Безысходность

               
                Посвящается Р. Мандельштаму.


Он рано начал писать стихи, рано потерял родителей, с детства тяжело болел и рано умер. А до этого, в полном одиночестве и безысходности, кое-как собрав всю волю в кулак, он шагнул в свою короткую взрослую жизнь. Этот последний его переход во взрослую жизнь, был одним из самых сложных.

Темнело. Опускалась ночь. Сужались дома. Каждый имел свой заострённый угол. Ощущалась взаимная связь, хотя каждый был продолжением незначительной улицы. Дома были выкрашены когда-то в разные цвета, но с годами краска их одинакого облупилась, и они сравнялись цветом. Это место таинственное и романтичное, здесь, на пятиконечных углах, обитает дух Петербурга. Говорят, что многим удаётся, оторвавшись от времени и заблудившись в разных эпохах, почувствовать ту особую энергетику и ни с чем не сравнимый дух, который позже и привёл его в то кафе.

Пыльные, серые окна первых этажей глубоко вросли в землю и помятые, ржавые карнизы, завершающие их, нередко служили пристанищем нищим бродягам. Он опустился на корточки и спина его благодарно притулилась к острому угловому выступу оконной рамы, заслоняя от пронизывающего октябрьского ветра, который, казалось, срывал на нём своё дурное настроение.

Ветер преследовал его, единственного в этом замкнутом пространстве, проникал в его изношенную суконную куртку, едва прикрывающую острые колени дрожащих ног. Разжать тонкие узловатые пальцы, скованные холодом, казалось, невозможно. Клетчатый шарф, обматывающий несколько раз шею, давно уже не грел. И только лихорадочно горела душа собственной силой поиска, надеждой и измученной болезнью юностью.

Напрасно взгляд блуждал по бесстрастным окнам, охранявшая их ночь, была черна и только одно окно на уровне панели на другой стороне улицы светилось тёплым жёлтым светом. Маленькое уютное кафе с тяжёлыми выцветшими гардинами, от которых шёл покой и мягкая тишина. В дальнем углу возвышалась площадка, где молча стоял матово-чёрный рояль. Гобеленовая обивка маленьких диванчиков в раме красного дерева давно обветшала. Стены, до половины обтянутые неприхотливыми пасторалями, скрашивали одиночество, унося присутствующих на солнечные луга, на пёстрые поля. И было что-то в этой старомодной гармонии, что заставляло неприкаянного засиживаться.

Слышалась ли тихая музыка… Хотелось ли горячего чая… Нет. Хотелось только прижаться обветренной щекой и ощутить замёрзшими пальцами бархат старых гардин. И за этот домашний свет, за это прикосновение можно всё отдать. Но жизнь распорядилась иначе, продлив его творческое пребывание…

В кафе со смехом ввалилась компания молодых ребят и увидев его, просто позвали к себе. Толи чья-то душа с его, замёрзшей, на мгновение соединилась и ей захотелось отогреть её, толи само собой произошло это стремительное духовное соединение...

Позже он узнал, что то кафе было пристанищем поэтов, но в тот вечер он был удивлён вопросом:

- Пишешь?

Р. М. кивнул и его замёрзшие пальцы поглубже спрятались в рукава изодранного свитера, должно быть от неловкости или от непричастности, как ему тогда казалось, к этой компании.

Это были глухие 50-е, осколки Серебряного века, замечательной и совершенно нереальной эпохи с атмосферой творчества, влюбленности, разрушенной революцией, в пламени которой сгорели многие будущие гении. И уже другие художники и поэты блистали на брегах Невы, они искали свободу, сеяли вечное, надеялись на оттепель, а взамен получили безысходность.

В Санкт-Петербурге, чуть ли не каждый житель знает перекресток пяти углов, где пересекаются улицы. Этот перекрёсток знаменит необычной архитектурой, где один, легко узнаваемый дом, имеет треугольную форму с острым углом. Отличительной чертой дома является башенка с пятью окнами – люкарнами, увенчанная куполом и украшенная колоннами, балясинами и декоративными вазами. Венецианские ложные балконы с кариатидами, треугольные сандрики, прямоугольные эркеры, богато оформленный фасад, свидетельствует о том, что квартиры предназначались для состоятельных господ.

Господ посадили, расстреляли и они с криками ужаса покинули и этот дом, и этот мир.

Жизнь тогдашняя была совсем другая. Знакомые делились на бедных и очень бедных, на талантливых и очень талантливых. Тех и других выручала взаимопомощь, сближали стихи, проза и живопись. Все жили в одинаковых плоскостях, рассматривая жизнь в увеличительное стекло, спорили, но старались не потерять друг друга. Атмосфера протеста объединяла разных художников и поэтов.

Комната, в которой все собирались, называлась “Салоном отверженных”. Это было узкое, длинное помещение, под самой крышей, с атмосферой поэтической мансарды. Мебели почти не было, зато были книги, книги и книги.

Из воспоминаний композитора Исаака Шварца: "Отличительная черта нашей жизни — внутреннее колоссальное богатство и жуткий контраст с внешней оболочкой жизни. Я не видел такой убогости внешней оболочки и такого богатейшего внутреннего мира, вот такого контраста я, действительно, не встречал в жизни."

Туда приходили поэты и художники, велись оживленные, откровенные беседы о живописи, вспоминали русских поэтов, живших во Франции, читали стихи Ходасевича, Белого. В душах каждого из этих образованных талантливых ребят, несмотря на ужасное время, горела надежда, а в итоге сгорела душа.

Тема безвинной жертвенности и фатальной обреченности поэта во враждебном мире, была характерна и для его, сугубо эстетической поэзии.

Его короткая жизнь оставила несколько строчек:


А кто вложил вчера в сирень
Букет из чёрных роз,
Цветы, цветы, пора, уж день
Нет, нет, немного грёз.

И ты пришла цветы смотреть,
Но что же так темно?
Я понял — это значит смерть,
Я это знал давно.


Наташа Петербужская.  @2023. Все права защищены.
Опубликовано в 2023 году в Сан Диего, Калифорния, США.
Р. М.