшения работы системы. Оказывается, что раньше работа была построена совершенно безобразно. Теперь всё налаживается. Налаживается, налаживается, и, в конце концов, получается, что «хотели, как лучше, а вышло, как всегда», то есть, снова приходят новые люди, и в очередной раз выясняется, что работа предыдущих была куда более безобразней, чем работа тех, которые были до них. И опять всё начинает крутиться по одному и тому же кругу…
Компьютер спрашивал меня: «Вы хотите выйти  из системы?».
В такой крупномасштабной системе, какую я себе представил, Слава Богу, я не находился, но велика вероятность, что мог к ней прикоснуться. 
« Хочу ли я затронуть порочные системные элементы?» – скорректировав вопрос, спросил я себя.
Операционная система висела.
Я хотел добиться истины, вскрыть действительные причины убийства  Горохова.  После всего, что я передумал, я ещё больше усомнился, что  оперативник был убит из-за какого-то телефона  и нескольких денежных купюр.  Вряд ли. Теперь я уже уверенно предполагал, что Горохов стал винтиком, попавшим ненароком в преступный узел, и этот системный узел не просто вытолкнул его, а навечно спрятал в сырую землю.   
Прервав размышления, я наконец нажал на «Enter».
К обеду мои действия и мысли стали более  приземлёнными.
Выйдя из кабинета, я пошёл к охраннику дяде Коле, и, встретив его,  несказанно обрадовался, как радуется соломинке  человек, утопающий в болоте. Я поздоровался с ним как с самым лучшим другом, которого не видел лет пять, и набросился на него с вопросами:
- Дядь Коль, вчера ты конверт мне передал. Расскажи подробней, откуда он у тебя взялся? Кто тебе его передал? Как этот человек выглядел?
- Заинтересовался, значит? – довольно хмыкнул дядя Коля. – Ну, как он выглядел? Лет сорок ему, наверное, не больше. Небритый такой, высокий, коренастый.
- Может, особенного в нём чего заметил? Вспоминай, пожалуйста, это очень важно.
- Да ничего в нём особенного. Человек, как человек. Сунул конверт и убежал.
- Может, голос у него необычный был, пришепётывал, например, картавил, нет?
- Да нет, - задумчиво произнёс дядя Коля, - не картавил он и не пришепётывал, да и не говорил он почти ничего. А что стряслось-то?
- Ты помалкивай, никому не рассказывай о конверте, крепче спать будешь.
- Вот те нате, то, говорит, отдай кому-нибудь другому, а то помалкивай.
- Не обижайся, дядь Коль, извини. Раз уж мне конверт этот достался, ничего не сделаешь, придётся самому и разбираться, и пока не разберусь, лучше никому о нём не знать.
- А в чём разбираться-то?
- Потом, потом, может быть, расскажу. Я и сам, честно признаться, ещё не пойму в чём именно, но для начала, думаю, было бы неплохо найти того человека, который к тебе приходил.
- И как же ты его найдёшь теперь?
- Не знаю, дядь Коль. – Сознался я.  - Вся надежда на тебя была.
Дядя Коля понимающе помолчал. 
- Ладно, Бог тебе в помощь, раз не в моих это силах. За себя одно могу сказать, я – могила, и от меня никто не узнает ни о каком конверте.
- Спасибо, дядь Коль, - поблагодарил я, - тебе тоже удачи.
Раздумывая, где же искать этого загадочного незнакомца, я направился к выходу, и вдруг,  дядя Коля окликнул меня. Пришлось вернуться.
- Слушай, я вспомнил. Скорее всего, он неподалёку работает,  спецовка на нём была такая тёмная. Я ещё подумал, как ему должно быть жарко на улице…
- Спецовка, говоришь? – мне стало казаться, что помощь божья, о которой недавно говорил дядя Коля, снизошла на меня. – Спецовка, с лямочками такими, как у носильщика на вокзале? 
- Вроде да, с лямочками, -  радостно воскликнул охранник.
- Молодец! Ты молодец, дядь Коль! А говоришь, не помнишь ничего. Благодарю.
Я крепко пожал ему руку. Всё сходится, карта памяти от мобильного телефона и убийство оперативника на вокзале явно взаимосвязаны. Сомнений не было, нужно на вокзал – найти этого самого носильщика, которого допрашивал Горохов за некоторое время до смерти. Носильщик наверняка может многое прояснить. А что, если он и есть?.. Нет, нет… Я прервал мысль. Говорить о том, что носильщик, который приходил в редакцию, и есть убийца, было слишком преждевременно и как-то нелогично, не мешало бы для начала просто посмотреть на него, пообщаться с ним, и тогда делать выводы.

8.

Я не терял времени даром. Оказавшись вскоре на вокзале, сквозь большую толпу движущихся в разных направлениях людей, взглядом начал искать какого-нибудь носильщика. Помня фамилию «Мальцев», о которой обмолвился Свиридов, я надеялся, что кто-нибудь из носильщиков обязательно мне поможет встретиться с ним.
Я повертел головой по сторонам, прошёлся вдоль привокзальных киосков, подошёл к железнодорожным платформам, снова покрутился, посмотрел по сторонам,  но ни одного человека в тёмной спецовке, такой, как у носильщиков, с лямочками не встретил. Подумав, я решил пойти к дежурному по вокзалу,  узнать, где носильщики... Но не успел я сделать и шагу, вдруг прямо перед моими глазами из здания вокзала вышел милиционер, за спиной которого, опустив взгляд на землю, неохотно перебирал ногами человек под метр девяноста ростом достаточно крепкого телосложения и именно в такой  одежде, какую выдают носильщикам. Это опять было похоже на какую-то мистику. Неужели передо мной  явился  тот человек, который мне и был нужен. Но всё было не так просто. Я сразу же обратил внимание, что по бокам и сзади здоровяка сосредоточенно шли люди в штатском. Ни секунды не сомневаясь, что эти люди сопровождают носильщика, я присмотрелся.
Кто же всё-таки это мог быть? Я недоумевал. Судя по описанию дяди Коли, человек вполне походил на того носильщика, который был в редакции. Мальцев? Он ли это? Получается, следователь меня опередил, и пообщаться с ним теперь у меня не получится? Я проводил носильщика и его сопровождающих взглядом и, расталкивая людей, вбежал в здание вокзала. Суетливо, как будто мне самому нужно от кого-то скрыться, я пытался определить верное направление для дальнейшего движения. «Билетные кассы», «камеры хранения»… Я смотрел на указатели и не мог совладать с назойливой догадкой, бьющейся в голове - это наверняка Мальцев. Больше не кому. Слишком много совпадений. Только глупец может считать по-другому. Кстати, «камеры хранения»! Я ещё раз взглянул на указатель и решил идти именно в этом направлении. Словно по запаху я чувствовал, что носильщики должны быть где-то рядом. Оказавшись в слабо освещаемом пролёте, наконец я натолкнулся на человека в тёмной спецодежде с лямочками.
- Извините, вы случайно, не подскажете, как найти Мальцева? - Он ждал от него подтверждения своих догадок.
- Мальцева? - переспросил мужик. – Мальцева вы, наверное, теперь, долго не увидите.
Я внимательно посмотрел на него и, уже заранее предугадывая ответ, тем не менее, спросил:
- Почему? 
- Да только что его увели. – Небрежно бросил мужик. - Человека он, говорят, убил.
Ничего другого я и не ожидал. Это было точкой в моих догадках. Я стоял в растерянности, не зная, что теперь и делать. Но вдруг, нежданно-негаданно появилось знакомое лицо Анохина. Он вышел из-за угла в сопровождении двух милиционеров – сержанта  и майора. Лицо сержанта мне показалось  тоже знакомым, майора я видел впервые.
- Обана, - воскликнул Анохин, - уже и пресса тут как тут!
Я протянул следователю  руку:
- Добрый день!
- Добрый, добрый. Пойдём с нами, расскажу тебе всё, что надо, как обещал.
Без лишних вопросов я пошёл за ними.
- Кстати, - по пути заметил Анохин, - а ты как узнал-то, что убийцу арестовали, я Семёну Яковлевичу не говорил пока ничего?
Рассказывать следователю обо всех своих действиях я не счёл нужным и решил отшутиться:
- Везде свои люди.
Анохин шёл быстро, и все подстраивались под его темп. С одной стороны от него шёл я, с другой майор, и сзади майора  - сержант.
Я вспомнил, где видел сержанта – в прошлый раз, когда в день убийства Крей направил меня на вокзал, этот сержант сидел в кабинете дежурного.
Выйдя из вокзала и успешно преодолев людскую толпу на привокзальной площади, мы обошли здание и вскоре оказались всё в том же кабинете дежурного. На этот раз уходить никто не собирался, и Анохин никого не выпроваживал. Мы сели к одному столу: Анохин во главе, остальные рядом.
- Ну что, собкор, - ухмыльнулся следователь, - записывай. Раскололся носильщик Мальцев. Он убил оперативника.
Глаза следователя горели, как будто он раскрыл преступление века, и ему непременно светит повышение по должности. Впрочем, если действительно, всё так, как он говорил,  работа его вполне достойна похвалы. Прошло два дня, и преступление раскрыто, чем не показатель профессионализма? 
Я снова решил воспользоваться диктофоном.
- Можно?
- Да, да, я же сказал, - разрешил следователь.
- Значит, всё, как я и думал, убил его носильщик ударом в горло, тот и отдал концы. Кстати, и вещдок у нас появился. – Анохин достал из портфеля завёрнутый в пакетик мобильный телефон. – Пожалуйста, телефон  оперативника оказался у убийцы. Зачем только этому дурню нужен был телефон? - Анохин улыбнулся и взглянул на майора.
- Да он, небось, уже столько всего перетаскал у людей, пока сумки их катал, что, забирая деньги из кармана, телефончик прихватил автоматически, по привычке, а сбагрить не успел, - предположил майор.
- Так оно и было, - поддержал Анохин. – Я как этого Мальцева  увидел, ну чистый ворюга, думаю, а ещё и на человека руку поднял. Так что, пресса, всё сходится, убийца пойман.
- Может быть, чайку? –  прервав следователя, гостеприимно предложил майор.
- Можно немного, - кивнул я.
Майор поднялся, открыл крышку электрочайника, захлопнул её и нажал на кнопку, и пока он проводил эти манипуляции, в воздухе висела напряжённая тишина.
- Мент родился, - майор попытался разрядить обстановку, но шутка его прошла мимо.
Каждый присутствующий, похоже, думал о своём. Я тоже. Как-то ловко у них всё получилось. Слишком ловко. «Убийца пойман». Вроде бы, всё складно. Но  всё же, зачем Мальцеву нужно было подбрасывать мне записку с картой памяти? Или не Мальцеву, а кому-то ещё? Если не ему, то кому? Не пришла ли пора рассказать следователю о конверте с запиской и картой памяти? Но меня что-то держало. Я не мог предположить последствий после того, как эти вещественные доказательства окажутся у Анохина, потому что сам ещё не разобрался, как всю имеющуюся у меня информацию правильно понять и оценить. Что в ней самое важное и кому она может навредить? Неплохо было бы встретиться с Мальцевым. Но как это теперь сделать?
- Скажите, а могу я поговорить с убийцей? – я решил рискнуть. Кто, если не Анохин может способствовать мне в организации встречи с обвиняемым?
Я ждал ответа, но ответ не последовал. 
- Ещё чайку? – сделав вид, что не слышал вопроса, предложил Анохин. Это насторожило, но не заставило меня отступить, и я, поблагодарив за чай,  повторил снова:
- Могу ли я поговорить с Мальцевым?
Вопрос был задан несколько громче, чем в первый раз, и в тишине помещения его никак нельзя было не расслышать. Нужно было как-то реагировать, и следователь, отодвинув от себя чашку с чаем, уставился на меня:
-А зачем?
По интонации и суровому тону голоса, я понял, что Анохин  не только не приветствовал такого разговора, но даже и мысль об этом старался пресечь на корню.
- Для яркости образа, так сказать, - смягчил я чувствующееся внутреннее возмущение следователя.
- Для яркости образа?.. – задумался Анохин. – Думаю, что пока это не возможно. Сам пойми, пока следствие идёт, Мальцев должен быть ограничен от посторонних общений. Пока напиши, так мол, и так, убийца найден, вину признал, то да сё… погорячился, не  рассчитал удара… Ну, сам знаешь, не мне учить. 
Я кожей чувствовал, что уже порядком поднадоел Анохину с вопросами, да и просто своим присутствием. Помощи от следователя, видимо, никакой больше не будет. Понятное дело, тайна следствия, а я тут со статьями. Скупые официальные сведения получил, спасибо и на том, а всё, что непонятно, придётся самому устанавливать. Как? Я не знал, как не знал и то, что бы мог изменить мой разговор с Мальцевым, будь он неладен. Выключив диктофон, я поблагодарил следователя за информацию и попрощался, ощутив вдобавок ко всему прочему в его хитром взгляде недоверие, а может быть и лицемерие. Впрочем, нельзя сказать, что и я к Анохину проникся доверием. Совсем нет. Недоговорённость, недосказанность Анохина, безусловно, чувствовалась. Знал он явно больше, чем говорил, хотя к этому я тогда отнёсся с пониманием – следователь, есть следователь. С какой стати он должен какому-то журналисту всё выкладывать, тем более, что ещё и следствие не закончено? К сожалению, правда, этот факт меня не успокаивал, а только лишь будоражил мысль о том, что действовать придётся самостоятельно, полагаясь лишь на Господа Бога, удачу и хороших людей.
Я вышел на улицу.
Погода начинала портиться: в небе медленно плыли небольшие рваные тучки, из которых, по всей видимости, вот-вот должен был брызнуть дождь, ветер гонял бумажки по привокзальной территории.
Гонимый тем же ветром, как никому не нужная бумажка, рядом с ним  откуда-то появился грязный бородатый бомж, державший в руках коробок спичек и, ритмично стуча по нему пальцами, в такт распевал:

«Когда я был мальчишкой, носил я брюки клёшь,
Соломенная шляпа, в кармане финский нож…»

Прервав песню, бомж жалостливо прослезился:
- Подайте, Христа ради, сколько сможете.
Бомж вдруг резко изменился в лице, замолчал, набрал воздух в лёгкие и прислонил указательный палец правой руки к лицу, соединив им кончик  носа и подбородок.
Я смотрел на него, точно не понимая, что с ним происходит. Через несколько секунд, слава Богу, он снова задышал и пронзил его жутким взглядом, словно рентгеном. Лишь бы он быстрее отстал, я вытащил из кармана смятую десятку и сунул ему в руку.
- Господь всё видит, за всё всем воздастся по заслугам, - пробурчал он, не меняясь в лице, и пошёл дальше.         
Не обратив внимания на его слова, я направился в другую сторону, вдоль привокзальной площади, опустошённый и немного расстроенный неопределённостью дальнейших действий. Из моей головы не выходил Мальцев.
Значит, он, Мальцев, убил, думал я. Допрашивал Горохов кого? Мальцева. По словам Свиридова, Мальцев был соучастником контрабандной поставки. Мужик он крепкий, один раз приложился кулаком по горлу двадцатитрёхлетнему пацану, и всё, больше ему было не нужно. Странно только, почему он в редакцию передал эту загадочную записку с картой памяти? А впрочем, кто сказал, что записку приносил Мальцев? Ну, в спецовке, высокий человек, и что? Мало таких носильщиков что ли? Да вот этот, например, с которым я разговаривал. Тоже высокий, и тоже в спецовке. Убить вполне мог Мальцев, а его коллега мог стать невольным свидетелем этого, пообщался с оперативником до его последнего вздоха, и сделал то, что посчитал наиболее целесообразным. А целесообразным с его точки зрения, было как раз уйти в тень, чтобы подозрения не легли на него. Но жить спокойно он не смог, увидев убийство, решил хоть как-то с души снять напряжение, написал анонимку и отнёс её в редакцию, авось поможет восстановить справедливость. Вполне может получаться и такая картина.

9.
          
Перед выставкой я снова решил зайти в редакцию. Если Крей будет на месте, рискнуть и поговорить с ним насчёт продолжения статьи, решить некоторые организационные вопросы. Я открыл кабинет, и в ту же секунду задребезжал рабочий телефон. Крей. Он как будто следил за мной. Перед тем, как взять трубку, я уже почувствовал неладное, понял, что звонок этот вряд ли чего хорошего принесёт.
- Слушаю, Семён Яковлевич.
- Зайди ко мне, сейчас же, - приказным тоном сказал Крей и сразу же повесил трубку.
Вот это я удачно пришёл, подумал я. Что понадобилось шефу на этот раз, я не мог даже предположить, и чтобы не гневить его понапрасну, да и поскорее узнать, что стряслось, не стал терять времени. Пробежав через ступеньку на этаж выше, я вскоре стоял перед шефом. На мой «добрый день», Крей не повёл и ухом, сразу же с порога, не здороваясь, точно в припадке, опрокинул на меня поток непонятных  негодований:
- Кто сегодня тебя просил ходить на вокзал? Кто?
Вот тебе и на! Крей застал меня врасплох. Информация распространялась слишком быстро.
- Семён Яковлевич, к чему такой переполох? Я просто-напросто хотел довести до конца начатую работу.
Крей был неумолим.
- Начатую работу?.. Никогда ни-ку-да не смей соваться без моего ведома!
Я чувствовал, что разговаривать с ним бесполезно и на этот раз. Что делать? Повиноваться ему, извиниться, сказать, что погорячился и больше так не будет? Мысли с безумной скоростью летали в моей голове. Интересно, с чего Крей взбесился? Ну, рассказал Анохин, кто убийца, рассказал, что арестовали его. Какие могут быть вопросы? Тут благодарность надо бы давать за проявленную инициативу, но нет –  получается, что это как раз тот случай, когда инициатива оказывается наказуемой. Явно здесь было что-то нечисто. Хотя, Крей сам по себе и нервный, но не до такой же степени. Похоже, он что-то знал. Знал то, что не было известно мне. И что теперь делать? Прекратить расследование и забыть о карте памяти с запиской?.. Нет уж. Не только любопытство, но и самый обычный профессиональный долг не могли  заставить меня это сделать. В том, что Крею звонил следователь Анохин, сомнений естественно не было. Следователь этот тоже странный тип. Чего звонить? Скажи, что не дам пока никакой информации и всё, никто и просить её не будет...  Несмотря ни на что, отступать от своей цели я был не намерен. Была, не была. Юлить нет смысла.      
- Вы бы объяснили мне, что случилось, Семён Яковлевич. Если не нужны вам никакие расследования, так и скажите. Я журналист, а не стенографист. Если вам нужно печатать то, что говорит один человек, не разобравшись самому в том, что происходило, для этого совершенно не нужно быть журналистом. Записывать слова следователя и давать их в газету сможет любой дурак. Мы же, как я понимаю, должны заниматься собственным расследованием. Или не так?
После моей тирады Крей  несколько умерил пыл, но по-прежнему был суров:
-  Может быть и так, но это не тот случай.
- Это почему же?
- Да потому! Потому что никто не должен лезть вперёд батьки: ты – не должен лезть вперед меня, а я… - Крей осёкся, вовремя поняв, что начинает говорить лишнее.  – Я тоже не могу везде по своей воле совать нос.
- Почему? Вы же журналист? Вы журналист и я журналист. Ничем незаконным мы не занимаемся. Разве не главная наша с вами задача своей работой стремиться к тому, чтобы люди знали правду?
- Правду, говоришь? – зло уставился на меня Крей. – А правда она тоже разная бывает. У каждого своя правда. И вообще мне непонятны все твои пререкания. Я тебе сказал никуда не лезть без моего ведома? Cказал. Всё. Вопросы есть? Вопросов нет. Свободен. Китайское предупреждение ты сегодня получил, не обессудь. Пока можешь полностью посвятить себя выставке. Ну, и статейку, раз уж сходил к Анохину, можешь подготовить.
Бывает же такое? Я совершенно не мог его понять – шизофреник, да и только!  Три минуты назад возмущался, а теперь говорит, готовь статью. Нет уж, господин Крей, вы круты, но мы тоже не погулять вышли.  Я не уходил, стоял перед ним, как вкопанный, чувствуя недоговорённость. Крей, надев очки, уставился в чьи-то рукописи, лежавшие у него на столе, но, через некоторое время, ощутив замешательство подчинённого, повторил:
- Я же сказал - можешь быть свободен.
- Извините, Семён Яковлевич, - сдержанно произнёс я, - я думаю, что мы с вами не сработаемся. Пишите сами свои статьи, как хотите. Вот вам ваше удостоверение, – я расстегнул карман рубахи, - вот вам ваш диктофон. Заявление отдам в отдел кадров. Я умываю руки.
Не ожидая такого поворота, Крей опешил.
- Ты это серьёзно? Не пожалеешь?
- Вполне. И жалеть не собираюсь. Не привык я жалеть о том, что неизбежно должно случиться.
Крей не сводил глаз с меня, я – с него. Как ни странно, я вполне был доволен результатом беседы, главное, что мои отношения с редактором явно приобрели определённость. Что будет дальше, знал один Господь, но это было неважно. Чувствуя себя правым, я развернулся и пошёл к выходу. 
- Ну, ну, - пробурчал Крей вслед, - скатертью дорога. Кому ты будешь нужен со своей правдой?
Его слова мне были уже абсолютно безразличны, и демонстративно хлопнув дверью, я вышел из кабинета.

