Старый Вальс

Он с полчаса, как открыл винтажный квадратный конверт, оливкового цвета. На нём, ровно в середине вдавленный сургуч, в виде жёлтой камелии из кассельской охры, скрывал написанное. И моментально, словно это было вчера, а не с полвека назад, смотря в пространство бесконечности, неслышно шептал, как бы делясь с самим собой воспоминанием.

Она была необыкновенно хороша, лучистые сапфировые глаза и маленькая прелестная головка, точь-в-точь, как на портретах Грёза. Эти студенческие балы, ах, как же это было давно, подумать только, а память, вот как бывает, красоту такую давнюю помнит, а что на днях было, часто вылетает из головы.

Елизавета, да, да, её ещё сокращённо Лизетта называли с долгим прижатием буквы тэ. Белокурая бестия, всегда в нежных, пудровых тонах, с соблазнительным детским смехом и задором. Да, ею восторгались все студенты, да и профессора порой взгляда оторвать не могли.

Помнила она своих мальчиков, как пажей влюблённых, их было двенадцать, как двенадцать месяцев, - смеялась она.

Пригласить смогла девять, она не хотела верить, что, скорей всего, недостающие пажи покинули этот мир, поэтому, успокаивая себя, придумала им экспедицию на дальний север, или, с таким же успехом, могла придумать и вояж на другую планету.

А девять пажей, живущих в разных кусочках земли, были найдены ею и приглашены на роскошный бал, посвящённый старому Венскому вальсу. Всех их давно разъединила жизнь с ветрами, грозами и бенефитами возраста, а она, эта маленькая, уже немолодая женщина, но всё такая же озорная и привлекательная, смогла всех найти и объединить в одно единственное желание – увидеть её.

Как же ей удалось так запасть в душу каждому и так обаять их память, чтобы, несмотря на долгие годы, память её хранила…

Лисонька, как называл её ласково муж, до сих пор влюблённый, несколькими годами старше, представительный, с густыми усами, постаревший, но не потерявший лоск, такой, скажем, господин Дюруа. Он особенно любовался её прямой спиной, когда она сидела за фортепьяно, до сих пор узкой талией и локонами, да, да, локонами, слегка палевыми, любовно схваченные чуть ниже затылка, черепаховым гребнем.

Вот и сейчас, он был не против её затеи устроить вечер памяти давно минувшей весны. Понимал, как говорят, что старый вальс не танцуют, чувствовал степень её последующего огорчения, так сказать послевкусие, но расстраивать её не желал.

Дом тоже покорно исполнял прихоти хозяйки, сиял вычищенный зал, на стенах горели бра с восковыми свечами, в гостиной на столе, перед диваном стоял хрустальный жирандоль, паркет маркетри блестел как лакированный и, казалось, даже ожили голландцы в золочёных, тяжёлых рамах. Словом, дом стоял в реверансе.

Она как-то давно заскучала в просторах этой красоты, иногда брала в руки кисти, устаивалась в парке и рисовала. Ей нравилась пушистая, с тайным запахом персидская сирень с узкими листьями, любила в уютной каминной играть прелюдии Шопена, особенно её душа соединялась с четвёртой.

В один из таких Шопеновских вечеров ей и пришла в голову эта шальная мысль, от которой стало весело и тепло на душе.

А почему бы нет… Зачем… Да разве можно объяснить все спонтанные поступки жизни…

Так было положено начало этой, случайно придуманной игре. С каждым днём она её всё больше занимала. Нужно было всё учесть, найти адреса утерянных пажей, всех пригласить, устроить с честью. Приготовления настолько её занимали, что грусть выветрилась, а былой задор возродился. Она даже как-то помолодела, что ли.

Флигель, отведённый гостям, располагался достаточно далеко, в левой задней части основного ансамбля. Арочные окна с викторианскими витражами, выходили в ухоженный парк, и, казалось, и парк, и дом, и воздух – всё вокруг стояло в радушном ожидании.

Тем временем, в назначенный срок, гости съезжались, их встречали, провожали к флигелю, где они подолгу обнимались, радовались, спорили, шутили, и долго не расходились… Они тогда ещё не понимали, что в распечатанных конвертах притаилась карусель обратного движения. Думаю, она сюрпризов не ждала, подарив своим пажам это солнечное счастье, но эта же встреча, несомненно, коснулась и её души.

За полчаса до начала увертюры, камерный оркестр из восьми человек, рассаживался полукругом возле старинного орехового рояля. В темно-сиреневых, длинных фартуках, на старинный манер, несколько молодых официантов предлагали лёгкие напитки, крюшоны, коктейли, соки.

В середине золотого круглого зала, окружённого длинными окнами и нидерландскими шпалерами, стоял закусочный стол с непринуждённо наброшенной фиолетовой вуалью, нет, это не совсем а-ля фуршет, но это и не ресторанный обильный ужин, располагающий к долгому сидению. Стол лёгких закусок с различными рыбными и мясными канапе, с грибными жульенами, с филигранно нарезанными фруктами, с профитролями, птифурами и кофе глясе.

Хотя все без исключения и постарели, и растеряли былую удаль, но держались… держались все вместе, всем хотелось нравится, шутить, обмениваться вечным… - а помнишь, - и со смехом вспоминать давно забытые курьёзы.

И никто на них не смотрел со стороны, кроме неё.

И вот тут-то предательские слёзы и покатились без спроса. Плакала душа и сапфировые, выгоревшие с годами глаза, не могли удержать эти хрустальные слёзы ушедшего полувека.

Она стояла безучастно в стороне, впрочем, она всегда держалась в стороне, когда-то весёлая и задорная, но в стороне…

А в другой стороне зала стоял по-прежнему влюблённый в неё муж и видя, вернее чувствуя горечь её души, ругал себя, что был не против её затеи, что не помешал ей устроить вечер памяти давно минувшей весны, чувствовал ведь всю степень её будущего огорчения, знал ведь, что старый вальс не танцуют…


Наташа Петербужская.  @2023. Все права защищены.
Опубликовано в 2023 году в Сан Диего, Калифорния, США.