10.

Очередной день прошёл тихо и спокойно. Крей не звонил. Впрочем, звонка от него я и не ждал. Хватит. Довольно. Натерпелся. Позвони он и скажи, что виноват, и попроси вернуться, всё равно бы он не согласился. Два раза в одну и ту же реку не входят. Конечно, немного я вспылил, но свой поступок всё-таки считал единственно правильным, Всегда лучше уйти самому, чем ждать, когда тебя выгонят. А за Креем это бы не заржавело. Что ж? Из всего нужно извлекать что-нибудь положительное. Для меня тогда, по крайней мере, было положительным то, что я мог наконец полностью посвятить себя выставке, хотя и длиться ей осталось уже два дня. Да и вообще – я стал свободным человеком: куда захотел, туда пошёл, и ни перед кем не нужно отчитываться. А с голоду помереть себе я бы не позволил. Не все же такие, как Крей? Не перевелись ещё люди, которые по достоинству могли оценить истинные способности человека, и платить ему за эти способности, платить за профессионализм и за преданность делу, а не за тупое повиновение маленькому безумному и беспощадному царьку.
К вечеру я появился в выставочном центре. Жизнерадостный Ливонис в определённый час начал петь свою привычную песню об удивительных фотографиях, поразительном таланте автора, отчего я не мог сдержать на лице улыбки. Маленькая лесть, тем не менее, была приятной. На выставке я почувствовал себя гораздо лучше – удалось отключиться от неприятных воспоминаний о недавнем конфликте. Как ни хотел я о нём не думать, всё-таки, это было не так просто: периодически память возвращала меня на красный ковёр бывшего шефа и заставляла листать кроме этого страницы календаря с проведёнными месяцами в «Новом времени».  Казалось, временами я начинал впадать в меланхолию, но это было не хуже, чем бессмысленно переживать по поводу внезапного увольнения. Кстати, я даже почти забыл об убийстве. Как-то не до этого стало. Днём раньше, выйдя из кабинета главного редактора, в какую-то минуту я даже хотел плюнуть на это расследование, несмотря на все свои мысли и слова, которые произносил перед Креем. Зачем, собственно говоря, мне теперь был нужен этот Мальцев? Какое мне было дело до записки анонимщика? «Плюнуть, растереть и забыть, и пусть горят синим пламенем все дела, начатые под руководством Крея», - пытался внушить мне разум. Но глухой внутренний голос просил меня не горячиться, и дело об убийстве оперативника с разгадкой информации, полученной от незнакомца, обязательно довести до конца. 
Навалившаяся на  меня меланхолия, очевидно, не была напрасной и служила очень действенным средством для заживления ран. Господь явно всё видел и помогал мне совершать праведные поступки с наименьшими потерями. Меланхолия, как я заметил, только усиливалась. Воспоминания о хороших моментах в жизни, которые, безусловно, были даже в последние несколько месяцев работы в «Новом времени», начали перевешивать всё плохое, тем самым в очередной раз, укрепляя мою веру в несомненную победу, в конечном счёте, поддерживаемого высшим разумом добра, над гадким и вездесущим злом.
Размышляя и периодически ворочая головой по сторонам, в какой-то миг  мне едва не стало плохо, пульс мой забился, как после трёх километров ускоренного бега. Я не верил своим глазам. Присмотрелся, поморгал. Это было воистину Чудо Господне – второе пришествие!  Катя Поливанова! Она шла к мне навстречу, красивая, улыбающаяся. Какие тут могут быть мысли о Крее? Кто такой Крей по сравнению с ней?
- Привет! – произнёс  её нежный голос, - проходила мимо, дай, думаю, зайду, поболтаем. У меня сегодня занятий было немного.
Она была также красива, как и в прошлый раз. Даже нет, мне показалось, что ещё красивее. Гораздо красивее. Она улыбалась, и это было прекрасно. Улыбка на устах и лёгкие морщинки в уголках глаз, лучащихся жизнелюбием, несмотря на все жизненные перипетии,  придавали ей большей красоты.
- Привет, Катюш, молодец, что зашла, – неподдельная радость распирала меня, - я даже и не думал, что когда-нибудь снова смогу тебя увидеть.
- Да, брось ты, - поскромничала она, - я смотрю, сегодня и без меня у тебя много посетителей.
- Есть такое дело, но посетители – посетителями, а ты - это ты. Кстати, хочешь, мы куда-нибудь сходим? Не поверишь, но я с удовольствием променял бы на тебя всех посетителей. Постой минутку.
Оставив Катю около окна, я помчался к Ливонису в другой конец длинного коридора, и, как обещал, долго не задержался. 
- Пойдём, со вчерашнего дня я свободный человек, меня никто нигде не держит.
- Ты что, тоже развёлся? – рассмеялась Катя.
- Совсем нет, - я раскрыл перед ней дверь, пропуская вперёд. -  Совсем нет… Точнее, - улыбнулся я, - женат я и не был, дело не в этом. Меня просто выгнали с работы.
- Неужели ты такой злостный нарушитель дисциплины, что тебя выгнали с работы? – Иронично заметила  Поливанова. – А с виду не скажешь.
- Выходит, что злостный, - улыбнулся я, - ну да ладно о работе, Бог с ней, найду другую. Скажи лучше, куда пойдём?
- Предложи, ты же мужчина. Я, например, не прочь, просто прогуляться по воздуху.
- Отлично, я тоже любитель таких прогулок. Хочешь, поедем на Чистые пруды?
- Чистые пруды? Почему именно на Чистые пруды?
- Не знаю, мне просто нравится это место. Москва большая, а ездим чаще всего по одним и тем же маршрутам: из дома – на работу, с работы – домой. А там я давно не был.
- Я, признаться, тоже. Последний раз была там года три назад, перед спектаклем в «Современнике».
- Значит, Чистые пруды?
- Значит, Чистые, - согласилась Катя.
Мы ехали в многолюдном метро, наслаждаясь каждой минутой общения. Я и сам не заметил, как начал ухаживать за Катей, не просто ради приличия, как интеллигентный мужчина может поухаживать за женщиной, а как-то иначе, с большим чувством, что ли, с душевным трепетом. Давно со мной такого не случалось. Я готов был сдувать с неё пылинки, и она, кажется, отвечала взаимностью. Где же я, дурень, раньше был? Жил, жил, десять лет проучился в одном классе, и не замечал человека, а тут - бац и, как обухом по голове…
Оказавшись на Чистых прудах, мы долго бродили вдоль берегов небольшого мутного водоёма, не обращая внимания на городскую суету, недалёкие гул машин и звонки проезжающих трамваев, и, казалось, только этим и были счастливы. Непринуждённые разговоры о настоящем, душевные воспоминания школьного прошлого продолжались. Перед глазами изредка неназойливо блистала зелёная гладь воды, и тут вдруг меня словно кто-то тряхнул: блаженство прервалось, и на лице Кати я заметил странное напряжение. Вроде бы ни с того ни с сего она начала оглядываться по сторонам, как будто чего-то опасалась.- Что-то случилось?
- Нет, нет, - произнесла Катя, невольно выдержав небольшую паузу, - наверное, показалось.
Но я чувствовал, что что-то происходит. Через минуту её лицо снова сделалось напряжённым. Пытаясь понять, что может тревожить спутницу, я сам принялся вертеть головой, но в ту же секунду, она резко пресекла моё стремление:
- Тише, не крутись, мне кажется, за нами следят.
- Что за глупости? – не поверил я. -  Кому мы с тобой нужны?
- Я прошу тебя, не крути головой, смотри  на меня.
- О, это с удовольствием, - улыбнувшись, я подошёл к ней ближе.
- Я серьёзно. Сзади нас на лавке сидит человек, он идёт за нами от самой выставки.
Я всё-таки не выдержал и оглянулся. На лавке действительно сидел человек – в белой майке, такого же цвета кепке, надвинутой на глаза, с развёрнутой газетой в руках. Лица, прикрытого кепкой и газетой, видно не было. Он сидел к нам боком, и единственное, что я сумел разглядеть это небольшую татуировку на его левом плече. Татуировка была вроде бы обычной, ничего особенного, по крайней мере, собой не представляла – «парящий в облаках парашют», и, не трудно было предположить, что её носитель очевидно так или иначе когда-то был связан с парашютным спортом, или, например, служил в воздушно-десантных войсках. 
- Да, что ты придумываешь, - я, как мог, старался разубедить Катю, -  зачем он будет за нами следить? Мало ли, чего он ехал за нами? Может быть, ему тоже нужно было на Чистые пруды, свидание у него к примеру?
- Может быть и так, но слишком уж он подозрительный.
- Ну, хорошо, чтобы ты не переживала, хочешь, я подойду к нему, и спрошу, что он здесь делает и не следит ли он за нами?
- Думаю, не стоит, давай, мы лучше пойдём отсюда, и если он за нами не пойдёт, значит, я ошиблась.
- Ну, если тебе так будет спокойней, то давай. – я уступил Кате, и мы медленно направились в сторону метро.
Пройдя метров двести, мы, как будто договорившись, разом оглянулись – молодой человек сидел в прежнем положении и читал газету.
- Наверное, я всё-таки ошиблась. Слишком уж у меня стало богатым воображение, - сказала Катя.
- Похоже на то, - улыбнулся я.
Стрелки часов уже показывали без четверти девять.
- Вот и погуляли, - сказала Катя, зайдя в метро, - пора и домой, завтра на работу.
- Погуляли, - с некоторой грустью в голосе повторил я. -  Ты не против, если я тебя провожу?
- Это ты, как истинный джентльмен, боишься, вдруг мне ещё кто-нибудь померещится?
- Что-то вроде того.
Мы ступили на эскалатор, и я, не сводя с Кати глаз, трепетно поддерживал её за локоть. Время летело неумолимо, двигалось вместе со ступеньками эскалатора, мчалось вместе с вагонами электропоезда. Я не замечал его. Часы теперь для меня летели мгновениями, которые очень хотелось продлить.
Вскоре мы оказались на ВДНХ, там же, откуда и приехали. Пять минут на трамвае, потом примерно столько же пешком переулками, и мы в полумраке двора пятиэтажного дома, где была квартира Катиных родителей. Как оказалось, теперь, разведясь не так давно с мужем, она снова жила здесь, всего лишь в четверти часа ходьбы от моего дома. Мы, как могли, продлевали счастливые минуты, медленно шагая по двору.
- Так, из-за чего тебя с работы выгнали, если не секрет? - спросила вдруг Катя.
- Да так, не сработался с начальством. – Подумав, что нет смысла скрывать от неё историю, в которую я попал, я продолжил.
- Расскажу тебе один случай, имеющий отношение к моему увольнению, только дай слово, что никто больше об этом не узнает.
- Хорошо, ты можешь на меня надеяться. Неужели это настолько серьёзно?
- Я думаю, да. Правда, я сам ещё толком ни в чём не разобрался, но очень хочу это сделать.
И я начал рассказывать Кате историю: об убийстве в привокзальном туалете, статье, не понравившейся главному редактору Крею,  поездке в Энск, моих догадках и рассуждениях.   
- …Понимаешь, всё было бы гораздо проще, если бы ни записка с картой памяти, которую я получил от нашего охранника дяди Коли. Я подразумеваю, что записка эта и карта памяти, оставленные незнакомцем, имеют к убийству оперативника непосредственное отношение. Убийца, на которого вышел следователь,  взят под стражу. Взяли его за  убийство, совершённое с целью грабёжа, но думаю, что дело не только в банальном грабеже. Всё может быть серьёзнее. Не стоит исключать, что, взятый под стражу носильщик, самым прямым образом причастен к контрабанде. Закрыв носильщика в СИЗО и проафишировав убийство с целью грабежа, какие-то высокие чиновники и бизнесмены, возможно, просто не хотели случайного распространения лишней информации. Когда я писал статью, хотел набрать как можно больше материала, чтобы представить себе истинную картину преступления, но главный редактор недвусмысленно дал понять, что мне соваться никуда не следует, всё, что мне будет нужно написать, мне скажут. Ну, и слово за слово, вышел у нас небольшой конфликт. Честно признаться, я к Крею с самого начала прохладно относился. В общем, я с ним отказался работать, и, видимо, это решение устроило нас обоих.
- А редактор не знал о записке? – спросила Катя.
- То-то и оно. Я о ней не говорил никому, ты первая. И думаю, что пока этого делать не стоит.   
- Что же это за записка такая?
- Записка очень загадочная. – я полез в карман и достал свёрнутый  листок бумаги. – Смотри.
 
«Информация, содержащаяся здесь, может быть очень важной. Очевидно, кому-то она будет нужна, и кому-то может очень сильно навредить. Будьте осторожны. Отдавать в милицию, не рекомендовано», - прочла Катя.

- Имеется в виду карта памяти?
- Именно. Вот и она. Сейчас я тебе покажу.
Мы присели на лавочку во дворе, и я, вставив карту памяти в свой телефон, нажал на кнопку воспроизведения видеозаписи.
Пошли картинки: поезд «Одесса-Москва», какие-то люди, бегающие, как муравьи, машины… 
- А вот этого я знаю, - воскликнула Катя, глядя на молодого человека, промелькнувшего в кадре. – Это знакомый моего бывшего мужа – Хлюпин Андрей, он в милиции работает, очень неприятный товарищ.
- Я думаю, что они все тут не лыком шиты. Вон смотри рожа – толстый, с усами, что-то кричит. Кстати, знакомая физиономия.
- Я, кажется, его тоже где-то видела, - скромно и несколько опасливо заявила Катя, - по-моему, его показывали по телевизору.
Я ещё раз внимательно присмотрелся:
- Точно, как я сразу не узнал? Это владелец крупной торговой сети в городе - Ашот Арутюнян. Я вспомнил. Между прочим, известная личность. Однажды он даже приходил к Крею, я видел его в редакции. Видишь, Арутюнян руководит разгрузкой  вагонов с контрабандными тряпками. Весь товар загружается в «Газели», ну а дальше, легко представить – развозится по магазинам.  Вот такая история. Я думаю, что это всё снимал как раз тот человек, которого убили, а вот, как всё это попало в редакцию, остаётся загадкой.
- История захватывающая, - сказала Катя. - И что же ты теперь собираешься делать?
- Пока  не знаю, - признался я, - но хотелось бы разобраться.
- Не боишься?
- Если быть до конца откровенным, с некоторого времени я стал испытывать определённые опасения, но сказать, что они смогут заставить меня забыть об этом эпизоде в моей жизни, я не могу. Есть загадка, и её нужно разгадывать, и судьба, как я чувствую, упорно меня к этому толкает. Не зря же охранник передал карту памяти с запиской именно мне? Не зря главный редактор «Нового времени» Крей попросил именно меня написать статью? И так далее, и тому подобное… - Отвечая, я не выпускал из головы пойманную фразу Кати о знакомом её бывшего мужа  - Андрее Хлюпине, которого она узнала на видео. Не хотелось, конечно, мне такой вечер занимать разговорами о героях видеозаписи, или, тем более, о бывшем муже Кати, но ситуация подталкивала меня к не совсем уместным, но очевидно, могущим сыграть впоследствии определённую роль, разговорам. Катю саму заинтересовала история.
- Кстати, - раз уж так всё складывается, я решил не упускать момент, - ты сказала, что на видеозаписи есть знакомый твоего бывшего мужа. Можно поинтересоваться, наверное, это не совсем корректно, но кто твой бывший муж?
- Мой бывший муж? О нём бы мне не хотелось вспоминать, но так и быть, откровенность за откровенность, расскажу. Мы познакомились около десяти лет назад. Одно время, учась в университете, я подрабатывала в парфюмерном магазине продавцом-консультантом. Он – обычный с виду покупатель, привлекательный, высокий, спортивный, пришёл в магазин, и, видимо, я ему  приглянулась. Он пришёл один раз, второй, третий, ходил по магазину, по прилавкам что-то смотрел, но ничего не покупал, и однажды набрался смелости, заговорил со мной, так о каких-то пустяках. Ну, мы поговорили, немного, и, потом он попросил номер моего домашнего телефона. Наверное, с моей стороны было безумием, но я назвала ему номер.  После этого, как ни странно, он и не приходил, и не звонил. И вот, однажды, я и забыла уже о нём, он позвонил, сказал, что находится очень далеко, и просил назвать ему свой адрес, сказал, что напишет письмо. Я снова, точно загипнотизированная, выполнила его просьбу. Недели через три от него действительно пришла весточка. Письмо было длинным, трогательным. Только тогда я узнала его имя. Какое, впрочем, не важно.  Он писал, что служит по контракту, что служба идёт нормально, но о самой службе особо не распространялся. Письмо было настолько душевным, лиричным, что я расчувствовалась, помню, всплакнула даже по-девичьи и стала ждать новых писем. Он писал часто, приходило по одному – два письма в неделю. Я стала ему отвечать, как родному, как будто мы были знакомы не пять минут, а целую вечность. Так продолжалось в течение года, а потом он замолчал, и писала уже я ему с такой же частотой, как он прежде. Ответов не было несколько месяцев, и я не могла найти этому объяснений. Когда он вернулся, позвонил снова. Толком ничего не объяснял, а на следующий день появился на пороге нашей квартиры в парадной военной форме с букетом белых роз в руке, я и растаяла. Прошло некоторое время, мы поженились, я переехала к нему, и примерно через год, началось самое интересное. Он начал ревновать меня к каждому столбу, хотя ни одной причины для этого не было, домой приходил, когда хотел, бывало, и не приходил вовсе, пил, гулял, в общем, обычная история... Долгое время, я думала, что всё ещё наладится, утрясётся, хотя уже тогда начала осознавать, что не люблю его, а может быть, никогда и не любила. Когда в необузданном и непонятном для меня припадке ярости, он начал распускать руки, я начала уходить к родителям. На какое-то время он успокаивался, даже просил прощения, и я, как дурочка, возвращалась. А потом начиналось всё сначала. Он, совсем  сходил с ума: иногда следил за мной, или направлял для этого своих дружков, поэтому на Чистых прудах я и подумала, что он снова взялся за своё.  После увольнения из армии он занимался каким-то бизнесом со своими знакомыми, но я никогда не могла понять, каким именно, а он не объяснял. По телефону он решал какие-то вопросы, имел связи с влиятельными людьми в городе, и я даже стала подозревать, что бизнес их вполне может быть криминальным, но, зная его натуру, я естественно, ничего ему не говорила, себе же было бы хуже. Среди его знакомых, как я уже говорила, и  был Андрей Хлюпин. Какое отношение он имел к бизнесу, которым занимался  муж, и имел ли вообще, я сказать не могу, не знаю. Вот, в общем, и всё. Так и прошло около восьми лет моей жизни.
- Твоя история будет похлеще моего рассказа, - искренне отметил я. – Извини, что заставил  тебя вспоминать, если б я знал…
- Ничего, ты-то здесь причём, незачем тебе извиняться.
На часах была половина одиннадцатого. Мы встали с лавочки, и я проводил Катю до подъезда, совершенно не желая с ней расставаться.
- Загулялись мы сегодня, - сказала она, - потемнело уже.
- Мне хочется думать, что у нас ещё будет время для прогулок, - с надеждой произнёс я, - можно, например, как-нибудь сходить в театр. Мне очень «Ленком» нравится, а тебе?
- Мне тоже нравится, - улыбнулась Катя.
Мы стояли так же, как сегодня на Чистых прудах, лицом к лицу, разглядывая в глазах друг друга бесконечных глубин пропасти, в которые провалились с каждой секундой. Я невольно наклонил голову и слегка коснулся губами её губ – тёплых, ласковых, притягательных.
Она с трудом оторвалась от поцелуя и вошла в подъезд. 
- Пока, пока.
- Пока, - сказал я, - до встречи.
Окрылённый нахлынувшими чувствами, я бежал домой – радостный и счастливый, как мальчишка, с полной уверенностью в том, что, несмотря на все жизненные перипетии, у хороших людей в результате всё равно всё будет замечательно. Господь видит хороших людей, посылает им испытания, и если они их достойно проходят, обязательно их вознаграждает. Я верил, что и Катю Господь обязательно вознаградит, и меня. И все эти истории, более или менее неприятные, в которые мы когда-то попадали, в нашей памяти время покроет жирной ретушью, не дающей тревожить раненые души.

11.

К Катиной подозрительности относительно слежки на Чистых прудах я отнёсся очень внимательно, хотя и постарался всё сгладить. Я не исключал, что слежка действительно могла быть. Причину того, что незнакомец остался сидеть на лавочке, не продолжив преследовать нас, можно вполне объяснить - незнакомец просто успел понять, что его разоблачили. Катя призналась, что следить за ней мог кто-то из дружков её мужа. Было ли это манией преследования? Вопрос. Если такое случалось раньше, почему сейчас её умалишённый муж не может выкинуть такой фортель. Но была и ещё одна версия. Начать слежку вполне могли и за мной. Меня могли вычислить люди, для которых карта памяти является доказательством преступной деятельности. Если так, получалось, что я стал носителем слишком важной для кого-то информации, и находиться со мной рядом было вообще небезопасно. Интересно, была слежка или нет? И если была, то за кем?         
Татуировка «парящий в облаках парашют» на плече подозрительного человека ярко отпечаталась в моей памяти. Хорошо, что в современном мире придуман Интернет. Далеко ходить не нужно, многое, что тебя интересует, можно попытаться найти там. Я попытался, и после некоторых необходимых манипуляций умная штука Интернет выдала следующее.   

«Татуировкой «парящий в облаках парашют» с цифрой «300» на куполе отмечались особо проявившие себя военнослужащие спецподразделения воздушно-десантных войск «Команда 300».
«Команда 300» была создана в 1991 году по личному указанию Президента России с целью возможности локального оперативного и максимально эффективного силового влияния с воздуха на противника в случаях возникновения вооружённых конфликтов. Штатная численность подразделения  - триста  человек, большую часть из которых составляют офицеры. В состав подразделения могут входить также и лица сержантского состава, заключившие контракт после прохождения «срочной» службы, имеющие серьёзную физическую подготовку и прошедшие специальный морально-психологический отбор. Кандидат в «Команду 300» должен был обладать как минимум  званием «кандидата в мастера спорта» по боксу либо иметь мастерские пояса в различных видах восточных единоборств. Подготовка личного состава подразделения происходила по особой  секретной методике. Значительную часть боевой  подготовки составляли ежедневные тренировки по армейскому рукопашному бою.
Во время Чеченской кампании «Команда 300» принимала активное участие в обнаружении и уничтожении бандформирований. В максимально короткие сроки  был ликвидирован ряд лидеров вооружённых преступных групп…»      
Иной, более подробной информации, не было. О том, существует ли сейчас данное спецподразделение, также ничего не говорилось. Кто им руководил – ни слова. Одно было ясно, что служившие в нём люди обладали очень серьёзной подготовкой и в определённых ситуациях могли быть слишком опасны.
Неужели человек, замеченный Катей на Чистых прудах, когда-то служил в этом подразделении? Меня смущала цифра «300», которая должна быть нанесена на куполе татуированного парашюта. Хоть убей, была она на татуировке незнакомца или её не было, я не помнил. Можно допустить, что цифра «300» и была, но, что это даёт? Ну, пусть, тот человек, которого мы с Катей видели, служил в «Команде 300», и что? Какое он имеет отношение к моей истории, было непонятно?
Я трудно представлял чёткую последовательность своих дальнейших действий, но, пораскинув мыслями, решил, что без очередного посещения Киевского вокзала не обойтись. Хотелось бы знать о последних часах или хотя бы минутах жизни Горохова. Это наверняка было известно в ЛОВД. Если рассказали бы, то хорошо. Не рассказали б - ничего не поделаешь, нужно   искать другие варианты, из которых я решительно исключил поход к Анохину. Надеяться на то, что следователь может сказать что-то новое, бессмысленно. Анохин, периодически созванивающийся с Крем, тогда, скорее всего вообще не посмотрел бы в мою сторону. Крей наверняка ему уже сообщил, что я уже не работаю в газете. Беседа с Анохиным могла бы вызвать лишнее подозрение и больше ничего. Теперь я, не находившийся в штате «Нового времени», надеялся только на обычный человеческий разговор. Я – свободный человек, и информацию мне могли не дать, но – будь, как будет! – решил, нужно действовать...

12.
      
Следующим днём по пути на вокзал, я принял ещё одно решение - в ближайшее время обязательно найти подходящую газету, с которой можно сотрудничать. Я полагал, что неплохо было бы обратиться за помощью в «Совершенно секретно» или, например, в «Криминальное настоящее». Но пока это были планы.         
Оказавшись вскоре у кабинета дежурного, я постучал в дверь, и эти планы тут же отошли в тень.   
Я открыл дверь и, не дожидаясь приглашения, войдя в кабинет, заметил, что случайно напугал находившегося там милиционера. Сквозняк захлопнул форточку, и дежурный, которого он уже имел честь здесь видеть, вздрогнув от  неожиданного вторжения постороннего, пружиной выскочил из-под стола, в ящиках которого, до моего пришествия, очевидно, что-то пытался найти.
Я поздоровался.
-  Ко мне? –  выглядывая из-за стола, небрежно бросил дежурный.
Посмотрев на дежурного, я узнал в нём всё того же сержанта, которого встречал раньше.
- Мне,  в общем-то, всё равно, я за помощью. Если её сможете оказать  вы, буду признателен.
- За помощью? – Сержант встал в полный рост. – Давайте попробуем.         
На его лице появилась улыбка. Глядя на сержанта, я не понял, чем обусловлена радость, но доброжелательности в ней не видел. Маленькие, глубоко посаженные глаза сержанта казались пустынными, заполненными  неведомой грустью и лёгким туманом, шрам на правой щеке, как положено, украшал, но придавал его лицу излишней суровости.
- Так что же произошло?
Странно. Как мне показалось, сержант смотрел на меня, словно видел впервые. Неужели забыл? Постояв у порога и, не дождавшись приглашения, я подошёл к его столу сам.
- Собственно говоря, я всё по тому же поводу, по которому уже заходил. Хочу дописать статью об убийстве оперативника, и мне нужны дополнительные материалы.
- А что вас привело именно сюда? Шли бы к следователю, он бы вам всё и рассказал.
- Следователь мне уже рассказал, что смог. Хотелось бы уточнить некоторые подробности с места преступления.
- Вы думаете, я расскажу больше? – Сержант смотрел на меня, не сводя  глаз.
- Не знаю, но вам наверняка что-нибудь известно об убийстве? Если не ошибаюсь, вы дежурили в тот день, когда оно произошло?
- Может быть, и дежурил, но я не могу ничего рассказать, даже если бы  что-то и знал больше того, что известно вам. Сами понимаете. Человек в погонах - не хозяин сам себе. – Дежурный подошёл к форточке и приоткрыл её, впуская в душный кабинет немного воздуха. - Я – сержант - человек маленький. Я интервью не даю, тем более без разрешения начальства. Так что, думаю, вряд ли чем смогу помочь. Или к следователю идите, или к моему начальнику.   
- Да, как бы вам сказать, - чуть замялся я, - мне не нужна  официальная беседа, я на вас нигде не буду ссылаться, хочу просто уточнить некоторые мелочи, чтобы более детально разобраться в преступлении.            
- Не ломайте вы себе голову, чего там разбираться-то? Убийцу поймали, правосудие скоро свершится.
- Тем не менее, есть ещё некоторые неразрешённые вопросы, - не очень довольный разговором, произнёс я, но тут же осёкся, помня предупредительные слова загадочной записки, и понимая, что не стоит говорить лишнего, тем более в ЛОВД. Сержант сержантом, а что у него на уме известно одному Богу. 
Дежурный покривил физиономией, цыкнув языком по зубам:
- Не советовал бы я вам заморачиваться на этом деле.
- Ну, спасибо и за сказанное, - поняв, что разговор не состоялся, отходя медленно назад, к двери, поблагодарил я.
- Не за что, - сквозь зубы произнёс сержант, - творческих удач.
- Спасибо.
Так ничего и не добившись, я покинул кабинет дежурного, направившись к своей припаркованной неподалёку «девятке». Вот уж этот проклятый Крей – мерзкий тип, не дал по-человечески довести до конца дело. Похоже, для меня с увольнением из газеты закрылись все пути-дорожки. «Один в поле не воин» - это было как раз обо мне. Мне непременно была нужна помощь, поддержка. Как я понял, в ЛОВД самостоятельно теперь тоже соваться не стоило: ни к начальнику, ни к кому. Впрочем, я не очень  надеялся, что и сегодня в ЛОВД мог выйти человеческий разговор. Скорее шёл убедиться в этом, чем с уверенностью, что  получу важные сведения. Итак, следствие для меня было закрыто, ЛОВД – тоже. Заниматься  расследованием самостоятельно, без сотрудничества с какой-либо редакцией, становилось опасно, и не только потому, что я имел карту памяти, которая могла быть доказательством факта контрабанды украинских шмоток в столицу, в которой, как я предполагал, повязаны очень многие важные персоны, но и потому, что если я кому-то встал на пути, мне самому могли повязать руки, ловко собрав компромат, и обвинив, например, в незаконном занятии оперативно-розыскной деятельностью.  Кто знает? И этого не стоило исключать. Впрочем, мог быть вариант и более простой – например, тюкнуть меня по голове молотком в тёмном месте. «Не советовал бы я вам заморачиваться на этом деле» - совет явно в чём-то осведомлённого сержанта. И если сержант советовал не заниматься, то, чтобы добиться истины, заниматься этим нужно было обязательно. Да, убийство оперативника, скорее всего, было связано с контрабандой. Но, я уже начинал сомневаться - Мальцев ли убийца? Мальцев – птица низкого полёта, и, если убийство не было случайным, носильщик, в крайнем случае, мог быть исполнителем. А заказчиком, например, Ашот Арутюнян? Почему нет?
Управляя автомобилем в непредсказуемой транспортной магистрали города, я перебирал в голове догадки,  и от осознания того, что зарывался в ужасных мерзостях,  моё тело иногда прошибала дрожь. Но желания оставить  дело незаконченным, как ни странно, не возникало. Добиться истины – многого стоило, и я не видел пути назад. Более того, вперёд к разгадыванию загадок меня как будто вела какая-то невидимая сила: совесть ли, профессиональный долг, повышенное стремление к справедливости или что-то другое, определить было не так уж просто...
         
13.
      
Тихий, но облачный московский вечер для меня понемногу начал наполняться тревожными событиями.
В половину седьмого я договорился встретиться с Катей у подъезда её дома, но ни в половину, ни без четверти семь Кати не было. Телефон её, номер которого она дала вчера, не отвечал, сама она тоже не звонила. Не выпуская телефон из рук, я ходил по двору и не мог найти себе места, начиная жалеть о том, что не поехал встречать её к университету. Стрелки часов уверенно отсчитывали минуты, и когда уже почти вплотную приблизились к семи, наконец, телефон зазвонил. Нисколько не сомневаясь, что это Катя, хотя и успев заметить, что номер звонившего телефона не определился, я нажал на кнопку:
- Алло, Катя!
- Кхе, кхе, - услышал в ответ, - это не Катя.
- Кто это?
- Моё имя тебе ничего не скажет, - произнёс приглушённый голос, - да и зачем тебе его знать?
- Вы, наверное, ошиблись, - предположил я и прервал связь.
Прошло несколько секунд, и телефон зазвонил снова.
- Послушай меня, журналистишка, я звоню тебе, чтобы предупредить – забудь про убийство опера, и не вмешивайся ни в свои дела. Понял?
- Вы кто? – снова спросил я. - Что вам нужно?
- Что мне нужно, я тебе уже сказал. Будешь заниматься самодеятельностью, пеняй на себя.
Теперь связь прервал уже звонивший, и я остановился в некотором замешательстве. Вечер явно не задался. Кати не было до сих пор, ещё этот звонок… Кто бы это мог быть, и откуда у звонившего мой номер телефона? Неужели, Катя?.. Недавно  мы с ней обменивались телефонными номерами.  Но неужели, её встреча со мной была специально кем-то запланирована? Меня начали одолевать догадки. Получается, что Катя вешала мне лапшу, узнавая от меня тем временем всё, что было нужно. Да, попал я.  Моему недоумению не было границ: страшно было представить, как я опростоволосился. Не было сомнений, что меня посадили на крючок? Если Катя действительно была заодно с контрабандистами и убийцами оперативника Горохова, значит, им был известен не только номер моего телефона. Телефон – пустяки по сравнению с информацией о карте памяти. О том, что у меня находится эта злосчастная штука, очевидно, им теперь тоже известно. Что будет дальше?  Первое предупреждение у меня появилось.
Я посмотрел на часы. Семь ноль пять. Ожидание Кати теряло всякий смысл. Звонить ей не стал. Решил уйти – куда-нибудь подальше, уехать, куда глядели глаза, и переварить всё, что со мной  происходило и происходит. 
Выйдя из Катиного двора через арку её дома, я сел в машину и поехал в сторону ВДНХ. Лёгкий ветерок дул в приоткрытое окно, ещё больше навевая тоску. Ничего, думал я, всё наладится, мир не без добрых людей. Нужно обязательно поговорить с редактором нормальной серьёзной газеты, и тогда будет несколько проще.  Газета «Мир» в которой я когда-то работал, перестала существовать, связи с бывшими руководителями издания у меня не было. Я вспоминал знакомых, которые могли бы оказать хоть какую-то помощь, вспоминал одногруппников по журфаку, многие из которых разъехались по периферии, но подходящего человека память не выдавала.
Стремительно удаляясь от Катиного дома, не желая впадать в уныние, я продолжал себя подбадривать мыслями о том, что всё происходящее со мной - пустяки, мелочи, шелуха… Обидно, конечно, вышло с Катей. Как я ей мог довериться? Растаял, как мальчишка, расчувствовался. Вот что значит  - красивая и умная женщина. Подморгни, улыбнись, сделай ещё каких-нибудь пару хитрых  женских трюков, и всё -  ты в её власти, она может делать с тобой всё, что хочет, выпытает любые секреты, ты и не заметишь. Да что там выпытает, ты сам ей расскажешь всё, как на духу, точно на исповеди. Нельзя так, нельзя, нужно быть аккуратнее…
В пути наконец-то я вспомнил достойную кандидатуру, которая, возможно, могла бы помочь разобраться с навалившимися проблемами.
Я взял мобильный телефон и нашёл имя Бориса Гая.
Это был мой старый, ещё со студенческих времён, случайный знакомый, у которого когда-то я брал интервью. С того времени наше знакомство и началось. Тогда Гаю было лет пятьдесят, теперь, соответственно, на десяток лет больше. Сказать, что мы были приятелями, конечно, нельзя, но то, что иногда общались (а собеседником он был отменным), я не скрывал. Гай владел некоторыми заводами в Подмосковье, сетью небольших пивных ресторанов в столице, но не это было главным в его характеристике. Насколько было мне известно, Гай несколько раз отбывал срок в местах не столь отдалённых и имел большое влияние в криминальной среде. Известили меня об этом третьи лица, говорить же с Борисом на эту столь деликатную тему я не решался никогда. Не упоминал об этом и Гай. 
Просить Бориса о помощи для меня было непросто, я испытывал лёгкий мандраж, но другого выхода не видел. Гай мог раскрыть мне глаза на многие вещи, и поэтому разговор с ним я посчитал очень даже уместным.
Нажав на кнопку телефона, дождавшись, пока сигнал дойдёт до адресата, я услышал его голос, поздоровался.
- Привет, привет! – благодушно сказал Гай.
- Борис, я бы хотел с вами встретиться, есть одна серьёзная тема для разговора.
- Нет проблем, только чуть позже, сейчас я немного занят.
Гай предложил встретиться часа через полтора там, где я ему скажу, что  было очень любезно с его стороны.
Я поблагодарил Бориса за отзывчивость и сообщил, что приеду на ВДНХ в кафе «Ветерок».
Я никогда не был большим любителем кафе и ресторанов, и ходил туда в редких случаях, но тогда в «Ветерок» меня потянула словно нечистая сила, о чём я понял уже на следующий день. 
Оставив машину на стоянке,  добравшись до кафе, я коротал время в ожидании Бориса и решил немного расслабиться. Уставши от журналистских расследований и прочих головоломок, мой организм уже не выдерживал варки в собственном соку, нужен был отдых.
Пока не было Гая, я взял бокал пива, креветок и постарался просто ни о чём не думать. Жизнь шла и хорошо...
В зале громко играла музыка, помогающая вышибить из головы всё лишнее, и это казалось тоже шло мне на пользу. 
За соседними столиками сидели молодые парочки, о чём-то радостно рассуждая, и очевидно, теряющие головы друг от друга, и я честно признавался сам себе, что начинал им завидовать. Ощущение складывалось такое, что они теряют головы, но их счастье в том, что они  теряют их вместе и живут на одной волне. Я же с некоторых пор начал терять голову один, что было гораздо хуже. Впрочем, наверное, я как обычно накручивал лишнего, копаясь в себе. Опустошив бокал пива, мне показалось, что на душе стало светлее, вроде бы даже и звонок этот сегодняшний, и в целом историю с  флэшкой моя память покрыла туманом, но вот Катя… С мыслями о ней, я так и не мог совладать. Они обрели жизнь в моей голове сами собой и не поддавались никакому укрощению. Может быть, с ней всё-таки нужно встретиться, разобраться, что к чему, поговорить? 
Я заказал ещё пива, и время побежало быстрее. Но после второго бокала кажущаяся лёгкость в голове сменилась на какие-то кошмары - неприятные, негативные ситуации из моей жизни, да и жизни всего общества, которые, если присмотреться, мог увидеть каждый. Насколько же всё у нас гнилое, ложь, коррупция, мошенничество, мысленно негодовал я. Это не в силах изменить за многие годы даже миллиону порядочных и честных людей, не говоря уже, что это можно сделать в одиночку. Всё смешалось: бандиты, бизнесмены, чиновники. Поди, попробуй, разбери, кто есть кто, и кто из них лучше, кто хуже…            
Я пил пиво и, сделав очередной глоток, вдруг за своей спиной услышал:
- Сидеть, не двигаться! – Оглянувшись, я понял, что фраза вырвалась из уст с иголочки одетого Бориса Гая, приближающегося ко мне. В то же время, сидевшие  за соседним столиком, два щуплых молодых человека лет двадцати пяти вскочили и попытались убежать, но сделали всего лишь несколько шагов, и были пойманы крепкими коротко стрижеными парнями, стоявшими в дверях. Что было дальше с молодыми людьми, я не видел, стриженые парни вывели их из кафе. Борис  подошёл ко мне и присел рядом:
- Что ж ты так! Надо быть внимательнее к окружающим.
Несколько затуманенным рассудком, не поняв, к чему это сказано, я вопросительно посмотрел на него.
-  Сейчас тебя могли обчистить. Видел, рядом с тобой сидели люди?
-  Ну, вроде как…  – невнятно сказал я.
- Вроде. Эти карманники вытащили бы у тебя  всё, что есть, ты бы и моргнуть не успел. Только что один из них из-за прилавка ловко увёл банку пива, и ни продавцы, ни посетители этого не видели.
Я обратил внимание, что Борис очень внимательно смотрел на меня, даже как будто не смотрел, а осматривал, пронизывал взглядом.
Гай  потёр ладонью загорелую гладковыбритую щёку:
- Ладно, не будем о шпане, сам-то как живёшь? У тебя проблемы?
-  Есть немного, - признался я.
-  Ну, рассказывай.
Я не заметил, как на столе появился коньяк, закуска. Мы выпили, и я сказал, что хотел бы найти надёжных союзников для того, чтобы распутать одно убийство.
- Зачем тебе это? – спросил Гай.
- Я журналист, и хочу докопаться до истины. Руководству газеты, в которой я недавно работал, я стал неудобен, когда копнул вдруг не то, что нужно,  и вынужден был уйти.
- А что за убийство, если не секрет? - поинтересовался Гай.
- Произошло недавно на Киевском вокзале. Думаю, в нём замешан Ашот Арутюнян.
Борис, пригладив густую седую шевелюру, задумался:
- Да, знаю  такого типа. Очень неприятная рожа.
Меня обрадовал его отзыв об Арутюняне. Если он неприятен Гаю, значит, Гай уже на моей стороне.
- Не  влезал бы ты в это, друг мой, чувствую, опасна твоя затея.
- Не могу отступать, - настаивал я.
Мы выпили ещё, немного поговорили на некоторые нейтральные темы, я рассказал о своей выставке… В конце концов, Гай сказал, что я могу рассчитывать на его помощь.
- Дня через два, - пообещал он, - я сведу тебя с нужными людьми, которые с удовольствием помогут тебе вывести Арутюняна на чистую воду. 
- Спасибо за поддержку, - поблагодарил я, и мы выпили снова.
Гай не спрашивал ничего лишнего, и мне это нравилось.
Мы просидели около часа, и всё это время, в дверях я видел его охранников.
Тогда же я заметил, что Гай пьёт понемногу, не подливая себе каждый раз. Я же выпивал всё до дна, и когда пришло время расходиться, на столе стояла уже опустошённая бутылка, а в моей голове стало совсем мутно.      
Всё, что было потом, я помню лишь эпизодами.
Помню, что долго благодарил Гая, ехал домой с кем-то из его ребят и вспоминал про себя всё, что мне о нём было известно.               
Седой! Такое было у него прозвище. Он не выходил из моей головы. Вот человек, думал я! Живёт по своим правилам, крутой, но справедливый. За свою справедливость, кстати, не раз и расплачивался.
Насколько я был наслышан, Бориса первый раз посадили, когда ему было лет восемнадцать. С тех пор много воды утекло.
Посадили его за коррумпированного участкового-милиционера, на которого  долго никто не мог найти управы. Нашёл один он. Участковый постоянно ездил на служебном мотоцикле. Гай выследил его, когда тот возвращался с работы, взял где-то обрез, решил припугнуть, и не рассчитал. Участковый, слава Богу, жив остался, а Борис загремел на всё катушку. Тогда же он и седеть стал, отчего и получил соответствующее прозвище. Потом, когда вышел, побыл некоторое время на свободе, и снова в тюрьму, опять из-за своей справедливости. Об этом я узнал тоже случайно, и не от Гая.
Как говорили, ехал он в поезде то ли в Болгарию, то ли ещё куда. В купе с ним девушка одна сидела с сыном, которому и двух лет не было. Когда пограничники стали проверять документы, выяснилось, что у девушки, а точнее, у её сына что-то там не в порядке  с документами. Ничего серьёзного: или штамп где-то не такой поставили, или ещё что, одним словом, не их вина была в этом. Борис начал за них заступаться, а они грубить, девушку эту с ребёнком за руку тянуть из вагона, говоря, что дальше им ехать запрещено. Ладно. Пусть даже  запрещено. Но у самих же дети, наверное, тоже есть. Нельзя же так, как к врагам народа. Седой не сдержался – ударил самого наглого из них в лицо и сломал ему нос. Бориса, естественно, за компанию с соседями по купе,  сняли с поезда и пошло-поехало. Вменили ему, учитывая прошлые заслуги, и что было, и чего не было.
Вроде бы потом, когда он в очередной раз вышел на свободу (а это было уже в начале девяностых, когда ему перевалило за сорок), Гай стал вдруг бизнесменом, тогда же я с ним и познакомился…
Я не хотел быть ему судьёй, не хотел ворошить его сомнительное прошлое. При знакомстве с Гаем, я не знал всего нелицеприятного шлейфа, который тянулся за ним. С первых минут общения Борис показался мне достаточно мудрым, вежливым и справедливым человеком…
Я помнил, что, добравшись до дома, во дворе я остался один, и на меня нахлынула какая-то очередная необъяснимая тревога. Перед самым подъездом мне стало казаться, что кто-то идёт за мной, смотрит на меня и буквально дышит в спину. Я оборачивался, искал взглядом подозрительных людей, но не находил их, и это уже начинало становиться похожим на манию преследования. 
По лестничному пролёту я шёл медленно, прислушиваясь к подозрительным звукам, и через какое-то время с первого этажа до меня донеслось чьё-то нечленораздельное пьяное бормотание.
Баба Галя. Соседка. Я узнал её низкий с лёгкой хрипотцой голос и решил, что именно она меня и преследовала.
Непослушный заплетающийся язык её с трудом выговаривал слова, в большинстве своём матерные и не взаимосвязанные друг с другом. Пока я открывал входную дверь квартиры, увидел её воочию, появившуюся в компании  двух мужиков – одного высокого и толстого, другого худого и пониже ростом.  В отличие от неё, мужики казались трезвыми, шли по бокам и держали её за руки.  Она материлась, ругала весь мир и проклинала свою нескладную судьбу. Они её успокаивали, и, уставшие слушать её белиберду, просили помолчать хотя бы некоторое время. Ноги её, худые, как и всё тело, полностью обессилившие, волочились по земле. Когда мужики втащили её в подъезд, её ноги начали биться по ступенькам. В подъезде тащить было тяжелее, неудобнее, поэтому её тащили лишь бы как, лишь бы дотянуть до пятого этажа, до квартиры, в которой она жила.  Её очки с разбитым стеклом в пластмассовой оправе, едва державшиеся на лице одним ушком, падали на пол. Худой мужик поднимал их и цеплял на её нос. Через несколько ступенек, очки снова падали. Он снова поднимал и цеплял...
               
Меня разбудил звонок мобильного телефона. Открыв глаза, я протёр их влажной вспотевшей ладонью и обнаружил, что лежу на диване в той же одежде, в которой вернулся вчера. Голова гудела и немного кружилась. Я взглянул на часы (показывали четверть десятого), и в тот же миг понял, что вместе с телефонным звонком дребезжал ещё и дверной. 
Я нащупал телефон в кармане. Звонила Катя. Желания не были однозначными: в начале отвечать не хотелось, но в секунду, успев оценить, что с моей стороны это будет выглядеть некрасиво, я всё же нажал на кнопку, медленно направляясь при этом к входной двери:
- Слушаю.
- Привет, - взволнованно произнесла Катя, - ты чего не отвечаешь?
- Привет, - выдавил я из себя.
- Извини, что вчера так получилось, не обижайся, пожалуйста. Давай встретимся завтра вечером, я тебе всё объясню.
- Да я не обижаюсь, - слукавил я, стараясь не выдавать истинных чувств.
- Ты можешь вечером приехать за мной к университету часов в семь?
Слыша её голос,  мой язык не сумел произнести «нет». Сердце моё сжалось, снова застучало так трепетно, что все прежние мысли о доверчивости, аккуратности в общении и потере головы как будто перестали иметь значения.
- Хорошо, я приеду.
- Приезжай, буду ждать. 
- Приеду, - повторил я.
- Тогда, до вечера.
- Пока.
Связь прервалась, и на экране телефона я обнаружил сообщение о четырёх вчерашних вызовах Кати, на которые я не ответил. Надо же, позвонила сама! Я уже и не надеялся на это. Как это теперь понимать? Что она хочет объяснить? Впрочем, в тот момент я не посчитал нужным строить новые догадки, вечером, так вечером…
В дверь, тем временем, звонили всё настойчивее. Поговорив с Катей, я сдвинул щеколду и, толкнув дверь от себя, увидел двух  крепких молодых людей, один из которых, не долго думая, ткнул мне в лицо красную корочку со словами «старший оперуполномоченный по особо важным делам…» (что он говорил дальше, я не запомнил – ни фамилии уполномоченного, ни ведомства, из которого он пришёл).
Остатки вчерашнего хмеля с меня сняло, как рукой: 
- Что, собственно, случилось?
- Войти можно? – сказал всё тот же человек, вертевший передо мной  удостоверением. Но, не дожидаясь ответа, тут же бесцеремонно ввалился в квартиру. За ним последовал и другой.
- Что произошло? – cнова спросил я.
Человек, вошедший последним, закрыл дверь, и незваные гости ловко и оперативно втолкнули меня в кухню, и там, не обращая внимания на мои вопросы,  несколько нагловато и напористо начали задавать свои:
- Автомобиль ВАЗ 2109, государственный номер Е 99…  КУ 77,  тебе принадлежит?
Я от неожиданности не сразу вспомнил номер своей машины, но, напрягая память, понял, что речь идёт именно о ней, подтвердил:
- Да. Это моя машина.
- Где ты был вчера вечером?
- Вчера?.. -  Я не понимал, что им от меня нужно, и совершенно не представлял себе, как лучше отвечать. – Вчера вечером я был на ВДНХ.
- Что ты там делал?
- Был в кафе, встречался со своим приятелем.
- Ты был на машине?
От их вопросов я начинал сходить с ума:
- Какое это имеет отношение к вашему визиту?
- Самое непосредственное, - как отрезал, заявил до сих пор молчавший, второй человек. – На твоей машине вчера поздно вечером насмерть была сбита женщина. 
У меня ёкнуло сердце:
- Не может быть. 
Я старался более детально представить всё, что было вчера, но никак не мог это сделать. Насколько я помнил, до посещения кафе я оставил машину на стоянке рядом с ВДНХ. Что происходило потом было в большом тумане. Домой он, точно помнил, ехал, но на чём? Вряд ли он ехал сам. Скорее всего, его привезли. На чём, хоть убей… Я начал прокручивать в голове вариант угона моей машины. Вполне возможно, что её угнали, и тот, кто угнал,  мог сбить кого-то. Но это опять же были предположения. Предполагай, не предполагай, ничего конкретного, в чём я был бы на сто процентов убеждён, сообщить я не мог.
- Я не был на машине, - тем не менее, сказал я, - моя машина была на стоянке.
Нежданные визитёры сверлили меня своими взглядами, и от этого в собственной же квартире мне становилось совершенно неуютно.
- Ладно, будем разбираться, а пока - вот решение о необходимости заключения тебя под стражу.
Сказать, что я был ошарашен, значит, не сказать ничего. Последние слова  ударили меня точно обухом по голове. Напечатанные на бумажке строчки, появившейся формальности ради перед  моими глазами, слились в одну жирную кляксу, которую я так и не смог изучить.   
Всё происходило, как мне казалось, на столько быстро, что у меня не было времени опомниться, сосредоточиться, подумать.
После того, как мне сообщили о заключении под стражу, началось вообще нечто невероятное. 
Развернув лицом к стене, здоровяки принялись меня обыскивать с ног до головы. Потом, облапав карманы, один из них продолжил прижимать меня к стене, другой же, выйдя из кухни в коридор, походил там, затем пошёл в комнату и некоторое время не выходил оттуда.
Они молчали. Я понял, что это был обыск – неформальный, незаконный, но обыск.
Что они искали, до меня дошло не сразу. Неожиданным известием об автокатастрофе с человеческими жертвами и участием моего автомобиля вдобавок к воздействию  вчерашнего пива с коньяком, я был обезоружен…               

14.

Заброшенный в камеру следственного изолятора, долгое время я не мог поверить, что весь этот ужас происходит со мной, и не в страшном сне, а наяву. 
Минута, проведённая там, казалась вечностью.
Как только я очутился в камере, понял, что информация здесь распространяется достаточно быстро и, чтобы не было лишних пересудов,  мне  вообще лучше стараться держать язык за зубами.
Едва я вошёл, один здоровяк, видимо, самый авторитетный и державшийся несколько особняком от остальных, указывая на пол, по-своему приветливо произнёс:
- Запуляйся, стели шмутьё!
На место, которое он указал, рядом с матрацами других заключённых,  я положил свой свёрнутый ватный матрац и бросил на него тонкое фланелевое одеяло, выданные администрацией следственного изолятора.       
- Ты, что ль, чувиху шлёпнул? – спросил здоровяк.
Догадавшись, о чём речь, я кивнул:
- Говорят, я.
Здоровяка, похоже, не очень удовлетворил ответ: 
- Дело шьют? – спросил он снова.
- Шьют, - не вдаваясь в подробности, ответил я на его же языке.
- Ну, ну… 
Какое-то время меня никто ни о чём не спрашивал, и, воспользовавшись возможностью, я смог ознакомиться с условиями здешнего проживания.
Оглядевшись, я обратил внимание, что площадь камеры составляет не более двадцати квадратных метров. В углу на всеобщем обозрении стоял унитаз, примерно на полуметровом возвышении от пола так, что сидевший на нём, был виден не только его сокамерникам, но и надзирателю, наблюдавшему за заключенными через глазок в двери камеры. Небольшой перегородкой, высота которой была около метра, унитаз отделялся от умывальника. В метре от унитаза находился обеденный стол, за которым совершенно не выносимым казалось принимать и без того отвратительную пищу.
Не трудно было заметить, как в камере буквально кишат тараканы и муравьи.
Было душно. Помимо отсутствия нормальной вентиляции, сказывалась и переполненность камеры заключёнными: на столь небольшой площади в два яруса располагалось восемь спальных мест, которые каким-то образом умудрялись поделить их между собой двадцать человек.
К вечеру я узнал, что спать на шконках в общем-то можно всем, но по определённому графику.  Пока одни спят, остальные ожидают своей очереди на полу: кто, сидя на матрацах, кто с горем пополам, лёжа на картонных коробках.      
После полуночи в порядке общей очереди мне тоже удалось какое-то время подремать на спальном месте, но полноценно отдохнуть так и не получилось. Ночью дышать было легче, так как единственным местом, откуда шёл приток свежего воздуха являлось небольшое открытое окно, и свежий охлаждённый воздух немного разбавлял тот спёртый и прокуренный, который  в камере устойчиво держался днём.
Я  постелил на спальное место матрац, накрылся одеялом и закрыл глаза, но свет, никогда не выключавшийся в камере, и постоянно работавший маленький чёрно-белый телевизор, стоявший на окне, привезённый кому-то родственниками, не позволяли полностью отключиться. Я дремал несколько минут, и от резкого громкого слова в телевизоре или от разговора сокамерников тут же открывал глаза.
В один «прекрасный» момент всё тот же самый здоровяк снова начал задавать вопросы. Но эти вопросы касались уже совершенной другой темы, и только тогда я осознал, что моё положение, по всей видимости, ещё более сложнее, чем  я себе представлял. 
Здоровяк подошёл ко мне  и шёпотом произнёс:
- Слышь, паря, прошёл слушок, что тебя могут выпустить. Скажи, где одна хреновина, и будешь свободен.
- Какая хреновина? – переспросил я.
Холодным пристальным взглядом он уставился на меня, несколько секунд помолчал и с лёгкой улыбкой на лице пробурчал: 
- Флэшка.
Вот это был поворот. Значит, всё подстроено. Вероятность автомобильной аварии, в которой фигурировала моя машина, в моём представлении сводилась к минимуму. Похоже, поместив меня сюда, таким образом, какие-то влиятельные люди просто хотели изолировать меня от своих чёрных дел, а заодно и устранить следы. Да, но… откуда им стало известно, что карта памяти у меня? Неужели Катя? Неужели действительно меня сдала Катя? Я снова возвращался к этому вопросу и снова не хотел в это верить, но, взвешивая все «за» и «против», моя логика не могла подсказать никаких других вариантов.      
После слов здоровяка я постарался сделать вид, что не понимаю, о чём речь:
- Какая флэшка? Мне не известно ни о какой флэшке.
- Не известно? – хмыкнул здоровяк. - Смотри паря, не пожалей...
Разговор на этом был окончен, но позже точно в такой же ненавязчивой манере он начинался ещё несколько раз и заканчивался, к счастью для меня, примерно так же скоротечно и с теми же результатами… 
Таким образом, с горем пополам, прошла ночь, а  утром в камеру привели ещё двоих заключённых, истощённых и постоянно кашляющих, как оказалось, больных туберкулёзом.
Следом за ними пришёл врач и всем сделал профилактические инъекции антибиотиков.
После врача, очевидно, вспомнив об антисанитарии, принёс ведро хлорки надзиратель для обработки унитаза, и в камере ко всем прочим добавился  её резкий запах, на время, правда, перебивший тошнотворный запах испражнений.
Что будет дальше, я боялся даже представить. В течение дня, как ни странно, меня никто не беспокоил: ни сокамерники, ни люди, чьими руками я был изолирован от общества. Ужасала неопределённость, непонятность, неизвестность. Я жаждал встречи с любым сотрудником правоохранительного органа, организовавшего заключение меня под стражу, который мог бы внятно   объяснить причины и основания принятия ко мне столь суровых мер. И вот, ближе к вечеру я не поверил своим ушам. Задвижка громко лязгнула, и тяжёлая железная дверь камеры со скрипом отворилась. Надзиратель громко произнёс мою фамилию, добавив к ней долгожданное «на выход». Ещё через секунду  уточнил:
- С вещами.
Это было что-то новенькое! Неужели разобрались? Неужели выпустят? А может быть, просто переводят ещё куда-нибудь?.. Я совершенно не верил в справедливость. Тем не менее, перебирая в голове догадки, я ощутил, что произнесённая надзирателем короткая фраза вселила в меня небольшую надежду и прошлась маслом по сердцу.   
Скрутив трубой матрац вместе с лежавшим на нём одеялом, я вышел в коридор. По привычке надзиратель поставил меня лицом к стене и, закрыв  за собой дверь, снова лязгнул задвижкой.
- Пошли.
Надзиратель сопровождал молча, стуча каблуками по жёсткому полу. Волнение теребило мою душу, и вскоре я оказался в маленьком кабинете с зарешеченным окном.
Меня ждали. Высокий круглолицый офицер с полковничьими погонами, представившийся начальником следственного изолятора, встретил при входе и, к моему недоумению, протянул руку. Это было что-то новенькое. Чего, чего, а такого я не ожидал. Переминаясь с ноги на ногу, я поздоровался.
- Извините,  - сказал полковник. По всей видимости, с вами вышло  недоразумение. Вы можете быть свободны.
Сказать, что его слова прошлись маслом по сердцу будет не совсем точным. Слова полковника как будто погрузили моё сердце в банку с парным молоком, в котором плавали ежовые колючки, создав одновременно и ощущение глубокой радости, и колющее чувство огромной обиды на всю правоохранительную систему. 
Я не нашёлся, что ответить. Мой язык не повернулся, чтобы, сказать «спасибо» или какими-то другими словами выразить благодарность. Да и за что, собственно говоря, «спасибо»? За экскурсию в места не столь отдалённые?..       
Полковник дал мне какую-то бумагу и попросил расписаться.
Я расписался и вскоре оказался на улице.
Свобода! Теперь я по-настоящему чувствовал, что это такое свобода, на своей шкуре убедившись, что от тюрьмы  никогда не следует зарекаться. 
Жадно вдыхая воздух, хотя и загаженный выхлопными газами, но всё же более приятный, чем тот, которым я дышал в камере, я уверенно шёл по городу, наслаждаясь каждым сделанным шагом. Иногда под ногами пробегали электропоезда московского метрополитена. Я чувствовал, как от них немного дрожал асфальт, и это ощущение, как ни странно, меня не тревожило, как  раньше, не пугало тем, что земля в любой момент может уйти из-под ног. Я чувствовал землю, и это было самое главное. Я шёл и дышал на одном дыхании с городом – непредсказуемым, прекрасным и безжалостным одновременно…
   
15.

В квартире вроде бы всё было по-прежнему, хотя чувствовался некоторый дискомфорт. Ряд  вещей, имеющих своё постоянное место – джинсовая куртка, компакт-диски, тетради, дискеты, мобильный телефон, лежали не там и не так, как должны были лежать по многолетней привычке. Судя по всему, во время моего отсутствия квартиру кто-то посещал.
Мобильный телефон, оставленный в день ареста дома, был переполнен сообщениями о непринятых вызовах, среди которых были номера телефонов Ливониса и Кати. Для чего звонил Ливонис, было вполне очевидно: все организационные хлопоты повисли на его плечах, и моё двухдневное отсутствие  естественно заставляло его волноваться. Но, что было нужно Кате, этого я совершенно не мог понять…   
Больше всего мне хотелось прийти в себя и отдохнуть, звонки и всё остальное - потом. Единственное, правда, что «на потом» я не мог отодвинуть – это поиски  своей машины, необходимость которых определяло огромное естественное желание убедиться в её непричастности к аварии. Насколько я помнил, последним местом, где я оставил машину, была стоянка недалеко от ВДНХ. Найти автомобиль и закрепить соответствующие выводы о причинах его ареста – эта цель позволила  превзойти немыслимую усталость.
Впрочем, в причинах ареста я уже не сомневался, по крайней мере, в одной из них. В камере следственного изолятора трудно было о ней не догадаться. Всё та же история убийства, карта памяти мобильного телефона и загадочная записка – вот причина. Странно, как меня вообще выпустили на свободу. Что  будет дальше?..
По пути на ВДНХ в моей голове всплыл ещё один интересный момент. Карта памяти и записка! Меня можно было пытать в те дни самым жесточайшим образом, я бы не сказал, где они находились. И это не из-за геройства. Проблема в том, что в результате посиделок в кафе «Ветерок», я просто не помнил, куда их дел.
Погулял я, ничего не скажешь. Слава Богу, с приближением к стоянке память постепенно возвращалась.
Я шёл с невообразимым душевным трепетом и понемногу восстанавливал события того печального вечера, боясь ошибиться в своих предположениях.
От Катиного дома тогда я ехал на машине. Позвонил Гаю. Договорились встретиться в кафе на ВДНХ… Машину поставил на стоянке и пошёл пить пиво. Так?.. Так… Пиво напился – пришёл Гай, напились (точнее, напился только я) коньяка. Ехали назад… Нет. Нет-нет, я не сидел за рулём. Я сидел сзади. И машина была не моя. Большая была машина, просторная: или «Мерседес», или «БМВ». Что-то вроде того. Конечно. Всё именно так и было. И «девятку» свою я не брал со стоянки, даже не подходил к ней…       
Ветер колыхал мой чуб и выбивал из глаз небольшие слезинки, на столбах уже горели и слегка качались фонари, но развеять сомнения окончательно это не помешало уже метрах в пятидесяти от стоянки. Даже сквозь полумрак я увидел свою «девятку», стоявшую на том же самом месте, где я её и оставлял, целой и невредимой. Ура! Это обстоятельство меня очень обрадовало. Я добрался до машины, осмотрел её со всех сторон – ничего  подозрительного, никто её не трогал. Рассчитавшись за стоянку, сел за руль и рука моя сама потянулась к бардачку. Это было каким-то чудом. Точно не подвластный сам себе, ведомый в каждом движении высшими силами, я вспомнил. Именно там, в бардачке, я оставил записку и карту памяти. Открыв бардачок, я убедился в этом. Всё-таки на судьбу мне было грех жаловаться. Она вела меня тернистыми и непростыми путями, но я был абсолютно уверен, что мужчина никогда не должен искать лёгких путей. Если уж ставить перед собой какие-то цели, то обязательно нужно бить в одну точку, и тогда повезёт, обязательно повезёт... 

К утру, отдохнувший и насколько это было возможно восстановивший силы, я позвонил Ливонису, и дабы не слышать лишних вопросов, соврал ему, что немного захворал.
- Здоровье, прежде всего, друг мой, - сказал он, - выздоравливай, а за выставку не беспокойся, всё идёт своим чередом. Люди приходят и радуют свой взор твоим неповторимым искусством.
Лёгкая лесть Ливониса в мои трудные смутные дни была приятна, хотя, через несколько минут после разговора, его слова и вылетели из моей головы стремительно и безвозвратно.
После разговора с Ливонисом я позвонил Гаю. Что, что, но разговор о его помощи я не забывал ни на минуту. Тогда помощь мне была нужна как никогда. Борис, как оказалось, о своём обещании тоже не забыл.
-   Приходи в мой офис на Большой Якиманке, сто шестнадцатый дом, там всё решим.
Поговорив с ним по телефону, минут через сорок я уже был около  названного дома.         
Трёхэтажный дом с синей крышей нашёл быстро. Дом был окружён высоким забором, а на его углах висели камеры видеонаблюдения, зорко следившие за обстановкой. Да, чёрт подери, Борис был не лыком шит. Особняк поражал своими размерами.  На заборе я увидел звонок, нажал на кнопку. Тишина. Нажал ещё раз, постоял. Никто не открывал. Я не отступал, и только моя рука снова потянулась к звонку, за своей спиной я кожей  почувствовал чьё-то дыхание. Я оглянулся. Двое спортивного вида парней, похожие на тех, которых я видел в кафе, стояли сзади.
-   Тебе чего?  - спросил один из них.
Я несколько замешкался:
-  Я к Борису. – Правильнее, наверное, было бы назвать Седого по отчеству, но отчество я вспомнил не сразу. – К Борису… Алексеевичу, - наконец мне удалось это сделать. – Он, ведь, здесь находится?
-   А ты кто такой будешь?
-   Я?.. Знакомый.
-   Знакомый, говоришь? Ну, заходи, если знакомый.
И один из парней открыл передо мной дверь, а второй начал быстро хлопать руками по карманам. Опять обыск. Я растерялся. Такого я не ожидал. Но назад пути не было, и вместе с парнями - один был впереди, другой сзади - я прошёл через двор и вскоре оказался в особняке, где меня встретили  ещё двое.
-  Присаживайся, -  произнёс тот, который был ко мне  ближе, и указал рукой на огромный кожаный диван. – Только Бориса Алексеевича пока нет, он должен быть минут через тридцать. -  Бугай взял пульт от телевизора, нажал на кнопку, и, висевший в десяти от дивана большой плазменный телевизор включился. – Можешь пока посмотреть.
- Спасибо, - отблагодарил я. 
Двое здоровяков снова вышли на улицу, другие сели на кресла около входа. Кто-то из них звучно чмякнул губами, и из соседней комнаты медленно друг за другом вышла пара крупные кобелей – ротвейлеров. Искоса поглядывая на меня, они прошли мимо  него и легли на пол по бокам дивана.
Мне стало не по себе и, отвлекая внимание от ротвейлеров, я уставился в телевизор.
Шла игра, давно действующая мне на нервы, но ничего не оставалось делать, я смотрел на телевизор и испытывал своё терпение.
Как обычно, на экране появилась молодая девица и про себя якобы загадала слово, после чего раскидала вразноброс буквы, из которых оно состояло. Получилось  - « З А М Г А Н И ».
- Какое слово, состоящее из этих букв, я загадала? – Спросила девица. И подсказала, что этим словом называется то, куда мы ходим каждый день.
Без особого труда я увидел «М А Г А З И Н».
На экране отражался номер телефона студии. Таймер начинал отсчёт времени, за которое люди должны были отгадать ребус, и из телевизора начали слышаться безумные ответы, типа: «ГАЗ», «МАН», «ГАМ».
Девица вежливо объясняла, что этими словами не может называться то, куда мы ходим каждый день, и она понимает, что задание очень сложное и поэтому даёт ещё несколько минут.
Я давно поражался этому мошенничеству.
Всё, как обычно, проходило по одному и тому же сценарию: глупые ответы в течение долгого времени, и в студии, наконец, раздался голос с правильным вариантом.
- Как вас зовут?
Так-то и так-то.
- Вы выиграли пятнадцать тысяч рублей. Готовы ли вы сыграть в суперигру?
- Да, да, готов, - говорил человек.
И за ребусом следовала  суперигра, похожая на «морского бой», в который играют на листочках в клеточку.
Игровое поле, появлявшееся на экране было разделено на пронумерованные квадраты, под тремя из которых находились какие-нибудь фигурки. Человек должен был назвать три цифры, и если он попадал в эти фигурки, он выигрывал суперигру – пару сотен тысяч рублей, но такое, как правило, не происходило. Не произошло, и на этот раз.
Самое печальное в том, что каждый звонок был платный, и как говорили пытавшиеся позвонить в студию, дозвониться  было просто невозможно – деньги снимались, и связь тут же обрывалась. Учитывая эти хитрости, можно себе представить, сколько  было звонков,  сколько людей обманывали по нескольку часов ежедневно, пока шла игра. Неужели сотрудники компетентных служб не смотрели телевизор, неужели не видели всего этого? Ведь, чистое мошенничество, может быть посерьёзнее мавродиевых пирамид! Очевидно, это было кому-то выгодно. Я не мог быть равнодушным, не мог на это спокойно смотреть. Как можно так грабить народ?! Мой болезненный разум был не в состоянии спокойно воспринимать действительность.
Потом вдруг, игра прервалась экстренным выпуском новостей. Началась заставка.
Совсем забыв, что говорили мне, я набрался смелости и хотел поинтересоваться у парней: когда же всё-таки будет Борис Алексеевич, но в ту секунду входная дверь резко отворилась, и на пороге снова возникли недавно вышедшие ребята и в два голоса резанули тишину новостью, от которой присутствующие, в том числе и я, буквально подпрыгнули со своих  мест.
- Хозяин убит!
«Хозяин». У меня не было никаких сомнений, что речь идёт о Седом.
Как убит? За что? И тогда же, как будто специально для меня, раскрывая неизвестные сведения о Гае, телевизионный журналист огорошил экстренным сообщением:

«Пятнадцать минут назад в центе столицы в упор был расстрелян «Мерседес» известного в криминальных кругах вора в законе Бориса Гая по прозвищу Седой. Гай, его водитель и охранник скончались на месте. По словам очевидцев, стрелял человек, одетый во всё черное, со спортивного мотоцикла «Чезет» без номерных знаков. Сейчас в городе объявлен план «перехват»… - В конце своей речи журналист, ведущий репортаж с места происшествия и сам находившийся под впечатлением жестокого убийства, оптимистично подытожил. – Борис Гай, давно завоевавший многие криминальные сферы влияния в столице, был одним из влиятельных криминальных авторитетов. Стоит надеяться, что работы у наших правоохранительных органов в ближайшее время значительно поубавится».

Здоровяки-охранники засуетились, чуть ли не разом заговорили по мобильным телефонам, выскочили на улицу. За ними выбежали и ротвейлеры.
По воздуху разносились догадки: чьих рук дело? Одни предполагали, что заказчики находятся в Санкт-Петербурге, другие – в столичных спецслужбах. 
На меня уже никто не обращал внимания. Совершенно беспрепятственно я вышел из особняка и, склонив голову, медленно побрёл по улице. Ноги несли меня сами туда, куда глядели глаза, голова, казалась, была чужой и совсем не понимала происходящего.
Удивительно, конечно, но для меня Гай не был криминальным авторитетом, его я таким не знал, ждал от него помощи, надеясь и искренне веря в его порядочность. 
Смерть Бориса Гая долго не выходила из головы. Что теперь делать мне, попавшему в кольцо куда более жестоких и ужасных, как казалось, криминальных воротил, чем Гай, я не мог приложить ума... 

16.

Катя снова позвонила. Сама. Сказала, что не понимает моего молчания и очень хочет встретиться. 
Как бы мне не хотелось отказаться, в очередной раз, поверив ей, я не смог сделать этого, и в назначенное время ждал её возле главного корпуса университета на аллее под тенью огромного каштана.      
На этот раз она появилась вовремя. Небольшая, практически ни чем не отличающаяся от студентки,  она вышла из здания и пошла в мою сторону.      
- Здравствуй, - приблизившись, проговорила добродушно.
- Здравствуй.
- Извини меня за тот неудавшийся вечер.
Хлопая своими длинными ресницами,  Катя нежно взяла меня за руку.
- Ничего, - несколько безразлично и сухо произнёс я, - ничего страшного, я ждал всего лишь сорок минут.
- Извини меня, пожалуйста, всё наложилось одно на другое: во-первых, пришлось задержаться на работе, во-вторых, такая толкучка была в метро, что пока я пробралась, казалось, прошла целая вечность, в-третьих, на трамвай…
- Хватит, хватит, зачем ты оправдываешься.
- Я не оправдываюсь. – Чувствующееся недоверие и холод, которым  повеяло от меня, невольно заставили Катю убрать руку от моей руки. – Я просто тебе объяснила, что случилось. Хотела позвонить, но телефон разрядился…
- Не беда, мне уже позвонили.
- Кто тебе позвонил? – Не поняла Катя.
- Не знаю, он не представился.
- И что? Я не понимаю, о чём ты говоришь.
Похоже, Катя на самом деле не понимала меня. Но я не унимался.
- Не понимаешь?.. Скажи, кто тебя послал ко мне? – Я схватил её за плечи.
Лицо Кати в ту же секунду сделалось значительно старше, чем было ещё некоторое время назад, казалось, вот-вот и из её вмиг потускневших глаз брызнут слёзы. Радость, с которой она ко мне шла, начала куда-то испаряться, как и начал понемногу гаснуть для неё яркий свет висевшего над каштаном солнца.
- Отпусти, мне больно, я не  хочу разговаривать в таком тоне.
Я посмотрел на неё и, поняв, что возможно перегибаю палку, послушался, отпустил.
-   Извини.
- Расскажи мне, в конце концов, что произошло, кроме моего вчерашнего  опоздания?
Запутавшись в своих догадках, я не знал, с чего начать. Может быть, она и правда не понимает в чём дело? Вид её, по крайней мере, не  опровергал этого. Может быть, её связь с контрабандистами и убийцами оперативника всего лишь были плодом моего богатого воображение?
- Скажи, ты давала кому-нибудь номер моего телефона? – я внимательно посмотрел на Катю.
- Нет, а кому я могла его давать?
- Не знаю. Только в тот вечер, когда я тебя ждал, мне позвонили и предупредили, чтобы я не лез ни в своё дело.
- Не в своё дело?.. Это касается той истории, которую ты мне рассказывал? – догадалась Катя.
- Да, - кивнул я. Несколько успокоившись, я пытался переубедить себя в том, что Катя здесь всё-таки не причём.   
- Неужели ты подумал, что я связана с бандитами?
- А что мне оставалось думать? Звонит какой-то тип, не соизволивший даже назвать своего имени, говорит, чтобы я забыл об убийстве, и происходит это после того, что я рассказал тебе. Твой телефон, при этом,  не отвечает, тебя нет, вот я и накрутил…
- И как ты мог на меня подумать?
Немного помолчав, осознавая свою ошибку, я подошёл к Кате ближе.
- Не  знаю, извини.
- Ладно тебе, извиняться. - Она прикоснулась ладонью к моей щеке. – Небритый. Пришёл на свидание к девушке, да ещё говоришь какую-то чепуху…
Понимая, что действительно поступил не совсем хорошо по отношению к Кате, как шкодливый ребёнок, я опустил взгляд на землю.
- Дурачок.
Подняв голову, я снова взял её за плечи. Теперь это было уже не так грубо, как прежде. Это было нежно, трепетно, и, как оказалось, мудрая, понимающая Катя, не противилась этому.
- Извини меня.
- Ничего, будем это считать мелким недоразумением.         
Стоя под тенью огромного каштана, друг напротив друга, я понемногу начинал сходить с ума. На этот раз сумасшествие было приятным. Катя словно околдовывала меня своей красотой, лёгким запахом духов и неповторимым выражением глаз – добрых, нежных, прикрываемых время от времени веером мягких пушистых ресничек. Не в силах держать себя в руках, я потянулся к ней, чтобы поцеловать, но Катя опередила, улыбнулась и быстро чмокнула меня в кончик носа.
- Давай, пойдём отсюда куда-нибудь.
- Давай, - улыбнувшись в ответ и тряхнув головой, чтобы хоть немного сбить невидимую паутинку, притянувшую меня к Кате, согласился я. – Ты, наверное, голодна, хочешь, пойдём в ресторан?
- Как скажешь, - ответила  Катя, - пойдём, я не против. Я давно не ходила в рестораны.
- Очень хорошо, - обрадовался я, - значит, пришло время наверстать упущенное, и, хотя,  вид у меня, конечно, как ты заметила, не очень уж ресторанный, хочется думать, это не омрачит нашего времяпрепровождения… 
- Не переживай, я и сама, как видишь, не в вечернем платье, - улыбнулась Катя, - так что, мы друг другу вполне будем подстать.             
Мы вышли из тени каштана, и, держась за руки, точно школьники,  медленно побрели по аллее. 
   
17.

«Как в песне той старинной, огневой,
Гнал лошадей ямщик когда-то к яру,
Так нас теперь к Славянскому базару
Везёт такси вечернею Москвой...», -
хрипло затянул  ресторанный музыкант.

- Разрешите, - встав из-за стола,  я протянул Кате руку.
- С удовольствием, - как обычно трогательно улыбнулась она.
Не отпуская друг друга, мы прошли в центр зала и медленно закружились в танце. Я не сводил с Кати глаз. От одного соприкосновения с ней у меня закружилась голова, но ощущение это не разрушало общей гармонии. Всё было к месту: и лёгкий, приглушённый свет, и красное сухое вино, стоявшее на столе, и песня, под которую мы танцевали.   
               
«Твои глаза сверкают ярко,
Как будто звёзды над Москвой.
Так пусть же станет мне подарком,
Так пусть же станет мне подарком
Этот танец с тобой,
Этот танец с тобой,
Этот танец с тобой…», -
продолжал певец.

Катя вдруг опустила голову на моё плечо, и это совсем меня расслабило. В моих руках Катя казалась пушинкой, но такой пушинкой, в которой я сам легко мог раствориться,
Я обратил внимание, что, последовав нашему примеру, в зал вышли ещё несколько пар.
               
« Пусть живёт Есенинская грусть,
В душе у нас до боли, до предела,
Смеялась Русь, и плакала, и пела,
Во все века, на то она и Русь…»

В голове не было ни одной мысли о том, что на протяжении долгих лет, которые мы с Катей не виделись, у неё была какая-то личная жизнь. О своей личной жизни мне думать не приходилось тем более. По сути дела в ней не было ничего серьёзного, кроме журналистики и фотографии.
В счастливых неописуемых минутах танца я готов был остаться навечно. 
               
« Идёт ли дождь, кружится ль белый снег,
По вечерам я вновь беру гитару,
Как не любить мне русской песни старой,
Пока живу, я русский человек».

Но танец вскоре кончился. Поблагодарив Катю, я поцеловал её в разрумянившуюся щёку, и они вернулись к столу.
- Я уже забыла, когда танцевала последний раз, - призналась Катя.
- Я же говорил, что пришло время навёрстывать упущенное.
Мы взяли в руки бокалы.
- За тебя! – произнёс я.
- За тебя! - повторила Катя, и наши бокалы звонко стукнулись друг об друга.
Вечер набирал обороты. Я, не очень привыкший к ресторанам, на этот раз, как ни странно, чувствовал себя в своей тарелке, и, в отличие от ощущений, нахлынувших на меня при посещения кафе в прошлый раз, теперь мне казалось, что я завидовал сам себе. Несмотря на тусклый ресторанный свет, сидевшую напротив спутницу я видел поразительно ярко. Некоторое время мы смотрели друг на друга без слов и как будто вели какой-то внутренний одним нам ведомый диалог, казалось, ничего и никого не видя вокруг себя.
- Как выставка? – спросила вдруг Катя.
- Ничего, спасибо. Как я понял, я там больше не слишком был и нужен, Ливонис прекрасно справлялся сам.
- Ливонис? Кто это?
- Один из организаторов выставок в городе. Очень уважаемый, кстати, человек.
В зале снова заиграла музыка, несколько заглушившая разговор.
- А с картой памяти, что теперь? Что думаешь делать, если не секрет?
- Думаю связаться с  редакцией газеты «Совершенно секретно», - решив незадолго до Катиного вопроса, признался я.
Катя на секунду задумалась, и, очевидно, что-то вспомнив, тут же радостно вспыхнула:
- Слушай, мне кажется, я смогу тебе помочь. 
- Ты? Как же?
- Если я не ошибаюсь, мой отец знает ведущего программы «60 минут правосудия» Алексея Еманова, он что-то рассказывал. Завтра он с мамой прилетит из Сочи, и я у него спрошу.
Я вспомнил, что лет двенадцать назад отец Кати, кажется, искусствовед по образованию, занимал какой-то серьёзный пост в административном округе, что-то вроде заместителя начальника управления культуры. Не исключено, что сейчас его должность могла быть ещё более высокой, я не стал уточнять. 
- Очень приятно чувствовать от тебя такую поддержку.
Я, конечно же, слышал о достаточно влиятельной телевизионной программе «60 минут правосудия» и её авторе и ведущем Алексее Еманове. 
- Спасибо, но я искренне  рада быть тебе чем-то  полезной в этом деле.
- Спасибо тебе. Но знаешь, меня тревожит вчерашний звонок. Я до сих пор не могу предположить, кто это звонил, и думаю, моя затея довольно небезопасна, и мне не хотелось бы в это дело вмешивать ещё и тебя.
-  А я и не собираюсь ни во что вмешиваться, - предупредила Катя, - я всего лишь скажу отцу, чтобы он позвонил Еманову и договорился о твоей встрече с ним. Вот и всё. А ты будь поаккуратней, прошу тебя. Затея твоя, наверное, благородная и вполне достойная уважения, и я к сожалению, а может быть и к счастью, не могу тебя просить забыть обо всём и не принимать никаких действий, как бы мне, может быть, и не хотелось это сделать… Да и какое я имею на это право?..            
Какая же она мудрая женщина, восхищался я! Мне с ней было настолько легко, что каждая минута, проведённая в её компании, казалась просто невероятно сказочной.
Ещё раз, поблагодарив Катю, я продолжал наслаждаться её красотой, и вдруг, невзначай, сквозь мутную пелену зала через несколько столиков от нас, я заметил знакомое лицо. Где я его мог видеть? Вдохновлённый прекрасным вечером, я не сразу вспомнил, где, но вскоре память восстановилась – в ЛОВД на станции Москва-Киевская. Да, это был именно тот сержант, с которым я общался. Раньше я видел его, правда, в милицейской форме, теперь же он был в светлом гражданском костюме, который, видимо, и внёс в мою память некоторые сомнения. Компанию молодого человека разбавляла длинноволосая блондинка, что-то долго шептавшая мне на ухо. Надо же, как мала многомиллионная Москва, подумал я…
- Ты увидел знакомого? – заметила Катя.
Я оторвал взгляд от молодой парочки.
- Да так, встречались пару раз…
Ресторанный музыкант, сделав небольшую паузу, тем временем вновь заиграл лирическое:            
               
« Вот и осень – и дождь в окно стучится,
Вот и осень – и улетают птицы,
Вот оторвался от земли
Последний журавлиный клин,
Словно корабль, стартующий с Земли…», - 
протяжно запел его баритон.

- Мы не засиделись? – хитро спросил я, протягивая Кате руку. – Разрешите пригласить…
- Разрешаю.
Мы вышли в центр зала, и музыка в очередной раз закружила нас в медленном ритме счастья.       

«…Осень жизни – она всегда внезапна,
Осень жизни – как много дел на завтра,
Но вот приходит день такой,
Когда, пройдя свой путь земной,
Уходим мы по млечному пути… »

Когда песня закончилась, я невольно обратил внимание на столик, за которым несколько минут назад сидели молодой человек с белокурой девушкой.  Столик был свободен. Похоже,  мираж. Был человек, и нет человека…
Домой мы возвращались в сумерках. Несколько остановок на электропоезде в полупустом метро, и мы на своём родном ВДНХ.                Москва сверкала яркими огоньками, и всё казалось прекрасным: и жизнь, и вечер, и тёмное небо, и эти самые огоньки... Совершенно не хотелось расставаться. Мне казалось, что Катя испытывала то же самое, но мы отчего-то не решались в этом признаться друг другу. Пятнадцать минут прогулочным шагом, и Катин дом встретил нас небольшой частью своих горевших окошек. Мы вошли во двор, и я, не сдержавшись, взял Катю за талию и притянул к себе.
- Спасибо за вечер, - произнесла она.
- Тебе спасибо. Было очень приятно провести время.
Я решительно наклонил голову и дотронулся губами до её губ. Сначала аккуратно, мягко, через секунду оторвавшись на мгновение, потом сильнее, сжимая при этом Катю в объятиях, убедившись, что она тоже не противится этому. Время летело незаметно. Пять ли, десять ли минут не разжимались наши объятия, оставалось только догадываться...
- Пока, - отстранившись от меня, сказала Катя, - завтра позвоню.
- Спокойной ночи.
В ресторане Катя говорила о том, что её родители в Сочи, и прилетят только завтра.  Напрашиваться в гости я не посмел, а Катя не приглашала. Но меня это обстоятельство не слишком расстроило – оно придавало нашим   отношениям большую романтику, юношескую и чистую…   
Едва мы попрощались, и, постукивая тоненькими каблучками, Катя вошла в подъезд, как вдруг неожиданно зазвонил мой телефон. Номер не определился, как и несколько дней назад. Я огляделся, как будто чувствуя, что за мной кто-то непрестанно ведёт слежку.
- Привет, журналистишка, -  произнёс грубый голос. – Ты не забыл наш недавний разговор?
Во дворе никого не было, но я явно ощутил тревогу. Не узнать этот голос было нельзя. Именно он мне уже и звонил.
- Может, ты всё-таки представишься, или, хотя бы скажешь, откуда у тебя номер моего телефона, - сказал я.               
- Это не твоё дело, - в своей манере ответил голос, - некогда мне с тобой разговаривать, я просто забыл тебя предупредить о последствиях невыполнения моей просьбы.
- Да? И что же меня ждёт?
- Знаешь, я подумал, что если ты куда рыпнешься, для начала будет несдобровать твоей бабе. Тебе этого мало?
Вот так поворот. За мной явно была слежка.
- Кто ты? -  спросил я снова.
Но телефон уже молчал.
Мой мозг сработал оперативно. Катю нельзя было оставлять одну. Этот маньяк  мог сделать всё, что угодно.
Я вбежал в полутёмный подъезд и, ещё слыша стук каблучков, попытался её остановить:
- Катя!
Стук прекратился.
- Катя! Подожди.
Я побежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку: первый этаж, второй, третий… Она стояла на лестничной площадке четвёртого этажа с ключами от квартиры в руках.
- Катя, извини меня, пожалуйста, но я не могу пока тебя оставить.
Катя удивлённо посмотрела на меня.
- Что-то случилось?
-  Пока нет, но не исключено, что может случиться…
Она подошла к двери и вставила ключ в замочную скважину.
-  Проходи.
Испытывая некоторую неловкость, я пропустил Катю вперёд и следом за ней прошёл в квартиру.
Катя включила в коридоре свет и  быстро закрыла входную дверь.
- Так что же случилось?   
- Катюш, помнишь, на Чистых прудах тебе показалось, что за нами кто-то следит?..
Катя молча кивнула.
- По-моему, ты была права. Мне кажется, за нами действительно кто-то следил. Только что мне опять позвонил незнакомый голос и предупредил, что если я не забуду об убийстве оперативника, он расправится с тобой.
- Со мной?.. Ну и сюжетец разворачивается. Видимо, кого-то ты очень сильно можешь задеть за живое.  И что же теперь будешь делать?
Щёлкнув выключателем и указав рукой направление, Катя пригласила меня в гостиную.
- Не знаю. – я вошёл за ней. – Но тебе, думаю, на время нужно куда-то уехать…
Мы уселись на мягкий диван, и Катя непонимающе усмехнулась:
- Да как же я уеду? Я работаю, а отгулы сейчас мне никто не даст. И как ты себе представляешь, я буду объяснять, зачем мне нужны отгулы?
- Ну, не знаю. Нужно что-то придумать. Понимаешь, для тебя сейчас может быть слишком опасным находиться в городе. Или… - Зависла короткая пауза. - Или мне и в самом деле просто-напросто нужно забыть эту историю и  выбросить злополучную флэшку куда подальше…
- Не горячись. Сегодня со мной уже вряд ли что-то случится, а завтра... если хочешь, завтра мы вернёмся к этому разговору.
- Хорошо…  - Я попытался убрать с лица озабоченность. – Извини, что доставляю тебе столько хлопот…
- Пустяки. – Катя подвинулась ко мне ближе и провела рукой по его волосам, по небритой щеке, шее. – Давай, хотя бы на сегодня удовлетворим просьбу звонившего тебе человека, и не будем думать ни о каких убийствах.
- Давай, - безропотно согласился я.
Теперь уже Катя сама поцеловала меня в губы, и её трепетный поцелуй разлился по каждой частичке моего тела. Я расстегнул заколку на её голове, распустив вьющиеся отдающие неописуемым ароматом волосы. Как она была прекрасна! Я ласково прикасался к её телу, не прекращая поцелуя. Их головы кружилась сильнее и сильнее, сердца стучали в одном, значительно участившемся, ритме. Мир наполнялся ещё большим смыслом, чем был наполнен до тех пор, и в то же время всё, что оставалось за пределами наших отношений, казалось ничтожной мелочью, несопоставимой с полностью завладевшими их страстными чувствами…
               
18.
      
Невозможно было недооценить Катиной помощи. Она позвонила мне в три часа дня, уже успев к тому времени поговорить с отцом, оказавшимся на редкость чутким и обязательным человеком. 
- В четыре часа Еманов будет ждать в вестибюле «Останкино».
Известие было обнадёживающим, и я начал собираться с мыслями.  Предвкушение встречи с широко известной в стране личностью заставило меня волноваться. В голове отбойным молотком стучали мысли: а правильно ли я делаю? Нужен ли я буду Еманову со своей историей? Но моё сознание в самое короткое время решительно убеждало меня  в том, что всё именно так и следует делать. А нужен ли я Еманову, или нет, время покажет...
И время, вплотную приблизившись к назначенному часу, начало показывать следующее.
Автор и ведущий программы «60 минут правосудия» Алексей Еманов, встретив меня ровно в пять часов, галантно представился и пригласил меня в свой небольшой кабинет, где предложил ароматного зелёного чая и с удовольствием согласился выслушать мой рассказ. К просьбе Дмитрия Игоревича Поливанова, как выяснилось, его давнишнего друга, он не мог отнестись неуважительно. 
Я обратил внимание, что Еманов в жизни ничуть не отличался от  телевизионного образа. Седеющий, с густой шевелюрой, немного хмурый. Как  мне показалось, к моему рассказу он отнёсся со вниманием.
- Работая в редакции «Нового времени», по указанию руководства я пытался писать об убийстве оперативного сотрудника Энской таможни, – начал я. - Скорее планировалась даже не статья, а, скажем, информация для размышления. Написана она была в первые сутки после совершения преступления, и, откровенно говоря, кроме того, что сказал мне следователь, я не мог написать ничего другого просто из-за недостатка сведений. Практически единственная версия следователя о причинах убийства сводилась к тому, что убийство совершено из-за грабёжа, однако в статье я высказал некоторые  сомнения в этом. В общем, статья моя главным редактором одобрена не была. Но, на свою беду, я это дело так просто не оставил. Учитывая, что работал я в отделе расследований, я начал собирать более подробную информацию об убийстве, но тут же был уволен с работы, а после увольнения начал понимать, что статья об этом убийстве была явно заказной, и информация, которую давал мне следователь, вполне может искажать реальную картину преступления.
- То есть, получается, что следствие специально шло по ложному пути? – сделав глоток чая, предположил Еманов. 
- Получается так, и лишним доказательством этому может служить  анонимная записка, попавшая ко мне случайно в день убийства,  - я достал смятую записку, - вот она.

«Информация, содержащаяся здесь, может быть очень важной. Очевидно, кому-то она будет нужна, и кому-то может очень сильно навредить. Будьте осторожны. Отдавать в милицию, не рекомендовано».
      
Медленно прочитав текст записки, я продолжил:
- К записке прилагалась вот эта телефонная карта памяти, - Я вставил её в свой телефон, набрал пароль и, повернувшись к Еманову для удобства просмотра, нажал на кнопку воспроизведения видеозаписи. 
- Судя по всему, это снято убитым оперативником за несколько часов, а может быть минут, до смерти. – Комментировал я. - Обратите внимание на лица:  Ашот Арутюнян – владелец крупной сети магазинов одежды, Андрей Хлюпин – как мне удалось выяснить, сотрудник милиции, и носильщики, которых, видимо, просто нанимали для разгрузки товара. Целью приезда оперативника на станцию Москва-Киевская, как я установил, был допрос носильщика по возбуждённому уголовному делу о контрабанде. Оперативник допросил  носильщика Мальцева, но, по словам следователя, при оперативнике никакого  протокола допроса не было. Вместе с тем, следователь утверждает, что оперативника убил действительно Мальцев и убил для того, чтобы забрать у него некоторую сумму денег, мобильный телефон и всё. Как мне кажется, такие  мотивы убийства слишком шатки. Может быть, конечно, оперативник и был убит руками Мальцева, но убит он был с другой целью – именно для зачистки некоторых следов контрабандных поставок, ведущих к влиятельным людям в городе, среди которых была замешана и довольно разветвлённая цепочка чиновников. Это как одна версия. Другая версия, может быть даже более правдоподобна, чем первая,  - Мальцева просто сделали козлом отпущения. В любом случае, думаю, что  убийство произошло из-за вот этой карты памяти, которую кто-то хотел забрать у таможенника. Но, если рассматривать мою вторую версию, таможенник, вероятно, успел передать её допрошенному носильщику для сохранности, просто доверившись ему, и увидев в нём порядочного человека, который к контрабандным поставкам товаров имеет очень посредственное отношение. Как и другие носильщики, он всего лишь зарабатывал дополнительные деньги разгрузкой вагонов.
- Да, если всё так, как вы рассказываете, очень захватывающе получается, - заинтересованно произнёс Еманов.
-  Есть основания полагать, что мои догадки не беспочвенны. Во-первых, получается всё логично, а во-вторых, есть ещё один факт, который может подтвердить мои размышления – за мной начали следить.  Не знаю кто, но  чувствую, что все мои движения находятся под контролем, мне звонили и рекомендовали прекратить попытки вмешательства в расследование, а потом даже поместили меня на два дня в следственный изолятор, якобы в связи с тем, что моя машина сбила насмерть какую-то женщину. Потом выпустили, сказав, что ошиблись. Вернувшись домой, мне показалось, что в квартире кто-то был, и искал, по всей вероятности, всё ту же флэшку.
- Что ж, интересная история, - признался Еманов, - Ашот Арутюнян, о котором вы говорили, личность небезызвестная, и им сейчас, насколько я знаю, занимаются спецслужбы. Ваша информация, в дополнение к материалам спецслужб, которые мне скоро обещали передать, очень даже может пригодиться. Сколько вы хотите за неё?
Меня потряс вопрос. Мне предлагали продать информацию. Неплохой ход. Я мог продать карту памяти и всё… Но я пришёл не за этим. Я сам пришёл за помощью, а не для того, чтобы продавать то, что мне известно, и хотел бы довести до конца начатое дело…
Вопрос Еманова завис в воздухе.
- Так сколько вы хотите? – повторил он.
- Извините за нескромность, но я – журналист, и я не пришёл к вам что-то продавать, я пришёл с предложением о сотрудничестве.
Еманов улыбнулся:
- И каким же вы видите наше сотрудничество?
- Н-не знаю… - замялся я, - я тоже имею желание до конца разгадать все загадки.
- Э… ну, хорошо, - после драматического молчания, Еманов произнёс задумчиво, -  я готов с вами сотрудничать, хотя и не представляю пока, как это будет выглядеть…  Вы готовы дать мне на время флэшку?
- Конечно, - ни сколько не сомневаясь, ответил я, начав в то же время вытаскивать её из телефона.
Получив, что хотел, Еманов поблагодарил:
-Спасибо за доверие. 
-Вам спасибо.
-  Пока не за что. Запишите, пожалуйста, номер своего телефона, Еманов придвинул ко мне авторучку и небольшую бумажку. – В случае чего, я вам позвоню. По этому делу, если вы не против, будете работать вместе с нашими журналистами. 
- Я не против, - довольно ответил я.
- Тогда по рукам. Приятно было познакомиться.
- Спасибо, мне тоже…
Мы встали, пожали друг другу руки, и на том расстались. 
Выходя от Еманова, я испытывал двойственное ощущение: конечно, мне было приятно внимание известного журналиста. Неплохо и то, что, наконец, карту памяти я передал в надёжные руки, но вот, что будет дальше, меня как тревожило, так и продолжало тревожить. Ничего конкретного Еманов не предложил. Оставалось ждать от него весточки и надеяться на благоприятный исход дела…
         
Не думал, не гадал, а раскрутил я, получается, большой  преступный клубок. Ашот Арутюнян, милиционер Хлюпин, начальник поезда, продажный следователь Анохин, Крей… Да, да, Крей - тоже по всей видимости, подкупленный дезинформатор, отчего и начавший ставить мне палки в колёса. Клубок этот и раздавил оперуполномоченного Горохова, но кто лично, кто и как всё-таки его убил? Вот загадка… Раздумывая над ней, я нашёл в списке телефонов номер телефона Кати и нажал на вызов… Катя не отвечала.  Сегодня утром после недолгих препирательств, она поддалась на мои уговоры придумать себе головную боль, взять больничный, и уехать в Одинцово к бабушке, и я подумал, что в данную минуту она может находиться где-нибудь в дороге и не слышать звонка. Выдержав минуту, я повторил вызов. Вторая попытка тоже оказалась неудачной.
- Да, - ответил какой-то мужской голос, и я решил, что ошибся.
Набрал ещё раз, и снова услышал:
- Да, да, журналюга, я тебя слушаю, ты очень вовремя позвонил.
- Кто это?  Где Катя? – испугался я.
- Катя твоя в надёжном месте, - ответил голос, - с ней ничего не случится, если ты возьмёшь флэшку убитого опера и приедешь туда, куда я тебе скажу. И не дай Бог ты кому-нибудь застучишь о нашем разговоре…
- Дай ей трубку, я тебе не верю.
- Прекращай базарить и слушай меня внимательно. Мне не хочется играть с тобой в «верю - не верю». Сейчас ты собираешься и едешь на улицу Кибальчича,  ищешь на ней двадцать девятый дом, заходишь за него и видишь стройку – там я тебя с нетерпением буду ждать. Понял?
- Понял, -  выдавил я из себя.
- Всё, до встречи, и не забудь, кому-нибудь вякнешь, твоя мочалка пойдёт следом за опером.
- Не трогай её, ублюдок, - с негодованием вскрикнул я, но незнакомец меня уже вряд ли слышал, связь была прервана.
Что же делать? Меня охватил ужас. Я был готов отдать за Катю всё, что угодно, но отдать нужно было карту памяти, которую он уже передал Еманову. Похоже, тупик! Вернуться к Еманову и рассказать ему о звонке, значит, плюнуть на жизнь Кати. Нет уж, этого я себе не простил бы никогда. Но и приехать за Катей без флэшки тоже нельзя. Вляпался я по самые уши. Впрочем, рассуждать было некогда, ничего не оставалось делать, как срочно  забирать у Еманова флэшку и ехать на улицу Кибальчича. Другого варианта  я себе не представлял. Хорошо, что я ещё не уехал и стоял возле «Останкино».
Я забежал в помещение, и, стараясь взять себя в руки, подошёл к охраннику.
- Можно мне пройти к Алексею Еманову? Я только что от него, забыл одну вещь.
- Одну минутку.
Охранник взял телефон и набрал внутренний номер.
- Алексей Игоревич, к вам тут молодой человек, который только что был, говорит, что забыл у вас какую-то вещь… Да. Хорошо…
- Проходите.
Я проскочил через вертушку и направился к лифту. 
Подошёл лифт и я, не пропуская никого, ввалился в него всей своей массой. Лифт, казалось, двигался слишком медленно, и это меня раздражало. Некогда, на счету каждая секунда… Приехав наконец на нужный этаж, я, сдерживая шаг, чтобы он не перешёл в подозрительный бег сумасшедшего, направился по коридору, в котором столкнулся с Емановым.
- Что случилось? – спросил Алексей Игоревич.
- Да, так, ничего, - соврал я, - просто несколько изменились планы. Я бы хотел забрать флэшку.
- Забрать? Но мы же договорились… - не понял Еманов.
- Извините, но я вам потом объясню, сейчас мне просто некогда, верните её мне, пожалуйста.
- Ну, хорошо, как скажете, - недоумевая, сказал Еманов, - пойдём.
Мы прошли в кабинет к Еманову, и,  как только  карта памяти оказалась в моих руках, я, не прощаясь, стремглав, уже не в силах сдерживать себя, понёсся к лифту.
Только бы успеть! Где находится улица Кибальчича, я знал прекрасно. Это недалеко, это была тоже улица моего детства, исхоженная когда-то вдоль и поперёк. Успею, обязательно успею, думал я!.. Только сейчас, на бегу, меня как будто осенило! Голос человека, с которым я разговаривал, мне показался знакомым. Раньше человек его умело изменял, делал глухим, грубым, а сегодня, похоже, забыл об этом. Да, да, очень знакомый голос!.. Я взвесил все «за» и «против» и, наконец, попал в точку. Я узнал его! Сержант линейного отдела внутренних дел на станции Москва-Киевская – это был он, он… Мерзавец! Только бы не тронул Катю…
Запрыгнув в свою «девятку», я мчал на улицу Кибальчича, подсознательно не переставая полагаться на Господа Бога, удачу и самого себя.   
               
19.

Стройку ограждал высокий деревянный забор. Припарковав неподалёку машину, я подошёл к еле державшейся в центре забора на ржавых петлях двери и  плавно потянул за ручку. Дверь истошно скрипнула, и, войдя во двор, я оказался перед уже построенной четырёхэтажной коробкой жилого дома.
- Есть здесь кто? – крикнул я.
Никто не отозвался.
Я взглянул на стоявший возле дома железный вагончик и, подойдя к нему, дёрнул за ручку двери, но дверь не поддалась.
- Есть здесь кто-нибудь? – снова крикнул я. -  Выходи.
Прислушавшись, но ничего кроме слабого шума машин, доносившегося из-за забора, не услышав, я направился к центральному подъезду, из-за отсутствия двери, смотревшему на меня серой прямоугольной дырой.   
Ощущения были не из приятных. Я не представлял, что меня ждёт, и, в общем-то, не думал об этом, действовал больше машинально и подсознательно. Мои ноги шли сами по себе и, преодолев прыжками через ступеньку парадную лестницу, внесли меня в подъезд.
Запах пыли и цемента пощекотал нос:
- Эй, ты, где ты прячешься? – с надеждой быть услышанным громко спросил я.
Ответа опять не последовало.
Я поднялся на второй этаж, и вдруг, едва успев услышать сзади себя лёгкий шорох, почувствовал тупой удар по шее. Удар был настолько сильным, что в глазах начало темнеть. Оглянуться не было сил, шею как будто парализовало, а ноги ощутили ужасную слабость и, сумев выдержать несколько секунд, подкосились, опустив тело на бетонный пол.
Упав лицом вниз, к счастью, я успел повернуть голову, отчего на лице расцарапал лишь щёку, а не воткнулся носом в бетон. Посмотреть, кто меня ударил, так и не получилось. Вслед за паденьем, я ощутил тяжесть чьего-то колена на своей спине. Тут же кто-то резко схватил меня за руки и, заломив за спиной, заковал их в металле наручников.
- Ну, что, принёс флэшку? – раздался голос.
Человек поддел ногой моё плечо, надавил, и я перевернулся на спину. Во взгляде всё ещё не было ясности. Всё двоилось, и сквозь сизую пелену я наконец увидел того самого сержанта из линейного отдела. Он был без формы, в красной футболке с надписью на груди большими буквами «USSA» и рваных потёртых джинсах, но я сразу узнал его: лицо,  излучающее обманчивую улыбку, немного грустные и туманные глаза, крупные  пожелтевшие зубы, нос с горбинкой, небольшой шрам на щеке. Всё это не сложно было узнать даже неясным взором.               
- Где Катя? – Я попытался встать, но сержант сразу же пресёк  попытку, ступив кроссовкой на грудь.
- Ты это узнаешь, но только после того, когда я получу флэшку.
Сплюнув скрипнувшую на зубах пыль, я не уступал:
- Пока не увижу Катю, ты ничего не получишь.
- Не ставь мне условия. Твоя баба в надёжном месте.
Я резко повернулся на бок, стараясь скинуть с груди давившую на неё ногу сержанта. Попытка оказалась неудачной. Немного сместившись, моё тело снова  вернулось на прежнее место, и сержант опять поставил на него ногу.
- Убери и расстегни наручники, - попросил я.
- А больше ничего?
- Слушай, я не понимаю твоих действий. Если ты хочешь флэшку, как  я тебе её отдам, находясь в таком положении?
- Логично, - согласился сержант, но ногу убрал не сразу, выждал некоторое время. - Хорошо. Вставай.
Сержант железной рукой схватил меня за руку, помогая подняться.
Встав на ноги, я почувствовал, что стою неуверенно. Кроме того, что руки находились за спиной, снова кругом пошла голова, и я облокотился на стену.
- А наручники? 
- Обойдёшься. - Грубо ответил сержант. – Говори, где флэшка.
- Расстегни, скажу.
- Ах ты, козёл, - вспылил сержант и ударил меня кулаком в солнечное сплетение, -  я тебе сказал, не ставить условий.
Согнувшись от резкой боли и тяжести дыхания, я не сдержал равновесия и снова оказался на бетонной плите.
- Вставай, - сержант схватил меня за рубаху на груди и принялся   поднимать, прислоняя к стене.
Я чувствовал его цепкие сильные руки, но, окончательно выбившись из сил, ничего не мог сделать: ни отбиться от сержанта, ни помочь себе встать. 
Раздался треск рвущейся рубахи, в тот же миг стрельнувшей несколькими пуговицами. Руки же сержанта продолжали действовать и, в конце концов, сумели притянуть меня к стене. В течение всей этой малоприятной процедуры я неоднократно ударялся головой о стену, с помощью грубых движений сержанта тёрся об неё лицом, но в то же время под не раз поднимавшимся коротким рукавом футболки успел заметить уже известную мне татуировку.
Всё становилось на свои места. «Парящий в облаках парашют» с цифрой «300» несколько раз мелькнувший перед глазами развеял мои сомнения о слежке на Чистых прудах.
- Так это был ты? – тихо проговорил я.
- Я, я. - Не уточняя вопроса, ответил сержант, хлопая руками по карманам моих брюк. -  Где флэшка?      
-  Как же ты так, - словно не слыша сержанта, продолжал я своё, - из «Команды 300» в бандиты?
- Я смотрю, ты хорошо осведомлён, - удивлённо произнёс сержант, - но мне уже надоедает  пустая болтовня. Давай флэшку, и тебе ничего не будет.
- А если не отдам?
Сержант начал выходить из себя. Ухватившись за ворот  моей рубахи, сильно тряхнул, ударив меня головой о стену, и нервно гаркнул:
- Ты что, плохо соображаешь? Ты мне флэшку, я тебе бабу.
От удара я ощутил новую головную боль. Мне стало казаться, что голова раскалывается на две части,  но каким-то чудом я остался стоять на месте, не упав на пол и сохранив остатки сознания. 
- Слушай, а опера - тоже ты? – вдруг с трудом ворочающимся языком проговорил я.
- Не твоё дело.
Несмотря на помутившийся от избиения разум, услышав такой ответ, я  подумал, что попал в точку - убийство оперативника очевидно тоже совершено именно его руками. 
- Тебя же посадят. А если тронешь Катю и меня, дадут ещё больше. Зачем тебе это? 
- Ты задаёшь слишком много вопросов.
- Понимаешь, что тебе просто так не сойдёт всё с рук?
Где–то в глубине души, наверное, осознавая это, хотя и надеясь, что благодаря покровительству своих руководителей он выйдет сухим из этой передряги, сержант несколько умерил пыл. Его действия, похоже, его самого мучили, но он, попавший в криминальные жернова, ничего не мог сделать. Теперь же, когда журналистом раскрыты почти все карты, наступил ещё один повод задуматься, что ему делать дальше. Похоже, неожиданно для самого себя, сержант позволил некоторые откровения:
- Я не могу действовать по-другому, терять мне нечего…
Я, прислонившись к стене, с трудом стоял на ногах. Сержант меня не трогал. Засунув руки в карманы джинсовых брюк, он стоял поодаль, метрах в двух от меня.
- Ты можешь потерять свободу.
- От тюрьмы никому не стоит зарекаться.
Сержанту очевидно надоел разговор, и он снова занервничал:
- Давай прекращать базар, гони флэшку.
- У меня её нет... - признался я, уточнив через секунду, - с собой нет, но когда я увижу Катю, я скажу тебе, где она.
В это время раздался неимоверный грохот, крики, и я увидел, как со всех сторон к нам начали вваливаться люди в камуфлированной форме, чёрных масках и с автоматами наперевес.
- Лежать, - крикнул кто-то громко.
И в ту же секунду я заметил, как человек в маске с разбега ударил сержанта ногой в живот, и, повалив на пол, прижал его коленом к бетонному полу, на котором несколько минут назад пришлось лежать мне.
- Скотина, - выругался сержант.
Мне расстегнули наручники и, понемногу начав приходить в себя, наконец я разглядел спасителей. Сзади на их камуфлированных костюмах было отпечатано: «ФСБ России». Откуда они узнали, что здесь, на стройке, я встречается с сержантом?.. Вскоре я начал догадываться. Потирая кисти рук, выходя на улицу вслед за сержантом, которого под руки выводили двое высоких крепких сотрудников ФСБ, вдали я увидел Еманова.
Еманов сам подошёл ко мне  и, слегка постучав по плечу, как-то телепатически духовно сблизившись и обращаясь уже на «ты», спросил:
- Что ж ты не сказал, куда едешь?
- Так вышло, Алексей Игоревич, - пожал я плечами . – А где Катя?
- Не волнуйся, ребята говорят, что всё обойдётся, её этот товарищ, - Еманов кивнул в сторону машины, в которую сажали сержанта, - отвёз в какую-то квартиру, здесь недалеко. Скоро её оттуда высвободят.
- Подождите минутку, - о чём-то вдруг вспомнив, я отошёл от Еманова, направляясь в сторону своей машины.
Открыв дверцу, я заглянул в бардачок и достал оттуда карту памяти,  которую по пути на стройку наспех успел завёрнуть в кусок бумаги, и, как  сказал, не более чем через минуту, вернувшись к Еманову, протянул ему:
- Возьмите, пожалуйста, может, пригодится.
- Спасибо. Думаю, эта запись будет также небезынтересна спецслужбам.
Я заметил, что почти всё происходившее здесь записывалось на видеокамеру. Сняв, как выводили и сажали в машину сержанта, оператор и, стоявший рядом с ним журналист, сосредоточились на одном из старших офицеров Федеральной службы безопасности, посчитавшем теперь уже возможным рассказать некоторые обстоятельства проведённой операции.  Мы с Емановым находились метрах в пятнадцати от них.
- Вовремя вы успели, - сказал я, оглядываясь на офицеров.
- Как только ты пришёл за флэшкой, я почувствовал неладное. Глядя на тебя, это было очевидным. Учитывая, что связь с людьми из ФСБ, занимающимися Арутюняном и его подельниками, у меня была давно, я им сразу и позвонил, а журналист наш, чтобы тебя не потерять, поехал за тобой. Хотя, как оказалось, спецслужбы уже следили за терроризирующим тебя гражданином, прослушивали его телефон, и, в общем-то, провести операцию в приближающийся час пик стало делом техники.
- Честно говоря, я уже и не надеялся отсюда выбраться.
- Ладно, хорошо, что именно так всё прошло, но всё-таки, нужно быть аккуратней.
В моей голове фонтаном били мысли о Кате.  Где она? Что с ней? Не доверять Еманову и сотрудникам ФСБ не было никаких оснований. Оставалось ждать окончательных результатов проведённой спецоперации.
Выходя за пределы территории стройки, Еманов предложил мне проехать в больницу, но я, потирая носовым платком разодранную щёку, отказался, отмахнувшись:
- Ничего, до свадьбы заживёт!
- Тогда, может быть, ко мне, в «Останкино», отдохнёшь, поговорим насчёт интервью. Я надеюсь, ты не откажешься записать его в ближайшие дни.
- Интервью? И о чём?
- Пойдём, там придумаем. Если сегодня возьмут под стражу Арутюняна и его компанию, в следующем выпуске нашей передачи дадим в эфир об этом репортаж. 
-  Хорошо, только мне бы хотелось встретиться с Катей.
- Думаю, это проблем не составит, – уверил Еманов, - я попрошу, чтобы её тоже привезли в «Останкино».         
               
20.

Я не переставал поражаться личностью Еманова. Общаться с ним было легко: никакого звёздного налёта, вежливый, внимательный, образованный и достаточно скромный человек, в отличие от Крея, помимо основного занятия, имеющий широкий круг других интересов. Насколько мне было известно, среди творческих увлечений Еманова с давних пор было написание сценариев мультипликационных и документальных фильмов, некоторые из которых завоёвывали  престижные профессиональные награды.
В кабинете Еманова со стены на меня смотрели многочисленные благодарности от руководства телекомпании и некоторых высших руководителей государства. В углу стола, заваленного кучей различных книг, CD-дисков и бумаг, с чашей весов в руках, символизирующих справедливость весов в руках и завязанными глазами для беспристрастности, стояла бронзовая статуя богини правосудия Фемиды. 
Когда я появился здесь в тот день впервые, увлечённый своим рассказом, взволнованный, я толком ничего не видел. Сейчас обстоятельства позволяли оглядеться.
Машину я оставил на стоянке, и от предложенного Емановым коньяка для восстановления нервной системы и придания беседе более непринуждённого характера, не отказался.
Выпили. На сердце потеплело. О недавних событиях можно было говорить немного спокойнее. 
- Операция приобрела грандиозные масштабы, - чуть откровеннее, чем прежде, рассказал Еманов.  – И генеральная прокуратура, и ФСБ давно следили за некоторыми оборотнями в погонах, получающих дивиденды от Арутюняна, но, как видишь, рано или поздно, всему приходит конец. Надеюсь, что и Арутюнян получит по заслугам. В этом деле наша задача была всего лишь с помощью правоохранительных органов собрать объективную информацию, а ведь, нередко приходится действовать самостоятельно, преодолевая серьёзные препятствия. Но, как можем, стараемся делать всё от нас зависящее, чтобы в конечном счете могла восторжествовать справедливость.
- Я наивно полагал, что цели работы «Нового времени» должны быть такими же, - признался я.
-  В семье не без уродов, сам понимаешь. Каждый крутится, как может…
Поговорив немного за жизнь, мы перешли к вопросу об интервью. Еманов предложил записать завтра.
- Хорошо бы вместить минут на пять. Расскажешь, как получил записку с флэшкой, как вышел на след преступника, получал угрозы, и чем для тебя это кончилось.
Я не возражал. Какие могли быть возражения? 
Еманов налил в рюмки ещё немного коньяку:
- За знакомство!
- C удовольствием, - поддержал я.
Наши рюмки стукнулись, издав глухой звон, и, сделав небольшой глоток, закусив маленьким квадратом шоколада, как бы между прочим, Еманов спросил:
- Кстати, я тут подумал, как ты относишься к нашему дальнейшему сотрудничеству? 
Я вопросительно посмотрел на него.
- Будешь работать у нас?
Это было интересное и заманчивое предложение, от которого, как говорят в таких случаях, невозможно было отказаться. А я и не собирался отказываться. В моей-то ситуации, чего можно желать лучшего? После какого-то «Нового времени», обладающего сомнительной репутацией, меня приглашают в популярную передачу «60 минут правосудия». Об этом можно только мечтать…
- Для меня это будет большой честью, - искренне признался я.
Еманов улыбнулся:      
- Настоящие журналисты на дороге не валяются. Нужно помогать друг другу, и тогда общими усилиями добиться справедливости в нашем непростом мире будет легче.
Снизу позвонили. Еманов предупреждал, что должна  приехать девушка. Это была именно она, Екатерина Поливанова… 
Через окно было видно, что на улице заморосил мелкий дождь – хорошая примета для новых начинаний!
Судьба, похоже, начинала играть на моей стороне …

21.

Катя была уставшая и измученная, ничего не рассказывала. Была жива и это самое главное, но через несколько дней, я всё же узнал и явственно представил жуткую картину с её, без преувеличения, героическим  участием.
Представил, как в однокомнатную квартиру на втором этаже четырёхэтажного хрущёвского дома, недалеко от ВДНХ, её насильно вёз какой-то мерзавец, на улице в мгновение ока втолкнувший в машину с тонированными стёклами, в которой широким скотчем заклеил  рот, чтобы не кричала,  связал руки и толстой тёмной тряпкой завязал глаза. 
Она не успела его разглядеть. В машине ехала лёжа на заднем сиденье, но ехала недолго, чувствовала, что отвезли недалеко.
Только в квартире Кате развязали глаза, где она увидела старого знакомого Хлюпина, встретившего её на пороге.
Я представил, как этот двуликий оборотень ехидно улыбается и  презрительно произносит какие-нибудь скабрезности, строит Кате свои мерзкие глазки, но Катя, сторонится его.
- Зачем меня сюда привезли? – спрашивает Катя.
- Да так, посидим, побалакаем, - отвечает оборотень.
Катя пытается повернуться к двери и выйти, но чувствует себя зажатой в тисках: откуда-то появившихся в коридоре амбалов,  подошедших к ней с двух сторон, и не дающих пройти.
- Не дерзи, крошка, - усмехаясь, говорит Хлюпин, - проходи в комнату, будь, как дома.
Не дожидаясь Катиных действий, амбалы берут её под руки и, сопротивлявшуюся изо всех сил, тащат в комнату, где сажают в одно из двух стоявших кресел. Сами же продолжают стоять в дверях.
Хлюпин ходит рядом, бурчит что-то невразумительное. 
Так и не признавшись, зачем её сюда привезли, горе-офицер в какой-то момент вдруг заводит разговор о её бывшем муже, сообщив довольно интересные сведения. Оказывается, несколько дней назад ему было предъявлено обвинение в бандитизме, и он был взят под стражу.
Верить Хлюпину или нет, Катя не знает, да и какое ей теперь дело до бывшего мужа? Оглядываясь на свою прошлую жизнь, она понимала, что ведь и любви-то никакой не было. Безумное юношеское увлечение, обернувшееся потерянными годами спокойной жизни – только и всего. В какую-то минуту она проникается к бывшему мужу обычной человеческой жалостью, но вскоре память, переполненная огромным количеством откровенно деспотичных поступков с его стороны, совершённых за несколько лет совместной жизни, разбавляет эту жалость: Бог ему судья…            
Похищенная, находясь в чужой квартире, в конце концов, догадываясь, что её похищение с огромной вероятностью связано с историей, в которую попал я, Катя волнуется за меня, совершенно не представляя себе, что в то время происходит с мной.
Хлюпин продолжает ходить вокруг Кати, и едва открыв рот, желая высказать очередную скабрезность, вдруг также стремительно, как и в строящееся здание на улице Кибальчича, в котором  находился я,  в квартиру врываются люди в чёрных масках.
В какие-то считанные секунды выбивается входная дверь, так что находившиеся в квартире амбалы во главе с Хлюпиным, охраняющие Катю, не успевают и опомниться.
Дверь с грохотом падает на пол, и на пороге вырастает двухметровый спецназовец, случайно встреченный одним из амбалов. Амбал  тут же получает удар прикладом автомата в челюсть и сваливается рядом с дверью в глубоком нокауте. 
Тем временем со стороны улицы человек в камуфлированной форме зависает точно на крыльях перед пластиковым окном и в один миг умело чем-то подковыривает окно и тоже оказывается в квартире. Второй амбал бежит к нему, но, не успев промолвить ни слова,  сбитый спецназовцем с ног, оказывается на полу.
Хлюпин, ошарашенный увиденным, застывает возле Кати, и человек, ворвавшийся в окно, подходит к нему и, одним движением заломив Хлюпину руку за спину, с силой  толкает его лицом к стене так, что тот глухо бьётся о стену лбом.
- Беспредел! – возмущается Хлюпин, но возмущается как-то наигранно, неуверенно и негромко, как будто  предполагая возможность такого исхода дела. – Вы понимаете, что делаете? Я офицер управления по борьбе с экономическими преступлениями.
Не обращая внимания на возмущения, спецназовец сильнее прижимает его к стене, ударами сапога расставляя ноги Хлюпина на ширине плеч.
По всей видимости, поняв бессмысленность возгласов, Хлюпин замолкает и квартира, пережив лёгкий погром, наполняется тишиной.
Бедная, сидевшая в кресле Катя, цепляется в кресло изо всех сил, не совсем понимая происходящего, пока в комнату не входит ещё один человек  в камуфляже, но без маски.
- Вот и всё, вы свободны, - подойдя к ней, говорит человек.
- Спасибо, - произносит Катя, не находя в её положении более подходящего слова.
Катя понимает, что он старший. Человек даёт несколько указаний другим спецназовцам и после того, когда они начинают выводить Хлюпина с его компанией на улицу, выводит Катю из квартиры.
Офицер предлагает проводить Катю до «Останкино», сообщая, что её там  ждут.
- Меня? В «Останкино»? – удивлённо произносит она.         
- Ну, да, вас. Вы же Катя? – говорит офицер
- Я, - отвечает она.
- Ну вот, ждёт вас там какой-то знакомый.
Катя, конечно, догадывается, что, скорее всего, этот знакомый – я, и принимает предложение офицера.   
На душе скребут кошки. От осмысления пережитого Кате становилось жутко…

* * *
      
Вскоре мне стало известно и об освобождении носильщика Мальцева. 
Теперь я знал многое и отчётливо мог представить, как жилось Мальцеву в следственном изоляторе. Я чувствовал, что жилось Мальцеву ещё гораздо хуже, чем ему… 
- Мальцев, на выход, - представлял я, как кричит надзиратель.
После крика надзирателя, Мальцев поднимается с пола и выходит из камеры.
- Лицом к стене.
Тёмный длинный пролёт следственного изолятора кажется Мальцеву раем.  Интересно, куда его поведут в конце-то дня? Мальцев не спрашивает, но поначалу молчавший надзиратель, вскоре по ходу движения говорит сам: на допрос.
- Чего так поздно-то? – рискует поинтересоваться Мальцев.
- Не твоё дело, - бурчит надзиратель и, проведя его ещё несколько метров, вталкивает Мальцева в небольшой кабинет.               
Мальцев поднимает голову, и видит сидевшего за письменным столом, уже знакомого ему следователя Анохина, который, не мешкая, предлагает пройти и сесть к столу напротив него. Мальцев делает, что ему сказано и, присев на табурет, замечает несколько, лежавших на столе, листов бумаги, заполненных текстом, набранным на компьютере.
- Читай! – говорит Анохин. 
- Что это? – не понимает Мальцев.
- Протокол.
Мальцев придвигает листы к себе и принимается читать, вскоре разобрав, что это написанный от его имени протокол его же допроса, свидетельствующий, что он,
Мальцев Юрий Георгиевич, родившийся 13 июня 1971 года в городе. Москве, являющийся гражданином Российской Федерации, имеющий  среднее образование, не женат, работающий носильщиком на станции Москва-Киевская, проживающий в доме №96 на улице Брянской в городе Москве, ранее не судимый, полностью признаёт свою вину в убийстве оперативного сотрудника таможенных органов, совершённом 7 августа сего года в привокзальном туалете на станции Москва-Киевская. Искренне раскаиваясь в содеянном, он  поясняет, что утром 7 августа он, Мальцев Юрий Георгиевич, с целью грабежа убивает молодого человека с целью грабежа...
Обладая внушительной массой, он бьёт молодого человека в горло, после чего последний, теряет сознание, и, не приходя в него, умирает на месте... 
- Что за ерунда? – возмущённо произносит Мальцев, отодвигая протокол  в сторону. – Я больше не буду это читать.
- Ты хочешь сказать, что было всё по-другому? – Анохин поднимает настольную лампу и ярко освещает её светом лицо Мальцева.
-  Как было, я уже говорил, вы мне всё равно не верите.
- Конечно, не верю, - усмехается следователь, - если б я каждому верил, вон, сколько  б вас на свободе гуляло.
- Другого я ничего не могу сказать, - говорит Мальцев.
- Не пудри мне мозги, ведь, ты же убил опера, ты. Сознавайся и подписывай протокол. Раскаяние тебе зачтётся, самому же жить потом легче будет.
- А мне и так хорошо. -  Мальцев не поддаётся на уговоры следователя и настаивает на своём. Чтобы самому себе подписывать приговор?! Нет уж, он ещё с ума не сошёл.
- Значит, не хочешь облегчить себе участь? – Анохин прохаживается вокруг стола и снова возвращается на место. - Нехорошо, нехорошо, Мальцев. Я к тебе по-человечески, а ты?
Мальцев молчит, не видя смысла продолжать дальнейшее общение. Отвернув от себя лампу, смотрит в зарешёченное окно, стараясь успокоиться и не выдавать своего раздражения и неприязни к следователю.  Анохину же явно не сидится на месте. Анохин всё ходит вокруг стола.
- Значит, и так тебе хорошо?.. Не желаешь, значит, идти на контакт со следствием?..
В конце концов, Мальцев не сдерживается:
- Послушайте, если вы хотите взять с меня показания ещё раз,  записывайте, я повторю вам всё, что говорил раньше, если нет – отведите меня назад в камеру. 
- Ишь ты, какой быстрый! Назад, в камеру!.. Понравилось, что ли, в камере? – Анохин морщит ехидную физиономию. – Отведём, не переживай, всему своё время.
Следователь медленно подходит к двери, и, выглянув в коридор, зовёт надзирателя:
Посмотрев на дверь,  через пару секунд Мальцев видит, что в кабинет входит громадный детина в камуфлированной форме, метра под два ростом, и весом, как он успевает оценить, значительно переваливающим за центнер.
Ещё через секунду детина оказывается возле Мальцева, и на непонятном для Мальцева жаргоне, очень близком (Мальцев не  разбирался в воровской лексике) к тому, который он раньше в камере он уже слышал, произносит что-то вроде:
- Ты чё, бажбан, бодягу разводишь?         
Не успев понять, что он хочет, Мальцев тут же получает удар огромным сапогом в грудь и слетает с табурета. В голове немного мутнеет, и только Мальцев хочет встать, как получает ещё один удар в живот, потом ещё, ещё…
После нескольких ударов, перед глазами Мальцева вырастает пелена, через которую еле-еле удаётся пробиться свету от стоявшей на столе лампы. Голова Мальцева всё сильнее наполняется каким-то страшным шумом, глаза не видят ни Анохина, на избивавшего его детину, но сквозь шум, уши всё ещё слышат их голоса.
- Расстелил афишу, - ворчит запыхавшийся громила.
- Будешь сознаваться? Будешь? – Спрашивает голос Анохина.
Иногда сознание Мальцева пропадает, потом снова появляется.
- …Где флэшка?.. – спрашивает вроде бы опять Анохин.
Язык Мальцева не в силах подчиняться воле, но что-то пытается вымолвить:
- Газе… газе… та…
И сознание вновь покидает его...
Теперь я знал, что именно после такого допроса преступники и вышли на мой след…
Но Мальцева я не винил ни в чём. На его месте вряд ли бы кто выдержал…               

22.

Сержант линейного отдела внутренних дел на станции Москва-Киевская Сергей Перов после задержания понял, что его московская карьера закончилась.
Родившийся двадцать пять лет назад в Воронеже на улице генерала Лизюкова, Сергей Перов, давно грезивший Москвой, приехал в столицу всего лишь около полугода назад.
Его родители развелись, когда ему было пять лет. Из детства он отчётливо помнил скандалы пьяного отца, периодически избивающего мать. После этого он стал отца ненавидеть, а потом, когда родители развелись, и мать стала приводить домой ухажёров, стал ненавидеть и её и считать, что она и сама могла давать отцу поводы для такого поведения. Когда отец жил с ними, работал грузчиком в гастрономе. Где работал потом – Сергей не знал, потому, как связь с ним прервалась. Мать работала официанткой в местном ресторане, недавно ушла на пенсию. В возрасте сорока четырёх лет, когда Сергею было четырнадцать, отец умер от цирроза печени. Об этом мать Перова узнала от бывших дружков-собутыльников.
Когда подошло время, увлекавшегося в юности боксом и добившегося звания «кандидата в мастера спорта» Перова, призвала Родина служить в воздушно-десантных войсках. Отслужил «срочную», остался по контракту, и тогда попал в «Команду 300». Вернувшись из армии, попытался работать на заводе, но ему это быстро надоело, и он стал думать, как выбиться в люди.  Тогда  же он  загорелся  идеей уехать в Москву.  Только там, считал он, получится у него заработать денег и стать независимым, а не сгнить в молодые годы в провинциальной глуши, как случалось со многими его знакомыми. Решив вырваться из нищего болота и уехать в Москву, чтобы стать «нормальным» человеком, понемногу он начал осуществлять своё желание – уехал после того, как в газете увидел  объявление о приёме желающих на службу в столичные органы внутренних дел. В Москве представлялось общежитие, социальный пакет… Так, по крайней мере, закрепившись в столице, было с чего начать.
Чтобы себя возвеличить, Перов придумал и любил говорить, что произошёл из знатного дворянского рода. Очень ему хотелось забыть своё прошлое и стать другим – не просто крутым боксёром среди дворовой шпаны, а по-настоящему авторитетным и богатым человеком, чего бы ему это ни стоило. Эта страсть стала доминировать в нём.  Перов опасался, что из его затеи может ничего не выйти, что его мечта рухнет, и ему придётся возвращаться в Воронеж. Он даже в страшном сне не мог себе представить, что тогда будет с ним. Всё, жизнь кончится… Перов боялся стать неудачником, что над его никудышной на самом деле биографией просто-напросто кто-нибудь посмеётся и скажет, что он никогда ничего не добьётся. Поэтому о своей мечте он не говорил никому, и в любом коллективе старался держаться свободно, давая понять, что находится в своей тарелке.
Когда Перов приехал в Москву, его взяли работать в линейный отдел внутренних дел на станции Москва-Киевская, присвоили звание сержанта милиции и, как обещали, дали общежитие. Всё будет именно так, как он хочет, надеялся он, нужно только немного обжиться и всё, дальше он что-нибудь придумает. На службе пару месяцев к нему присматривались, и очень быстро он внушил доверие. Перову стали поручать вроде бы элементарные задания, как, например, проконтролировать выгрузку товара из поезда, стоящего в тупике. Ничего подробно не объясняли, но он чувствовал, что что-то там не чисто. Впрочем, его это не пугало. За это ему платили «премию», что было неплохим подспорьем в столичной жизни. С каждым днём он всё больше верил, что, в конце концов, достигнет своей цели, что в столице он ещё сможет себя проявить и добиться больших результатов. Только вот в чём конкретно, он  пока не  знал…   
Теперь его планам точно не суждено было сбыться. Всё начало рушиться ещё 7 августа, когда Мазур передал ему, поступившую сверху команду, договориться с залётным оперуполномоченным, чтобы тот удалил сделанную им на свою голову запись разгрузки вагонов…       

23.

Вскоре передача «60 минут правосудия» вышла в эфир.      
« История, о которой пойдёт речь в следующем сюжете, началась давно, но с седьмого августа сего года  в ней наступил переломный момент. Именно в этот день в привокзальном туалете на станции Москва-Киевская был найден труп молодого человека, оказавшегося оперативным сотрудником таможни…, - рассказывал Алексей Еманов, - по подозрению в убийстве в скором времени был задержан один из носильщиков Киевского вокзала, которого, как выяснилось, незадолго  до смерти допрашивал оперативник, как свидетеля контрабандных поставок Украинских товаров в Москву. И в этом бы направлении, наверное, так и шло следствие. При всём размере коррупционной цепочки, которую на днях удалось разоблачить совместно сотрудниками Федеральной службы безопасности, подразделений собственной безопасности Министерства внутренних дел и Генеральной прокуратуры, не исключено, что взятый под стражу носильщик в ближайшее время мог быть и судом признан виновным в убийстве, и долгие годы созерцать небо в клеточку. Мог бы, если б не несколько обстоятельств...»
В тот вечер, когда вышла передача, я был дома и, несмотря на то, что историю эту теперь уже знал, как нельзя лучше, слушал её, затаив дыхание. Обычный для передачи сюжет, каких раньше он пересмотрел десятки, если не сотни, теперь, когда он касался  меня лично, возбуждал особое волнение. 
« Во-первых, - сказал ведущий, - проводимая спецслужбами операция в отношении известного бизнесмена Ашота Арутюяна – владельца крупной торговой сети магазинов одежды, во-вторых  - загадочная анонимная записка с прилагаемой картой памяти мобильного телефона убитого, которую случайно получил сотрудник отдела журналистских расследований газеты «Новое время» Павел Красин. В записке говорилось о том, что карта содержит важную информацию, которую не следует передавать в правоохранительные органы. Учитывая, что в настоящее время спецоперация успешно завершена, мы можем показать, что там было записано…»
На экране пошли не очень качественные кадры разгрузки железнодорожных вагонов, но кое-что разобрать было можно. При этом, Еманов комментировал:
«На видеозаписи можно узнать того самого Ашота Арутюняна, увидеть носильщиков, нанятых для разгрузки вагонов, а также представителей органов внутренних дел. Вот, например, в гражданской одежде – Андрей Хлюпин – офицер Управления по борьбе с экономическими преступлениями...»
Кадры сменились, и на экране снова появился Еманов:
«Запись эта, сделанная оперуполномоченным сотрудником таможни за некоторое время до его убийства, была передана в редакцию именно тем самым носильщиком, которого потом и задержали. Оперативник явно почувствовал серьёзное давление после такой съёмки и не нашёл более подходящего варианта, как отдать запись кому-нибудь для сохранности. Этим «кем-нибудь» и оказался знакомый ему носильщик, внушивший доверие. Что было дальше, расскажет сам Павел…»
И тут наступила моя очередь: 
«Волею судьбы получивший загадочную информацию, я попытался в ней разобраться, - говорил я, - долгое время не понимал, что это всё означает, но потом мне показалось, что информация может быть каким-то образом взаимосвязана с убийством оперуполномоченного, заметку о котором по поручению главного редактора  я пытался писать в день убийства. К тому времени я уже пообщался со следователем Анохиным, расследовавшем это дело, но, решив, что пока не разгадаю записку, никому о ней говорить не буду, начал самостоятельно собирать материалы. Точнее, хотел это сделать, чтобы расставить все точки над «i», но сразу же начал  получать палки в колёса: первую – от своего главного редактора, благодаря которому я перестал работать в газете, потом в мой адрес по телефону начали сыпаться предупреждения о том, чтобы я не вмешивался не в своё дело, и, в конце концов,  - помещение меня  на двое суток в следственный изолятор по какому-то вымышленному делу, и требование от незнакомца отдать карту памяти…»
«Как видим, - вновь появился Еманов, - история достаточно запутанная, но, тем не менее, точки над «i», слава Богу, всё же были расставлены…»
Перед моими широко раскрытыми глазами пошла ещё одна видеозапись. Люди в масках штурмовали стройку.
«Шантажист Павла Красина вскоре был задержан сотрудниками ФСБ на территории строящегося здания по улице Кибальчича, где он назначил ему встречу. Шантажистом оказался сержант линейного отдела внутренних дел на станции Москва-Киевская, контролирующий вместе с сотрудником УБЭП выгрузку контрабандного товара из железнодорожных вагонов. Как выяснилось, он же и убил оперуполномоченного сотрудника таможни, не сумев, по заданию своего начальства, договориться с ним насчёт уничтожения сделанной им видеозаписи…»
Картинка сменилась, и Еманов подытожил:
«Но, в деле о контрабанде, сержант оказался фигурой мелкой. В контрабандных поставках, нетрудно догадаться, главным организатором являлся Ашот Арутюнян, о котором мы уже говорили. На днях и он наконец-то был  взят под стражу. Кроме него задержаны начальник ЛОВД на станции Москва-Киевская Мазур, офицер УБЭП Хлюпин и начальник поезда «Одесса-Москва», являющиеся пособниками контрабандистов.
По информации, полученной из Федеральной таможенной службы, из таможенных органов уволены ряд руководителей, как нам известно, правда, с официальной формулировкой - «по собственному желанию».
По всей видимости, для таможенной системы, механизм которой как работал, так и продолжает работать, их потеря будет не очень заметным событием, но очень хочется надеяться, что при выстраивании новой вертикали власти, всё не начнёт снова вращаться по одному и тому же кругу.
В настоящее время уголовные дела по факту контрабанды и убийства сотрудника правоохранительного органа соединены в одно производство и переданы в центральный аппарат Следственного комитета.
Такая очередная история об оборотнях в погонах. Будем следить за её развитием».
Всё, что было дальше, меня уже не так интересовало. История, в которую я попал, закончилась. Выключив телевизор, я улёгся на мягком диване и попытался уснуть.
Уснуть долго не получалось. В голову лезли разные мысли, но он был счастлив только лишь оттого, что находился дома, а не в переполненной камере следственного изолятора, что вокруг него не бегали тараканы и не пахло зловониями, что никто меня больше не шантажировал и не следил за мной…   
      
* * *
    
Через несколько дней по заданию Алексея Еманова мне довелось разбирать пришедшие в адрес редакции письма.
Писем было много, и в каждом из них своя история, свои негодования,  страдания и  благодарности. Особенно и надолго мне запомнилось одно из них.      


« Уважаемая редакция программы «60 минут правосудия» !
- писал автор, - выражаю Вам глубокую благодарность за Всё, что Вы делаете.   
Отдельное спасибо прошу передать бывшему журналисту газеты «Новое время», которого Вы недавно показывали в своём репортаже.
Он оказался честным и порядочным человеком, преданным своей профессии и готовым придти на помощь простому человеку.
Благодаря ему, несмотря на все испытания, отпущенные мне судьбой, я не утратил веры в справедливость.
Верю я и в то, что, если каждый из нас не зависимо от занимаемой должности и положения в обществе относился бы к своей профессии так, как относитесь вы, если бы каждый стремился к добру, а не к лёгкой наживе и никогда не шёл на сделки с совестью, это было бы большим делом в возрождении и укреплении нашего государства. Так мне, по крайней мере, кажется. Ещё раз спасибо.
С уважением,
Ю.Г. Мальцев». 

Письмо было коротким, но несказанно приятным. После таких слов хотелось ещё больше отдаваться делу.
Позади был не один квадратный метр газетных репортажей, статей и заметок, первая персональная фотовыставка. Впереди - непочатый край сложной, рискованной, но потрясающе интересной работы на телевидении.      
Рабочий день подходил к концу. Меня ждала Катя. Я ещё хотел купить ей цветы – белые розы, какие она любила.
 
Послесловие

В соответствии с Уголовным кодексом Российской Федерации до 2010 года перемещение через таможенную границу Российской Федерации товаров или иных предметов на сумму более двухсот пятидесяти тысяч рублей, совершенное помимо или с сокрытием от таможенного контроля либо с обманным использованием документов или средств таможенной идентификации либо сопряженное с недекларированием или недостоверным декларированием считалась контрабандой.       После 2010 года для признания аналогичных деяний контрабандой минимальный размер стоимости перемещенных через таможенную границу товаров был увеличен до полутора миллионов рублей.
В декабре 2011 года был принят закон «О внесении изменений в уголовный кодекс Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации», в соответствии с которым статья 188 Уголовного кодекса Российской Федерации («Контрабанда») была признана утратившей силу.       Таким образом, товарная контрабанда, ранее предусматривающая наказание до пяти лет лишения свободы, была декриминализирована, в связи с чем, история, о которой я рассказал, теперь могла иметь несколько иное содержание, а могла и не произойти вовсе…

2007-2009, 2012г.г.